Читать книгу: «Подкаст бывших», страница 5

– Уже не терпится.

– И пускай эта передача не вписывается в знакомый формат общественного радио, – продолжаю я, – но нам необходима эта изюминка. Если мы все правильно сделаем, ты сможешь работать на радио кем угодно. Ведущие – вершина пищевой цепочки. Предложение Кента – это не мелочи. Это огромное одолжение.

– Тебе не кажется, что он немного… манипулирует нами?

Того же мнения придерживается Амина.

– Таков уж Кент. Знает, чего хочет. И он явно тебя обожает. – Надеюсь, он не заметит зависть в моем голосе. – Такого на общественном радио еще не было. Само собой, национальное отделение делало репортажи, а иногда и целые серии репортажей о дейтинге и отношениях, и локальные станции – тоже. Но им никогда не уделяли целую передачу. И разве это не волнующе – быть частью подобного проекта? – Он пожимает плечами, и я продолжаю: – Наверное, я так долго сидела за кулисами, что теперь хочу проверить, смогу ли добиться большего.

Мое признание тяжело опускается между нами.

– Я и понятия не имел, что ты этого хочешь, – тихо говорит он.

– Просто я не то чтобы твержу об этом на каждом углу. – Я начинаю крошить салфетку номер два. – Но если ты думаешь, что не справишься…

Он наклоняется вперед, опершись на стол, и его глаза загораются чувством, которое я не могу описать словами.

– О, я еще как справлюсь.

Я заставляю себя встретить его взгляд. Это нелегко, но я не хочу, чтобы он решил, что я струсила. Надеюсь, у меня на подбородке нет помады. Надеюсь, он не считает, что я слишком стара для него, хотя бы гипотетически. Надеюсь, он понимает, как сильно мне нужна эта передача.

А значит, как сильно мне нужен и он.

– Три месяца, – наконец говорит он.

– Шесть.

– Шай…

Я выставляю ладонь, пытаясь не замечать того, как сильно мне понравилось, как он произнес мое имя. Оно пророкотало у него в горле и пронзило меня электрической искрой с пят до некоторых мест, которым давно не уделяли внимания. Интересно, так ли он произносит имя своей партнерши в постели. Рокот. Мольба. Иисусе, я представляю себе Доминика в постели. Я не в своем уме. Если меня заводит лишь звук его голоса, у нас будут серьезные проблемы.

– Трех месяцев недостаточно, чтобы собрать преданную фан-базу, – говорю я. – А шести – достаточно, чтобы я получила необходимый опыт ведущей, а ты – достиг того уровня известности, когда сможешь позволить себе взяться за новый проект.

– А если нас вычислят?

– Я не стукачка. А ты?

По напрягшейся челюсти я понимаю, что он размышляет.

– Ладно, – говорит он, и хотя это слово пускает мое сердце в пляс, по-настоящему я хочу только одного: чтобы он снова произнес мое имя.

– Спасибо! – Я вскакиваю из-за стола, но только встав, понимаю, что не уверена, как должна поступить дальше. Неужели я и правда собиралась обнять его? – Спасибо, спасибо, спасибо. Ты не пожалеешь. Я обещаю. Передача будет, мать ее, офигенной.

Он смотрит на меня с неприкрытым весельем. Вместо того чтобы обнять его, я протягиваю руку.

– Ловлю на слове. – Тонкие пальцы его большой руки смыкаются с моими, согревая кожу. – Приятно было с тобой расстаться.

7

– Его зовут Стив, – сообщает мне волонтерка Сиэтлского общества защиты животных, когда мы останавливаемся перед клеткой в конце ряда. – Но я не знаю, подойдет ли он вам.

– Почему нет? – Коричневый метис чихуахуа сидит в дальнем углу на сером флисовом пледе и смотрит на меня большими карими глазами. У него огромные уши, маленький черный нос и неправильный прикус. Милейшее создание, которое я когда-либо видела.

Когда Амина посоветовала мне завести собаку, я изначально восприняла это как шутку. Но в последнее время дом кажется мне более жутким, чем обычно, и, возможно, завести небольшое животное, которое ждало бы меня вечером, – именно то, что мне нужно. Помимо пары морских свинок, которых мы с Аминой завели сразу после выпуска из универа, у меня никогда не было питомцев. В детстве у меня был пес по имени Принц, но я его почти не помню. Родители завели его до моего рождения, а когда мне было девять, он умер. И все же я из тех, кто постоянно спрашивает: «Можно погладить вашу собаку?»

