Читать книгу: «Крылья», страница 7

Феликс улыбнулся мне своей призрачной улыбкой, которая исчезала слишком быстро, чтобы я успела увериться в том, что она действительно была.

– Но теперь ты отвезешь меня домой и все равно уедешь?

– Я должен.

Все это время я прикармливала с руки птицу надежды, но сейчас она просто взмахнула крыльями и растворилась в воздухе…

– Но сначала в больницу.

– Феликс, это невероятно, но боли уже нет! Я думала, что я ранена, но… боль вдруг исчезла! – я потрогала то место, в котором каких-то пять минут назад меня словно на шампур навинчивали. – Не могу поверить, что так бывает!

– Я тоже, – сказал Феликс, и его голос звучал так, словно он только что увидел привидение.

Почему-то я ожидала, что он начнет переубеждать меня и все равно отвезет больницу, но этого не случилось. Он повернул к дому, остановил машину у ворот, но… выйти из нее не позволил:

– Ты ждешь гостей?

Я помотала головой. Феликс указал на дом: окно на первом этаже светилось.

7. Что чувствуешь ты?

– Что ж, по крайней мере не придется взламывать дверь, – нервно засмеялась я. – Кто-то сделал это вместо меня.

– Сиди здесь, – бросил Феликс, открывая дверь машины.

– Подожди, – вцепилась я в него. – Может быть…

У кого еще могли быть ключи от дома, кроме меня и Анны? И тут дверь распахнулась, уронив во двор полосу света. Вниз по ступенькам скользнул хрупкий силуэт, держа в руках какой-то ящик. «Воры?» – дернулась я, но тут же расслабилась, всматриваясь в темную фигуру.

– Идем, все в порядке. Это Ольга. Она помогает Анне с садом.

За последние полгода Ольга и Анна особенно сблизились. Ольга потеряла дело своей жизни (после погрома она так и не смогла заставить себя войти в магазин), а Анна потеряла сына. Им было о чем поговорить. Ольга приходила пару раз в неделю, помогала Анне с заказами по ландшафтному дизайну. Они чертили планы, сажали рассаду, могли до бесконечности обсуждать сорта цветов или оттенок гравия для садовых дорожек. Это все здорово отвлекало Анну, поэтому я тоже радовалась приходам Ольги. Кроме, пожалуй, сегодняшнего дня.

– Лика? – встрепенулась она, опуская на землю ящик с торчащими из него стебельками. – Где вы все пропадаете? Мы договорились с Анной, что…

Она запнулась, разглядывая Феликса. Конечно, Ольга знала о нем, но вряд ли видела его раньше. Феликс ненавидел приезжать домой.

– Договорились с Анной пересадить рассаду, и вот приезжаю, а дома никого. Я взяла запасные ключи в садовом домике… Что с твоей одеждой?

Ольга испуганно оглядела мою окровавленную майку.

– Это… Соком облилась, – натянуто улыбнулась я. – А Анна – она в больнице.

– Что-то случилось? – охнула Оля.

– Если очень коротко, сердечный приступ. Оль, я тебе потом позвоню и все расскажу, хорошо? Едва держусь на ногах.

– Боже мой! Конечно, – пробормотала она растерянно. – Мне осталось чуть-чуть… Петунья и анютины глазки. Ты не против? Если что-то понадобится, ты только скажи. Могу присмотреть за садом, пока Анна не поправится.

– Хорошо, спасибо, – и я, пошатываясь, поплелась в дом. Передвигать ноги после всего случившегося оказалось не таким уж простым занятием. Феликс дал мне руку, заметив, как меня заносит из стороны в сторону.

– Когда ты уедешь? – резко повернулась я к нему, как только за нами захлопнулась дверь.

– Как только уложу тебя спать, – невозмутимо ответил он.

