Читать книгу: «Полонное солнце», страница 4

– Да нет, перетрусил он чуток, живой же человек, да молод еще. Но норов у него, судя по всему, таков, что вида старался не показать. Наперекор мне, видать, страх свой не выдал.

– Ну, стало быть, и в нем я не ошибся. Лучше такой характер, чем никакого.

– Верно говоришь. Ну, да ладно. Разговоры разговорами, а поглядеть надобно, как твои помощники мой приказ исполнили. – Веслав поднялся и пошел к двери, в которую, уже кто-то скребся. Она слегка приоткрылась, и в щель заглянул Этул.

– Чего хоронишься? – Веслав смотрел сурово, сложив руки на груди.

– Сделали все, как ты сказал, господин. Показать мальчишку? Ты спал крепко, я не решился ранее беспокоить.

– Ну, веди этого разбойника, посмотрим, что вы смогли сотворить.

Дверь открылась шире, высокая фигура Этула показалась на пороге. Он за шиворот втащил следом парня и, не церемонясь, втолкнул в комнату так, что тот вновь чуть не влетел в Веслава. И лишь чудом сумел остановиться, не доходя всего пары шагов. Веслав замер на мгновение, а после повернулся к Горану, который, казалось, прилип к кровати.

– Знатно поработали… Молодцы! – Веслав улыбнулся. – Теперь на него хоть глядеть без слез можно.

А поглядеть и вправду было на что. Юн, вымытый и одетый в чистую новую одежду, гляделся теперь совсем по-другому. Светлые волоса его, которые до того были слипшимися от грязи и высохшей самоходом крови, хорошо промыли, расчесали и собрали в одну прядь, перехватив тряпицей, отчего его лицо теперь казалось еще более худым, но и более взрослым. Серая домотканая рубаха с прямым воротом открыла длинную шею. Рубаху подпоясывал плетёный пояс из кожаных шнуров. Черные штаны из сукна, заправленные в мягкие сапоги, скрыли разбитые ступни его. В свете многочисленных масляных светильников лицо юноши превратилась из бледного в золотистое, сделавшись более живым. Глаза казались черными и ловили отблески огня.

– Яство давали ему какое? – Веслав нахмурился.

Этул быстро закивал головой и толкнул мальчишку в спину. Тот сделал шаг к Веславу, поклонился и опустил голову, глядя в пол. Веслав заметил, что он вновь кусает губы. То ли от страха, то ли по привычке.

– Ну вот и славно. – Горан встал и сладко потянулся – Оставлю вас, покуда. Пойду распоряжусь насчет ужина. Пусть накрывают во дворе. Такой вечер дивный, не стоит сидеть в душных комнатах. Веслав, я пришлю за тобой, когда все будет готово.

– Спаси тебя бог, друг мой. У тебя я и впрямь, как в раю. Сплю и ем и более ничего делать не способен. Я так не привык.

Горан улыбнулся и пошел к двери, махнув Этулу следовать за ним. Он хорошо видел, что Веслав с трудом терпит надсмотрщика. Вытянутое длинное лицо того лоснилось, а щеки была усеяны мелкими шрамами, будто от оспы. Глубоко посаженные черные глаза под тонкими, как у женщины, бровями, щурились. По высоко выбритому затылку и мощной шее в складках тек пот. Увидев жест хозяина, Этул двинулся было за ним, но неожиданно оглянулся, усмехнулся и произнёс, обращаясь к Веславу:

– Позволит ли господин кое-что доложить ему?

По тому, как быстро вскинул голову Юн, посмотрел на хозяина и вновь ее опустил, речь должна была идти о нем.

– Говори! – Веслав уже понял, что парень вновь что-то успел вытворить.

– Мальчишка с норовом! Укусил меня за руку. Да простит господин меня за совет, но с ним надо построже. Он, как бешеный пес, которого успокоит лишь ошейник с шипами. Может, вновь посадить его на цепь? У господина не будет с ним трудностей?