Волонтерка по имени Флора хмыкает себе под нос.

– Он… тот еще фрукт. По нашим подсчетам, ему около четырех лет, но мы не уверены. Его нашли на улице в Северной Калифорнии, а вырос он здесь, чтобы мы смогли с большей вероятностью найти ему нового хозяина. Его уже забирали в конце прошлого года, но он не прижился в семье. У них было трое детишек, а он не то чтобы агрессивный, но ревностно относится к своей территории – немного собственник.

– Как и все мы, – шучу я, смеясь через силу.

Флора не реагирует.

– Он здесь уже почти три месяца, но мы так и не смогли найти новых хозяев. В идеале он должен быть единственным животным при опытном хозяине. Без детей.

Три месяца. Три месяца бесконечного тявканья и ни одного человека, который бы его потискал. Три месяца одиночества. Я даже не могу представить, каково здесь ночью, когда волонтеры уходят домой.

– У меня нет детей и нет других животных, – говорю я.

– Но ведь у вас никогда не было собаки, верно?

Я упомянула это, когда вошла. Но пройдясь по рядам, я не могу представить себе, как возвращаюсь домой с кем-либо из этих собак, кроме Стива.

– Была, в детстве, – говорю я, выпрямляясь и изо всех сил пытаясь сойти за ответственную собачницу – человека, который может совладать с якобы «сложным» экземпляром вроде Стива. Он весит не больше пяти килограммов. – И у меня есть знакомая дрессировщица. – Ну, вроде того. Мэри Бет Баркли расстроилась, когда узнала о закрытии «Звуков Пьюджет», но я обещала ей, что сделаю все возможное, чтобы пригласить ее на другое шоу.

– В таком случае, – говорит Флора, – посмотрим, как он поведет себя с вами.

Она открывает клетку и наклоняется, чтобы вытащить его, но он зажимается в угол. Ей приходится встать на четвереньки, чтобы залезть в клетку, но когда она его достает, он дрожит. Не могу поверить, что настолько крохотное создание могло кому-то доставить проблемы.

– Если вам что-нибудь понадобится, я буду неподалеку, – говорит Флора, заведя нас в комнату с угощениями и игрушками. Затем она закрывает за собой дверь, оставив меня наедине со Стивом.

Я приседаю. Стив неуверенно обнюхивает воздух.

– Эй, малыш, – говорю я, протягивая руку и давая ему понять, что безобидна. – Все хорошо.

Он наклоняется ближе; коричневое тельце еще дрожит. Из-за прикуса каждое его действие отдает неуверенностью. Оказавшись достаточно близко, чтобы облизнуть меня, он высовывает розовый язычок и касается моих пальцев.

– Видишь, не такая уж я и плохая, да?

Он подбирается ближе, разрешая мне погладить себя по спине. Он гораздо мягче, чем кажется, а его белые лапки словно обуты в малюсенькие башмачки. Я чешу его за ухом, пока он не прикрывает глаза и не роняет голову мне на колено так, будто это лучшее, что с ним случалось в этой жизни.

Видимо, я обречена моментально влюбляться и в собак.

* * *

Я подписываю документы, сидя со Стивом на коленях. Я решаю, что его полное имя будет Стив Роджерс. Стив Роджерс Голдстайн. Весьма традиционное еврейское имя. Флора дает мне поводок, ошейник и информацию о местных ветеринарах и занятиях по дрессуре. Я не хочу выпускать его из рук, даже когда достаю кошелек, чтобы заплатить $200 за «усыновление».

Флора счастлива, но колеблется.

– Обычно в приюте собаки ведут себя скромнее, – говорит она. – Так что не удивляйтесь, если дома его поведение слегка изменится.

– Стоит ли мне беспокоиться из-за прикуса?

– Он совершенно здоров. Просто его маленькая особенность.

– Мне очень нравится, – говорю я и поворачиваюсь к нему. – Обожаю тебя и твой прикус.