Я закатила глаза. Кажется, он думает, что я при смерти или вроде того, но сил спорить не было. Я побрела в душ, прихватив по дороге пакет для мусора. Стащила с себя окровавленную одежду и завернула в полиэтилен: вещи придется или отдать в химчистку, или выбросить, но отстирывать с них кровь у меня точно не хватит нервов. Синяков на мне оказалось не меньше, чем после нападения в магазине, лицо украшала новая ссадина. Рана на руке выглядела просто тошнотворно: с толстой запекшейся коркой и фиолетовыми отечными краями…

Напряжение, переполнявшее меня, вдруг поползло через край, и из глаз хлынули слезы. Только сейчас до меня дошло, что я чуть не умерла… Я ревела под душем, пока ощущение трехкратного помола через мясорубку не начало потихоньку сходить на нет. Потом натянула пижаму и поплелась в гостиную.

Феликса нигде не было. Я почти запаниковала, но потом услышала шум на кухне. Гулко шумел чайник, Феликс стоял ко мне спиной, склонившись над столом. Несмотря на то что я видела его – его тело – на этой кухне много раз, сейчас он показался мне чем-то чужеродным в этой реальности. Он обернулся и протянул мне дымящуюся чашку.

– Спасибо. И за чай, и за все остальное, – сказала я.

Феликс стоял рядом, прислонившись плечом к стене, и смотрел на меня: один из тех его сумрачных взглядов, которые всегда приводили меня в волнение.

– Я увижу тебя еще когда-нибудь? – спросила я прямо.

– Чем больше я затягиваю с отъездом, тем сложнее мне ответить на этот вопрос.

– То есть? Не понимаю…

– Не важно, – спохватился он. – Что с твоей рукой?

– Ерунда, – соврала я, отставив чашку и опуская руку под стол.

Феликс сел рядом, взял мою руку и стал разглядывать рану.

– Точно не хочешь рассказать мне, что там произошло? – спросил он, ведя пальцем вдоль запекшейся корочки.

– Нет, – помотала головой я.

– Нужно обработать и зашить, – заявил он.

– Зашивать? Сейчас? Меньше всего я сейчас хочу в больницу, нет.

– Я могу, – сказал Феликс, осторожно укладывая мою руку на стол, как раненого зверька.

Я не могла поверить, что резанула себя так, что рана потребовала «кройки и шитья». Еще меньше мне верилось, что Феликс сможет сделать это сам. Я не ослышалась? Феликс принял мое молчание за сомнения.

– Если не зашить, будет плохо заживать. И будет шрам.

– Ладно, – сдалась я. – Но инструменты? И как в домашних условиях?

– В машине есть все, что надо, – сказал он и вышел.

* * *

Феликс надел перчатки, обработал рану какой-то жидкостью, слегка раздвигая края. Я зажмурилась. Черт, почему я не придумала какой-нибудь другой способ повышения уровня адреналина в крови?

Можно было прикусить себе язык или вломить себе пару затрещин, и тогда не пришлось бы сейчас…

– Будет всего несколько стежков, – сказал он, вправляя шелковую нить в тонкую изогнутую иглу. – Только вот…

– Что?

– У меня нет обезболивающего. Придется без него, сможешь потерпеть?

Феликс выжидательно посмотрел на меня, я закусила губу. По живому меня еще ни разу не шили.

– Н-не знаю. Попробую.

Я решила не смотреть на рану, отвела глаза, старательно делая вдох-выдох. Но когда игла погрузилась в кожу, стало ясно, что я долго не продержусь.

– Феликс… Я не могу, – выдохнула я.

– Осталось немного.

– Давай я схожу поищу обезболивающее в комнате у Анны! Может какие-нибудь таблетки… Ай!

– Нет.

Руку пронзила нестерпимая боль. Я старалась не дергаться, но с каждым стежком это становилось все труднее и труднее.

– Ты же сказал, всего несколько стежков, – прошипела я, хватая воздух ртом и впиваясь здоровой рукой в его плечо.

