Читать книгу: «Путь к себе: 6 уютных книг от Ольги Савельевой», страница 15

Швабра

Однажды я купила какую-то там чудо-швабру: она отлично мыла пол и самовыжималась. То есть можно было помыть пол – и остаться с сухими и чистыми руками.

Мне понравилась швабра, и я решила подарить такую маме. Купила, привезла, говорю:

– Мам, смотри, какие чудеса: наклоняться не нужно, руки пачкать не нужно…

Мама поджала губы. Сказала обиженно:

– Мы в избе мыли полы на коленях, кирпичом придавливая тряпку. То есть кирпичом мыли.

Я не поняла, почему это проблема. Наоборот же, хорошо: теперь вместо избы – квартира, а вместо кирпича – чудо-швабра. Прогресс неумолим, он прокрался в наши жизни и в быт, конечно, тоже.

Маме как будто было обидно, что ей достались времена тяжелее, чем мне.

Мой муж занимался спортом, который давал ему много энергии. Потом началась пандемия, и ввели режим самоизоляции. Фитнес-зал закрыли, всех заперли дома.

Муж стал думать, как можно решить эту проблему. И придумал.

Мы живем в двадцатидвухэтажном доме спального района. Он стал каждый день ходить пешком. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. И так много раз: минимум десять. Это сильная нагрузка на организм, но мужу она казалась недостаточной.

Тогда он купил утяжелители. Это такие специальные штуки на руки и ноги, которые тяжелые сами по себе. В них подъемы и спуски стали многократно тяжелее.

Мне немножко неловко за свою легкую жизнь перед мамой. В моей жизни есть чудо-швабра. Есть мультиварка, которая сама варит суп, только закинь ингредиенты. Есть стиральная машинка, есть памперсы ребенку. Машины есть, в конце концов.

Прямо лафа, а не жизнь.

Хочется взять и какой-то искусственный утяжелитель себе придумать, чтобы уравновесить несправедливость.

Но на самом деле Бог все давно придумал за меня. Он постоянно посылает мне испытания, сильно утяжеляющие жизнь. Стоит мне прожить одно, все стадии – от отрицания до принятия, – как тут же подоспевает другое.

Однажды у меня по этому поводу случилась истерика. Ее свидетельницей стала подруга Маша. Я рыдала и кричала, что устала преодолевать. Хочу просто пожить. Не решать проблемы, не искать выход, не гасить внутреннюю тревожность. А просто жить.

– Бог посылает тебе испытания, потому что знает, что ты точно справишься, – сказала подруга.

– Маш, да я задолбалась справляться. Понимаешь? В этом и проблема: вся моя жизнь – это справляться. А можно я просто тихонечко поживу? Не решая глобальных проблем. Чтоб никто не болел, не умирал, ничего над нами не нависало. Просто жизнь: ровная, тихая, обычная. Так вообще бывает?

А Маша недавно узнала, что она бесплодна. У нее случилась задержка, она пошла к врачу с надеждой на беременность, а врач надежду отобрал, взамен дав диагноз.

Утром того дня мы вместе шли по улице, Маша рассказала мне эту новость, и я искала слова, чтобы поддержать ее, но все слова в момент пульсирующей боли абсолютно бледны и бессильны.

А навстречу шла молодая пара с малышом в коляске, и Маша, прервав мой поток сочувствия, сказала:

– Вот.

– Что вот?

– Вот у меня так никогда не будет…

Мне хотелось возразить, но я почувствовала, что не стоит. Ей нужно прожить это свое «не будет». Я тогда просто взяла ее за руку и сжала.

Мы потом дальше шли, я ее отвлекала разговорами и зачем-то рассказала про маму и швабру.

Потом – откровенность за откровенность – я рассказала про испытание, которое проживаю сейчас. А это серьезное испытание, связанное со здоровьем моего ребенка, и оно такое… растянутое во времени, никогда не позволит мне расслабиться, никогда, это мне теперь всю жизнь бояться и ждать страшного, и в тот момент я как-то так грустно и трепетно рассказала об этом, о том, что я обречена на тревожное будущее, что самой себя так жалко стало, и рассказ вылился в истерику.

