Читать книгу: «Нейтронные звезды. Как понять зомби из космоса», страница 4

Хьюиш полагал, что, если использовать большие радиотелескопы, способные отыскать на небе мерцающие источники, появится возможность отобрать среди них квазары. Его коллега Мартин Райл обнаружил несколько тысяч радиогалактик, многие из которых могли оказаться квазарами. Понять, какие именно, было невозможно, поскольку телескоп Райла работал на слишком высокой частоте, не позволявшей увидеть сцинтилляции. Идея Хьюиша состояла в следующем: надо построить радиотелескоп с высокочувствительной системой радиоантенн, позволяющей регистрировать очень низкие частоты¹⁵. От департамента научных и промышленных исследований Великобритании он получил грант в размере 17 тысяч фунтов¹⁶. Это не слишком много, но достаточно, чтобы вбить в землю тысячу столбов в открытом поле сельского Кембриджшира. Строительство началось в 1965 году.

Когда Хьюиш спланировал “Межпланетную сцинтилляционную матрицу”, он не собирался самостоятельно вбивать столбы. Эту почетную работу поручили шести студентам магистратуры. Среди них оказалась и Джоселин Белл. Лонгейр рассказывает, что в Кембридже среди магистрантов физического факультета редко встречались женщины. В 1965 году в Кавендишской лаборатории появилась недавно приехавшая из Северной Ирландии двадцатидвухлетняя девушка. (По словам Лонгейра, формально она числилась в другом колледже.) Степень бакалавра по специальности “физика” Джоселин Белл получила в Университете Глазго, и у нее был трехлетний грант, позволявший ей работать над диссертацией в Кембридже. Как и другие магистранты, она главным образом работала на чердаке лаборатории или в поле. Диссертационной задачей Джоселин Белл стало построение сцинтилляционной матрицы и проверка ее работоспособности. Она планировала убедиться в том, что с помощью матрицы можно изучать флуктуации радиоисточников, исследовать роль солнечного ветра и искать квазары. На постройку сцинтилляционной матрицы ушло два года. Работали непрерывно круглый год, даже ветреной кембриджской зимой. Телескоп начал собирать данные в июле 1967-го.

За время полевых работ Белл очень загорела и окрепла. “Коллеги из лаборатории постоянно спрашивали меня, не вернулась ли я недавно с лыжного курорта”, – тихим голосом рассказывает Белл, сейчас она приглашенный профессор Оксфордского университета. Во время разговора Джоселин не слишком задумывается над ответами. Вероятно, это результат огромного числа интервью, которые она дала за прошедшие десятилетия. Но ее ответы, как и электронные письма, с помощью которых мы договаривались о встрече, так чистосердечны, в них столько юмора, что я мгновенно успокаиваюсь.

Сцинтилляционная матрица Энтони Хьюиша с ее деревянными столбами, конечно, отличалась от типичной параболической радиоантенны, которую представляет себе большинство людей, когда их просят описать радиотелескоп. Тем не менее вначале большую часть результатов радиоастрономы получили с помощью этих простых решеток из столбов и километров медной проволоки. Чтобы при такой большой собирающей поверхности матрица работала, важно, чтобы она была “фазированной”. Это значит, надо убедиться, что от разных частей матрицы сигналы приходят с нужным запаздыванием, так что их можно собрать вместе и получить один входящий сигнал¹⁷. Именно Хьюиш первым предложил такой метод исследования сцинтилляций радиоисточников. Когда Белл начала использовать эту матрицу, было известно только около двадцати квазаров, а к концу своей работы она открыла еще около двухсот.

Площадь матрицы Хьюиша составляла около 18210 квадратных метров (4,5 акра), как два футбольных поля. Лонгейр говорит: “Этого оказалось достаточно для регистрации флуктуаций интенсивности радиоисточников в масштабе времени порядка одной десятой секунды”. Помимо километров медной проволоки Хьюишу пришлось купить около 13,5 километра кабеля и 124 километра проволоки для отражателя. Столбы расставили в шестнадцать рядов на расстояниях, обеспечивающих требуемую задержку фаз между ними.