Мне сообщают, что я могу вернуть его в течение двух недель и получить компенсацию в полном размере, если что-то пойдет не так. Компенсация в полном размере. За животное. Это жестоко – они как будто заранее ждут, что я верну его.

По пути домой Стива рвет в машине. Когда мы заходим домой, его снова рвет – на ковер, который мне никогда не нравился, – а еще он мочится на кофейный столик и испражняется на ковер в гостиной. Если прежде мой дом был пустым, то теперь он переполнен хаотической энергией. Я готовлю ему лежанку в своей комнате. Он примерно сорок пять минут ебет ее, потом обходит четыре с половиной круга и сворачивается в плотный шар. Когда я пытаюсь к нему приблизиться, он рычит, обнажая свой прикус.

Оказывается, Стив – это ходячий пиздец.

– Я тебя не верну, – твердо говорю я – не столько ему, сколько самой себе. – У нас все получится.

Я прибираюсь, затем пятнадцать минут гоняюсь за ним, пока наконец не пристегиваю поводок к ошейнику. Но когда я вывожу его наружу, Стив застывает на подъездной дорожке, словно впервые увидев внешний мир.

К тому времени, когда он нарезает дюжину кругов по двору, наконец-то устает и возвращается на лежанку, на часах уже почти шесть. По крайней мере, он знает, что это его лежанка, и я считаю это победой. Убедившись, что Стив спит, я фоткаю его и отправляю Амине. Он кряхтит во сне, и я едва не умираю от умиления.

Поскольку я не могу весь вечер таращиться на свою собаку, я отправляюсь на кухню, чтобы приготовить ужин и позвонить маме – я откладывала этот звонок с тех пор, как пару дней назад уговорила Доминика участвовать в шоу. Вот оно – достоинство маленькой семьи: мне нужно нескладно соврать о своем псевдобывшем всего лишь одному человеку.

Мне хочется быть с ней откровенной, но мы обе знаем, как высоко папа ценил радио за честность. Одна лишь мысль о том, что она может пристыдить меня, сказав, что папа был бы во мне разочарован… Этого я допустить не могу. Мне нужно продолжать верить, что, услышав меня в машине по радио, он был бы счастлив как никогда. А это значит, что правду придется утаить.

А еще я не уверена, что смогла бы справиться с осуждением, узнай она, что я буду врать своим будущим слушателям. Нет – не врать. Приукрашивать правду. Так сказал Кент.

Кроме того, я не могу перестать думать о том, что, проявив себя на этом шоу, однажды, возможно, стану частью проекта, который не приукрашивает правду так сильно. Что как только я получу необходимый опыт, карьера, о которой я всегда мечтала, окажется в пределах досягаемости. Или, раз уж мы говорим о радио, в пределах слышимости.

– Я встречалась с одним парнем, но у нас не сложилось, а теперь мы делаем об этом передачу, – отвечаю я на одном дыхании, когда она спрашивает, как дела на работе.

На другом конце – молчание.

– И о чем будет эта… радиопередача?

Я объясняю ей суть «Экс-просвета» в беспроводных наушниках, параллельно разбирая один из наборов с едой. Чили из белой фасоли и сладкого картофеля на подушке из кускуса. Разбор этих коробок – самое захватывающее, что со мной случается за неделю. Обожаю жить одна. Просто обожаю.

– Ты никогда о нем не говорила, – замечает мама. – Доминик, значит? Разве это не тот парень, на которого ты все время жаловалась?

– В каком-то смысле жалобы были, э-э-э, побочным продуктом нашего разрыва. – Ложь вылетает легко, и мама ей верит.

– Мне жаль, Шай. Но значит, теперь все в порядке, если ты собираешься вместе с ним записывать передачу? Звучит весело.

– Ну да, – говорю я сквозь стиснутые зубы, нарезая чеснок, имбирь и халапеньо. Надеюсь, со временем станет проще. Должно стать. «Это только ради карьеры», – напоминаю я себе. Это не навсегда.

Я меняю тему и спрашиваю, как идет подготовка к свадьбе.

– Мы будем вместе с тобой выбирать платье, – говорит она, даже не пытаясь сделать интонацию вопросительной.

– То есть ты хочешь, чтобы я участвовала?

