Отзывы на книгу «Когда я умирала», страница 3

Предельно простая фабула — похороны Адди Бандрен, которой муж пообещал предать ее тело земле в другом городе, куда всё семейство и направляется. Повествование построено как монолог, рассказ от лица очевидцев этой истории — семьи, соседей, знакомых — при полном отсутствии авторского текста. И эта особенность позволяет читателю самостоятельно, без подсказок со стороны, сформировать мнение о героях романа. Всего в книге 59 глав, и самая пикантная из них та, что от лица самой Адди.

Вот это чудовищно разрозненное многоголосье жизни — сначала здорово запутывающее, не позволяющее настроиться на привычное линейное повествование, сбивает с толку. Но постепенно входишь во вкус, и в самой этой фрагментарности видится уподобление жизни: переменчивой, непредсказуемой, никогда — однообразной и последовательной. И сама эта попытка создать ритм, напоминабщий подлинное биение жизни, которая продолжается несмотря ни на что, цепляет больше всего.

Человек Фолкнера сильнее обстоятельств, и на пути к цели способен преодолеть любые преграды. Иногда в этом своём упорстве он смешон, безумен или порицаем, но это человек большой внутренней силы. При всей внешней неказистости.

Но при этом его герои — вовсе не герои. Это обычные люди, задавленные повседневностью и бытом. Люди эти, даже столкнувшись с событием, перевернувшим всю их жизнь, продолжают искать выгоду в каких-то мелких делишках, преследовать собственные цели. Продолжают жить. Они все не идеальны, но каждый из них переживает это горе в меру своих душевных сил. Даже отец семейства — Анс — и тот скорбит, пусть его скорбь и затмевает его поведение, его слепота в отношении детей и ситуации в целом, его поступок в финале. Не знаю, лично я так и не смогла избавиться от негативного восприятия этого персонажа — мне он всем поперёк.

Для меня Фолкнер оказался и простым, и сложным одновременно. И — невероятным. Я влюбилась в его язык, в его стиль, его метафоричность и его мироощущение. Это словно море, в которое постепенно погружаешься все глубже, и осознаёшь, что тут отнюдь не один уровень проникновения в текст. Его определённо надо перечитывать, чтобы распутать тот клубок взаимоотношений, симпатий и обид, что переживают герои, чтобы полнее и лучше прочувствовать, что стоит за теми или иными поступками и словами. И когда ты понимаешь, что можешь вновь вернуться к тексту и открыть что-то новое в уже, казалось бы, знакомом — это прекрасно.

Ничто так не обнажает личности членов семьи как смерть одного из них и ритуальные активности, связанные с нею. На самом деле, роман поразителен по своей глубине, ясности и правдивости. Композиционно эта книга построена довольно странно - вереница монологов всех героев, мягко говоря, слабо связанных между собой. Сюжет таков: умирает мать семейства и тело покойной в сопровождении её детей и мужа отправляется в последнее земное странствие в соседний город. Получилось такое печальное путешествие. Герои совершенно разные по возрасту, характеру, мыслям. Складывалось ощущение, что во время чтения у меня появились способности телепата, и я влезла в черепные коробки персонажей слушать всё, что им туда забредёт. Интересный и странный опыт. Фолкнер поступил со своими персонажами очень жестоко - залез в мысли и нарушил полную интимность. Примитивные, земные монологи простых людей, выросших среди фермерских просторов и, как мне полагается, живущих довольно скучной жизнью. Но Адди захотелось быть похороненной в Джефферсоне. Видимо, её душе стало необходимо, чтобы Фолкнер написал эту историю.

После длинной череды произведений Сорокина я решил провести реабелитацию и перешёл к нормальной литературе. Казалось бы: Фолкнер - почти классика, первая половина двадцатого века. Нобелевский лауреат, автор книг, которые периодически мелькают в разных маст-рид списках, настоящий мэтр американской словесности. Внушительный послужной список и вполне солидные рекомендации.