– Еще чуть-чуть.

Перед глазами поплыла золотая пыль.

– Нет, не могу больше, – забормотала я, ощущая, как сознание стремительно съеживается до размера белой пульсирующей точки.

* * *

Я сидела в темном саду, прижавшись лбом к стволу дерева. В Ольгу. Закинуло в Ольгу, хотя я почему-то была уверена, что перебросит в Феликса. Рука пульсировала от жгучей боли, хотя на ней не было ни царапины. Теперь я начала понимать. Мое сознание начало прихватывать с собой мои физические ощущения, проецируя их на чужое тело. «Боль от пулевого ранения, предсмертная агония – вот что это было!» – ошеломленно осознала я, вспоминая о тех первых минутах в машине Феликса, когда только-только «вернулась в себя». Странно, что я не додумалась до этого сразу. К горлу подкатила тошнота.

Я с трудом поднялась, держась за дерево и выпрямляя затекшие ноги. Прямо над садом ныряла в прозрачные облака и выныривала снова яркая полная луна, где-то жалобно кричала ночная птица. Воздух был свежим и сладким до головокружения. Над головой среди тяжелых розовых цветов трепетали ночные бабочки.

– Ч-черт, – ругнулась я, потряхивая ноющей рукой, мечтая, чтобы боль поскорее прошла.

– Что с рукой?

Я подскочила от неожиданности, резко разворачиваясь на каблуках. Феликс спустился по ступенькам и медленно шел ко мне. Я закусила губу от обиды: кажется, я ожидала, что он будет старательно приводить меня в чувство, а не решит уехать, пока я не мешаю ему.

– Повредила инвентарем, – буркнула я своим «новым» голосом и отвернулась. – Ты уже, наверно, собрался уезжать? Если да, то…

– У меня было обезболивающее, – сказал Феликс, становясь рядом со мной гораздо ближе, чем могли бы стоять незнакомые люди.

– Что? – вздрогнула я.

– У меня было обезболивающее. Извини, – неловко улыбнулся он.

Я открыла рот, как рыба, выброшенная на песок, все звуки занозами застряли в горле. В голове закружился рой не облачимых в слова мыслей.

– Я не понимаю, – выдавила я, еле-еле ворочая языком и чувствуя, как земля медленно уплывает из-под ног.

– Просто мне очень нужно было проверить… Лика, – сказал Феликс и взял меня за руку. Его глаза смотрели мне в самую душу. Меня захлестнуло такое облегчение, словно только что исповедовалась в страшном грехе или прокричала всему миру мучительную тайну. Глаза заволокло слезами.

– Все хорошо, – Феликс шагнул ко мне, обнимая так бережно, словно я могла рассыпаться от прикосновения. – Все хорошо.

Я прижалась лбом к его груди, зная, что если он отпустит меня сейчас, то я упаду, потеряв равновесие.

* * *

– Этот парень с окровавленным лицом, – это была ты. Оборванец с ножом, пытавшийся помешать мне увезти твое тело, – тоже ты. Женщина в ресторане, возникшая на дороге, когда я нес тебя к выходу, – шептал Феликс, не выпуская меня из объятий. – Я должен был догадаться раньше. Особенно после того, как ты рассказала о своих «обмороках».

Я крепче прижалась к нему, вдыхая запах его одежды.

– Что там произошло? Ты попала в беду?

Я кивнула.

– Села в машину к незнакомым людям. Дети в наше время пропадают каждый день, кого этим удивишь. Но никогда не думаешь, что это может случиться с тобой. Когда они отказались остановить машину, стало ясно, что мне конец. А потом пришло в голову, что если я сделаю себе больно, то меня наверняка перебросит в кого-то из них. Меня чаще всего выбрасывает в кого-то неподалеку. И тогда, возможно, будет шанс…

– И тогда ты порезала себе руку.