– Конечно же хочу! Знаю, это немного необычно – выбирать свадебное платье для своей мамы, но без тебя это было бы неправильно.

Разумеется, эта фраза только помогает моему чувству вины разрастись.

– Не терпится услышать тебя по радио, – говорит она; судя по всему, мы обе решаем не говорить вслух то, о чем одновременно подумали: что мой папа был бы вне себя от радости.

– О, и еще кое-что, – говорю я, прежде чем повесить трубку. – Я завела собаку.

Позже, распределив остатки чили по контейнерам, чтобы брать их с собой на обед в течение недели, я захожу в свою комнату и вижу на кровати Стива, свернувшегося в клубок.

– Стив, нет.

Я не собираюсь приносить свою кровать в жертву трехкилограммовой собаке. «ЧБСЗБМ?» – спрашиваю себя я, хотя, само собой, этот совет неприменим к ситуациям с участием истеричных чихуахуа.

Когда я медленно приближаюсь к кровати, он рычит.

Так что я переодеваюсь в пижаму, на цыпочках иду по коридору в гостевую, убираю с кровати картины, написанные во время «Залейся краской», и прошмыгиваю под одеяло. Простыни кусаются, а лампа отбрасывает жуткие тени на стены, и я чувствую себя гостьей в собственном доме.

Наверное, в этом есть какая-то метафора.

* * *

Стив будит меня в пять утра, скребя лапой кровать в гостевой. Быть может, мне стоило разориться на матрас получше для своих многочисленных «гостей». Шея болит, а спина скрючилась. Никогда я еще так не ощущала признаки старения, как сейчас. Он оставил на моей кровати несколько подарков, поэтому я сгребаю белье в кучу и бросаю в стиральную машину. Снаружи он уже немного послушнее, разве что теперь не хочет возвращаться внутрь. Ко времени, когда я забираюсь в душ, у меня остается лишь пара минут на то, чтобы высушить волосы.

– Я вернусь к обеду, чтобы выгулять тебя, – говорю я Стиву, прежде чем закрыть дверь. – Веди себя хорошо.

Так что к тому моменту, когда я добираюсь на работу в последний день нашей передачи, я в по-настоящему прекрасном расположении духа.

– Это у тебя случайно не хлопья в волосах? – спрашивает Рути, когда я бросаю сумку под стол.

Я вытаскиваю хлопья и, изучив их, щелчком отбрасываю в ближайшее мусорное ведро.

– Это собачья еда. Прелестно. Я, э-э-э, вчера взяла собаку из приюта.

Ее глаза вспыхивают.

– Правда? Нам нужно поиграть вместе. Джоан Джетт обожает новых друзей. – Весь рабочий стол Рути заставлен фотографиями голдендудля по кличке Джоан Джетт.

Учитывая текущий эмоциональный фон Стива, я говорю ей, что он, возможно, еще не скоро будет готов с кем-либо поиграть.

– Приветик, команда, – говорит Палома во время утреннего совещания. Ей предложили вести джаз-шоу на коммерческой станции, и она настаивает, что с нетерпением ждет нового витка своей карьеры. Хочется верить. – Что ж. Сегодня тот самый день. По-моему, мы здорово поработали. Одиннадцать лет? Большинство передач могут только мечтать о таком сроке.

– Ты восхитительная, – говорит Рути. – Нам повезло у тебя учиться.

Палома улыбается, но я вижу, как больно ей на самом деле.

– Спасибо, Рути. Я собиралась прийти и сказать пафосную речь, но, думаю, все, что я могу сделать на данный момент – это поблагодарить вас за то, что с вами было так приятно работать. Вы такая же часть этого шоу, как и я. – С этими словами она шмыгает носом, пытаясь сдержать слезы. – Готовы к последнему раунду?

Палома, Рути и я смонтировали нечто вроде ретроспективы. Мы часами отбирали фрагменты из лучших эфиров Паломы – самые смешные и самые душещипательные. «Подъездные» моменты – такие, когда не можешь вытащить наушники и зайти в дом, пока не дослушаешь до конца.

В понедельник мы с Домиником сделаем новые шаги в подготовке «Экс-просвета». Начнется настоящая работа. Но сегодня я все еще продюсер, и это все еще моя передача.