Ожидал всё же классическую форму прозы, но как всегда, проигнорировав аннотацию и рекомендации, пропустив стадию поиска информации о сём творении, и почему-то напрочь забыв свой первый опыт знакомства с ним, я с разбегу врезался в зубодробительный модернистский поток текст и застрял. Сравнить можно с тем, что весело с разбегу сиганул с горы на санках, ожидая снега под собой, а на пути вместо снега оказалась крупная гранитная крошка… санки сломаны, штаны порваны, ягодицы ободраны и саднят. Однако, должен признать, что потом то ли гранитная крошка становится более мелкой и скользкой, то ли привыкаешь, но идёт легче и проще. Повествование становится более текучим и понятным, но это по форме, а вот по содержанию оно остаётся всё таким же гранитом, если не сказать, что становится всё более и более забористым.

Первое за что цепляется внимание – обесценивание смерти. Умирает человек, медленно умирает, что складывается ощущение, что все только и ждут когда же этот человек наконец-то уберётся из их жизни, а человек-то этот не какой-то левый прохожий, а – мать семейства. При этом все вокруг ходят с таким будничным настроением, как-будто этот человек собирается не в мир иной, а на выходные в соседнию деревню к сестре погостить. Один весело стругает гроб, прямо под окнами отходящей, чтобы та всё слышала и не забывала, а ещё лучше – поторопилась; второй всё размышляет о том, как же это нехорошо так громко гроб делать; третий отправляется на рынок торговать и его тоже осуждают мысленно, как же это бесчеловечно в такой момент ехать зарабатывать доллар, но тем не менее все ждут, когда же она умрёт; все занимаются своими делами - смерть спокойному течению быта не помеха. Думают как повезут хоронить, куда повезут, почему туда, а не сюда – э, люди! человек умирает, ау! мать вашу, это ваша мать! – а им всё пофигу и они продолжают ходить и думать обо всём, что окружает смерть, но саму смерть как бы и не замечают. Важно всё вокруг события, но не само событие. Даже после изрядной порции Сорокина мне это кажется очень странным. Нет, тут никто не делает ничего ненормально (на первый взгляд), скорее даже наоборот – тут все ведут себя казалось бы абсолютно нормально, но в этом всём есть какая-то ненормальность. В книгах Сорокина люди делают странные и страшные вещи, но ты понимаешь, что у Сорокина – гротеск, специально раздутый ужас; у Фолкнера всё претендует на реальность, очень правдоподобно, и от этого лёгкое недоумение, когда наконец начинаешь понимать весь абсурд и ужас происходящего. И это несмотря на то, что все произведения вымысел и именно так я их воспринимаю; но один текст – сорокинский – вымысел и он об этом говорит явно всей своей формой, а другой вымысел – фолкнеровский – претендует на отражение реальнсоти, как бы сам является реальным.

В «Когда я умирала» к смерти очень будничное отношение. Не даром в одной из глав так заостряется внимание на сцене с мёртвой рыбой – эта сцена настолько выпирает из текста, что её невозможно просто так пропустить и не остановиться на ней. Мёртвая рыба, мёртвая мать - параллели так и напрашиваются, даже если их пытаешься отгонять. Никто не хочет заниматься рыбой. Никто не хочет заниматься матерью и все хотят продолжать заниматься своими делами. Но рыбку надо разделать, сготовить и скушать; а мать должна умереть, её надо отвезти и похоронить. Все занимаются своими делами и озабочены хлопком на полях, кукурузой, куриными яцами, амбаром, долларами, пирогами. В своих личных мелких повседневных заботах топится смерть близкого человека и не понять, что это – попытка заглушить трагедию, или столь сильная измотаность деревенским бытом, очерствелость от тяжёлой жизни до того, что просто человек ничего не стоит, а стоят только вещи, дела и где-то между ними помещается и человек с его смертью, который уравнивается с ними. Смерть ставится на уровень вещей и в этих вещах теряется. Далее эта ассоциация-параллель (мать-рыба) подкрепляется таким вот странным выводом Вардмана, который он постоянно твердит: «Моя мама – рыба».