После истерики уже Маша взяла меня за руку, сжала ее и говорит:

– У всех чего-то не будет, Оль. У кого-то, как у мамы твоей, беззаботного прошлого. У кого-то – беззаботного будущего. У кого-то – настоящего. Но ты замечай то, что точно будет. Будет жизнь…

– Когда? Завтра?

– НЕТ НИКАКОГО ЗАВТРА. ЕСТЬ ТОЛЬКО СЕЙЧАС. ЗАВТРА ПРОСЫПАЕШЬСЯ, А ОНО УЖЕ СЕГОДНЯ. ВОТ И ПРОСНИСЬ ЛУЧШЕ СЕГОДНЯ И ЖИВИ СВОЕ СЕГОДНЯ НА ПОЛНУЮ КАТУШКУ. В КАЙФ!

Я расплакалась. Но такими слезами, вдохновленными. Жить в кайф, несмотря на все эти испытания, – задачка не из легких.

– А где мамина швабра? – спросила вдруг Маша.

– А что? – Я подняла на нее заплаканные глаза.

– Да мне просто надо такую…

И вот мы уже смеемся. Швабра – это вообще очень полезная штука. Спасает от бардака и уныния.

Шоколадка

Один достаточно близкий человек (пусть будет Ч.) сделал мне больно. Много раз. Разочаровал, подставил, обидел.

Это родственник, я не могу просто взять и вынести его за скобки своей жизни. Терплю.

Мы сильно поссорились. И в итоге я все-таки взяла и ушла из токсичных отношений.

Ч. не простил, а обиделся, трактовал как «бросила-предала». Ну пусть. У каждого своя правда.

Прошло время – и не вылечило. Все равно больно, будто вчера поссорились. Плюс ноющая боль в области: «Ну в каком-то смысле я и правда бросила. Были причины, конечно: у меня, в частности, – „устала терпеть“, но все же…»

В момент, когда я уходила, у Ч. были проблемы, которые я бы могла помочь решить, но нет. Нет больше сил в этом участвовать.

Когда ты долго решаешь проблемы за другого человека, он в итоге выучивает свою беспомощность назубок и думает, что так будет всегда. Получается медвежья услуга.

В общем, ушла.

На сессии с психологом я однажды отрабатывала эту тему. Почему болит, бросила ли я или освободилась и где тут моя точка опоры.

На самом деле у меня почти на каждой сессии так: начинаю отрабатывать одну боль, но натыкаюсь на другую и инсайты ловлю совсем неожиданные.

В начале сессии я эмоционально рассказываю психологу про поступки Ч. и понимаю, пока говорю, что на слух они так же ужасны, как на вкус.

Но при этом я, как ни странно, понимаю, почему Ч. так поступил. Он тоже понимает и даже в проблесках раскаяния просил у меня прощения.

Я тогда провернула свой любимый трюк: взяла листок бумаги из альбома и стала его сминать.

– Вот тут ты сказал, но не сделал (сминаю листок с одной стороны), вот тут ты подставил меня (сминаю с другой), вот тут ты ударил словом (сминаю), вот тут манипулировал (сминаю), вот тут… вот тут… вот тут…

В моих ладонях в итоге смятый листок.

– А теперь ты просишь прощения, и я прощаю тебя, только… – Я расправляю листок. – Смотри, какая я стала.

Как бы я ни старалась выпрямить листок, видно, что он был сильно смят: весь в морщинках, которые никуда уже не денутся, хоть утюгом гладь.

Смятая душа.

Еще с гвоздями наглядно работает. Можно взять дощечку – и вбивать в нее гвоздь каждый раз, когда вас обидели. А каждый раз, когда извинились, – доставать гвоздь плоскогубцами. Можно извиниться за каждую обиду и достать все гвозди, но дощечка в итоге будет похожа на дуршлаг. Дырявая вся.

Дощечка – метафора души.

Обижая других, мы дырявим им душу. И, даже простив, они будут идти по жизни, «насвистывая дырочкой в правом боку».

Рассказала это психологу. Финалю фразой:

– Невозможно все время искать оправдания этому Ч. Ведь разочарования накапливаются внутри, накапливаются. В какой-то момент чаша моего терпения перегревается – и взрыв.

– А зачем этого ждать? – спросила психолог.

