Читать книгу: «Научная объективность и ее контексты», страница 9

Представляется, что смещение проблемы определения специфических объектов некоторой науки в сторону анализа лингвистической структуры науки фактически помогло нам устранить неопределенность, присущую идее точки зрения, поскольку теперь мы можем сказать, что всякая наука выбирает свои собственные критерии протокольности, чтобы зафиксировать свои собственные непосредственно истинные высказывания, соответствующие реальности. С другой стороны, этот переход к анализу языковой структуры науки возможен, поскольку мы признаем, что эти критерии протокольности подсказываются специфическими точками зрения данной науки. Например, если механика состоит в изучении природы исключительно с точки зрения материи и движения и эти интуитивные понятия уточняются через понятия массы, расстояния и длительности, мы ищем критерий, достаточный для установления того, истинно или нет высказывание «тело А имеет массу бо́льшую, чем тело В». На ум может прийти больше чем один критерий: например, следуя некоторому интуитивному впечатлению, мы можем подумать, что правильным критерием сравнения будет сравнение соответствующих объемов этих тел (так что, например, пробковый куб объемом в 2 см³ будет иметь массу большую, чем железный куб объемом в 1 см³). В механике, однако, делают другой выбор: по (основательным) причинам, которые мы сейчас не будем обсуждать, критерий сравнения массы двух тел состоит в том, чтобы поместить их на две чашки весов и приписать большую массу тому, чья чашка опустится (благодаря дальнейшим усовершенствованиям эта операция сравнения может быть стандартизована так, чтобы стать операцией измерения, которая сделает массу величиной, которая может быть приписана отдельному телу). Это, как мы в подробностях увидим выше, происходит потому, что критерии протокольности строго связаны с выделенным множеством предикатов (примером которых может служить «масса»), входящих в предложения, выражающие данные.

Однако прежде, чем показать это, заметим, как хорошо предложенное решение работает в контексте проблемы приписывания отдельных предложений различным наукам (при «идеализирующем» предположении, что эти науки сделали свои критерии протокольности достаточно явными и что контекст дискурса избегает пересечений). Если для того, чтобы приписать некоторому предложению непосредственное значение истинности, мы используем весы, хронометр и измерительную линейку, мы можем сказать, что оно относится к классической механике; если нам нужно использовать термометр, оно относится (по крайней мере в первую очередь) к теории тепла; если мы используем реагенты, оно принадлежит химии; если нам приходится справляться с документами общего вида, оно относится к историографии; если нам надо сравнивать разные типы документов, оно может относиться к филологии, если мы используем некоторые стандартные процедуры, известные как психологические тесты, оно относится к психологии и т. д.¹⁰⁴ Следовательно, ясно, что благодаря существованию этих критериев протокольности мы можем решить проблему определения того, какие «релятивизированные предложения» принадлежат определенной науке, поскольку эти критерии есть в то же время критерии релятивизации.

Можно заметить, однако, что наше решение только частичное, поскольку оно может использоваться только для предложений, допускающих «непосредственную проверку» средствами некоторых признанных «критериев протокольности». Что делать в случае предложений, правильно приписанных к некоторой науке, но не допускающих непосредственной проверки методами, применяемыми в этой науке? Полный ответ на этот вопрос требует дальнейшей подготовки, которую мы проведем в дальнейшем. А в данный момент скажем, что некоторое выражение относится к определенной науке, коль скоро возможно принять или отвергнуть его, прямо или косвенно, на основе критериев протокольности, принятых в этой конкретной науке. Два наречия – «прямо» и «косвенно» – указывают на два возможных условия, при которых некоторое высказывание может принадлежать к некоторой (эмпирической) науке. Либо оно выражает некоторое «данное» (и в этом случае оно может быть непосредственно проверено средствами критериев протокольности), либо оно содержит, хотя бы частично, некоторые компоненты, не являющиеся непосредственно проверяемыми. В этом случае требуется, чтобы можно было указать некоторые явные связи, ведущие от этого предложения (причем эта связь также должна быть типичной для рассматриваемой науки) к некоторым непосредственно проверяемым предложениям. В этом случае мы можем сказать, что рассматриваемое предложение было косвенно проверено на основе критериев протокольности¹⁰⁵.