Читать такое повествование тяжело. Имитация потока мыслей, без авторской речи, без пояснений, без какого-либо центра повествования, просто невыносимо уловить ту путеводную нить сквозь текст, которая нанизает на себя все бусинки повествования и предстанет целым. Всё идёт своим чередом и подразумевается, что мы как бы знаем всё, что происходит вокруг, но на деле нас зашоривают и дают видеть очень ограниченную картину, разрозненные и малосвязанные сцены, и в итоге мы ничего толком не понимаем. Какие-то обрывки фраз, какие-то кусочки ситуаций, которые только потом начинают складываться в готовый пазл и картинка начинает немного проясняться.

«Умирала» это всё же кажется мне процессом. Длинным, протяжённым во времени. А в книге эта смерть стала чем-то мгновенным. Вот она лежит. Вот в глазах блеснул огонёк. Вздохнула - и всё. Умерла. Кажется, этот основной сюжетный пойнт, ради которого написана книга, то событие, которое послужило причиной всему, заняло от силы четверть странички. А дальше опять начинается бытовая череда кормления домочадцев и прочих забот, которые, кажется, особо и не прервались такой вот незначительной смертью, которая так затесалась в эту бытовую череду. Но походу чтения приходит понимание, что всё же «умирала» это и есть вся книга, и умирала она не только до момента, когда сердце перестало биться, а мозг – работать, но и те долгие десять дней, когда её везли в гробе, и всю ту долгую жизнь, которую она прожила, она тоже умирала.

Интересен и выбор сюжета повествования. В центре становится обычная деревенская семья. У них нет ничего особенного, таких семей миллионы. Ни у кого нет даже никакой странности. Нету никакого значимого конфликта – просто мужик пообещал своей бабе, что после смерти отвезёт её на родину, и это далеко не путешествие хобитов в Мордор. Просто семья, в которой умирает старая мать. И это становится основой сюжета для книги, достаточно, должен сказать, бессюжетной книги. Возвращаясь к вопросу, которым я страдал во время чтения Сорокина, спрошу опять: что должно становиться объектом литературы?

Дальше – больше. Практичность возводится в абсолют. Нет ничего важнее порядка: «Платье было венчальное, колоколом, вот и положили ее головой в ноги, платье чтобы не примять, а москитной сеткой лицо прикрыли, чтоб не видно было дырок от бурава.» Покойную кладут в гроб наоборот, только для того, чтобы платье не помялось. Эта сцена достойна войти в какой-нибудь зал славы. А ведь они это делают без всякой задней мысли, чистосердечно так.

Постепенно книга начинает становится немного сумасшедшей. То, что происходит – не вписывается в понятие нормального (вот чёрт, сам писал, что не верю в норму, а теперь её ищу, да ещё где - в модернистском тексте). В гробе везут мёртвую, которая уже разлагается и своей вонью притягивает грифов, которые упорно норовят поживиться тухлятиной, но чтобы этого не произошло, мальчишка постоянно их отгоняет дикими воплями (представили картину?) По пути к месту захоронения топят мулов, повозку, инструменты. Потом, чтобы продолжить путь, отец семейства отдаёт всё своё и ещё деньги и коня сына в придачу, ради исполнения своего чудачества. Всё это прочерчивается просто параллельной прямой напротив другой прямо с их заботами о повседневном и практичностью. Практичные в мелочах, но в целом, вся практичность рушится одним абсурдом, вокруг которого пытаются всё сделать нормально.