Матрица была способна регистрировать волны длиной около з,7 метра, что означало возможность работать на очень низкой частоте в 81,5 МГц. Матрица действовала как обычная телевизионная антенна, но ее длину надо умножить на число входящих в нее диполей, а их 2048. В отличие от управляемого отражателя, такая матрица может сканировать все видимое небо. Когда приходит радиоволна, ее колебания вызывают колебания электронов проволоки, связывающей столбы. Эти колебания передаются на соединительный кабель, подключенный к приемнику в лаборатории, где фиксируются колебания электрического тока. Сегодня через кабель в компьютер передается последовательность цифр. Но в шестидесятые годы вычислительные машины были аналоговыми, и Белл приходилось внимательно изучать километры нарисованных красными чернилами закорючек на непрерывно выползающей из ее самописца узкой ленте миллиметровой бумаги¹⁸. На выставке в старой аппаратной вблизи поля, где раньше располагалась матрица, можно увидеть несколько таких бумажных рулонов. Белл одна просматривала и разбирала эти данные, поскольку, как она предполагает, с точки зрения научной значимости тема не считалась настолько важной, чтобы привлечь к работе над ней еще и других магистрантов. По словам Белл, это было утомительно и занимало много времени. Она добавляет: “Я не успевала уследить за всем. Я отставала”.

Чтобы обнаружить сцинтилляции и, следовательно, квазар, Белл приходилось внимательно следить за изменениями интенсивности флуктуаций. Она должна была удостовериться, что закорючки на ленте самописца действительно означают радиоволны, распространяющиеся от далекого источника, а не помехи, созданные работающим поблизости трактором или проехавшей машиной. Они тоже могут выглядеть как радиоволны, но закорючки, связанные с космическими источниками, выглядели как специфическая интерференционная картина: два небольших выступа по бокам и большой выступ посередине. Их прозвали “чадами”. Название позаимствовали из мультфильма времен войны, где персонаж по имени Чад выглядывал из-за стены, откуда торчали только его руки и голова с носом и черными глазами. Он интересовался сахаром, яйцами или другими исчезнувшими из продажи продуктами.

Хьюиш предложил Белл сделать карту неба, где можно отмечать мерцающие источники. Каждый раз, увидев такой источник, она должна вручную поставить на этой карте крестик. Если источник появляется на том же месте каждую неделю, она будет знать, что это реальный источник – квазар. Белл перестраивала карту каждую неделю, для чего ежедневно анализировала сотни метров бумаги с непрерывно поступающими от телескопа данными.

6 августа 1967 года на ленте самописца длиной около 120 метров Белл заметила удивившую ее закорючку. Эту закорючку размером полсантиметра она назвала “загривок” и, пометив ее вопросительным знаком, перешла к следующему участку ленты. Однако она понимала, что, хотя ее “загривок” был где-то далеко-далеко, выглядел он как источник сильной сцинтилляции на участке неба, заметно удаленном от Солнца. Но это явно было не межпланетное мерцание.

Весьма любопытно, что всякий раз, когда Белл видела этот сигнал, казалось, он исходит из одного и того же места на ночном небе. Поскольку сцинтилляция – явление, связанное с Солнцем, обычно оно наблюдается в течение дня. И Белл сознательно выбрала для исследований эту область неба: она ненавидела поздно ложиться спать. Странно и то, что “загривок” никогда не воспроизводил все три составляющих интерференционной картины “чада”. Иногда вспышка была одноминутной, иногда двухминутной, но трехминутной – никогда.

Хьюиш, научный руководитель Белл, не слишком пристально следил за ее работой, надеясь, что она справится сама. Но если что-то шло не так, он приходил на помощь. Когда Белл поняла, что раз за разом этот странный сигнал приходит из одного и того же места на небе, она обратилась к Хьюишу.

