Читать книгу: «Save me. Трилогия Моны Кастен в одном комплекте», страница 17

Я положила ежедневник в рюкзак и закрыла ноутбук Лин. Засунула его в чехол и встала.

– Вы останетесь, или мне запереть дверь?

Джеймс и Лин отрицательно помотали головой:

– Мы готовы.

Пока ребята собирали вещи, я с подозрением смотрела на них. Мне хотелось узнать, о чем они говорили между собой. Надеюсь, Лин не рассказала ничего о моих планах на день рождения. Несмотря на то что в пятницу я доверила Джеймсу кое-что важное о себе, есть вещи, которые ему незачем знать. И тот факт, что восемнадцатый день рождения я проведу за игрой с Лин и с моей семьей, без сомнения относится именно к ним.

– Резерфорд неравнодушен к тебе, – сказал Джеймс, когда мы выходили из библиотеки.

– Что за ерунда, – ответила я, мотая головой.

– Я думаю, ты давно ему симпатична, – поддакнула Лин, хотя никто ее не спрашивал.

Я метнула на нее злобный взгляд.

– А что такое? Я это давно говорю. Как он угадывает по твоим глазам каждое твое желание, а уж как он услужлив! Это в самом деле очевидно.

– Как это может быть очевидно? Нет тут ничего очевидного. Он так услужлив, потому что я руководитель команды. Он просто обязан быть услужливым.

Лин улыбнулась и потрепала меня по руке.

– О'кей, скажу по-другому. Это очевидно каждому, кроме тебя.

Джеймс тихо посмеялся, и я сверкнула на него глазами. Хотела бы я знать, что такого произошло, что ребята вдруг запели в унисон. Не припомню, чтобы раньше они придерживались одного мнения, не говоря уже о том, чтобы обмениваться насмешливыми взглядами за моей спиной. Не уверена, что мне нравится такое развитие событий.

Я практически испытала облегчение, когда Лин вскоре попрощалась, и свернула на дорожку, ведущую к парковке.

Джеймс настоял на том, чтобы проводить меня до автобуса.

– Ты даешь бедному юноше надежду, – заявил он ни с того ни с сего.

– В чем проблема, Джеймс? Ты что, завидуешь? – Это единственная контратака, которая пришла мне в голову. Однако когда я, не получив ответа, искоса посмотрела на него, он шел, засунув руки в карманы, и хмуро смотрел вперед.

– Если кто тебя и научит танцевать, – прошептал он после короткого молчания, – так это я.

– Ты серьезно? – недоверчиво сказала я. – Так ты действительно ревнуешь к Кирану?

– Нет. – Он все еще не смотрел на меня. – Но я не хочу, чтобы он пришел к ошибочным выводам.

– К каким выводам? – спросила я.

– Что достаточно к тебе подлизаться, чтобы вызвать улыбку. Это убого.

Я резко остановилась.

– Что-что? Я улыбаюсь и сама по себе, для этого не надо подлизываться!

Наконец он повернулся, но я никак не могла истолковать взгляд его хмурых глаз.

– В самом деле? Мне ты так никогда не улыбалась.

– Потому что до сих пор ты не давал особенных поводов для улыбки.

Какое-то время он просто смотрел на меня. Я не могла расшифровать, что это с ним. Он казался задетым, и мне была непонятна его аргументация. Чтобы опять не испортить отношения между нами, я решила сменить тему:

– Спасибо, что сегодня был со мной.

Он лишь кивнул.

– Нет, правда. Если бы ты не проводил меня в школу и на собрание, все бы точно выглядело по-другому, – продолжала я.

Но он и дальше молчал, и я добавила:

– Твоя сестра в столовой к нам подсела и…

Внезапно Джеймс дотронулся до моего локтя и встал передо мной. Я затаила дыхание и удивленно посмотрела на него снизу вверх.

– Мне очень жаль, – сказал он.

– Что тебе жаль? – тихо спросила я.