Люди рабы своих представлений. Мы придумываем глупости, которые осложняют нашу жизнь и жизнь окружающих, стараемся этим глупостям следовать не смотря ни на что. Все невзгоды, проблемы, тяжести ничто по сравнению с надуманными вещами, в которые зачем-то свято верят. В итоге кто-то умирает за идею, над которой через десять лет посмеялся бы; другие находят себе всяких богов; третьи просто надрываются и выдыхаются на ненавидимой работе, чтобы купить новый костюм, крутую тачку, и создать свой образ таким, чтобы другие… ну вы поняли. А кто-то таскается с разлагающимся трупом жены. Всё одинаково глупо, ох, пойду приму буддизм что ли…

Читать сложно и достаточно скучно. Само произведение как результат мастерски провёрнутого приёма определённо интересно именно как приём, но любителям «Гарри Поттера» это чтение станет костью поперёк горла. С учётом моих извращённых пристрастий и взглядов на литературу, даже я втягиваться начал только во второй половине книги, а до этого для меня это было более филологическим изыском, чем эстетическим наслаждением.

«Этого не расскажешь. Было и всё». Быть может, самый загадочный и непостижимый роман Фолкнера, ослепительный и тревожный, грустный, но в то же время дарующий надежду. Ужас в пригоршне праха и свет, что во тьме светит. Авторский комментарий – «это всего лишь тринадцать способов увидеть чёрного дрозда» - намекающий на одноимённое стихотворение Уоллеса Стивенса, ясности не добавляет. Хотя… Есть в этом стихотворении такие строки: Не знаю, что выбрать — Красоту звучаний Или красоту умолчаний, Песенку дрозда Или паузу после. Быть может, главное в романе «Когда я умирала» заключается в той самой паузе, когда прочитана последняя страница…

Тени грусти, расплывающиеся на стекле, печаль души... Чем дольше читаешь, тем больше убеждаешься, что перед тобой разворачивается не обыкновенное повествование о трагических событиях в одной семей, а нечто большее, своеобразная аллегория, иносказание, смысл которой, кажется, вот-вот угадаешь, ожидание нарастает с каждой страницей и достигает кульминации в главе, рассказанной от лица Адди, но… Но не обман ли это?

«Смысл жизни – приготовиться к тому, чтобы долго быть мёртвым», «жизнь ужасна и это – весь ответ». Автор долго и настойчиво вёл читателя к этой идее, и теперь словно заставляет принять её в себя и осмыслить, чтобы преодолеть. Ведь здесь роман не заканчивается. Автор продолжает историю, вот только… слова ему мешают, он как бы борется с текстом, – так часто бывает у Фолкнера, отсюда длинные, запутанные предложения, ставящие рекорды по количеству слов – пытаясь преодолеть это вековечное противостояние «оболочки пустоты». В этом романе Фолкнер, кажется, превзошёл себя; по крайней мере, (следовало сказать «более того») он превзошёл Слово, насколько «любые слова — это только плохой перевод с оригинала, а всё происходит на языке, которого нет». Он созерцал Истину, и сказал здесь то, что неспособны выразить беспомощные слова и не сказал ничего. В этой жизни каждый поступок является как бы ответом на смысл жизни.

А потом Фолкнер преодолел отчаяние… В мире романа нет любви, а только выгода и польза (линия Анса), нет Бога, а лишь лицемерие и ханжество (линии Коры и Уитфилда). Абсурдность человеческого существования, жизнь как смерть, тяжёлый неблагодарный труд и вечная нищета… Безысходность и отчаяние, но Адди перед смертью, кажется, преодолевает своё угрюмое одиночество и снова обнаруживает утраченную связь с миром. Почему? Это сложно объяснить или подтвердить цитатами из текста, но это ощущение возникает в сцене смерти Адди, – кстати, рассказанной от лица героя, при этой сцене не присутствовавшего, - ощущение непрерывности Бытия. Как писал Бунюэль, самая умная, красивая и убедительная проповедь атеизма содержится в… Библии. Возможно, только вполне осознав и преодолев этот текст, человек способен говорить о Вере.