– Да. Попыталась сделать побольней. Не думала, конечно, что потом придется шить. Вообще ни о чем тогда не думала. По сравнению с тем, что мне было уготовано, это такой пустяк. А потом меня перебросило в тело того, кто был за рулем. Я затормозила, но не смогла справиться с машиной. Разбила тачку и заодно голову этому подонку, вытащила свое тело и побежала, – мой голос куда-то пропал, к горлу подкатил комок.

Я замолчала, боясь в очередной раз разреветься. Боже мой, как же было приятно быть к нему так близко. Я прикасалась к нему руками Ольги, прижималась к нему ее щекой, но какое это имело значение? Сейчас он обнимал меня и никого другого.

– Тот, кто сидел сзади, стал преследовать меня. Он увидел, что я отдала тебе тело, и сильно испугался. Подумал, что его дружок что-то затеял, и решил с ним покончить. Он выстрелил в меня!

– Теперь все позади, – мягко сказал Феликс.

– Как? Как ты мог догадаться? Ты такой же как я, да?

– Не совсем.

– Меня тошнит от твоих секретов, – вздохнула я.

– Знаю, – ответил он.

Феликс ничего не расскажет мне… Как обычно. Будь у меня хотя бы десять-пятнадцать лишних минут, наверно мне бы удалось вытянуть из него что-то, но этих минут у меня не было.

– Феликс, кажется, сейчас я буду возвращаться. Не хотелось бы пугать Ольгу, – прошептала я, слыша нарастающее гудение в голове.

Он держал меня за руки и не спешил отпускать.

– Иди ко мне, – попросила я, наслаждаясь двусмысленностью фразы и делая шаг назад.

– Иду, – ответил он и направился к дому.

Я прислонилась к дереву, еле держась на ногах и с дрожью ожидая того момента, когда наконец «вернусь».

* * *

– Держись, – услышала я. – Я отнесу тебя в комнату.

Я обняла Феликса за шею, разглядывая перебинтованную руку.

– Моя рука! Она не болит!

– Да, я уже обезболил ее, – сказал он с мрачной ухмылкой.

Восемь шагов по ступенькам, поворот направо, дверь в мою комнату.

– Откуда ты знаешь, где моя комната? – насторожилась я.

– Кое-что время от времени вспоминается.

– Это хорошо. Надеюсь, однажды в твоих воспоминаниях появится Анна… И я.

– Я бы предпочел, чтобы это никогда не случилось, – отрезал он.

– Почему?

Феликс посадил меня на кровать, открыл окно, в комнату рванул упоительный ночной воздух.

– Потому что это порой тяжелее, чем можно вынести.

– Я помню твое лицо, когда ты увидел Анну впервые. Ты что-то почувствовал, да?

Феликс остановился у окна в полосе лунного света, его лицо было задумчивым. Он не ответил.

– Прошу тебя… – взмолилась я.

– Кошмарную боль.

– Значит, есть чему болеть! Значит, любовь и раскаяние – они все еще…

– Лика, память – это такая вещь, которая способна хранить не только радужные моменты, не только любовь и раскаяние.

– А что же еще? – насторожилась я.

«Что там еще в твоей голове, Феликс?»

– Не уверен, что тебе стоит это знать.

Я вылезла из кровати и подошла к нему. Села рядом с ним на подоконник.

– Слушай, – пожала плечами я, – тот Феликс, которого я помню, был беспринципным, безжалостным, отмороженным подростком. Все это я знаю. Вряд ли ты смог бы рассказать мне что-то новое, так что…

– Плакат на твоей двери. На твоей двери когда-то висел плакат, так ведь? Ты знаешь, при каких обстоятельствах он был сожжен?

Я вздрогнула. Экс-Феликс сорвал его и сжег в ту ночь, когда притащился домой под кайфом со своими омерзительными дружками. За этот плакат с Оливером Сайксом я чуть не расцарапала ему лицо на следующий день. Неужели он действительно начинает кое-что припоминать?!