Учитывая центральную роль критериев протокольности, можно сказать, что они «создают» научный объект в том смысле, что объект определенной науки есть просто аспект реальности, могущий быть описанным высказываниями, которым прямо или косвенно могут быть приписаны истинностные значения с помощью критериев протокольности данной науки. В силу этой центральной роли мы можем отныне отказаться от довольно-таки вычурного выражения «критерии протокольности» и заменить его более ясным выражением «критерии объективности».

Вернемся теперь к тому факту, что всякая наука принимает некоторые стандартные критерии для получения своих протокольных высказываний, т. е. для получения записей своих данных. Это, очевидно, возможно, поскольку эти критерии связаны с определенными понятиями, выражающими свойства, отношения или функции в самом широком смысле этих слов, и которые для краткости мы будем называть предикатами. Эти предикаты высказываются об определенной «вещи», а роль обсуждавшихся выше критериев состоит просто в установлении того, получается ли в результате этого предицирования истинное или ложное предложение. Например, в классической механике мы используем предикаты «масса», «длина» и «длительность»; а использование весов, линейки и хронометра – стандартные процедуры для проверки истинности хотя бы некоторых предложений с этими предикатами. Того же рода соображения можно повторять, с разной степенью эффективности и эксплицитности, и в случае других наук. Именно в силу этой непосредственной и привилегированной связи с критериями объективности мы должны выделить этот род предикатов и дать им особое положение. Мы будем называть их базовыми предикатами соответствующей науки. Они заслуживают такого названия, потому что, как мы видели, все предложения, принадлежащие данной науке, должны либо полностью строиться с их помощью, либо быть явно связаны с так построенными предложениями.

Теперь мы готовы к последнему шагу. Только что мы установили, что научный объект есть «вещь», мыслящаяся с определенной точки зрения, а природа объекта определяется с помощью критериев объективности рассматриваемой науки. Так что принятие некоторого множества таких критериев «вырезает» некоторый конкретный объект, а принятие другого множества критериев «вырезает» другой объект – оба из одной и той же индивидуальной «вещи». Мы можем отказаться от метафоры «вырезания» и выразить ситуацию в лингвистической форме, сказав, что некоторый объект данной науки содержит только (и все) аспекты некоторой «вещи», которые можно охарактеризовать базовыми предикатами этой науки. В этом смысле (т. е. с чисто лингвистической точки зрения) научный объект есть не что иное, как связка предикатов. Многие философы, принявшие «лингвистический поворот» (сводящий всякое философское исследование науки к анализу языка науки), могли бы, вероятно, остаться довольны таким заключением. Мы увидим, однако, что объект никоим образом не является чисто лингвистическим явлением (entity), поскольку образующие его базовые предикаты должны быть снабжены операциями, способными обеспечить связь этого объекта с референтом (понятие, без которого лингвистический анализ не может обойтись). Вот почему в нашей окончательной формулировке (в разд. 2.7), где мы выходим за пределы чисто лингвистического уровня анализа, мы будем говорить об объекте как о структурированном множестве атрибутов, а не о предикатах, которые являются только языковыми орудиями для обозначения онтологических атрибутов реальности.

2.6. Операциональная природа базовых предикатов

Подчеркнем теперь признак, возможно, самый решающий с точки зрения критериев объективности. Это – тот факт, что эти критерии по необходимости являются по своему характеру операциональными. Это неудивительно, после того как мы сказали, что невозможно установить интерсубъективность, пока круг приватных ощущений и восприятий не будет разорван с помощью операций. Кроме того, общепризнано, что нет ничего более интерсубъективного в конкретной науке, чем ее данные. А теперь спросим, как можно рассматривать в качестве данного, например, то, что некоторая доска имеет длину 2 м ± 0 (0 означает предел ошибки). Это значит, что всякий, использующий линейку предписанного типа и помещающий ее вдоль доски стандартным образом, должен обнаружить, что названная выше величина является длиной этой доски. Аналогично, если мы говорим, что некоторое материальное тело имеет массу 5 г ± 0, мы имеем в виду, что всякий, использующий весы определенного типа, должен получить такое значение. Как мы видим, операция (и особенно все измерительные операции, типичные для физики) всегда включает инструмент, а также точные инструкции по его использованию. И то, и другое должно быть указано для выполнения операции; и то, и другое должно быть одинаково понято всеми, кто хочет узнать соответствующее данное. На этом этапе инструмент и способ его использования должны рассматриваться как нечто данное, как предметы повседневного опыта, как неанализируемые простейшие единицы. Отсюда следует, в частности, что сложность инструмента не может ставиться под вопрос на данном этапе и, следовательно, что даже инструменты, гораздо более сложные, чем линейка, должны приниматься для использования простейших операций.