– Чего? – не поняла я.

– Ну этого… психологического перитонита. Зачем копить, копить, копить в себе гнев, а потом взрываться. Почему нельзя сразу сказать?

– Ну-у-у… – Я задумалась, не зная ответа.

– Почему свободу говорить о своих чувствах ты получаешь только после прохождения определенной точки боли? Что это за индульгенция такая на право говорить то, что думаешь, – накопленная боль?

– Пока могу терпеть, я терплю. Знаешь, такой есть мем смешной. Мол, давайте несите новые матерные слова, этих уже не хватает, чтобы передать, что я чувствую. Ха-ха-ха. Вот у меня очень четкая эта точка кипения – когда слов уже не хватает.

– Зачем? Терпеть – это что для тебя?

– Наверное, это принимать то, что не нравится, и молчать, убеждая себя, что так будет лучше.

– Кому лучше?

– Ну… Я никого не обижу, ни с кем не испорчу отношений… Всем лучше.

– А как насчет отношений с самой собой? Ты, как в фильме про похищения, затыкаешь жертве рукой рот и волочешь в подвал. А она мычит, сопротивляется, но без толку. В этой миниатюре ты играешь обе роли. Принудительно молчишь и похищаешь сама у себя свободу. Зачем?

– Не знаю. Будто до права говорить нужно еще пройти испытания…

– То есть быть собой ты себе разрешаешь, только когда у тебя отягчающие обстоятельства?

– Да. В точку. Типа, «я натерпелась – и вот сейчас точно имею право топнуть ножкой».

– Оль, но ты имеешь на это право не из-за чего-то, а просто потому, что ты – это ты. Это право с тобой изначально. На точке входа в терпение.

– Наверное. Но я себя в этой фразе пока не вижу. Я всегда, всю жизнь, боюсь обидеть, испортить, сделать больно. Молчу, коплю боль. Жду, пока душа будет смята и продырявлена максимально. И только потом…

– То есть молчишь и копишь боль – это ты так зарабатываешь свое право на свободу быть собой и на революционное решение выстроить границы? То самое право, которое есть у каждого априори, как бы бесплатно, а ты его зарабатываешь, зарабатываешь, зарабатываешь…

– Да.

– Что ты чувствуешь сейчас, Оль?

– Странное чувство, похожее на… досаду. Как будто я купила шоколадку, а всем остальным ее выдали бесплатно.

– Тебе тоже выдали, Оль.

– Да. Но я не знала, что ее можно. Я ее вон как выцарапываю…

– Шоколадка – это что, Оль? Хочу убедиться, что мы про одно…

– Это свобода быть собой. Каждый день, в любой ситуации. И право чувствовать то, что я чувствую…

– Где здесь ты, Оль?

– Нигде. Вся эта сессия будто не про меня. Будто прокачиваю другого человека.

– Но я говорю с тобой, Оль. Это ты.

– Да? Не уверена.

– Фокус внимания на тебя. На Олю, которая имеет право говорить о себе, о своих чувствах, не тогда, когда перитонит, а когда заболело… Не прятать свои чувства от себя же, не загонять их в стойло выдержки, а выпустить пастись на свободе… Нашла себя?

– Представляю сейчас себя пастухом, а рядом барашки. Бе-е-е-е.

– С чем уходишь, Оль? – улыбается психолог.

– Ухожу? Кажется, я ухожу с лицом, перепачканным шоколадом.

Открытый лифт

Однажды я написала текст про девушку с муковисцидозом. Это такое заболевание органов дыхания.

Вылечить его нельзя – можно дождаться, когда оно начнет прогрессировать, и пересадить пациенту новые легкие.

Звучит как-то… слишком легко и беспечно.

На самом деле трансплантация легких – это сложнейшая операция, которая для людей с муковисцидозом является единственным возможным, хоть и радикальным, методом лечения.

Та девушка как раз ждала операцию. Она была очень красивая, и даже канюля, которая из носа вела через катетер к кислородному концентратору, ее не портила.

Кислородный концентратор – это такой громоздкий прибор, высотой по колено, на колесиках. Девушка привязана к нему в прямом смысле – отходит лишь на длину катетера. Он дает ей кислород, без которого она может задохнуться.