Хьюиш и сам был заинтригован. Он решил продолжить наблюдения, ускорив движение ленты самописца, чтобы увеличить масштаб изображения. Хьюиш считал, что сигнал надо растянуть так, чтобы он занимал больше шести миллиметров, и тогда станет возможно исследовать его структуру. Ежедневно какую-то часть дня Белл сражалась с ускоренным самописцем, но заставить его работать без остановки не могла: быстро заканчивалась бумага. Еще больше ее расстраивало то, что этот сигнал оказался капризным – целый месяц, именно в те часы, когда она вела наблюдение, источник “скромничал” и не показывался. Похоже было, что он исчез навсегда. Белл уже почти потеряла надежду его увидеть, когда наконец, 26 ноября, этот источник объявился вновь¹⁹. Он здесь, это не наваждение! На следующий день Белл увидела, что его период пульсаций составляет 1,33 секунды, что слишком мало для звезды. Может, этот источник искусственный?

Теперь Хьюиш и Белл предстояло решить сложную задачу. Перед тем как объявить об открытии нового источника радиоизлучения, необходимо исключить все возможные помехи. Ошибка, безусловно, повредила бы их репутации. “Мы потратили много времени, чтобы установить какие-то основные факты, относящиеся к этому объекту. Но еще мы пытались отыскать что-то, что указывало бы на его искусственное происхождение и могло бы объяснить такой сигнал”, – рассказывает Белл. Эта закорючка на ленте самописца действительно выглядела как какое-то постороннее вмешательство. Она была странным образом привязана к звездному времени – системе измерения времени, которую используют астрономы для точного определения местоположения объектов на небе. Эта система связана с вращением Земли относительно звезд, благодаря чему звездные сутки чуть короче обычных – они составляют 23 часа 56 минут. Новый пульсирующий сигнал регистрировался в одно и то же время звездных суток. Белл вспоминает: “Я помню, мы пытались понять, может ли быть на орбите спутник, появляющийся каждые 23 часа 56 минут, но стабильную орбиту, по которой он мог бы летать, найти не смогли”.

После того как стало ясно, что сигнал в течение нескольких месяцев регулярно регистрируется в соответствии со звездным циклом (каждый день раньше на четыре минуты и на двадцать восемь минут раньше каждую неделю), они поняли, что это не помехи, связанные с тем, что “случайный человек проезжает по дороге на старом автомобиле”. “Это не совпадает с режимом работы людей”, – говорит Белл. Хьюиш даже написал во все обсерватории Англии, интересуясь, не запускали ли они, начиная с августа, какие-нибудь программы, способные привести к подобным помехам. Все ответили: нет. И поскольку этот “чад” не был полностью симметричным, возникло предположение, что странный сигнал проходит через телескоп с той же скоростью и приходит оттуда же, откуда и сигналы от квазаров, которые они искали.

Тогда Хьюиш и Белл попросили своих коллег Пола Скотта и Робина Коллинза проверить, удастся ли им с помощью своей аппаратуры зарегистрировать тот же сигнал. Сначала из-за ошибки в расчете времени прохождения источника через поле зрения их аппаратуры они этот сигнал не увидели. Но в конце концов и они зарегистрировали этот объект, доказав тем самым, что обнаруженный сигнал – не результат аппаратной ошибки²⁰.

Несколько недель Хьюиш и Белл ни одной живой душе не рассказывали об этой странной закорючке. О ней не знал никто, кроме очень узкой и сплоченной команды. Даже Лонгейр, кабинет которого находился рядом с кабинетом Хьюиша и который вместе с ним часто присутствовал на одних и тех же совещаниях, не имел ни малейшего представления об этом открытии. “Ходили слухи, что открыто нечто необычное, но о чем идет речь, не знал никто”, – вспоминает Лонгейр. Он рассказывает, что секретность частично объяснялась настороженным отношением участников этой группы к теоретикам. Они опасались, что теоретики без разрешения воспользуются этими данными до того, как они сами успеют их проанализировать. Но главным образом они хранили все в секрете, поскольку хотели убедиться, что все правильно, и исключить все возможные источники помех и вмешательства извне.