Коротка и прискорбна наша жизнь, и нет человеку спасения от смерти, и не знают, чтобы кто освободил из ада. Случайно мы рождены и после будем как небывшие: Дыхание в ноздрях наших — дым, и слово — искра в движении нашего сердца. Когда она угаснет, тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух; И имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших; и жизнь наша пройдет, как след облака и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца и отягченный теплотою его. Ибо жизнь наша — прохождение тени, и нет нам возврата от смерти: ибо положена печать, и никто не возвращается.

«Кто знает грех только по словам, тот и о спасении ничего не знает, кроме слов», - скажет Адди. Может быть, только тот вправе говорить, что жизнь - прекрасна, кто познал все её ужасы.

«Когда я умирала» - разрозненный набор голосов, которые переходят один в другой, сливаясь с событиями, предметами, пейзажем. Пятнадцать рассказчиков, пятнадцать точек зрения, но чаще других «говорит» Вардаман, потому что он ребёнок, и Дарл, который как ребёнок. Этот роман – догадка о красоте и гармонии жизни, хотя напрямую об этом в романе не говорится ни слова. С абсурдным сюжетом, сложной повествовательной структурой и странными героями. Я не буду говорить, что этот роман переворачивает душу – в мире, который отрицает существование души за исключением психики как предмета научно-психологического исследования, эти слова не имеют смысла. Но если читатель доверится автору и сосредоточенно, вдумчиво шаг за шагом повторит путь героев, он окончит читать роман не таким, каким его начал.

Всё у того же Уоллеса Стивенса есть строки, которые мог бы, наверное, сказать о себе и Фолкнер: «быть услышанным. Абсурдная мечта; но уж, по крайней мере, это - цель…» Может быть, жизнь сама по себе – гораздо больше и важнее смысла, который мы в неё вкладываем, но представить себе жизнь вне смысла – для Фолкнера невозможно. Цель в жизни существует не для того, чтобы её достигать – иначе, что это была бы за цель, - но именно от неё всё зависит.

Смысл жизни -- приготовиться к тому, чтобы долго быть мертвым

После финальной главы (или, точнее, монолога) я долго сидел и обдумывал эту книгу. Она не сравнима ни с чем, что мне приходилось читать ранее. Это поток сознания, 59 внутренних монологов 15 различных героев, так или иначе связанных с центральной темой романа - похоронами матери семейства. Вот муж и пятеро детей везут гроб в другой город, и, казалось бы, на этом заканчивается весь сюжет. Но не он является главным.

Самое главное здесь - текст. Не зря Фолкнер прославился во многом благодаря своему "экспериментальному" стилю повествования. Внутренние монологи героев рассказывают о них все, что нужно знать читателю. Они следуют в хронологическом порядке, но долго невозможно разобраться, что здесь происходит. Это и постоянные повторения одних и тех же фраз, и текст курсивом, и цепочки слов без знаков препинания, и размышления о смысле жизни вперемешку с обыденными вещами, и необычные, зачастую абсурдные переживания героев. Например, отрывок из внутреннего монолога дочери:

Небо распласталось на склоне, на невидимых деревьях. Из-за холма выплеснулась зарница и погасла. В мертвой тьме мертвый воздух лепит мертвую землю -- дальше, чем мертвую землю лепит зрение. Мертвый и теплый, он облегает меня, трогает мою наготу сквозь одежду. Я сказала: Не знаешь ты, что такое тревога. Я не знаю, что это такое. Не знаю, тревожусь я или нет. Могу или нет. Не знаю, могу я плакать или нет. Не знаю, пробовала или нет. Я чувствую себя как влажное набухшее семя в жаркой слепой земле.