И вот однажды она пошла в поликлинику на какой-то плановый осмотр. Ей нужен был кабинет на третьем этаже. По лестнице подняться нереально, это весь день нужен, поэтому лифт.

Она рассказывает, как идет по коридору к лифту, за собой концентратор везет. Идет медленно, потому что человеку, у которого практически нет легких, сложно ускоряться.

Она подходит к лифту, а в нем стоит женщина. И изо всех сил жмет на кнопку.

Девушка думала, что она старается придержать двери, как бы блокирует лифт, чтобы он не уехал, а дождался ее.

Но все было наоборот. Женщина жала на все кнопки подряд, чтобы уехать быстрее.

Она не понимала, что там у девушки за аппарат, концентратор или бомба (выглядит похоже), что за канюля торчит, боялась, вдруг это все заразно.

Страх диктовал ей бежать, и она бежала, а лифт никак не закрывал двери, не соглашаясь стать сообщником в побеге.

Ужас, в общем.

Я часто вспоминаю эту ситуацию, она сама по себе хорошая метафора: ярко и доходчиво показывает, как ведет себя обычный человек, когда встречается со… своим страхом. В ситуации, в которой он не вооружен знаниями, человек растерян и не может вести себя спокойно, выдает панику.

Сейчас много говорят об инклюзии: мол, всем вокруг нужно скорее стать неравнодушными, добрыми и понимающими. Но инклюзию нельзя включить неким рубильником: р-р-раз – и все вокруг излучают толерантность.

Туда чаще всего попадают через мостик личной истории.

КОГДА ТЫ САМ ИЛИ КТО-ТО ОЧЕНЬ БЛИЗКИЙ ЗАБОЛЕВАЕТ ИЛИ ПРИОБРЕТАЕТ ИНВАЛИДНОСТЬ, ТЫ ВДРУГ ОБНАРУЖИВАЕШЬ ЕГО, ЭТОТ ДРУГОЙ МИР, И УЧИШЬСЯ ЗАМЕЧАТЬ ИХ – ЛЮДЕЙ, КОТОРЫМ СЛОЖНЕЕ, ЧЕМ ТЕБЕ. И ЭТОТ «ДРУГОЙ» МИР МЕНЯЕТ ТЕБЯ К ЛУЧШЕМУ И СТАНОВИТСЯ НЕОТЪЕМЛЕМОЙ ЧАСТЬЮ ТВОЕГО МИРА.

Ты понимаешь, что мир один, просто ты видел его не весь.

В фильме «Это чертово сердце» (почему-то слово crazy – «сумасшедшее» – перевели как «чертово») у главного героя, мальчика-подростка Дэвида, порок сердца. Он живет максимально осторожно, без стрессов, в основном сидит дома, потому что любой минимальный стресс может стать для него последним.

Он всегда и везде с кислородным баллоном и сопровождающим его человеком, который, собственно, и должен будет дать ему кислород, если что.

Там по сюжету еще есть один повеса-хулиган и прожигатель жизни по имени Ленни, который и становится сопровождающим этого мальчика Дэвида. Не случайно, конечно, так происходит. Отец Ленни – директор хосписа, как раз того самого, на учете в котором состоит Дэвид с пороком сердца.

Этот отец, директор хосписа, устал от проделок своего бестолкового сына и поручил ему быть сопровождающим Дэвида (а иначе Ленни лишат финансов).

Волею судеб два мира пересекаются в одной точке: мальчик Дэвид из хосписа и парень Ленни из клуба.

Ленни ничем по жизни не занят, говорит на вопрос о работе: «Я просто наслаждаюсь жизнью».

Так и есть: у него выпивка, тачки, девушки. Он нехотя, считай, принудительно становится другом Дэвиду. И они по сюжету вдвоем осуществляют мечты Дэвида, живут его особенную жизнь – с приступами, нехваткой кислорода, со страхом умереть в любой момент.

Однажды смертельно больной Дэвид спрашивает у взрослого красивого парня Ленни:

– А у тебя есть девушка?

– Да у меня полно девушек! – говорит тот.

– А хоть одна из них заплачет, если ты умрешь?

Для мальчика это показатель близости – слезы в случае смерти.

