Читать книгу: «Рыбы», страница 4

Женские персонажи Хакса¹

Персонажи женского пола, возникшие под пером Хакса, весьма многочисленны, но легко подразделяются на следующие категории: девочки, барышни, королевы, дамы, мещанки и бабы. Краткости ради, я упомяну в своем выступлении, в основном, заглавных героинь. Итак, что у нас в таком случае получается?

Катринку и Мету Морфоз мы, конечно, относим к категории девочек.

Цветочную Принцессу, Рози и Марию (ту, что произвела на свет знаменитого Младенца) как невинных дев мы считаем барышнями.

Маргарита, Есфирь, Семирамида, Фредегунда – разумеется, королевы.

Алкмена, Шарлотта фон Штайн, Геновева – дамы.

Шарлотта Штиглиц и Козима Вагнер – мещанки.

Шарлотта Хойер и Ева – бабы.

Существо женского пола, выведенное в «Берлинской новелле», я не могу причислить ни к одной из указанных выше категорий. Я думаю, что в данном случае Хакс описал чудовище, порожденное сном европейского разума.

Эту классификацию можно было бы уточнить, но я не собираюсь высчитывать рейтинги и давать героиням Хакса порядковые номера в этих рейтингах. Я всего лишь хочу объяснить, как эти героини воспринимаются русской читательницей, чей театральный вкус образовали Пушкин, Грибоедов, Островский, Тургенев, Достоевский, Алексей Константинович Толстой, Чехов,

Горький, Булгаков, Маяковский и Шварц. И чьё представление о западной драматургии сформировали не столько Эсхил, Софокл и Аристофан, Еврипид или Сенека, сколько Шекспир, Скриб, Шеридан, Оскар Уайльд и Бернард Шоу, Мольер, Гюго, Ростан, Ионеско, Гёте, Шиллер и Брехт.

Девочки

Катринка („Kathrinchen ging spazieren“, 1965)

Я вхожу в аудиторию, где сидят первокурсники лингвистического факультета. Они имеют аттестат зрелости, недурно владеют компьютером и английским языком. Значит, у них достаточная база для освоения азов немецкого. Немецкий язык представляется им тяжелым, чужим, старомодным и второстепенным. А я им сообщаю, что Катринка пошла гулять в своем синем платье, что светило солнце, пели птицы, и на дворе стояло лето. Все это легко изобразить «на пальцах» и понять, зная английский. И студенты легко повторяют со слуха четыре строчки гениальной поэмки Хакса.

Всего одна строфа, на примере которой можно «с нуля» ввести представление о немецких существительных и артиклях, о спряжении вспомогательного глагола sein, о разнице между слабыми и сильными, переходными и непереходными глаголами, о предлогах, управлении падежами, о порядке слов и т. д. Но главное в том, что, уходя с урока, все студенты будут помнить эту первую строфу наизусть, и она уже никогда не забудется ими. Через два месяца они будут знать наизусть всю поэму и по ходу дела усвоят основы немецкой грамматики и синтаксиса.

В поэме восемнадцать глав, в каждой главе от трех до семи строф, словарный запас – более тысячи лексических единиц. Ту же самую сумму сведений мог бы дать им любой начальный курс немецкого языка, где фигурируют бесплотные умозрительные персонажи, ведущие тоскливые однообразные диалоги на банальные бытовые темы.

То ли дело Катринка! В первой главе она гуляет по гороховому полю и, проголодавшись, срывает с куста самый длинный стручок. Во второй главе она его открывает и освобождает заключенного в стручке Мага.

 
Стручок в ладошке левой,
А правая рука
Надавливает крепко
На острый край стручка.
 
 
И тут раскрылись створки.
– А ну-ка, поглядим!
Но повалил из щелки
Какой-то белый дым.
 
 
Как будто бы из печки
Пахнуло пирогом.
Корицей и гвоздикой
Запахло все кругом.
 
 
А дым застлал всё небо,
И воздух побелел.
Закашлялись пичужки,
Свет солнца потускнел.
 
 
А дым сгущаться начал
И потемнел, и вот
Перед Катринкой кто-то
В огромный рост встает.
 