От некоторых глав пробирала дрожь. Страшно здесь не то, что семья везет разлагающееся тело матери в течение нескольких дней в другой город, а над ними кружат грифы, но то, что для них гроб - не более, чем мешок с картошкой, и ему они уделяют меньше всего внимания. Их занимают собственные проблемы и заботы, и каждый хранит в своей душе какую-то тайну, какое-то сокровенное желание. Такое ощущение, что все они потихоньку сходят с ума, а читатель вместе с ними. "Поток сознания" поистине бурлит и выплескивается за края романа.

Личность каждого из героев вполне сформировалась к концу книги. И не скажу, что все они стали мне более симпатичны и близки. Они превратили свою жизнь в абсурд, и каждое событие на их пути только подтверждает это. Книга начинается абсурдом - умирающая мать лежит в постели, вынужденная наблюдать, как ее сын готовит ей гроб, - и кончается абсурдом же. Зато как великолепно все это написано, насколько продумана каждая деталь!

Вообще деталям в тексте следует уделять огромное внимание. Пожалуй, если бы я знал заранее, на каких намеках и ключевых моментах стоит останавливаться, я бы гораздо раньше докопался до сути проблемы каждого из героев. Однако полное понимание пришло уже ближе к концу, так что в скором времени планирую перечитать этот роман более внимательно. Он того стоит.

За «Шум и ярость» бралась несколько раз. Не идёт. Решила подойти к Фолкнеру с другой стороны и начать с менее объёмных произведений. Благодаря читателям LiveLib узнала о его относительно небольшом романе «Когда я умирала». Сердечно благодарю всех написавших рецензии! Хочу добавить к ним лишь несколько слов. Роман тяжёлый во всех отношениях: сама ситуация, текст, представляющий внутренние сбивчивые обрывки мыслей героев, их не умещающиеся в обычные рамки поступки. При этом роман настолько сильный, что всё в нём дышит, даже земля, живя умирает, потому что жизнь и смерть идут рука об руку. «Под небом дремлет зарница; на фоне ее неподвижные деревья взъерошены до самого мелкого черенка, раздались, разбухли, как беременные. Начинается дождь. Будто протяжный вздох облегчения пронесся: первые редкие, стремительные капли дождя пробили листву и падают на землю. Крупные, как картечь, теплые, словно вылетели из ружейного ствола; с яростным шипением схлестывают фонарь. Папа поднимает лицо с разинутым ртом и влажной черной каймой жвачки, прилипшей к деснам; сквозь расслабленное изумление созерцает он, словно сквозь время, эту последнюю обиду». Те чувства, которые приходят после прочтения, я не могу определить даже для самой себя. «Слова только оболочка, чтобы заполнить пробел». Меня зацепило. Если зацепит и вас, то багром повествования потянет за собой дальше, где бы вы не находились, на море ли, или дома, за чашкой горячего чая. Через весь этот полный тягучих мутных мыслей поток, как и через бурный поток холодной реки, через огонь и воду. Подобно соседям Бандренов, вы будете пожимать плечами и сотрясать воздух в немом негодовании: что же они такие непутёвые и такие несчастливые?! Этот немой крик, как и воспоминание о том, что было не с вами, останется в вас ещё надолго. Если вас, как и меня «пробил» Фолкнер, рекомендую вам «Полную иллюминацию» Фоера. Там тоже идёт монолог (написанный несколько иначе, в виде дневника) в части глав, но в отличие от Фолкнера не настолько всё безнадёжно. Только не беритесь за неё сразу. Два таких романа подряд могут надолго выбить вас из колеи. Как часто бывает, после столь сильных произведений, трудно выбрать следующую книгу. Мой выбор: Мориарти («Что забыла Алиса») был неудачен. Читать Мориарти после Фолкнера, всё равно, что взяться за банку кильки в томате после только что съеденного выловленного из дикого озера карася, зажаренного на костре. Я нашла отдохновение в рассказах О. Генри. И вы его найдёте, если только что прочли Фолкнера и ещё не можете прийти в себя.