В этом отношении можно отметить, например, что современная астрономия, как дисциплина, отличная от античной астрономии, характеризуется тем фактом, что образы, наблюдаемые через телескоп, принимаются как данные. Это не значит, что использование телескопа было (и является) само по себе бесспорным, но пока это использование фактически было под вопросом, современная астрономия не могла начаться. Она могла начаться только с Галилея, когда использование этого инструмента стало в этой науке приниматься без вопросов. То же самое можно сказать относительно микроскопа. Микробиология, по сравнению с ранее существовавшей макробиологией, характеризуется тем, что принимает результаты наблюдений, полученных с помощью этого инструмента, как данные. Хотя микроскоп довольно сложный инструмент, в рамках данной науки он должен рассматриваться как нечто примитивное, оставляя возможность заниматься им в подробностях, например, оптике¹⁰⁶.

Теперь очевидно, что использование очень сложных инструментов в электромагнетике, ядерной физике, астрофизике и т. п. не представляет исключения или трудностей с нашей точки зрения, согласно которой каждая наука определяет свои данные, прибегая к операциональным критериям, посредством которых могут устанавливаться протокольные высказывания. Этот факт впоследствии подскажет нам много соображений по поводу исторической детерминированности и коллективной природы научного исследования, но сейчас мы должны несколько задержаться на этом, чтобы прояснить идею операции в научном контексте.

Может показаться, что, представляя природу объективности в науке, мы чересчур облегчили свою задачу и некоторые читатели, возможно, не будут готовы так быстро признать, что показания сложных инструментов должны без всяких вопросов приниматься как данные. Действительно, хорошо известно, что некоторые мыслители воспринимают усложненность современных научных инструментов за свидетельство невозможности отличить наблюдательные и теоретические понятия в науке, тогда как, по нашему мнению, даже заряд электрона следовало бы рассматривать как наблюдательное (или лучше, согласно нашей терминологии, операциональное) понятие, если бы мы имели в своем распоряжении инструмент, спроектированный так, чтобы давать его значение напрямую, и если бы такой инструмент применялся при определении «первоначальных» операций.

Несмотря на это психологическое затруднение, мы утверждаем, что это действительно данные, и можем объяснить это довольно легко. Прежде всего практика научных исследований подтверждает эту интерпретацию. По мере развития науки инструменты усложняются, но это не мешает ученым считать, что они способны давать им данные в нужном смысле. А что еще могут они давать? Запись, сделанная некоторым инструментом, всегда данное. Такое данное может требовать сложной интерпретации (а цель науки всегда – интерпретация данных), но такая интерпретация не может не принимать эти записи за свои исходные данные, как свидетельства, которые должны рассматриваться как данные. Это, конечно, не исключает того, что мы можем усомниться в данных, если, например, они не соответствуют предшествующим данным или противоречат прочно установленным теоретическим предпосылкам. Это, однако, не равносильно отказу от данных, «поставленных под сомнение»: здесь требуется понимание и объяснение того, почему они могли быть получены. Иногда может оказаться, что операции выполнялись неправильно, что инструменты были несовершенными, что имели место какие-то незамеченные возмущающие обстоятельства и т. д. Вопрос станет гораздо яснее, когда мы увидим, что – по крайней мере в естественных науках – исследуемым материалом служат не индивидуальные данные, а регулярности.

Далее, бывают данные в самом интуитивном и даже наивном смысле этого слова. Они представляются наблюдателю, не требуя от него особых умственных усилий, а просто в результате выполнения некоторых операциональных инструкций. Единственная разница между операциями, которые нужно выполнить, чтобы достичь объективного согласия по поводу использования понятия «красное» (как в нашем предыдущем примере) и операциями, требуемыми для объективного установления применимости понятия «электрический ток», состоит в том, что в первом случае исследовательница предполагает (как мы видели), что ее собеседник уже согласен с ней по поводу использования понятий «карандаш» и «выбор из группы», тогда как во втором случае ее собеседник должен согласиться с ней по поводу критериев применения понятия «амперметр», как и по поводу выполнения некоторых манипуляций с этим инструментом. Но эта разница связана только с тем, что первое достижение согласия не имеет ничего общего с наукой об электричестве, тогда как второе имеет; или, иными словами, первый собеседник предполагается просто человеком с улицы, тогда как второй – кем-то имеющим научную подготовку. Это значит, что для того, чтобы быть «допущенным к обсуждению» науки об электричестве, человек должен знать, что такое амперметр (или какой-нибудь эквивалентный инструмент), так же, как он должен знать, например, что такое карандаш (или какая-то эквивалентная материальная вещь), чтобы «участвовать в (повседневном) обсуждении» красного цвета.