В третьей главе маг по имени Ксаксар обещает Катринке исполнение стольких желаний, сколько горошин прячется в стручке. В четвертой главе маг исчезает в неизвестном направлении. Такова завязка сюжета. В пятой главе Катринка проглотит первую горошину и получит в подарок новое белое платье. В шестой главе ей достанется прыгучий желтый мяч. В седьмой она научится бегать со скоростью зайца. В восьмой затормозит на рыночной площади, увидит в окошке грустную бабушку и с помощью волшебной горошины доставит ей на второй этаж ведро с углем, чтобы бабушка не замерзла. На этом заканчивает первое действие в четырёх явлениях. В девятой главе произойдет центральное событие поэмы. Катринка заметит на площади огромную скульптуру женщины с копьем, опирающуюся на медведя. Девочка мгновенно почувствует агрессивную суть изваяния и приделает зловещей Туснельде мужскую бороду. В десятой главе Катринка превратит шляпки желудей в настоящие шляпы и раздарит их пенсионерам. В одиннадцатой главе она отправится в Африку, в двенадцатой научится понимать язык зверей, в тринадцатой окажется на Луне, в четырнадцатой разберется в том, как происходит солнечное затмение. Конец второго действия. В пятнадцатой главе наша девочка пожелает вернуться домой, к маме, для чего совершит космический перелет на Землю, предварительно отправив туда свой мячик. В шестнадцатой главе она увидит, как к ней в окно – с понятным опозданием – влетает заброшенный с Луны мяч. В семнадцатой главе уставшая путешественница с помощью последней горошины дистанционно выключит свет и заснет. Конец третьего действия. В восемнадцатой главе Катринка опять придет на площадь и обнаружит конгресс искусствоведов, собравшийся вокруг бородатой Туснельды.

 
Как быстро время мчится!
И через год опять
Катринка в белом платье
Отправилась гулять.
 
 
Она пришла на площадь.
Толпится там народ:
Как много лысых, важных
Серьезнейших господ —
 
 
Ученых в черных мантиях,
В очках и орденах!
И все глядят на деву
С копьем и при усах.
 
 
Все спорят и бранятся,
И слышно: «Ох!» и «Ах!»
На финском и китайском
И прочих языках.
 
 
– «Скажите мне, – вступила
Катринка в разговор. —
Что здесь происходит?
О чем весь этот спор?»
 
 
Ученый в черной мантии
Сказал ей: «Очень жаль,
Что плохо так ведет себя
Интернациональ
 
 
ный съезд по изучению
Искусства старины.
Вопрос неразрешимый
Мы разрешить должны.
 
 
Откуда у Туснельды
Усы и борода?
Таких скульптур не видели
Нигде и никогда!»
 
 
– «Вот как? – спросила девочка, —
И есть у вас ответ?
Вы знаете, откуда?»
А он ответил: – «Нет!»
 

Все, как в классической драме: пролог, три действия, эпилог. Завязка, кульминация, развязка.

У нас в детской литературе есть сказка Валентина Катаева «Цветик-семицветик». Там девочка находит волшебный цветок, и он исполняет семь ее желания. А желания у нее простые и сиюминутные. Она захотела получить связку бубликов, склеить разбитую вазочку, попасть на Северный полюс и вернуться с Северного полюса. Затем она заказала себе все игрушки, какие есть на свете, и отделалась от этих игрушек. Из семи желаний она разумно использовала только одно: пожелала вылечить больного мальчика.

Справедливости ради следует напомнить, что у Катринки Петера Хакса было намного больше возможностей. Ее стручок выполнил не семь, а двенадцать ее прихотей. Но и Катринка не растерялась. Она умудрилась приодеться, получить спортивный снаряд, научилась быстро бегать, помогла старушке, подарила шляпы пенсионерам, приобщилась к искусству ваяния, побывала в Африке и на Луне, изучила язык обезьян, пронеслась сквозь космос и заснула в своей кровати, экономно выключив лампочку. Этот текст легко положить на музыку, спеть под гитару, сыграть на школьной сцене. Между прочим, ученики нескольких московских школ и мои студенты так и сделали. Есть видеозаписи.