– Что до сих пор я давал тебе мало поводов посмотреть на меня так, как ты сегодня смотрела на Кирана.

– Джеймс…

– Я это изменю, – продолжал он, глядя при этом мне в глаза.

В горле пересохло. В животе возникло тянущее чувство, колени стали мягкими. Я ощущала его прикосновение на своем локте, легкое поглаживание по ткани свитера. Обе руки покрылись мурашками. Внезапная потребность дотронуться до него в ответ охватила меня и совершенно застала врасплох. Не так уж много я и хотела. Достаточно было положить ладони на его бедра, чтобы удержаться на ногах. Но я не могла. Так нельзя. Еще и эта жалкая остановка дыхания, когда он так близко придвинулся ко мне; и этот трепет в животе.

– Мой автобус подходит, – в панике пробормотала я и оторвалась от него.

Напор в его взгляде никуда не исчез. Я развернулась и пустилась бежать, чтобы больше не оставаться беззащитной. Еще никогда я не была так рада возможности запрыгнуть в школьный автобус.

20
Руби

В субботнее утро я проснулась в шесть часов утра – и без будильника. Так всегда в мой день рождения. Я сплю беспокойно от одного предвкушения того, что для меня придумают родители. Мама работает в пекарне и приносит домой вкуснейшие в мире пироги, а папа готовит для нас праздничный обед и попутно с моей помощью или с помощью Эмбер украшает весь нижний этаж. Уже в семь часов я слышала внизу звуки их трудов и расписывала себе, что они там задумали. В конце концов, восемнадцать лет исполняется лишь раз в жизни.

Я прислушалась к себе, проверяя, не чувствую ли себя как-то иначе, но ничего такого не обнаружила. У Лин в августе такое было. По крайней мере, она так сказала, когда мы после гриль-вечеринки лежали в траве и смотрели на звезды.

Я повернулась на бок и взяла телефон. Джесс уже написала мне трогательную эсэмэс, и Лин еще в половине второго ночи оставила голосовое сообщение. Она тихонько спела песенку и пожелала всего самого лучшего. В конце Лин подчеркнула, что уверена: мы обе поступим в Оксфорд и она не может дождаться этого.

Одевшись, я села за стол и, чтобы отвлечься, стала листать ежедневник. Через неделю состоится вечеринка в честь Хэллоуина. Мне казалось, что я целую вечность занимаюсь подготовкой этого праздника. В пятницу утром поступили из типографии готовые афиши, и мы использовали очередное собрание, чтобы тут же развесить их по школе. Мои тревоги оказались напрасными. Никто мне ничего не сказал ни про Джеймса, ни про фото. Как раз наоборот, реакция была позитивной, и ректор Лексингтон прислал электронное письмо, что наше приглашение хвалили за дизайн специальные гости.

К тому, что теперь каждый в Макстон-холле знает мое имя, я пока еще не привыкла. Это так странно, что в столовой все с тобой здороваются и приглашают к себе за стол. Но я пыталась не показывать вида, что это меня смущает, и старалась вести себя как обычно – как будто мне совершенно безразлично внимание. Джеймс, в конце концов, поступает так же. Он делает вид, что его ничто не интересует. А я теперь знаю: это далеко не так.

Как бы сами собой мои мысли переключились на прошлый понедельник. Я это изменю. Как решительно звучал при этом его голос и как пристально он при этом на меня смотрел. Как будто в тот момент в жизни не было ничего важнее, чем убедить другого в том, что он говорит серьезно.

Я встряхнулась, чтобы выбросить из головы мысли о Джеймсе. Но когда мой взгляд после паузы снова прояснился, я вздрогнула. Джеймс.

Я записала его имя в ежедневнике. И даже сама не заметила этого! Меня бросило в жар, и я тут же полезла в пенал за корректором. Я уже хотела замазать его имя, как вдруг замерла над первой же буквой. Медленно отложив тюбик в сторону, я стала мягко водить пальцем по бумаге. По кончикам пальцев пробежали мурашки. Это плохой знак. Я не первый день задавалась вопросом, что же в этом такого. В конце концов, это ведь все еще… он. Но я не могла отрицать, что в нем что-то изменилось. При виде его уже давно во мне не вспыхивает гнев и недоверие, а вспыхивает что-то другое. Нечто теплое и волнующее.