Из сказанного выше ясно, что мы здесь в значительной степени принимаем центральный тезис операционализма, согласно которому научные понятия строго связаны с операциями, от которых зависит их значение. Большое количество примеров, приводимых Бриджменом в его книге «Логика современной физики» и в других работах, составляют точную и хорошо известную иллюстрацию этой позиции. Однако, говоря это, мы не собираемся принимать все следствия, которые Бриджмен и другие операционалисты вывели из этого центрального тезиса, и у нас будет возможность обсудить некоторые из них позже¹⁰⁷. И все-таки кажется, что есть некоторый смысл, в котором всякий, занимающийся экспериментальной наукой, не может не быть операционалистом. Это тот смысл, в котором операции существенным образом входят в построение самого научного объекта. Мы увидим, что структура объекта гораздо сложнее, чем просто связка детерминаций, которые могут быть обнаружены операционально, именно потому, что это структура, а не просто связка. Но нельзя упустить ту базовую истину, что всегда, когда нам нужно указать, о какого рода объекте мы говорим или в рамках какой науки или теории формулируется некоторое высказывание, самый подходящий способ сделать это – проследить рассматриваемые понятия «вспять» до понятий, определенных операционально, т. е. связанных с конкретными критериями объективности, определяющими область их непосредственной референции.

Прежде чем двинуться дальше, может быть полезным ответить на пару возражений, иногда выдвигаемых против операционализма, и которые могут также касаться того, что было сказано здесь, в той мере, в какой то, что было сказано, разделяет некоторые черты операционалистской эпистемологии.

Первое возражение состоит в том, что идея прослеживания всякого научного понятия вспять до операций противоречит реальной науке, полной понятий, определения которых почти полностью теоретические и которые во всяком случае не имеют никакой прямой связи с операциями. Сами операционалисты полагают, что они ушли от этого возражения, введя идею операций «карандаша и бумаги», утверждая, что всякое научное понятие определимо по крайней мере путем операций карандашом на бумаге. Эта идея не кажется очень удачной, как мы увидим дальше, и мы считаем, что операционалисты ошибаются, полагая, что всякое научное понятие должно определяться операционно, в то время как лишь некоторые из них (и может быть, лишь немногие) требуют операционного определения. После этого разъяснения мы можем сказать, что, хотя мы тоже утверждаем, что понятия определенной науки должны в некотором смысле прослеживаться вспять вплоть до их операционного базиса, мы не имеем в виду, что это прослеживание имеет что-либо общее с редукцией или с более или менее либерализованной идеей определения, а только что должен быть возможен логический анализ, явно демонстрирующий, как неоперациональные понятия могут быть связаны с операциональными. Дополнительные детали этого логического анализа будут показаны в дальнейшем, но скажем, что это только вопрос анализа, не означающий возможность обнаружить эти связи, например, следуя историческому развитию данной дисциплины или даже систематическому изложению ее в учебнике. Чтобы дать представление о том, что мы имеем в виду, на примере из знакомой области, упомянем пример порядковых свойств (ordering properties) точек на прямой, которые имплицитно понимались традиционной геометрией еще в «Элементах» Евклида, но явно были выделены Пашем в XIX столетии. Это было сделано путем логического анализа того, что на самом деле подразумевалось положениями традиционной геометрии, хотя никакое историческое исследование или внимательное изучение учебников этой дисциплины не могло бы этого обнаружить.