Ленни задумался и понял, что нет. Никто из его девушек не заплачет, если с ним что-то случится. Никто.

А значит, у него никого нет.

Ну, вот кроме Дэвида.

Они так подружились, что, когда мальчик из-за своего «чертового» сердца попал в реанимацию, Ленни не мог ни спать, ни есть, сидел и ждал новостей, а если бы Дэвид умер, то наверняка плакал бы.

Потому что они стали друг другу близкими людьми.

Но он не умер, а выжил. И помог увидеть этому красавчику Ленни свой другой мир.

Хотя мир-то, он, по сути, один и тот же, просто… Мы не замечаем его во всем объеме, пока не случается тот самый мостик в инклюзию.

Директор хосписа в фильме говорил фразу: «Сердце – это просто мышца».

А сюжет фильма доказывал, что нет. Это очень сложная мышца, которая наполняет чувствами и смыслами каждый наш день. И насколько многогранен мир вокруг, настолько многогранны и наши сердца.

Инклюзия – это когда тебе не все равно. Это когда ты, задыхаясь, бежишь за кислородным баллоном, чтобы помочь своему близкому другу дышать.

Это когда ты не даешь закрыться дверцам лифта, в который очень медленно, на твой взгляд, но очень быстро, на его взгляд, спешит другой человек…

Тот, за кого дышит кислородный баллон. Тот, кому нельзя быстро ходить. Тот, кого ты готов узнать ближе даже сквозь страх оказаться на его месте.

Давайте друг друга замечать. Это уже очень много.

Чемоданище

Однажды я прилетела из отпуска и ждала свой чемодан в зоне выдачи багажа.

Люди стояли вокруг ленты, а по ней ездили разные чужие чемоданы: большие и маленькие, новые и старые, в чехлах и без.

Вдруг на ленте я заметила большого и опытного… мистера Чемоданище.

Он выглядел так, будто, пока летел, передрался со всем остальным багажом. Весь покоцанный, поцарапанный, с вмятиной на животе и стертым принтом, он всем своим видом говорил: «Я в этой жизни многое повидал».

Его с ленты выловил дяденька в ковбойской шляпе, костюме в стиле милитари и с огромным рюкзаком за спиной. Так я себе его хозяина и представляла. Было ощущение, что он не из Геленджика прилетел, а из джунглей.

Я много езжу по гастролям. Выступаю в разных городах.

После выступления ко мне подходят люди, обнимают, дарят подарки.

Чаще всего это что-то милое, сделанное или сшитое своими руками: мед, шарф, картина.

Я приезжаю с гастролей и выставляю несъедобные подарки на полочки.

Когда мне грустно, я смотрю на них, вспоминаю, где была, и согреваюсь.

А мой друг как-то ездил в кругосветку на мотоцикле. При этом вез с собой технику, потому что снимал в каждом городе отчет о путешествии и интервью с интересными людьми.

Интересные люди в разных городах и странах тоже хотели дарить моему другу подарки, но он не брал: некуда.

Он же на мотоцикле. Куда их класть?

– Не обидно вот так: объехать весь мир и вернуться без подарков, сувениров? – спросила я.

– Почему без подарков? А впечатления? Они все у меня в памяти! – отвечал он.

Какой классный ответ!

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЖИЗНЬ КАЖДОГО ИЗ НАС – ЧЕМОДАНЧИК ВПЕЧАТЛЕНИЙ. ТОЛЬКО ЧТО ТАМ, ВНУТРИ ЧЕМОДАНЧИКА, И КАКОЙ ОН, НАШ ЧЕМОДАНЧИК, ЗАВИСИТ ОТ НАС.

Как мы едем сквозь дни недели на своих мотоциклах, что успеваем заметить, с кем познакомиться?

Часто внутри – совсем скудный набор приключений. Почему? Кто виноват? А бывает наоборот – как тот мистер Чемоданище на ленте, с вмятинами опыта.

Мой сын приходит из школы, и я спрашиваю, что интересненького случилось с ним сегодня.

А он говорит: «Да ничего, мам!»

– То есть как? Так не бывает! Ты жил целый день и ни за что взглядом не зацепился?