– У господина, – усмехнулся Веслав, – ни с кем не бывает трудностей. Ступай. Я разберусь.

– Как прикажешь. – Этул быстро поклонился, насмешливо посмотрел на юношу и исчез за дверью.

Веслав повернулся к нему:

– И что это такое, скажи на милость? Днем ты уронил господина Горана на пол. И тот сильно ушибся. Теперь ты и вправду, как бешеная собака, укусил Этула. Мне начинать жалеть, что я купил тебя? – Веслав добавил стали в свой голос. – Какого черта ты позволяешь себе такое?

Юн молча опустил голову.

– Я спрашиваю! Ты обязан ответить! Ежели не ответишь – будет очень плохо! Тебе!

Парень вздохнул, поднял голову и посмотрел на хозяина печальными глазами.

– Этул хотел отобрать у меня крест нательный! В который раз уж пытается! – Произнёс он тихо. – Говорит, будто рабам ничего своего иметь не положено, только ошейник, как собаке, что принадлежит хозяину. Но это все, что у меня осталось от родителей! – Парень старался говорить спокойно, а сам дрожал от возмущения.

– Отец передал мне его. Незадолго до того, как пришли кочевники. Он будто чуял беду, какая была уже близко. Однажды снял его с себя и отдал мне. Наказал беречь и никому не отдавать, и тогда крест примется защищать меня в беде. И он защищал. Все это время в полоне. Отца ордынцы убили. И матушку тоже. Остальных, кто живой остался, увели с собой. И меня с ними. Я всегда носил крест под рубахой, и никто не обращал на него внимания. И никто никогда не пытался его отнять! Только Этул! Какое ему до этого дело?

Последние слова Юн, дыша тяжело, почти уже кричал в лицо Веславу, похоже, не слыша себя. Тот молча слушал.

Наконец, он остановился, повесив голову, понимая, что его объяснения и вопросы вряд ли интересны нынешнему хозяину. А вот крик может легко вывести его из себя. Юн сжал зубы, усилием воли заставив себя замолчать. Веслав не сказал в ответ ни слова. Его лицо оставалось суровым, а глаза казались лишенными всякой теплоты сейчас. Повисла тишина. Он сделал шаг к парню и приказал:

– Покажи!

Юн медленно сунул руку за пазуху и достал, сжимая крепко в руках, предмет раздора. Крест висел на тонкой старой верёвице, какая уже кое-где перетерлась совсем, и готова была оборваться в любой момент. Веслав протянул к нему руку. Парень мигом отступил назад, задохнувшись:

– Нет!!! Господин Веслав! Не надо! Пожалуйста!

Но хозяин будто не слышал. Он шагнул ближе, легко разжимая стиснутые худые пальцы, и от резкого движения крест сам упал ему в ладонь. Старая веревка наконец разомкнулась, не выдержав последнего усилия. Юн схватил его за запястье в ужасе:

– Не забирай его, господин!! Не забирай, прошу тебя!!!

Веслав сжал крестик в кулаке, выдернул руку и произнёс отрывисто:

– А ну-ка замолкни! И голос поднимать сейчас не смей! Я отлучусь на время, а ты здесь будь, покуда я не вернусь! Приказ мой ясен?

Юн покорно кивнул головой, глядя прямо перед собой. Лицо его окаменело. Он попятился к стене, прислонился к ней и медленно сполз на пол. Ноги его не держали. Новый хозяин отобрал самое дорогое, что ещё оставалось у него. Память. И ушёл. Юн обхватил колени руками, уткнулся в них лицом и замер неподвижно, будто стал сейчас изваянием, сердце которого замерзло разом, и этот лед разбили на несколько кусков. Дышать было нечем.