Для измерения расстояния до источника исследователи воспользовались явлением, которое называется дисперсией. Когда радиосигнал распространяется через межзвездное пространство, он постоянно сталкивается с движущимися вокруг него свободными электронами. Испущенный сигнал состоит из волн разной частоты, и, хотя все волны “стартуют” одновременно, столкновения воздействуют на них по-разному. Волны большей частоты распространяются почти без задержки, тогда как волны меньшей частоты запаздывают и достигают телескопов несколько позднее. Белл рассказывает, что уже тогда астрономы смогли оценить число электронов по времени запаздывания между регистрируемыми всплесками; расстояние до источника оказалось равным примерно 65 парсек (около 200 световых лет)⁷. На этом основании она и ее коллеги поместили источник внутрь Млечного Пути, но вне Солнечной системы, в направлении созвездия Лисичка²¹.

Было ясно, что сигнал приходит из космоса. Могут ли его посылать инопланетяне? А что, если где-то есть внеземная цивилизация, посылающая нам сигнал из далекого далека? Вся команда долго и напряженно над этим размышляла. Конечно, такую возможность они могли предусмотреть. И все же, если это инопланетяне, живущие на планете, обращающейся вокруг звезды, должны быть видны изменения в пульсациях, связанные с движением их планеты по своей орбите. Но никаких изменений они не видели. Уже наступил декабрь, а группа все обсуждала, как публиковать статью и следует ли в ней упоминать об инопланетянах. Белл совсем не была в восторге от того, что кучка инопланетян может связаться с Землей и отобрать у нее диссертацию. В конце концов, до защиты оставалось всего полгода²². С какой стати, рассуждала она раздраженно, “маленькие зеленые человечки будут с помощью какого-то дурацкого устройства посылать сигналы на столь малоприметную планету?”

Еще Хьюиш и Райл были озабочены риском массовой паники, если объявить всему миру о послании, полученном от инопланетян. “Обнаружив что-то в этом роде, не следует ли сначала обратиться в министерство обороны? – спрашивает себя Лонгейр. – Или, возможно, этот сигнал представляет собой потенциальную угрозу со стороны враждебного государства, ведь, в конце концов, шла холодная война… Имеет ли он значение для национальной безопасности? Тогда к таким вопросам относились очень серьезно”.

Раздосадованная отсутствием единого мнения о природе этого странного источника, 21 декабря, незадолго до отъезда домой на Рождество, Белл еще раз зашла в лабораторию. Вечер только начинался, и она хотела отдать долги – просмотреть графики на лентах самописцев, продолжавших двигаться со скоростью около тридцати с половиной метров в день. Ближе к десяти часам вечера, как раз перед закрытием лаборатории, она ахнула: на ленте был кусочек закорючки, похожей на первую – на “загривок”. Но теперь источник находился в совсем другом месте, как раз напротив⁸ Кассиопеи А – остатка сверхновой в созвездии Кассиопея и очень яркого радиоисточника. Паразитные сигналы от Кассиопеи А затрудняли наблюдение. Заинтригованная, Белл пошла к радиотелескопу, чтобы контролировать наблюдения в то время, когда эту часть неба будет видно лучше всего. Она добралась до поля в два часа пополуночи. Стояла морозная звездная ночь. Приемник телескопа из-за холода работал плохо. Белл вспоминает, что выругала приемник и подышала на него. Ей удалось заставить его проработать пять минут, но и этого оказалось достаточно, чтобы обнаружить еще одну, длившуюся 1,19 секунды последовательность всплесков. Новый пульсирующий источник был очень похож на первый, но располагался в совсем другой части неба. Белл почувствовала невероятное облегчение – теперь, здесь и сейчас, она уже точно знала, что это не сигналящие инопланетяне: маловероятно, что два их племени будут почти одновременно посылать сигналы из разных концов Галактики. “Можно один раз столкнуться с чем-то странным, с необычной аномалией, но, когда обнаруживаешь ее дважды, понимаешь, что это не аномалия, а что-то совсем новое, – говорит Белл. – Еще непонятно, что это такое, но абсолютно ясно, что мы имеем дело с астрономическим объектом нового типа”.