Никогда еще час не пролетал так быстро. Ближе к концу студию заполняют коллеги с шампанским. Остается десять, а затем и пять минут, после чего Палома садится за микрофон, чтобы сказать прощальное слово.

– Слушателям, которые были с нами с самого начала, и слушателям, которые, быть может, обнаружили нас лишь совсем недавно, – спасибо вам за поддержку на протяжении всех этих лет. Начиная со следующей недели, меня можно будет услышать по радио «Жаркий джаз» на частоте 610 AM. А еще наш старший продюсер Шай Голдстайн запускает новое шоу – следите за подробностями. – Она ловит мой взгляд через стекло, и я, прижав руку к сердцу, одними губами говорю: «Спасибо».

Затем время для последнего прощания:

– Вот и кончились «Звуки Пьюджет». Меня зовут Палома Пауэрс, вы слушаете Тихоокеанское общественное радио.

Переход к Джейсону, который сообщает время и погоду, и мы официально завершаем вещание.

Студия взрывается аплодисментами; за стеклом Палома смахивает слезу.

Вот и все. «Звуки Пьюджет» – вся моя карьера в общественном радио, и теперь их больше нет.

Конец и – вскоре – новое начало.

Коллеги врываются к ней в студию и обнимают; наверняка они обмениваются воспоминаниями. Я не слышу их слов и не уверена, что хочу слышать. Палома уходит. Я остаюсь. Через пару дней полегчает, но сейчас меня накрывают противоречивые эмоции.

Доминик ждет меня в вестибюле, прислонившись к дверному косяку в комнате отдыха. В мозгу такая путаница, что сегодня я даже неспособна оценить его предплечья. Когда я направляюсь к рабочему месту, он поднимает за меня термос с кофе.

– Отличная работа, – говорит он, и, должно быть, с ним что-то не так, потому что он абсолютно серьезен.

8

В следующую среду после работы мы с Домиником изобретаем наши отношения и наш разрыв.

Готовясь к сегодняшнему вечеру, я распечатала кучу тестов из серии «Насколько хорошо вы знаете свою вторую половинку?» и позаимствовала у Амины с Ти Джеем пару настольных игр. Все уже ушли, за исключением вечернего диктора, проигрывающего контент с НОР, иногда прерывая его прогнозами погоды. (Частичная облачность. Всегда частичная облачность.) В ньюсруме горят только лампы над нашими головами, а снаружи уже стемнело.

Мы с Домиником провели весь понедельник и большую часть вторника на собраниях с Кентом и советом директоров. Такой совет есть на каждой общественной радиостанции – они решают этические и финансовые проблемы и владеют правами на лицензию станции. Для них наши отношения реальны – правду знает лишь Кент. Сегодня днем он объявил о запуске шоу другим сотрудникам станции. И, как он и предсказывал, они купились.

– Так и знала, что между ними что-то было, – сказала Марлен Харрисон-Йейтс. – Вечно они либо грызлись, либо всеми силами избегали друг друга.

– Неудивительно, что Доминик был против передачи во время мозгового штурма, – сказала Изабель Фернандес с понимающей улыбкой. Я попыталась улыбнуться ей в ответ.

Я все еще не до конца оплакала «Звуки Пьюджет», но не могу позволить себе зациклиться на них. «Экс-просвет» стартует в конце марта и будет выходить каждую неделю по четвергам – это даст нам пару недель на создание контента и правдоподобной истории. «Наша ложь безвредна», – без устали повторяю я себе.

– Начнем с самого простого, – говорю я, поворачиваясь к нему в рабочем кресле и открывая блокнот. – Как мы начали встречаться?

Доминик прислоняется к столу напротив, подбрасывая вверх резиновый мячик. В ньюсруме случилась перестановка, и теперь наши столы расположены напротив. В то время как на моем месте организованный хаос, его стол безупречно чист, за исключением наушников, лежащих на одном из краев. Никогда не видела настолько чистого рабочего места.

– Ты услышала по радио мой обворожительный голос, – шутит он, подхватывая мячик. Доминик после работы зажат чуть меньше, чем Доминик с восьми до пяти. Его джинсы темно-темно-синие, а серая рубашка в клетку расстегнута на полторы пуговицы. То есть вторая пуговица держится изо всех сил, но каждый раз, когда Доминик двигается, она так и норовит расстегнуться.