Наверное, это покажется несколько пафосным, но... Когда я начала читать эту книгу, меня будто перебросило к большому водопаду. Грохот мыслей и слов сразу обрушился на меня — от непривычки и внезапности хотелось заткнуть уши. Брызги образов разлетались в стороны, слепили глаза, и только проморгавшись после фразы

"А Кеш будто распиливает долгие желтые грустные дни на доски и к чему-нибудь прибивает"

я разглядела радугу над водопадом. Потом привыкла в шуму, заглушающему все и вся, почувствовала, как приятно бегают мурашки по спине от капелек воды, прыгающих на кожу. Я любовалась этой красотой, даже когда продрогла до костей: ведь я не только стояла на камне рядом с водопадом, я вместе с Кешем пыталась ровно удержать телегу в вышедшей из берегов реке, видела всплывающих в волнах мулов... так же, как до и после этого я видела пылинки в июльском воздухе, извергающие потоки дождя тучи, скрипящую телегу, прямую спину Джула... Я дочитала и позволила себе, словно сахарной, растаять под брызгами-искрами водопада и стечь сиропом с камня. Несколько дней думала, что написать в отзыве, больше ничего не придумала.

Очень тяжело было продираться через эти мысленные, такие недосказанные и сбивчивые, монологи поначалу. За первые два дня я одолела не более 30 электронных страниц. Но постепенно войдя в ритм этого хора голосов, я уже с трудом отрывалась от книги, чем дальше, тем с большим напряжением следя за происходящим. Отношение к смерти Адди, матери и жены, может и кажется странным сначала, но потом понимаешь, что другим оно быть не могло. Этим людям не до ахов-охов. Смерть придет за каждым, для умирающего - она избавление, и именно так ее и воспринимают - отмучилась. Они переживали ее смерть в душе, каждый по-своему, но все философски, и только для самого младшего Вардамана как будто что-то в мире перевернулось, просто потому что он еще ребенок и до этого философского отношения к жизни еще не созрел. Но вот обещание похоронить Адди, как она хотела, для всех них столь свято, что выполняя ее волю, они снова и снова теряют что-то или кого-то. И вот это жутко, это бессмысленно (для меня, но не для них), жестоко. Если сначала мне казалось, что все герои думают очень похоже, что в мыслях не угадываются разные люди, то потом я поняла, что все они одного круга, что жизнь их очень похожа, а потому и образ мыслей, а еще дальше я увидела и характерные особенности каждого в их мысленных монологах.

Только давайте так: пять звезд - это пять звезд, а не "очень понравилась". Не знаю, как эта книга может понравиться. Но она определенно на пять звезд.

Да, это поток сознания. Но не одного сознания, а сознания целой семьи. И это на самом деле жутко. Оказывается, сознание никогда не думает о том, что оно делает. Оно видит лишь то, что делают другие. И каждый новый монолог раскрывает содержание предыдущего. И каждый новый монолог заставляет бояться следующего: ведь именно в нем станет понятно, что означали эти странные фразы.

Семья. Хотя можно ли назвать это семьей? Мужчина и женщина, которые, кажется, никогда друг друга не любили. Четверо мальчишек и одна девочка. И все они ненормальные. Ни один из них не вызывается реальной симпатии. Просто кто-то менее противен, вот и все. А кто-то местами вызывает чуть больше уважения. Но действительно приятных людей среди них нет.

Книга начинается с уныния. Безумного, тягучего уныния. И немного раздражения: в конце концов, как можно под окном у умирающей женщины выпиливать доски для ее гроба, да еще постоянно убеждать друг друга, что она обязательно дождется, пока гроб не закончат делать, не умрет раньше, она же ответственная?! Затем уныние проходит. Зато усиливается раздражение и чувство нереальности происходящего. Ведь нельзя же быть такими настырно-глупыми. И когда в конце все становится на свои места, остается место только злости, ненависти и не оставляющего в покое вопроса: "как они могут жить дальше?"

Эта книга мне не понравилась. Но она на пять звезд. Да.