Вскоре состоялась помолвка Белл, а в начале января, возвратившись в лабораторию после каникул, она обнаружила третий и четвертый сигналы. В феврале ученые подготовили статью и представили ее в научный журнал Nature²³. За несколько дней до публикации статьи, в конце февраля 1968 года, вспоминает Лонгейр, Хьюиш сделал доклад на семинаре. Хьюиш признался, что и сам не знает, что это за сигнал. Самое приемлемое объяснение, которое Хьюиш мог дать ошеломленной толпе, что этот источник – пульсирующий белый карлик.

Статья вышла в конце февраля. Авторы очень осторожно высказывались о природе пульсирующего сигнала из космоса. Журналисты пришли в еще большее возбуждение, узнав, что открытие сделал студент и, более того, этот студент – девушка. В то время женщин-физиков было еще меньше, чем сегодня, а до 1948 года женщины вообще не могли быть полноправными членами Кембриджского университета. Белл фотографировали сидя, стоя, в лаборатории, где она якобы внимательно изучает какие-то научные документы. Один журналист даже попросил Белл пробежаться, размахивая руками и изображая радость, ведь она как-никак только что сделала открытие! Ей задавали, как казалось журналистам, самые уместные вопросы. Например, они спрашивали, выше ли она принцессы Маргарет и сколько у нее любовников²⁴. Хотя, возможно, средства массовой информации больше внимания уделяли Белл, а не Хьюишу, номинантом на Нобелевскую премию по физике стал руководитель. Совместно с Райлом Хьюиш получил эту премию в 1974 году.

“Я думаю, сегодня, вероятно, все сложилось бы по-другому”, – мягко говорит Белл и отворачивается. На протяжении многих лет она старалась привлекать женщин к занятиям наукой, содействовать тем из них, кто занимается точными науками и математикой, разрабатывает новые технологии или стал инженером-конструктором. “Сегодня женщина – научный работник – явление вполне обычное, но ситуация еще не совсем нормальная”, – говорит Белл. Вскоре после защиты диссертации она вышла замуж и уехала с мужем, который, будучи госслужащим, часто менял место жительства. Белл перестала заниматься пульсарами, но науку не бросила. Переключившись на рентгеновскую астрономию, Белл вошла в рабочую группу британско-американской орбитальной рентгеновской обсерватории Ariel 5. Хотя Нобелевский комитет обошел Белл стороной, ей вручили многочисленные награды, включая премию по фундаментальной физике за 2018 год⁹. С 2002 по 2004 год Белл была президентом Королевского астрономического общества. Прошло много десятилетий, а Белл все еще часто приглашают в качестве докладчика на многие международные конференции по всему миру.

Сразу после публикации 24 февраля 1968 года статьи Белл и Хьюиша исследователи по всему миру бросились выяснять, что же было источником этих таинственных пульсаций. Нейтронные звезды не были в приоритете у Белл и Хьюиш: они подозревали белые карлики. Но ученые знали, что период одного из источников 0,25 секунды слишком мал для белых карликов. “На это возразить нечего, – рассказывает Лонгейр, – нельзя заставить белые карлики вращаться так быстро”.

И все же колебания белого карлика нельзя было исключать, и поэтому в своей статье “Наблюдение быстро пульсирующего радиоисточника” Хьюиш и его команда в порядке рабочей гипотезы указали на то, что пульсации, которые они видели, могут быть результатом колебаний или белого карлика, или нейтронной звезды²⁵.