– Ну я же не смотрю специально по сторонам. Ну сначала еду в школу на самокате. Потом там уроки. Потом домой. Ничего удивительного не происходит.

– Дань, происходит. Просто ты проезжаешь мимо.

– Вот ты сейчас пришла из магазина. Что интересного с тобой случилось, мам? Овощи? Фрикадельки?

– Я встретила бабушку с косичками. Прикинь. Вроде косички – это прическа для маленьких девочек. А тут бабушка. Но это было мило. Бабушка взяла и свои седые волосы заплела в две косички. И это не выглядело нелепо или неуместно. Игриво скорее. Бабушка-хулиганка. Бабушка по имени Пеппи. Необычно. Если я доживу до ее возраста, тоже так попробую…

– Ну даешь, – удивляется сын.

Очень надеюсь, что он запомнит. Намотает на ус. На тот ус, который у него непременно вырастет ближе к взрослости.

Был период, когда я работала ведущей мероприятий. И иногда проводила такой конкурс: прятала самого шумного и заметного человека (на любом празднике такой есть) за ширму и просила гостей вспомнить: «Какого цвета у него глаза?», «Что нарисовано на его футболке?», «Какого цвета его ботинки?», «Что за брошка на груди?»

Удивительно, но конкурс был очень даже сложный. Вроде вот же он, человек, только что мельтешил перед нами, а мы будто смотрели сквозь и не помним даже, какого цвета на нем кофта.

Как же так?

Мне кажется, можно захотеть – и научиться замечать. Развить в себе этот замечательный талант.

Не в смысле одежду на коллегах замечать, а то, что действительно важно. Человека, косички, события, слова.

Как бы пропускать жизнь через фильтры. Как с фото, знаете?

Вот я много где бываю и часто фотографирую пейзажи. Река. Небо. Дерево. Все такое красивое – бесподобное!

Я делаю кадр и отправляю фото мужу, мол, смотри.

А он: «А что тут, не пойму?» Он ищет сюжет, интересное что-то, за что взгляд зацепится. А там просто небо, дерево и река.

Я смотрю на фото глазами мужа – и правда блеклое какое-то.

В телефоне есть фильтры. Они будто делают картинку чуть веселее: реку синее, дерево зеленее, солнце ярче. Я пропускаю кадр через фильтр, и вот теперь он не блеклый вроде, отличный, как открытка.

Однажды, давно, я ехала по трассе, вдоль которой росли вековые дубы. Они образовывали собой коридор для дороги, даже арку такую раскидистую. Было очень красиво, я сделала несколько кадров.

Один пропустила через фильтр, уярчила (новый глагол придумала, ага, прикольный, похож на «урчание») и отправила мужу: мол, смотри, красотища.

А он:

– Клевый пес.

– Пес? – удивилась я. – Какой пес?

Я стала рассматривать фото внимательней, и на нем действительно обнаружился пес. Он выглядывал из-за одного дерева, разинув пасть, и будто улыбался.

Надо же! А я не заметила его, когда ехала, фоткала и даже когда «уярчала».

Жизнь свою надо также делать ярче.

ДАЖЕ ЕСЛИ КАРТИНКА ТА ЖЕ – ДЕРЕВО И НЕБО, ТО НАДО ИСКАТЬ РАКУРС, С КОТОРОГО ОНА ОЧЕНЬ ДАЖЕ ЯРКАЯ. И СМОТРЕТЬ ВНИМАТЕЛЬНО-ВНИМАТЕЛЬНО. ТАМ ПОЧТИ НАВЕРНЯКА ЕСТЬ УЛЫБЧИВЫЙ ПЕС.

Просто его сложно заметить, если не умеешь замечать. Или если он спрятался за дуб.

Я так и говорю мужу, если отправляю ему скучный на первый взгляд пейзаж без сюжета:

– Ты даже не представляешь, кто там, за деревом!

– Кто? Кто? – переживает муж.

– Не знаю. Тем лучше, кстати. Можно ж придумать кого угодно!

Люблю свои полочки дома, забитые сувенирами. Люблю свои воспоминания, наполненные впечатлениями. Люблю свои фото, в которых живут улыбчивые песики.

А если не живут, то все равно живут. Просто за деревом прячутся.

Гав.