О чем эта сказка? Об изобретении одежды, игры, искусства, религии, о великих географических открытиях, об этологии, освоении космоса и дистанционном управлении – о ступенях длительного процесса познания мира. Катринка – это человечество, проходящее свой путь. Приключения Катринки – метафора цивилизации.

Мета Морфоз (“Meta Morphos”, 1965)

Мета Морфоз – это девочка, которая любила превращаться: в ракушку на дне реки, в паровоз, в резиновую грелку, в проливной дождь, в длиннющий шерстяной чулок, в орхидею, в Альберта Эйнштейна, в Давида Ойстраха, в крокодила, который сидит на дороге и скалит зубы.

«Небо, – говорила Мета, – это большая круглая голубая тарелка. Вечер – это шоколадный соус, он выплескивается на тарелку с края. Когда тарелка наполняется, наступает ночь. Утром приходит солнце и слизывает шоколад. Оно, наверное, кошка». Понятно, что Мета – метафора поэзии.

Барышни

Рози (“Rosie träumt”, 1974)

Рози – самая прелестная из барышень Хакса. Чуть ли не тысячу лет, не проявляя никаких признаков жизни, католическая святая Любовь, описанная Розвитой Гандерсгеймской в XII веке, пролежала в анналах истории литературы. Явился Хакс, поцеловал спящую красавицу и привел на немецкую сцену. Рози – его большая удача, неожиданная и бесспорная, но на русскую сцену она вряд ли попадет. Для этого нужен зритель, способный оценить ее неподражаемый юмор и самоотверженную любовь ко Христу. А современная публика воспитана на клипах из интернета, американских блокбастерах, чернухе и порнухе. Вот если бы Рози стала героиней рисованного фильма, у нее появился бы шанс попасть на подмостки. Теперь – только так. Сначала успех в кино, медийный бренд и только потом театральный успех. Будь я художником-аниматором, я бы обязательно сделала полнометражные фильмы о Катринке, Мете и Рози.

Мария (“Maries Baby”, 1982)

Я думаю, что Катринке лет семь-восемь, ведь она уже ходит в школу. Мета постарше, ей лет двенадцать, она слушала Ойстраха и слыхала про Эйнштейна. Сколько лет было Марии, когда она родила своего знаменитого Младенца, нужно спросить у богословов. Рождественское действо имеет долгую традицию в Европе. Хакс, сохранив весь должный пиетет к персонажам действа, высветил в нем новый аспект бесконечно грустной мягкой иронии. Его Мария полностью сосредоточена на своем мальчике, молчалива, беззащитна и наивна. Но в России сюжет об избиении младенцев и поклонении волхвов почему-то никогда не использовался в драматургии. Православная традиция видит Марию только на иконе. У нас нет даже скульптурных изваяний Богородицы. Как ни печально, но у Марии с ее Новорожденным нет ни малейшего шанса попасть на русскую сцену.

Цветочная Принцесса (“Armer Ritter”, 1977)

Есть, есть среди барышень Хакса одна особа, которой больше других повезло в России. Ее зовут Цветочная Принцесса, она покрыта бутонами и шипами, укол которых грозит смертью каждому, кто осмелится ее обнять. Она влюбляется в Бедного Рыцаря, а Бедный Рыцарь находит способ избавить ее от шипов. Эту сказку ставили детские театры в Сибири, на Урале, в Нижнем Новгороде и в Петербурге.

Королевы

Маргарита (“Margarete in Aix”, 1966)

Я вспоминаю, как во время моего первого визита на Schönhauserallee Хакс предложил мне взять с собой экземпляр уже напечатанной на правах рукописи «Маргариты в Эксе». Но экземпляр куда-то запропастился. Хакс бросился искать его по всей квартире. У меня до сих пор звучит в ушах его веселый крик: «Wo ist Margarete? Wo ist die Margarete?» Казалось, ему восемнадцать лет, и он играет в прятки с любимой кузиной.

