Бродскомания переходит на новый уровень. Хотя, казалось бы, куда дальше? Мемуары, комментированные издания, иллюстрированные тома, посвященные пребыванию нашего поэта в отдельно взятых городах и странах, — все это замечательно, но пора делать шаг вперед. И этот шаг делает Вадим Месяц, написавший авантюрный роман «Дядя Джо».
Прежде надо определиться с жанром. С одной стороны, это, безусловно, роман. На это работают приключенческие сюжетные линии, письмо Ельцину (как аллюзия на письмо Брежневу), проникновенные разговоры с Бродским в метафизических дебрях и т. д. С другой стороны, видно, как автору важно рассказать о встречах с нобелиатом, девяностых годах, жизни на Урале и в Америке, уральской литературе и, наконец, о себе и своих стихах.
Есть два героя — Вадим Месяц (в чем-то похожий на автора, а в чем-то — нет) и Джозеф Бродски. Не просто Иосиф Бродский, а именно Джозеф Бродски — американизированный и инокультурный. Плюс к этому со страницы на страницу бегают невыдуманные, живые люди, что придает книге еще больше лирического и метафизического объема.
Можно было бы определить жанр как non-fiction novel («роман без вранья»), но что-то мешает это сделать: видимо, грубая монтажная склейка автобиографических эпизодов и чистой выдумки. Лучше, наверное, подходит старое определение: роман с ключом, где ключ для понимания всего происходящего — поэзия как таковая.
Неслучайно она вплетается в прозаическую ткань текста. При этом «Дядя Джо» не становится потоком сознания — нет, у Месяца все строго расчерчено и продумано. Один эпизод — разговор с Бродским; второй — воспоминания о родине; третий — рассуждения об американской культуре, о девушках, о жизни. И дядя Джо мерцает то как реальный собеседник, то как астральный объект, то как чистая выдумка. И порою разобраться, с чем мы имеем дело, не представляется возможным.
Помните, как Мариенгоф предуведомлял читателя мемуарной книги «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги» о свойствах памяти? «Говорят: дух, буква, — писал он. — В этих тетрадях все верно в „духе“. Я бы даже сказал — все точно. А в букве? Разумеется, нет». Так и в книге Вадима Месяца: верно и точно в «духе», а в букве — нет.
Видимо, поэтому иногда Дядя Джо разговаривает с интонациями Дмитрия Воденникова — эдак вдохновенно и плутовато, одновременно ригорично и риторично. В этом есть свой шарм. Но соотносится ли эта манера с реальным Бродским — вопрос.
У Вадима Месяца есть несколько задач, которые он пытается решить в этой книге. Мемуарно-документальная основа работает на фиксацию автора и его собственного мифа в историко-культурном контексте. А вот поэзия, сплетни и метафизика (помните, что говорил об этом наш нобелиат?) — инструмент для познания человека, искусства и природы бытия.
Месяц рассказывает, как перевозит почву и камни с разных священных мест в другие священные и не только священные места, в частности к подножию военного форта Молтри, чтобы «главная военная мощь мира была одухотворена».
«— А зачем вам священные места? — полюбопытствовал Бродский. — Не можете жить без святынь?
— Как зачем? Чтоб осквернять. Другого способа самовыражения я не знаю».
И это «осквернять» надо понимать не как «обезображивать», а как «очеловечивать», показывая натуральную картину со всеми плюсами и минусами. Поэтому сакральный образ дяди Джо то и дело проверяется на прочность — и каждый раз только выигрывает от этого.
А вместе с Бродским проверяется еще кое-что. Дядя Джо восходит к трем типичным американским «дядюшкам» — Сэму (Uncle Sam как персонификация всей Америки), Бену (Uncle Ben как лицо дешевой провизии, покорившей весь мир) и, наконец, Тому (Uncle Tom из культового романа «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу). И оттого получается не только «роман с Бродским», но и «роман с Америкой». Особенно остро это чувствуется не в перемещении главного героя по штатам, а в чтении стихов и исполнении матерных частушек для Татьяны Толстой.
Получается, проверяется на прочность сиротское чувство нашего эмигранта, который пытается опознать в США далекого «дядюшку». Но из этого мало что выходит. Вместо того чтобы напрямую сказать, что проверка не может увенчаться успехом, рассказчик уходит в метафизику и поэзию. Но так, наверное, верней. Но в том, видать, спасение.
Отзывы
3