И я поневоле улыбаюсь. Потому что рада его видеть. Потому что наслаждаюсь его присутствием. Потому что Джеймс находчивый и остроумный, и мне он кажется интересным. Потому что он как загадка, которую непременно хочется разгадать.

Никогда бы не подумала, что такое возможно, но… я больше не питаю отвращения к Джеймсу Бофорту. Скорее наоборот.

Внезапно дверь комнаты открылась, и вошла Эмбер. Я резко захлопнула ежедневник. Эмбер скептически посмотрела на меня, потом ее взгляд упал на ежедневник, как будто она в точности знала, что на его страницах написано что-то ужасно постыдное. Но в следующий момент она с улыбкой бросилась ко мне, чтобы поднять со стула.

– Я потрясена, что ты еще даже не сделала попытки спуститься вниз, – сказала она, продолжая тянуть за руку, хотя в этом уж точно не было никакой необходимости. Я вполне готова была идти за ней добровольно.

Мы вышли из комнаты, и я обняла ее за талию, чтобы крепче прижать к себе.

– Ты должна исполнять все мои желания.

Хоть я и была счастлива, но заметила, что к этому счастью примешалась грусть. Это мой последний день рождения, который я провожу здесь, с родителями и Эмбер. Как знать, где я буду через год. В Оксфорде ли? Вместе с Лин? Или совсем одна? И что, если я все-таки не поступлю – куда я тогда подамся?

Эмбер не позволила мне задержаться на этой мысли, потому что, когда мы свернули в гостиную, она громко объявила:

– А вот и именинница!

Я ахнула.

– Сюрприз! – закричала семья.

Я закрыла ладонью рот и почувствовала, как начали гореть глаза. Плачу я не часто, и если это вообще случается, то лишь когда я одна у себя в комнате – и никто меня не видит. Но при виде дедушки с бабушкой, тети и дяди, моего кузена и родителей, которые начали петь Happy Birthday, я не смогла сохранить самообладание.

Гостиная была чудесно украшена, папа и Эмбер в этом году превзошли самих себя. С потолка свисали белые и мятно-зеленые кисти, над столом была натянута гирлянда той же расцветки, а позади стола, на котором лежали подарки, в воздухе висели две мятно-зеленые, с металлическим отблеском надувные цифры, соответствующие моему возрасту.

Следующие полчаса прошли как в тумане. Все меня поздравляли, обнимали, спрашивали, как я себя чувствую, и, наконец, вручали подарки. От дяди Тома, тети Труди и Макса я получила том Моей геройской академии, серии манги, к которой присматривалась уже несколько месяцев, от Эмбер новые цветные ручки и наклейки для ежедневника, а от дедушки и бабушки – два учебника, которые стоят в программе чтения Оксфорда. Родители подарили мне наружный жесткий диск, который я хотела с тех пор, как мой ноутбук в начале года без видимых причин испустил дух и почти все файлы пропали.

– А это от кого? – спросила я, указывая на коробку, оставшуюся на столе.

– От твоего тайного поклонника, – ответила мама и игриво дернула бровями. Я с недоверием перевела взгляд с нее на папу. Он только пожал плечами.

– Это пришло по почте, – объяснила Эмбер.

– И отправитель не указан? – удивилась я, рассматривая черный картон, перевязанный синей лентой.

– Не думаю, что в этом есть необходимость, когда мы и так знаем, от кого это, – вставила Эмбер.

– О боже, только не говори, что у тебя есть парень, – воскликнул кузен Макс, выпучив глаза.

Эмбер сказала «Да» в тот же момент, когда я закричала «Нет».