Я включила «Маргариту в Эксе» в первый сборник пьес Хакса, который в 1979 году составляла и редактировала для издательства «Искусство». Я уже тогда хотела ее перевести. Но на нее сразу положил глаз Альберт Карельский, в то время наш самый компетентный и авторитетный германист, и я, скрепя сердце, уступила ему эту честь. Ему невозможно было отказать. Тем более, что в немецкой литературе он предпочитал романтиков. Пусть подумала я, Карельский поймет, наконец, насколько содержательней и динамичней немецкий неоклассицизм. Карельский сделал превосходный перевод. Но он показался мне немного чересчур академическим. И через сорок лет я все-таки перевела «Маргариту» сама.

В «Маргарите» меня восхищает кульминация, порожденная историческим оптимизмом Хакса. Властолюбивая, безжалостная, корыстная Маргарита помирает среди веселого бала. Помирает ни с того, ни с сего, от злости, со злости, назло жизни. До такой блестящей идеи не додумался прежде ни один писатель. Ни один моралист. У всех фигурирует наказанное зло, справедливое возмездие, Божий суд…

Есфирь (“Das Jahrmarktfest zu Plundersweilern”, 1973)

Сюжет о Есфири обрабатывали многие драматурги. Гёте в этом деле следовал Расину, а Хакс дописал за Гёте третий акт комедии «Ярмарка в Плюндерсвайлерне». «Я опасался, – сказал мне Хакс по поводу этой постановки, – что прибегут с жалобами люди из Израильского посольства. Но никаких возражений они не высказали. И вот уже сколько лет «Ярмарка» меня кормит».

Если помнить, что «Артаксерсово действо» на сюжет библейской книги Есфирь было первой театральной пьесой, сыгранной в России, Есфири самое место на русской сцене. Увы. При советской власти библейский сюжет не имел шансов на театральное существование, а после перестройки исчезли шансы для поэтической классической драмы. Ведь сцену и впрямь заняли любители эпатажа, то бишь порнографы. «Ярмарку…» только однажды сыграли студенты РГГУ с большим азартом и успехом местного значения. Режиссер Студенческого театра Марина Сальтина в начале перестройки ставила «Разговор в семействе Штайн…» с Ариной Ардашниковой, а со студентами «Мету Морфоз», «Катринку» и «Детей». Сальтина – лучший знаток творчества Хакса из российских режиссеров. И самый бедный. У нее не было ни театра, ни денег. Только студенты и их энтузиазм.

Фредегунда (“Fredegunde”, 1984)

Маргарита – злая, Семирамида – злая, и Фредегунда – так же властолюбива и беспощадна, как вышеупомянутые дамы. Но она умнее, холоднее и дальновидней. И озабочена не столько личной местью и корыстью, сколько приращением франкских земель. Метафора просвещенного абсолютизма.

Семирамида (“Jona”, 1986)

В сборник: Петер Хакс. «Иона и другие» (М.: РГГУ, 1998) я включила ремейк вольтеровской «Семирамиды» и статью о драматургии Вольтера. И однажды мне позвонили из Вахтанговского театра и предложили поставить «Иону». Я страшно обрадовалась, но все же выдвинула одно условие: «Только не Мирзоев». А они говорят: «Мирзоев». Я видела его постановку «Сирано де Бержерак», и она мне категорически не понравилась. Не буду ее анализировать. Достаточно сказать, что в сцене, где кондитер Карно жалуется Сирано на измену жены, г-н Мирзоев уложил эту самую жену и ее гвардейца прямо на Вахтанговскую сцену и вынудил меня очень долго любоваться, каким именно образом наглый гвардеец наставлял бедному кондитеру те самые рога. Мирзоев выкинул из сюжета Ростана романтизм и вставил в спектакль дешевый эпатаж Пламенный привет от Турини в постановке Паймана. Я тогда обиделась на Мирзоева и спросила у одной знакомой, служащей в Вахтанговском театре: «Почему вы на это соглашаетесь?» – «У него деньги есть», – ответила бедная женщина.

Мирзоев собирался выкинуть из ремейка христианскую составляющую, оставив только языческую, выкинуть Иону, оставив только Семирамиду. Ничего не поделаешь. Вольтер мне друг, но и Хакс мне друг. Не все же продается за деньги. «Иона» так и не попала на российскую сцену. Меа culpa.