Название “пульсар” появилось несколько позже, только через несколько недель после этой публикации. Энтони Михаэлис, научный корреспондент газеты Daily Telegraph, спросил Хьюиша, как он предполагает назвать эти новые звезды, и продолжил: “Поскольку они пульсируют, может, название «пульсар» подойдет?” Хьюиш ответил: “Да, вполне подходит”. Михаэлис это запомнил, и 5 марта 1968 года в своей статье написал, что название “пульсар” (“пульсирующая звезда”), скорее всего, закрепится за этим новым небесным объектом²⁶.

Но присвоение имени – не решение основной проблемы. Что же такое эти новые пульсирующие звезды? Нейтронные звезды вполне могли бы быть подходящими кандидатами, но тогда никто не верил, что их когда-нибудь удастся обнаружить. Теория предсказывала: мало того, что эти звезды должны быть крохотного размера – диаметром со средний по величине город, – они еще не должны излучать тепло, а значит, их чрезвычайно сложно обнаружить, по крайней мере в оптическом или радиодиапазоне.

Дело не в том, что никто не искал пульсирующие источники радиоволн. В 1951 году на заседании Королевского астрономического общества в Лондоне австрийский астрофизик Томас (Томми) Голд сделал доклад, называвшийся “Происхождение космического радиошума”, в котором говорил о возможности существования таких объектов. Но его никто не услышал. А совсем незадолго до того, как Белл обнаружила эту свою первую закорючку на, казалось, нескончаемо выползающей из самописца ленте, астрофизик Франко Пачини, работавший тогда в Корнеллском университете, представил статью в журнал Nature, где описал модель вращающейся и пульсирующей нейтронной звезды. Эта статья была опубликована в ноябре 1967 года, именно тогда, когда кембриджская группа хранила свое открытие за семью печатями. Пачини предположил, что из быстро вращающейся нейтронной звезды с магнитным полем должен вырываться доступный наблюдению узконаправленный поток излучения. Он также писал, что это излучение может исходить от вещества, оставшегося после взрыва сверхновой вокруг нейтронной звезды. Цвикки еще в 1933 году первый говорил о чем-то подобном²⁷.

Открытие Белл, о котором стало известно через несколько месяцев после публикации статьи Пачини, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Голд счел, что он реабилитирован, и независимо от Пачини предложил объяснение нового открытия на основании своей гипотезы о природе пульсирующих источников радиоволн. Он полагал, что странные пульсации появляются из-за вращения нейтронной звезды. Согласно Голду, регулярные пульсации связаны с тем, что находящееся в состоянии плазмы вещество магнитосферы (он ввел этот термин) нейтронной звезды разгоняется до скорости, сравнимой со скоростью света. Это происходит как вследствие высокой скорости вращения, так и из-за сильного магнитного поля нейтронной звезды. Однако, как и в 1951 году, в 1968-м научное сообщество неодобрительно восприняло теоретические построения Голда. Его доклад даже не приняли на первую научную конференцию по пульсарам, состоявшуюся в мае 1968 года в Нью-Йорке. Члены оргкомитета, по их собственному выражению, решили, что таким образом они воспрепятствуют распространению всяких нелепых теорий. Голд приводит их ответ в своих воспоминаниях: “Ваше предположение настолько безосновательно, что, если мы примем ваш доклад, конца не будет другим, столь же безумным работам, которые мы будем вынуждены принять”²⁸.