– Открой, – предложила Труди, заглядывая мне через плечо. Одной рукой она потянулась вперед, делая вид, что хочет дернуть за кончик банта. Я тут же отодвинула коробку, взяла ее и уселась с ней на диван.

Я стала медленно развязывать бант. Ужасное чувство, когда все взоры устремлены на тебя, и я грозно посмотрела на семью, чтобы они не таращились. К сожалению, это не подействовало. В гостиной наступила гробовая тишина. Я со вздохом подняла крышку.

В коробке лежала сумка. Затаив дыхание, я достала ее и поставила себе на колени. Она была из темно-коричневой, вощеной кожи, с регулируемым ремешком и двумя маленькими карманами под одним клапаном. Я осторожно раскрыла ее. Подкладка сумки была сделана из сине-зеленой клетчатой ткани, и отделения внутри с первого взгляда показались мне очень удобными. Есть отделение для ноутбука, несколько маленьких по бокам, на молниях, и главное отделение с узким кармашком посередине.

С такой сумкой я могла бы, без сомнений, завоевать мир. Я осторожно закрыла ее и погладила по дорогой коже. Тут я увидела то, чего не заметила с первого взгляда. На правом нижнем углу клапана стояли три буквы – инициалы: Р.Д.Б.

У меня перехватило дыхание. Я почувствовала себя как во сне, и охи и ахи семьи едва доходили до моих ушей. Я заглянула в коробку и на дне, устланном черной шелковой тканью, обнаружила карточку. Кремово-белую, с узким золоченым краем. На ней черными буквами было написано:

С днем рождения, Руби. – Д.

И больше ничего. Несмотря на это, во мне вскипело множество чувств, и они мурашками разбежались по всему моему телу. Я не знала, как реагировать, могла лишь таращиться на эту сумку, пока в глазах у меня вдруг не запрыгали цифры и знаки фунтов стерлингов. Это наверняка был самый дорогой подарок, который я когда-либо получала. Но вообще-то мне совсем не хотелось об этом думать.

Я не хотела размышлять и над тем, что означал тот факт, что Джеймс подумал обо мне и сделал такой подарок. Может, он увидел, что мой рюкзак того и гляди развалится? Или он узнал, что я уже несколько месяцев экономлю деньги, чтобы купить сумку на следующий год? Он что, пожалел меня?

Не знаю, и при мысли об этом начала кружиться голова.

– У молодого человека есть вкус и стиль, это очевидно, – вздохнула Труди.

– И деньги, – решительно добавил Макс.

– Не думаю, что он платил деньги за эту вещь, если его родителям принадлежит предприятие, которое изготовило ее, – заметила Эмбер.

– Друзья! – перебила мама и указала на обеденный стол, за которым был накрыт праздничный завтрак. – Оставьте Руби в покое и садитесь. – Она подошла ко мне, взяла с колен сумку, осторожно поставила обратно в коробку и потянула меня за руку, поднимая с дивана. Обняв за плечи, прижала к себе. – Нехорошо так говорить о подарке. Молодой человек думал о тебе, и это чудесный жест, за который мы должны быть благодарны. – Она постучала пальцем по моему носу: – А теперь иди задувать свечи.

Мы все пошли к столу. Уже десять лет у меня было одно-единственное желание, которое я мысленно загадывала, задувая свечи на именинном торте. Оксфорд. Однако в этом году в голове появилось другое слово, и мне пришлось остановиться, чтобы сосредоточиться.

– В восемнадцать лет можно загадать два желания, – мягко произнес папа. Я не заметила, как отец подъехал ко мне, пока он не погладил меня по спине. Он явно увидел на моем лице следы мысленной борьбы.

– Это точно, – подтвердила мама. – Это закон дня рождения.

К моим щекам подступил жар, и я отвернулась. Я не хотела анализировать, почему имя Джеймса было первым, о чем я подумала. Или почему я ловлю родителей на слове, закрывая глаза и задувая свечи.