Семирамида – самая жестокая, безжалостная и беспощадная из всех цариц Хакса, одаренная изворотливым умом и лишенная морали. Это и есть метафора абсолютной монархической власти.

Дамы

Алкмена (“Amphitryon”, 1967)

Алкмена выпадает из ряда заглавных героинь. Комедия называется «Амфитрион». До Хакса так называли свои комедии на этот сюжет Плавт, Мольер, Дрейден, Клейст и Жироду. Но я убеждена, что в заглавии самой безупречной комедии Хакса вполне достойно было бы сиять имя Алкмены. Подумать только: понадобилось две с половиной тысячи лет, чтобы европейский драматург наконец-то сообразил, что женщина в постели не может не обнаружить различия между двумя мужчинами, даже если они похожи, как две капли воды. Хакс – первый, кто интерпретировал этот старинный сюжет во славу женского достоинства.

«Амфитрион» Мольера был переведен еще Жуковским. Мольер проторил «Амфитриону» Хакса дорогу в Россию. И после перестройки пьесу поставили городские театры сразу в нескольких провинциальных городах, например, в Первоуральске, Соликамске и Архангельске. Но до Москвы и Петербурга она пока что не добралась. Думаю, это вопрос времени. Правда, в Москве актриса театра на Таганке Лариса Маслова поставила аудиоспектакль «Амфитрион», где сыграла Алкмену. Спектакль можно найти в ютубе на сайте Хакса.

Шарлотта фон Штайн (“Das Gespräch im Hause Stein von dem abwesenden Herrn von Goethe”, 1974)

Самая знаменитая героиня Хакса – г-жа фон Штайн («Разговор в семействе Штайн об отсутствующем господине фон Гёте»), подруга и муза немецкого гения. Монодрама в пяти актах, монолог продолжительностью в два с половиной часа. Звезда венгерского театра Ева Руткаи говорила, что сыграть такую роль – «это как переплыть море».

Госпожа фон Штайн много раз пыталась проникнуть на подмостки российского театра. Но каждый раз без особого успеха. В Петербурге, еще в советские времена ее один или два раза сыграла Наталья Тенякова. В Москве в начале перестройки ее пыталась играть Арина Ардашникова, актриса Ермоловского театра, которая первая в Москве прочла со сцены «Мастера и Маргариту» Булгакова. Ольга Яковлева, любимая актриса Эфроса, уговорила его поставить «Разговор…» на Таганке. Но Эфрос умер в тот самый день, когда была назначена первая репетиция.

Я уже потеряла всякую надежду. Но в 2013 году знакомые из Одессы написали мне о блестящем успехе украинского русскоязычного актера и режиссера Юрия Невгамонного в роли госпожи фон Штайн. Вот уж чего я никак не ожидала. Запись этого спектакля в Кукольном театре Одессы можно поискать в интернете. Эта работа принесла Невгамонному лавры лучшего украинского актера 2013 года и несколько приглашений на престижные конкурсы в Литве и Польше.

Геновева (“Genovefa”, 1993)

Алкмена была первой любовью Хакса. Геновева – его поздняя, обманутая, оскорбленная, одинокая любовь к ГДР. Эту пьесу продиктовала Хаксу измена социализму – перестройка (Wende). Геновева – героиня безвременья. Никто не знает, как долго оно продлится.

Мещанки

Шарлотта Штиглиц и Козима Вагнер (“Musen”, 1979)

Сравнение этих персонажей позволяет судить о диапазоне немецкого романтического сознания и сделать далеко идущие выводы о романтизме как таковом. Интересно, была ли в истории других литератур психопатка, равная безумием Шарлотте Штиглиц? Она совершает самоубийство, считая, что этим актом вдохновит своего бездарного супруга на создание поэтических шедевров. Это квинтэссенция романтического альтруизма.

На другом полюсе романтизма обретается трезвая, циничная и бессердечная Козима Вагнер, мечтающая о мировой славе. И, как это ни печально, ей удалось превратить романтический культ германского величия в коммерческий бренд Вагнеровского фестиваля. Романтизм Шарлотты Штиглиц канул в Лету. Романтизм Козимы Вагнер цветет махровым цветом и вот уже полтораста лет приносит ядовитые плоды.