Эта конференция проходила 21 и 22 мая. На той же неделе Голд послал свою статью в Nature, где она и была опубликована 25 мая. Похоже, редактор Nature разбирался в этом вопросе лучше, чем организаторы конференции. В самом деле, уже через два месяца в созвездии Паруса и в Крабовидной туманности астрономы обнаружили два новых пульсара. Это стало наглядной демонстрацией явной связи между нейтронной звездой и взрывом сверхновой (см. главу 3). Кроме того, при изучении пульсара в Крабовидной туманности стало ясно, что интервал между пульсациями хотя и очень понемногу, но увеличивается со временем. Это означает, что пульсар замедляется. И еще это означает, что он вращается. До этого открытия не было понятно, вращаются нейтронные звезды или колеблются. Если что-то, например такие звезды, как белые карлики, колеблется, со временем колебания становятся все быстрее и быстрее. Очевидно, новые замедляющиеся объекты – это не белые карлики, а, скорее всего, вращающиеся нейтронные звезды. Пожалуй, пульсар в Крабовидной туманности остается самым известным пульсаром, ярко сверкающим в своей великолепной резиденции.

После открытия Белл астрономы по всему миру прильнули к своим телескопам. Намереваясь оставить свой след в этой новой, увлекательной области радиоастрономии, они пытались обнаружить на небе новые пульсары. Несколько десятилетий радиотелескоп обсерватории Parkes в штате Новый Южный Уэльс в Австралии был одним из лучших инструментов для открытия пульсаров. Кроме того, этот радиотелескоп знаменит еще и тем, что 20 июля 1969 года его радиоантенна в числе немногих других оказалась способна принять сигнал прямой телевизионной трансляции посадки на Луну “Аполлона-11”²⁹.

Поэтому я решила, что теперь следует направиться в обсерваторию Parkes. Справившись с чем-то вроде ностальгии, я оставила сельский Кембриджшир и заброшенную “Межпланетную сцинтилляционную матрицу”, где когда-то молоденькая Джоселин Белл безбоязненно взяла в руки кувалду, чтобы построить радиоастрономию будущего.

Добраться до Parkes не так-то просто: как и большинство крупных телескопов, он располагается в безлюдном месте. Из Мельбурна я ехала на машине вместе с Мэтью Бейлзом и его магистрантом Рене Спиваком, начинающим астрономом из Висконсина. Он получил домашнее образование и надеется повторить судьбу Джоселин Белл. Еще с нами в машине – юное дарование, двенадцатилетний Рудра Сехри. Мальчик слушает летний курс физики в университете, написал четырехсотстраничную книгу о новых технологиях и ради удовольствия преобразовывает излучение пульсаров в музыку. Про гравитационные волны он знает больше, чем большинство людей когда-либо будут знать. Недавно он попросил у Бейлза разрешение время от времени приезжать в Технологический университет Суинберна, чтобы поработать с архивом данных о пульсарах. Рудра радуется поездке, хотя добираться предстоит двенадцать часов.

Бейлз может без конца рассказывать про пульсары, и, если, конечно, вы увлекаетесь радиоастрономией, это делает длинную поездку достаточно интересной. В субботу, в конце дня, мы наконец добираемся до небольшого городка Паркс, где проживает одиннадцать с половиной тысяч человек. Я в восторге. Для меня эта поездка вроде запоздалого подарка на день рождения. Сам день рождения я отметила в воздухе, во время полета в Мельбурн, совсем одна. Бейлз считает, что, появись мы здесь лет на десять раньше, остались бы тут, вероятно, навсегда. В его голосе тоска по прошлому. По словам Бейлза, в то время здесь было гораздо интереснее. Он вспоминает, как чувствовал себя участником необыкновенного приключения, говорит о том волнении, которое испытывал, когда работал непосредственно на этом потрясающем инструменте, улавливающем сигналы из космоса. Сегодня все наблюдения ведут удаленно. Можно остаться дома и, сидя на диване в пижаме, управлять радиотелескопом с помощью персонального компьютера.