Этот день рождения станет одним из лучших, какие когда-либо праздновали. После завтрака мы отправились гулять и сделали семейное фото в парке Гормси, для чего нам потребовалось чуть ли не десять попыток, потому что каждый раз кто-нибудь закрывал глаза. Днем пришла Лин, и мы со всей семьей играли в настольные игры и в Крокодила, и нам с Лин с трудом удалось в конце обыграть Макса и тетю Труди. Вечером папа с Эмбер устроили ужин из трех блюд, часть из которых он приготовил еще накануне. Мы долго сидели за столом, и я была поражена, как естественно Лин вписалась в наш круг. Кажется, ей не мешало то, что она не понимает некоторых вещей, в которые были посвящены только члены семьи. Зато она постоянно расспрашивала маму о ее работе в пекарне и долго беседовала с папой о его поперечном поражении спинного мозга. Как оказалось, дядя Лин тоже колясочник – информация, для меня совершенно новая. Я была удивлена, как непринужденно она подошла к этой теме, нисколько не смущаясь папиной инвалидности.

После того, как все разошлись, я была такой сытой и довольной, что вообще-то тут же могла уснуть. Но когда я натянула пижаму, мой взгляд упал на черную коробку, стоящую на письменном столе. Я подошла к ней. Немного помедлив, подняла крышку и достала сумку. Легким движением открыла оба клапана. Тщательно собрав из ящика стола все вещи, которые понадобятся в понедельник, я начала размещать их по кармашкам и отделениям сумки. Мне пришлось несколько раз перекладывать все по-новому, прежде чем я осталась довольна распределением вещей. После рюкзака, в который приходилось складывать все в одно большое отделение, это был настоящий рай. Тут даже маленький держатель для ручек есть, и я воткнула в него те, которые использовала чаще всего для ведения ежедневника.

Не знаю, представлял ли себе Джеймс, какую радость он принес мне своим подарком. Но теперь, глядя на сумку, я понимала, что никогда не смогу вернуть ее обратно. Я наклонилась, чтобы из левого наружного кармана достать телефон, который туда положила. Я помедлила не больше секунды, потом нашла номер Джеймса и нажала на вызов. Я поднесла трубку к уху и стала ждать. Пошли гудки. Они продолжались довольно долго. И когда я уже собралась сбросить звонок, он ответил.

– Руби Белл. – Прозвучало так, будто он ждал звонка.

– Джеймс Бофорт. – Если он называет меня полным именем, я тоже могу так делать. В отличие от прежних времен, когда его имя было почти ругательством, сейчас оно звучало совсем иначе. Гораздо лучше.

– Как ты, все в порядке? – спросил он, при этом я едва могла разобрать слова. На заднем фоне играла музыка, которая постепенно стала тише. Я попыталась представить, где он и что делает.

– У меня все превосходно. Я только что собрала вещи в новую сумку, – ответила я, водя пальцем по краю дорогой кожи. Шов абсолютно ровный.

– Она тебе нравится? – спросил он, и мне очень захотелось узнать, как он выглядит в этот момент. Во что одет. У меня в голове он запечатлен в школьной форме, потому что я почти не видела его в другой одежде, но сейчас я напряглась и попыталась представить Джеймса в черных джинсах и белой толстовке. В тот день перед нашим домом он выглядел как совершенно обычный парень. Не как наследник миллиардного состояния. Человечнее. Доступнее.

– Она чудесная. Ты ведь знаешь, что это было совсем не обязательно? – наконец произнесла я. Защелкнув застежки, я села за письменный стол, скрестив на столешнице ноги.

– Я хотел тебе что-нибудь подарить. И подумал, что для человека, который любит порядок так, как ты, «Джеймс» самый лучший выбор.

– Джеймс?

– Так называется эта модель.

– Ты подарил мне сумку, которую назвал собственным именем?

– Не я ее так назвал, а моя мать. Есть еще «Лидия». И несколько других моделей, носящих имена родителей. Но «Лидия» слишком маленькая для тебя, а «Мортимер» слишком велик. Кроме того, меня забавляет мысль видеть, как ты ходишь в школу с «Джеймсом».