– Ты будешь делать это весь вечер? – спрашиваю я, указывая на мячик.

Доминик подбрасывает его и снова ловит.

– Меня это успокаивает.

– Не хочешь сделать заметки?

– У меня отличная память.

Я, уставившись, смотрю на него. Он закатывает глаза, но роняет мячик на стол, садится в кресло и открывает вордовский документ.

– Спасибо.

– Кстати говоря, я послушал твои подкасты. Мне понравился «Культурный конфликт».

– Да? – Надо отдать ему должное. Я не думала, что он на самом деле это сделает, но, судя по всему, он всегда скрупулезен в своей работе. – Какой выпуск ты прослушал?

Теперь его черед уставиться на меня.

– Все.

– Ты… что? – Вот этого я совсем не ожидала. – Все? Но их же больше пятидесяти.

– Пятьдесят семь. – Он немного робеет. – У меня было время.

– Хм. По всей видимости.

Я внимательно его изучаю, и меня охватывает странное чувство – не совсем гордость, хотя я действительно горжусь тем, что Доминику тоже понравился «Культурный конфликт». Думаю, я тронута.

Доминик указывает жестом на экран своего компьютера.

– Можно мы, по крайней мере, согласимся, насколько это все нелепо?

– Замечание принято. Теперь нам нужно договориться, что мы – э-э-э, знаю, прозвучит чудовищно – начали флиртовать с первых же дней, когда ты начал работать здесь, и что наши отношения полностью сформировались ко второй или третьей неделе, хотя мы, очевидно, хранили их в тайне от коллектива. Новый город, новая работа, новые отношения. Справишься со всем сразу?

– Видимо, придется, – говорит он. – А как выглядел флирт между нами?

– Я… понятия не имею, – говорю я, застигнутая врасплох этим вопросом. – А как… он обычно выглядит?

Он подпирает подбородок указательным и средним пальцем.

– Хм-м. Думаю, флирт – это не всегда сознательная штука, верно? Если это моя коллега, то я найду оправдание, чтобы подойти к ней и поговорить. Я буду шутить, попытаюсь ее развеселить. Может быть, я прикоснусь к ней, но только в пределах дозволенного и если точно буду уверен, что она не возражает, а если возражает, то немедленно прекращу.

Я разыгрываю эту сцену у себя в голове. Доминик не просто вожделенно глазеет на девушку, а как бы случайно, робко улыбаясь, касается ее руки тыльной стороной своей ладони. Он кладет ей руку на плечо и говорит, что ему очень понравилась ее передача или репортаж. Я испытываю легкий соблазн попросить его пошутить.

Доминик Юн, флиртующий со своей гипотетической коллегой, – это не тот же Доминик Юн, которого я знала с октября.

– Ага, – говорю я. – И мне это, стало быть, понравилось. – Я прочищаю горло. – Как долго мы встречались?

– Три месяца, – говорит он так невозмутимо, словно уже все решил.

– Почему три?

– Меньше может со стороны показаться не слишком серьезным, а дольше не получается, так как я относительно недавно вернулся в Сиэтл. Тем более, чем длиннее отношения, тем серьезнее все было между нами и тем меньше шансов на то, что люди в это поверят.

Я поднимаю брови.

– Впечатляюще.

– Ты ведь сама говорила: если мы справимся с этой передачей, то в будущем сможем делать все, что захотим.

Мы заказываем пиццу и продолжаем сочинять. Наше первое свидание: ужин в любимом корейском местечке Доминика (это просто, поскольку мы уже там были). Во время второго свидания мы потерялись в лабиринте из кукурузы, когда выбирали тыкву на Хэллоуин. Мы вместе отметили свой первый праздник, забив на костюмы и раздавая сладости у меня дома. В ту ночь мы официально начали встречаться и по понятным причинам решили сохранить свои отношения в тайне от коллег. Станция маленькая, и мы не хотели доставить кому-либо неудобство.

Нам обоим понравилась идея годовщины в Хэллоуин, потому что отношения в принципе немного пугают.