– Знаю. И ч-что?

Феликс заговорил, но ужасающий смысл его слов дошел до меня не сразу.

– В ту ночь, прежде чем сорвать его, он очень долго стоял перед твоей дверью, оставив развлекающихся приятелей в гостиной, и раздумывал над тем, сможет ли он выломать дверь в твою комнату, и если да, то как долго ты сможешь сопротивляться.

Я приросла спиной к оконной раме, по телу поползла дрожь.

– Теперь ты представляешь, каково жить с этим? Сейчас я смотрю на тебя, и в моем мозгу вспыхивают далеко не безобидные мысли – не мои мысли, но я вынужден жить с ними и терпеть их. Лика, я больше не хочу ничего вспоминать и… не могу оставаться здесь.

Я перевела на него изумленный взгляд.

– Не могу поверить. Феликс просто терпеть меня не мог, как и я его.

– Он был без ума от тебя.

Я смутилась и покраснела, слава богу, в комнате царил полумрак, и не было видно, как я превращаюсь в красный овощ. Феликс стоял напротив, его лицо было бледным и напряженным. Я бы никогда не решилась сказать то, что сказала в следующую секунду, но мне показалось, что подходящего момента больше никогда не будет и что если я не спрошу сейчас, то буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Я набрала побольше воздуха в легкие и выдохнула:

– А ты? Что чувствуешь ты – новый и другой, – глядя на меня?

Кажется, только сейчас я заметила, как близко он стоит. Как близко он стоит и как странно на меня смотрит. Я вдруг поняла, как легко пропасть, утонуть в этих глазах. Как в реке с тихой темной водой, в которой черная трава, хищные рыбы и сгинуло немало людей, тщетно пытавшихся перейти ее вброд… Я не отдавала себе отчет в том, что делаю. Я забыла обо всем. Я была готова броситься в эту реку с головой. Быть к нему настолько близко, насколько он позволит, – вот все, чего мне хотелось.

– Что ты чувствуешь? – снова спросила я, сползая с подоконника и неожиданно оказываясь в его объятиях..

Его ладони стремительно утонули в моих волосах, коснулись шеи и поползли вниз по плечам, по спине, пока он наконец не прижал меня к себе по-настоящему. Как будто разрешая себе меня, как будто сдавшись после продолжительной борьбы. Наши лбы соприкоснулись, волосы смешались. Кажется, до этого момента, кого бы я ни обнимала, я никогда не испытывала такого волнения, как сейчас. «Коснуться его губ, коснуться его губ и умереть…» Я обняла его за шею, и в ту секунду, когда показалось, что уже ничто не способно остановить нас, забрать его у меня, – он заговорил, отвечая на мой вопрос:

– Чувствую, что еще никогда не был так близок к повторению ошибки.

И в одно мгновение все рухнуло. Я почувствовала, как он внутренне изменился. Все изменилось. Его взгляд стал холодным и отстраненным.

– Я должен ехать, – сказал он, отступая и выпуская меня из объятий.

– Какой ошибки? – прошептала я, едва держась на ногах, как инвалид, внезапно лишившийся опоры.

– Очень большой.

– Я помню, что я обещала не ставить тебе палки в колеса, когда ты соберешься уезжать, – сказала я, срываясь на хриплый шепот и приходя в ужас от навалившегося на меня отчаяния. – Но я не хочу! Я не могу вот так вот взять и отпустить тебя, Феликс!

Я видела, что он борется. Борется с чем-то, что во много раз сильнее меня и всего того, что я могу сейчас сказать или сделать. Я смотрела и знала, что оно победит. По моим щекам поползли слезы. В сотый раз за этот вечер, но эти слезы были самыми горькими.

– Ты вернешься? Я тебя когда-нибудь увижу?

– У меня нет ответа на этот вопрос. Я бы очень хотел увидеть тебя снова, но…

– Но у тебя есть дела поважнее и люди поважнее?