Второе возражение требует более тонкого рассмотрения, поскольку оно обвиняет операционализм в методологической ошибке, указывая, что операции можно считать полезными для проверки или верификации некоторого высказывания, тогда как операционалисты полагают их способными определить значение понятия. Согласно этой критике здесь скрывается смешение значения и проверяемости. Значение есть нечто, связанное (pertinent) с понятием, в то время как проверка имеет дело не с понятиями, а с высказываниями и вводится после установления значения. Можно признать, что в заявлениях Бриджмена и других операционалистов иногда можно обнаружить такое смешение; но, с другой стороны, надо всегда стараться установить, по существу ли такие слабые пункты включаются в то, что их авторы действительно хотели сказать, или они просто являются результатом не очень точного выражения мысли. В нашем случае, несомненно, имеет место вторая альтернатива. На самом деле, если взять обычное понятие значения научного термина, нетрудно обнаружить, что оно понимается как некоторое множество качеств, или свойств, или (выражаясь более технически) как «интенсионал», в котором некоторое количество черт, так сказать, суммируется.

При этом некоторые из этих черт могут привязываться к операциональным процедурам при проверке высказываний, в то время как другие не могут. Предложение операционалистов можно с уверенностью трактовать как предписание не учитывать при проверке высказывания те компоненты интенсионала научного понятия, к которым нельзя применить операциональные процедуры. Если переформулировать операциональную точку зрения в этом духе, то не останется никакой методологической некорректности, поскольку теперь все кажется подобающим образом рассматриваемым на уровне значения. Проверяемость учитывается только для того, чтобы отдать предпочтение некоторым компонентам значения. Как мы уже отмечали, спорным было, следует ли применять такую процедуру для всех научных понятий, и мы уже сказали, что это, по-видимому, не так. Однако мы можем согласиться, что для понятий, играющих базовую (foundational) роль для объектов определенной науки, это предписание может быть здравым; и мы не должны колебаться даже относительно выражения «операциональное определение», часто применяемого операционалистами. Если определение можно в общем случае понимать как процедуру фиксации значения некоторого термина (а в этом случае мы принимаем для него «аналоговый» смысл, не требуя ограничивать его лингвистической процедурой), мы можем и говорить об операциональных определениях операциональных терминов. Подчеркнем здесь одно интересное следствие сказанного до сих пор (хотя позднее это будет рассмотрено более подробно). Рождение науки (или некоторой подобласти науки, а иногда также новой теории в данной науке) выступает как нечто «случайное» в том смысле, что у этого нет внутренней необходимости случиться. Это историческое событие, т. е. нечто такое, что происходит, когда некоторое количество людей приходят к согласию относительно использования определенных инструментов, с которыми они в достаточной мере знакомы или должны ознакомиться и которые они применяют одинаковым образом. Такой факт можно даже считать конвенциональным: и он действительно конвенциональный, хотя и только до некоторой степени. Но гораздо больше будет сказано об этом аспекте рождения наук, когда мы будем говорить об историческом измерении науки.

История науки ясно показывает, что дело обстоит именно так. Современная астрономия и современная микробиология, как мы подчеркивали, могли начаться, только когда достаточное количество людей согласились исследовать природу, используя определенные инструменты, и то же самое можно сказать о психологии, экономике и т. д. Этот факт помогает нам оценить высказывание, рискующее без подготовки быть неправильно понятым. Речь идет о том, что в науке данные тоже конвенциональны¹⁰⁸. Некоторых это заявление приводит в недоумение, поскольку кажется необходимым, чтобы в науке данные не подлежали принятию или отвержению (как данные, а не как правильные; как мы видели, их правильность, конечно, может подвергаться сомнению, но это не «устраняет» их); быть может, они единственное, что в науке не может быть предметом соглашений.

Но теперь мы можем видеть по крайней мере один смысл, в котором соглашения здесь действительно неизбежны. Принятие чего-то как данного зависит от критериев объективности, принятых определенным сообществом исследователей – оно зависит от того, какого рода операции выбираются для «вырезания» объектов данной науки. С другой стороны, в этом нет никакой произвольности. Коль скоро операциональные критерии объективности выбраны, то, что найдено с применением этих критериев, должно рассматриваться как данное. Это чем-то напоминает ситуацию, когда кто-то предпочитает смотреть на вид из одного окна, а не из другого. Выбор окна, конечно, конвенционален, поскольку никто не может сказать, что панорама выглядит ложно из какого-либо определенного окна. Но эта конвенциональность не предполагает никакого конвенционализма, поскольку после того, как мы выбрали окно, все, что мы видим из него, должно приниматься как данное в обычном смысле этого слова. Произвольность имела бы место, если бы кто-то стал отрицать правильность других точек зрения, но в практике науки так не бывает.