– Как мне к тебе обращаться? Дом? – спрашиваю я.

Его лицо мрачнеет.

– Нет. Ни в коем случае.

– Кента ты не поправляешь.

– Но он мне платит, а ты – нет.

Справедливо.

Я отодвигаю корочку от пиццы на край тарелки, вновь беру ручку и пару раз постукиваю ей по блокноту.

– Это не связано с отношениями напрямую, но как ты думаешь, стоит ли мне записаться на уроки вокала?

Рот Доминика кривится набок.

– У тебя нормальный голос. Может быть, немного выше, чем у других, но это твой голос. Не нужно его менять.

Тут он, конечно, неправ. Абсолютно все дают мне понять, насколько противный у меня голос. Он тоже скоро это поймет – уверена, утонченные слушатели завалят его имейлами.

– Меня больше беспокоит то, что нам придется лгать, – продолжает он. – Мы не выкладывали в сеть ни одной совместной фотографии.

– Это не так уж необычно, – говорю я, – особенно учитывая то, что мы ничего не рассказывали своим коллегам. Ты кому-нибудь рассказывал о том, чем мы занимаемся?

Он качает головой.

– Нет, никому. Я не то чтобы не доверяю родителям, просто они иногда могут сболтнуть своим друзьям лишнего. А ты?

– Только лучшей подруге, но ей я полностью доверяю. Мы знаем друг друга с детского сада. – Не уверена, что смогу объяснить, почему мне легче было рассказать это Амине, чем маме.

Я возвращаюсь к заметкам. Уже почти девять. Сегодня вечером я успела прогуляться до дома и покормить Стива, а потом бегом вернуться на станцию, но это не значит, что я не хочу покончить со всем этим как можно скорее.

– Итак. Продолжаем. Причина, по которой мы расстались… Она должна быть не слишком серьезной, иначе бы мы не остались друзьями и тем более коллегами. Я не хочу, чтобы она бросила на кого-то из нас тень.

– Хм, – говорит он, – а я уже было подумал, что ты сделаешь из меня злодея.

– Я полна сюрпризов, – говорю я. – Давай вспомним, почему мы расстались со своими последними партнерами. Я ни с кем не встречалась с начала прошлого года.

– Что случилось?

– Я… верила в наши отношения больше, чем он, – отвечаю я, чтобы не позориться. – А вы почему расстались?

– Следующий вопрос.

– Ну давай же. Ты знаешь, что я видела ее у тебя на «Фейсбуке». Она встречалась с тобой до меня. Должна же я хоть что-нибудь о ней знать.

Я пытаюсь представить их вместе: Доминика и рыженькую Миа Дабровски. Должно быть, она правда разбила ему сердце, если он до сих пор не может об этом говорить.

Он выхватывает ключи из ящика стола.

– Для этого мне понадобится алкоголь. Есть пожелания?

* * *

Доминик Юн и я напились на работе и играем в мяч.

Он пятится к ряду окон, выходящих на потемневшую сиэтлскую улицу, смеется, когда врезается в чей-то стол, а затем, восстановив равновесие, бросает мне мяч. На наших столах – по паре пустых пивных бутылок. Не знаю, куда подевалась моя резинка для волос – наверное, она где-нибудь на другом конце ньюсрума (я попыталась выстрелить ею в него, но немного переборщила). Вторая пуговица его рубашки давно капитулировала, а волосы растрепаны. Обута лишь одна нога, а на другой – носок в горошек. Никогда бы не подумала, что увижу эту версию Доминика, но она мне весьма симпатична.

Алкоголь – определенно хорошая идея.

– Что нам по-настоящему нужно, – говорю я, вертя мячик в руках, – так это коронная фраза.

– Коронная фраза? Типа… ШАЗАМ? – говорит он голосом ведущего утреннего ток-шоу.

Я фыркаю; пиво поднимается в горле и слегка жжет.

– Нет-нет-нет. Не коронная фраза, а как там его… Вступление. Типа… – Я изображаю белого ведущего из 1950-х. – «Добрый день, меня зовут Шай, а это Доминик, и мы правда, правда встречались». Только что-то более запоминающееся.

– Не знаю, мне нравится «шазам».