Бабы

Шарлотта Хойер (“Musen”, 1979)

Шарлотта Хойер – кухарка Гёте, которая смотрит на своего работодателя как на неразумного чудака, не знающего жизни. Он ее побаивается, безуспешно пытается просвещать, ссорится с ней и конце концов увольняет, пригрозив доносом в полицию. Шарлотта Хойер – это сама Германия, искренне не признающая своего гения «порядочным человеком».

Ева (“Adam und Eva”, 1972)

Еву я отношу к категории баб потому, что когда Адам пахал, а Ева пряла, ни барышень, ни дам, ни королев не существовало.

«Адам и Ева» – вершина поэзии Хакса и ключ к его философии. Я так восхищалась этой пьесой, что, составляя сборник для издательства «Искусство» (1979), не дерзнула взяться за ее перевод. Мы заказали перевод Юрию Корнееву. Он был самым известным знатоком французских классицистов. Перевод Корнеева был точным, добросовестным, качественным, но немного тяжеловесным. Корнеев обожал французский, но был равнодушен к немецкому языку. И спустя двадцать лет я рискнула сделать свой перевод и опубликовала его в сборнике РГГУ (2004).

У меня не было ни малейшей надежды на его театральную реализацию. Библейский сюжет? Голые персонажи? Интеллектуальная драма? В стихах? В одном флаконе? Да кто за это возьмется? Кто это сыграет? Кто станет это слушать? Это в Дрездене люди с ночи занимали очередь за билетами, чтобы попасть на спектакль «Адам и Ева». Я приложила титанические усилия, чтобы на нашем ТВ показали хотя бы фрагмент дрезденского спектакля. Мы с Утой Баум, завлитом Дрезденского театра, писали письма тогдашнему министру культуры. Все напрасно. Нас не удостоили даже отрицательным ответом.

И вот, в апреле 2009 года я получаю приглашение на премьеру. В город Орел, в молодежный театр «Открытое пространство». Я с трудом вспомнила, что главный режиссер театра Александр Михайлов однажды встречался со мной в Москве и просил разрешения на постановку. Но я не поверила в его благое намерение и совершенно не приняла его всерьез. Мирзоев собирался ставить «Иону»? Облом. Леонид Хейфец собирался ставить «Учтивость гениев»? Облом. А те режиссеры, что в провинции ставили «Амфитриона» и «Бедного рыцаря», никогда не спрашивали моего на то согласия.

Я еду в Орел, небольшой провинциальный город (400 тысяч населения), и размышляю. Тамошний театр, наверное – жалкая халупа, в зале шесть старушек, и мне придется идти за кулисы, делать хорошую мину при плохой игре и поздравлять актеров с провальной премьерой.

Оказалось, что театр «Открытое пространство» – роскошное здание в центре города. Перед входом толпа жаждущих приобрести лишний билетик. Я с трудом проникла в фойе, для чего мне пришлось обращаться к администратору, а администратору приглашать помрежа для установления моей личности. И меня провели в прекрасный зал с великолепной акустикой, где нет партера, но все места расположены амфитеатром, где не было ни одного свободного места и было полно молодежи. Спектакль шел с полным успехом, актеры играли с азартом, зрители реагировали безошибочно, зал то и дело сотрясали взрывы смеха. В финале зал аплодировал, стоя. Не меньше пяти минут. Александр Михайлов пригласил меня на сцену, я кланялась, улыбалась и думала о том, что этого всего не может быть. Потом мы до поздней ночи говорили с актерами труппы о судьбах России и русской культуры, и они то и дело цитировали Хакса. Спектакль держался в репертуаре чуть ли не четыре года, а для такого маленького города, как Орел, это очень много.

В старинном русском городе Орле прозвучала со сцены самая глубокая интеллектуальная драма Петера Хакса. Это вселяет надежду. Надежду на то, что Слово одержит победу над лживой цифрой и вводящей в заблуждение картинкой, что дух одержит победу над искусственным интеллектом, и человечество продолжит поиск истины, несмотря на все соблазны нашего безвременья.