– Да.

Твердое, тяжелое беспощадное «да». Внутри все окаменело. Я не ожидала такой резкости, хотя и сама на нее напросилась. Мозг пытался лихорадочно выдумать что-то, что заставило бы его задержаться, пробыть в этой комнате еще несколько драгоценных минут.

– Ты знаешь, – бодро начала я, пытаясь взять себя в руки и не допустить страдальческих нот в голосе, – на правах твоей, черт возьми, сестры, и во имя женщины, которая тебя родила и столько из-за тебя вытерпела, я прошу и, более того, заслуживаю немного откровенности. Может расскажешь мне о тех, к кому ты так спешишь?

Феликс замер, он явно не был готов к такому нахальному прыжку с разбега в его личную жизнь. Я и сама от себя такого не ожидала, но времени на размышления не было, я просто начала говорить все, что лезло в голову:

– Я помню, что твоя «новая» сестра вчера выглядела вполне здоровой и самоуверенной, чтобы вообще волноваться о ней. Тогда, может быть, у тебя есть «новая» бабушка, которая захворала и попросила тебя срочно бросить все и привезти ей пирожков и горшочек маслица? Или есть какой-нибудь «новый» троюродный дядюшка, чья старческая хандра гораздо серьезней того, что только что случилось с твоей матерью?! Расскажи мне о них, Феликс! Так хочется знать о тех, кому и в подметки не годишься!

Я была уверена, что и от этих вопросов он попытается уйти, но когда он заговорил, я услышала слишком многое, чтобы устоять на ногах.

– Ее зовут Дио. Она – мой самый близкий человек. И сейчас я должен быть с ней рядом.

Я отшатнулась от него, как от привидения. Своды моего мира начали стремительно рушиться. Минуту назад я думала только о том, как он невероятно притягивает меня. Минуту назад я была готова со слезами умолять его оставить мне электронный адрес или номер телефона. Я была готова на все, на любое унижение, только бы он задержался. Но теперь… Черт, почему я всегда так медленно и плохо соображаю? Его вежливость, сдержанность и постоянное соблюдение дистанции предельно ясно означают, что его сердце занято. У него есть девушка, и он не хочет делать того, о чем потом может пожалеть!

Но что-то в его словах не давало мне покоя. Мой внутренний датчик, распознающий ложь, стал зашкаливать от напряжения. Да это всего лишь уловка! Ведро ледяной воды, чтобы привести меня в чувство. Феликс никогда не врал мне – просто ставил перед фактом, что это секрет или отмалчивался. Но сейчас во мне ворочались какие-то подозрения. Либо я просто не хотела верить в существование некой Дио, либо ее на самом деле не существовало!

– Какая она? – прошептала я.

– Что? – переспросил он.

– Какая она, эта Дио?

– Поиграем в детектор лжи? – усмехнулся он. – Она удивительная.

– Нет, как она выглядит? – упрямствовала я, зная, что если она реальна, то он без колебаний сможет описать ее, а если это выдумка, то замешательство и смущение непременно отразится на его лице.

– Феликс, ты слышишь меня? Как она выглядит? Какие у нее волосы, кожа, глаза? Какого она роста, сколько ей лет?

Мне показалось, что на его лице промелькнуло смятение и растерянность. Но только на мгновение.

– Ее душа восхитительна, и это единственное, что имеет значение, – отрезал он.

– Неубедительно! – выкрикнула я.

Еще минута. Еще одна.

– Я не собираюсь убеждать тебя в том, что тебя вообще не касается.

Я стояла, молча проглотив обиду и с трудом веря ушам: он не может описать ее, потому что либо страдает приступами забывчивости, либо я только что поймала его на лжи. Он солгал мне!

– Значит, ты так спешишь к той, которую даже не можешь описать? – едко сказала я, скрещивая руки на груди, вцепившись дрожащими пальцами в собственные ребра. – Хочешь знать мое мнение?