Я поневоле улыбнулась.

– Ты всем своим друзьям даришь вещи фирмы отца? – спросила я.

Он на какое-то время замолчал, и я слышала лишь тихую музыку где-то на заднем плане.

– Нет, – наконец ответил Джеймс.

Больше он ничего не сказал.

Я не понимала, что это означает. Я просто не знала, что между нами, не говоря уже о том, чего я сама хотела бы. Я только чувствовала, что мне было невероятно радостно слышать его голос.

– Когда фирма перейдет тебе, придется назвать сумку моим именем, – выдала я, чтобы прервать тишину.

– Могу я доверить тебе одну тайну, Руби? – Голос у него вдруг стал хриплым и низким. Интересно, с кем он был, когда я позвонила. И отошел ли он в сторону, чтобы поговорить со мной?

– Ты можешь сказать мне все, что хочешь, – еле слышно произнесла я.

Возникла небольшая пауза, я слышала его шаги. Судя по звуку, он шел по дорожке из гравия. Потом шорох камешков исчез и музыку стало совсем не слышно.

– Я… вообще не хочу перенимать управление фирмой.

Будь он здесь, я уставилась бы на него с недоверием. А так мне ничего не оставалось, кроме как крепче прижать телефон к уху.

– Если честно, я бы и в Оксфорд не хотел, – продолжил он.

Мое сердце стучало так сильно, что гремело в ушах.

– А чего же ты тогда хочешь?

Он со смехом сделал глубокий вдох.

– Впервые за долгое время меня кто-то об этом спрашивает.

– Но это очень важный вопрос.

– А я и не знаю, что ответить. – Он замолчал на какое-то время. – Будущее всегда было предопределено, понимаешь? Хотя Лидия куда охотнее взяла бы на себя фирму, и у нее это получилось бы гораздо лучше. Она живет для нашего предприятия, но, несмотря на это, именно меня отец введет в управление. Я знал это всю жизнь и даже принял как данность. Но это совсем не то, чего я хочу. – Еще одна пауза, и затем: – К сожалению, у меня никогда не будет возможности узнать, что же это. Я не сам планирую свою жизнь, она давно в чужих руках: Макстон-холл, Оксфорд, фирма. Ничего другого не предусмотрено.

Я крепче схватила телефон, прижала его к уху, чтобы быть к Джеймсу как можно ближе. То, что он только что сказал, было, я предполагаю, самое честное, что я от него когда-либо слышала. Я не могла поверить, что он отважился это открыть. Что он доверил мне свою тайну.

– Родители всегда говорили, что мир открыт для меня. Что все равно, откуда я пришла и куда хочу. Они говорили, что я могу делать и позволить себе все, и нет такого желания, которое нельзя осуществить. Я считаю, каждый человек заслуживает мира, полного возможностей.

Он издал тихий, безутешный вздох.

– Иногда… – начал он и осекся, как будто не зная, не слишком ли много выдал о себе. Но потом все-таки продолжил говорить, набравшись мужества для еще большей честности: – Иногда возникает такое чувство, что я даже дышать не могу как следует, так все это угнетает.

– О, Джеймс, – прошептала я. У меня болело сердце за него. Никогда бы не подумала, что так велик гнет и так тяжелы его обязательства перед семьей. Он всегда производил такое впечатление, будто наслаждается всесилием и властью, которые ему дает фамилия. Но теперь в голове постепенно начал складываться страшный пазл: его напряжение всякий раз, когда речь заходила об Оксфорде, его стоическая мина, когда в Лондоне внезапно появились родители, и как его взгляд омрачался всегда, когда речь заходила о предприятии.

Я вдруг поняла это. Я поняла, почему он так вел себя в начале учебного года. Что стояло за детскими выходками и за позой «мне все безразлично».

– Этот школьный год… он последний, когда тебе не нужно брать на себя ответственность, – пробормотала я.

– Это мой последний шанс побыть свободным, – тихо согласился он.