Гораздо больше будет сказано об этом, когда мы дойдем до интерпретации этой «произвольности», или «слабой конвенциональности», как исторической детерминированности. Заметим также, что на этом этапе анализа мы пренебрегаем различием между существованием различных наук и существованием различных теорий, относящихся к одной и той же науке, поскольку рассматриваемые здесь вопросы все еще достаточно общие, чтобы рассматриваться одинаково в обоих этих случаях.

Небезынтересно сравнить роль и задачу операций, как они выступают при трактовке интерсубъективности и при определении специфических объектов отдельных наук. В первом контексте операции играют роль конкретных процедур, посредством которых разные субъекты могут достигнуть согласия насчет применимости некоторых понятий. Во втором контексте они играют роль условий, которые надо выполнять, вводя базовые предикаты и строя таким образом специфические объекты данной науки. Ясно, что эти две функции различны. Однако между ними есть глубинное родство. Действительно, мы подчеркивали, что критерии объективности операциональны постольку, поскольку задаются через указание инструментов и предписаний для их использования. Более того, смысл этих предписаний, как мы отмечали, состоит в том, что каждый оператор, способный правильно им следовать, в определенных условиях должен получить те же самые результаты, являющиеся результатами операций, составляющих определение предиката, используемого при проверке претензий любого другого оператора относительно конкретного данного. Этот факт ясно указывает, что прежние условия всеобщности, инвариантности и независимости от субъекта, которые были самыми типичными признаками объективности, понимаемой как интерсубъективность, также включаются в значение объективности, понимаемой как «отнесение к специфическим научным объектам».

Это только один из аспектов более общего факта, что, хотя две разные характеристики объективности следуют по независимым линиям, они оказываются полностью эквивалентными, или взаимозаменимыми. Это так, потому что операции, посредством которых объекты некоторой данной науки «вырезаются» из реальности, – те же самые, посредством которых оказывается возможным достичь межсубъектного согласия, необходимого для научной трактовки этих объектов. Таким образом, эти операции создают основу как для эпистемологической, так и для референциальной и «онтологической» сторон научной объективности, поскольку мы можем утверждать, что условия, согласно которым нам даются объекты науки, – в то же время условия объективного познания их.

Читатель, вероятно, может обнаружить многозначительное сходство между высказанным выше утверждением и знаменитым тезисом Канта: «Условия возможности опыта вообще суть вместе с тем условия возможности предметов опыта и потому имеют объективную значимость в априорном синтетическом суждении»¹⁰⁹. Однако следует подчеркнуть и некоторые отличия от Канта. Во-первых, согласно нашей концепции, операции – это условия, относящиеся к специфической структуре научного знания, а не, как в случае кантовского a priori, к структуре нашего понимания вообще. Во-вторых, в случае Канта дуалистическое предположение остается полностью действующим, выражаясь в знаменитом «делении всех объектов вообще на феномены и ноумены». Для нас, напротив, объекты суть часть реальности (та часть, которая «объективирована» посредством операций), а не нечто такое, «за» которым или «под» которым скрыта реальность, как в случае кантовских ноуменов. То, что не вошло в некоторую объектификацию, – отнюдь не нечто непознаваемое, а просто то, что не было учтено в данной объектификации, но может войти в какую-то дальнейшую объектификацию.

Мы разовьем этот пункт позднее, когда будем специально рассматривать проблему онтологического статуса научных объектов. Пока же обратим внимание на углубление понятия структуры научного объекта, лишь некоторые исходные черты которой мы до сих пор указали. Прежде чем начать этот анализ, упомянем только, что способ характеризации научных объектов, очерченный нами здесь, даст нам полезную точку зрения, когда мы дойдем до интерпретации научных изменений. Мы увидим, что в некоторых случаях новые дисциплины или новые теории внутри одной дисциплины могут рассматриваться как исследования новых объектов, зависящих от новых «точек зрения» на реальность и снабженных соответствующими критериями объективности.

Разъяснения, данные в этом разделе, обеспечивают надежную основу для различения, которым слишком часто пренебрегали в философии науки, внушенной логическим эмпиризмом, – различием между законами, гипотезами и теориями, особенно важным для физики. Мы будем специально заниматься этим различением в главе 7 и предложим некоторые предварительные соображения по этому вопросу в разд. 2.7¹¹⁰.