Я со всей силы запускаю в него мячиком, а он каким-то чудом его ловит. Уже давно босая, я залезаю в кресло с ногами. Под юбкой у меня колготки – надеюсь, я не слишком непристойно выгляжу, усевшись таким образом.

У него на лице появилась щетина – вечерняя дымка, – и я вдруг понимаю, что хотела бы узнать, каково это – погладить ее рукой. Шершавая ли она как наждак? Обычно он так гладко выбрит. Не могу выбрать, каким он мне нравится больше. Разумеется, мысленные споры о том, какой Доминик привлекательнее – с щетиной или без нее, – вызывают определенные опасения, но нет ничего дурного в том, чтобы признать, что он эстетически приятный экземпляр.

Я легко могу разыграть псевдоотношения – и даже псевдоразрыв – со своим привлекательным коллегой. Я профессионалка.

Он подходит обратно к столу и шлепается на кресло.

– Жаль, что со «Звуками Пьюджет» так получилось, – говорит он, вытягивая длинные ноги, пока они не касаются основания моего кресла. Он слегка толкает его, крутанув на пару сантиметров. – Последний эфир был что надо.

– Спасибо. Было тяжело… прощаться.

– Понимаю. Это ведь единственная передача, на которой ты работала, – говорит он, и я киваю. – Слушай, я знаю, почему не нравлюсь тебе.

– Что? Ты вовсе мне не… не нравишься, – говорю я, споткнувшись о двойное отрицание.

– Шай, Шай, Шай, – говорит он, размазывая мое имя. – Перестань. В магистратуре я посещал факультатив по невербальной коммуникации, но даже без этих знаний меня сложно одурачить. Тебя ведь бесит, что ты больше не молодая всезнайка, да?

– В смысле?

– Стажерка взобралась вверх по карьерной лестнице быстрее кого-либо за всю историю станции. Ты была суперстар, а теперь…

– Просто стара?

Его глаза расширяются, а ноги с тяжестью опускаются на пол.

– Нет! Блин, я вовсе не это имел в виду.

– Между нами разница всего в пять лет. Фактически ты тоже миллениал. Только очень молодой.

– Знаю, знаю. Я пытаюсь найти нужные слова. Тяжело, когда хочешь, но больше не можешь удивить людей.

– А ты-то что в этом понимаешь? – Вопреки отношениям, изобретенным сегодня вечером, мне приходится напомнить себе, что на самом деле он ничего обо мне не знает, пускай даже этот разговор и намекает на обратное.

– Я младший из пяти детей, – говорит он. – Все, что делал я, уже сделал кто-то из моих братьев или сестер – и зачастую гораздо лучше меня.

И хотя он все еще скрывает, почему они с Миа Дабровски расстались, это самое человечное, что он сказал за сегодняшний вечер. Почти сразу после того, как мы начали пить, он сказал мне, что причина разрыва была в расстоянии. Он уезжал из Иллинойса, а она хотела остаться. Но я не могу избавиться от ощущения, что это далеко не вся правда.

– Я вела себя… не лучшим образом. Прости. Не исключено, что я совсем чуть-чуть тебе завидовала. – Я на пару сантиметров расставляю большой и указательный палец.

– Скорее вот так. – Он берет мою руку и расставляет пальцы шире. Его кожа мягко касается моей, несмотря на то что его рука гораздо крупнее. – Но со мной, наверное, непросто поладить. Ты хороша в своем деле. Я так подумал с самого начала.

Комплимент кружит подвыпившую голову и вытягивает наружу еще один страх.

– А что, если у нас не получится? – тихо спрашиваю я.

Он подъезжает на стуле ближе, оказавшись прямо передо мной. На сей раз от него пахнет не шалфеем и океаном, а чем-то лесным. Землистым. И… даже более опьяняющим?

Вызовите мне «Скорую».

Он кладет ладони на ручки моего кресла, так что я могу рассмотреть его предплечья во всех деталях. Когда он хватается за ручки, мускулы его рук напрягаются, и мне приходится с силой оторвать взгляд и перевести на его лицо – а это, может быть, еще более опасно.

Я запомнила его кривую улыбку и ямочку на левой стороне, но никогда не обращала внимания на то, какой у него прелестный рот – нижняя губа едва заметно толще верхней.