Наскоро поужинав, мы переночевали в небольшом мотеле, где обычно останавливаются редкие астрономы, все еще приезжающие сюда. На следующее утро нас ждала двадцатиминутная поездка к “Тарелке”. Это прозвище, которым австралийцы наградили радиотелескоп Parkes после выхода в 1999 году фильма, рассказывающего историю о том, как обсерватория помогла НАСА ретранслировать сигналы при высадке астронавтов на Луну. Бейлз говорит, что после выхода фильма число посетителей возросло до небес. Австралийцы любят свою “Тарелку”, и многие посетители интересуются: действительно ли можно играть на “Тарелке” в крикет, как это показано в фильме? Ответ короткий: “Нет”. Это комбинированные съемки: снимали только мяч, а актеры даже не приближались к “Тарелке”. И, чтобы не повредить чувствительную поверхность телескопа, использованный в фильме мяч сделали мягким.

Я заметила Parkes за несколько миль: его огромный отражатель сверкал в лучах палящего австралийского солнца. Вблизи телескопа неукоснительно должен соблюдаться режим радиомолчания, поэтому все телефоны следует перевести в режим полета. Это требование раз за разом неизменно повторяется во всех обсерваториях, куда я ездила, чтобы написать эту книгу. Оно призвано минимизировать помехи наземных источников, способные замаскировать подлинные космические сигналы, что затруднило бы астрономам поиск новых объектов и даже могло бы ввести их в заблуждение. Когда мы въехали в небольшие ворота, спугнув стаю розовых какаду, взмывших с ветки низенького дерева высоко в небо, Бейлз неожиданно повернул влево, в направлении, противоположном “Тарелке”. На знаке, размещенном на фонарном столбе, я прочла: “Наблюдательный пункт”. “В восьмидесятых я торчал здесь неделями”, – говорит Бейлз. Сейчас уже не так. По его словам, сегодня он приезжает сюда очень редко, когда надо показать станцию гостям вроде меня или привезти сюда своих магистрантов, чтобы для них радиоастрономия стала чем-то более реальным. Последний раз наблюдатели были здесь около десяти лет назад.

А тогда, в восьмидесятые, рассказывает Бейлз, астрономы, приезжавшие в Parkes, бронировали жилье заранее. Обедали они тоже здесь, а у кухарки Джанет, достаточно твердой и непреклонной австралийки, имелись свои собственные представления о том, как должны питаться ученые. “Ее панически боялись, – рассказывает Бейлз. – Никто не осмеливался разгневать ее и опоздать к столу”. Однажды Бейлз и несколько его коллег-астрономов забронировали жилье, но забыли предупредить, что не явятся к обеду. Приехав поздно, они обнаружили оставленный им остывший обед, который следовало разогреть. “Мы знали, что, если не съедим его, Джанет убьет нас”, – вспоминает Бейлз. На следующее утро, до того как появились повара, один из исследователей, в тот же день уезжавший в Сидней, взял мусорный пластиковый мешок, свалил в него все обеды и выбросил за двадцать километров от наблюдательного пункта. “Осмелиться оставить обед Джанет было невозможно”, – усмехаясь, добавляет он.

Не только Бейлз с грустью вспоминает о тех далеких днях. Когда мы наконец подъехали к телескопу, нас приветствовал среднего роста человек с широкой улыбкой. На его каске бейдж – Джон Саркисян. Официальная должность Саркисяна – операционист. Он один из немногих сотрудников, работающих здесь изо дня в день. Позже Джон мне расскажет, как скучает по тем дням, по голосам астрономов, не стихающим в аппаратной, по дружеским соревнованиям в “беге по тарелке”. Он помнит, как в любое время дня и ночи они без шлемов или какой-то другой защитной экипировки лазали вверх и вниз по узеньким лесенкам, чтобы вручную поменять приемник на самом верху “Тарелки”, в кабине фокусировки, расположенной примерно в пятидесяти метрах над землей. В то славное время один инженер, Гарри Фэгг, хвастал, что может совершить восхождение на “Тарелку” за три минуты, смеется Саркисян. Теперь же всем управляет компьютер.