– Вряд ли.

– Но тебе все же придется послушать! Не верю ни в какую Дио! Отказываюсь верить! Потрудись придумать какое-то более внятное объяснение своей трусости… И бессердечности! И равнодушию! – я почувствовала, что если сейчас же не прекращу орать, то меня снова выбросит – голова налилась какой-то тяжестью, а колени перестали справляться с весом моего тела.

– Феликс, – прошептала я, вдруг почувствовав невероятную слабость. – Кажется, меня снова… Мне не надо было снова нервничать.

Он подхватил меня на руки и понес меня к кровати. Я обняла его за шею и ткнулась лбом в его грудь.

– Что ты делаешь?

– Укладываю тебя спать, как и собирался. Ты устала. Тебе нужно поспать.

– Я не хочу спать, – возмутилась я, чувствуя, как он размыкает мои руки, обвившие его шею. У меня было слишком мало сил, чтобы сопротивляться.

– Ты будешь спать, – отрезал он, поправляя мне подушку и одеяло с какой-то ошарашивающей заботливостью.

Я попыталась вытянуть руку и прикоснуться к нему, но моя рука отказалась мне подчиниться! Я никогда не чувствовала ничего подобного. Хотя нет… Когда в тот страшный день меня привезли в больницу с большой кровопотерей, мне пару раз делали уколы, ощущения после которых…

– Ты что, чем-то накачал меня?! – закричала я, но голос был больше похож на сдавленный шепот.

– Да, прости. Так нужно.

– Феликс, умоляю тебя, останься… – последнее, что смогла произнести я.

Кажется, он взял меня за руку, но я больше не чувствовала своего тела.

– Лика… – начал он. – Я знаю, ты уже ничего не сможешь сказать, но, возможно, еще сможешь слушать меня. Это безопасный препарат, ты сейчас просто хорошо поспишь и проснешься утром бодрой и спокойной, пережитое не будет мучить тебя, так что ты будешь даже удивляться этому.

Никто из приятелей Феликса больше не будет преследовать тебя, просто забудь о них и ничего не бойся, это раз.

Два: Анне не придется ничего объяснять, об этом я тоже позаботился, не волнуйся слишком о завтрашнем дне, но все же хорошо думай над каждым словом, когда будешь говорить с ней.

И, наконец, мне бы хотелось, чтобы ты простила меня за этот стремительный отъезд, мне правда важно, чтобы ты смогла сделать это. Больше я ни о чем не прошу. Ты очень смелая, и решительная, и… И невероятная. С каждым часом, проведенным рядом с тобой, мне становилось все сложнее мыслить трезво, потом этот дом, поднявший во мне бурю невыносимых воспоминаний, в каждом из которых была ты, ты и снова ты… Чувства, которые я сейчас к тебе испытываю, сродни шоку, и, наверное, я окажусь близок к истине, если скажу, что ты чувствуешь что-то похожее: мне достаточно вспомнить, как ты иногда смотришь на меня и реагируешь на мои прикосновения… Но эта игра слишком похожа на другую игру, в которую я уже играл когда-то давно и которая закончилась двумя сотнями белых роз на Ольшанском кладбище в Праге. Это невыносимо вспоминать, не говоря уже о том, чтобы повторить. Отдать твою жизнь на растерзание нелогичным, иррациональным, неуправляемым чувствам, которые вы называете любовью, – это последнее, что я мог бы сделать с тобой. Нет, я предпочитаю убить этого демона в зародыше. Только поэтому я должен уйти, хотя каждая клетка этого проклятого тела приказывает мне, чтобы я остался, говорил с тобой, принадлежал тебе… Мне очень хочется, чтобы ты знала обо всем этом и помнила каждую секунду, но я не имею на это права. Мы оба не имеем на это права. Поэтому Salve et vale⁶, Лика.