А Веслав тем временем споро шагал к конюшне, провожаемый взглядами прислужников. Шел так, будто кто за ним гнался. Конюшие, завидев его, поклонились, и он одним кивком головы услал их прочь. Ему никто сейчас не был нужен. Лошадь весело зафыркала, встречая его, и ткнулась мордой, ожидая угощения. Веслав протянул ей сухарик, погладил ласково и потянулся к своему дорожному мешку, что висел у нее в загоне. Там хранилась разная мелочь, что может понадобиться в дороге. Именно она сейчас ему и была нужна. Порывшись в мешке, Веслав вынул остатки старого ремня, порезанного им когда-то вдоль на длинные тонкие полосы, сложенные в пучок и перевязанные теперь суровой нитью. Тогда он еще не знал, для чего они ему понадобятся в пути, и вот, наконец, их черед настал. Он вытянул из связки одну тонкую длинную полоску, выбросил старую веревицу, а крестик аккуратно привязал к шнурку. Вот теперь ничего не потеряется. Шнурок прочный и крепкий, надолго еще сгодится.

Веслав, довольный, улыбнулся, разглядывая вещь. Крестик был небольшим и очень простым – словно две перекрещенные меж собою палочки. Без острых углов, маленький и ладный, он чуть блестел от множества прикосновений. И согревал сейчас руку. Или это Веславу показалось? Держать его было приятно. Он странно щекотал ладонь, будто еле заметно дрожа. Веслав засмотрелся на него, и на душе неожиданно потеплело.

– Господин, наконец-то ты забрал у этого бешеного щенка его вещь! – Рядом возникла тяжелая фигура Этула. Подойдя, он споро загородил собою солнце, отбросив тень на лицо Веслава. От него терпко пахло потом и давно не стираной одеждой. В руках он сжимал кнут, едва не тыкая рукоятью в лицо Веслава.

– Ну, хоть ты сумел с ним справиться, господин! Мальчишку давно надо проучить. Чтоб навсегда усвоил, раб не имеет прав на свое имущество. Он сам имущество и обязан носить лишь ошейник. Более ничего. Скажи ему об этом! И надень рабский медальон!

Веслав задохнулся от гнева. Он не терпел, когда ему говорили под руку. И тем более не нуждался ни в чьих советах, особенно в советах Этула, которого презирал. Поэтому развернувшись, он посмотрел гневно на надсмотрщика, испепеляя его взглядом, и резко, почти без замаха, ударил его кулаком в лицо.

Голова Этула откинулась назад, он покачнулся и упал, как подкошенный, раскинув руки в стороны. Удар у Веслава всегда был мощным. Из носа надсмотрщика ручьем хлынула кровянка, стекая по подбородку и шее в разные стороны. Глаза закатились. А Веслав шагнул ближе, поставил ногу ему на грудь, надавил посильнее, отчего тот захрипел, и произнёс так, чтобы все слышали:

– Мальчишка теперь МОЙ холоп. Отбирая что-то у моего слуги, ты отбираешь это у МЕНЯ. Еще раз увижу подобное – убью!

Затем он убрал сапог с груди Этула и отвернулся. Все во дворе смотрели на него с ужасом, и только Горан, вышедший из дома на шум, ободряюще улыбнулся. Присмиревшие рабы, знающие крутой нрав гостя хозяина, принялись за работу, поминутно оглядываясь на него. Этул к тому времени пришёл в себя, вытер лицо дрожащей рукой и попытался встать, хрипло шепча извинения.

– Не смей давать мне советы, мерзавец! Ты здесь никто, чтоб указывать, что мне делать, понял?! – Рявкнул Веслав, тыча пальцем в надсмотрщика, зажавшего нос рукой и со страхом глядящего на него.

– Я понял, господин. Я все понял!! – Торопливо тараторил Этул, оглядывая двор и стараясь выяснить, много ли людей видели его позор. Но уже никто на него не смотрел, кроме Горана, который многозначительно показал ему кулак. Этул прерывисто вздохнул – значит вечером будет разговор еще и с хозяином. Вот не повезло, так не повезло. И зачем он рот открыл не вовремя?

Веслав схватил его за шкирку и легко, будто здоровый генуэзец ничего не весил, поднял на ноги. Тот поклонился низко, бормоча слова благодарности, и пошел за кнутом, какой во время удара отлетел в сторону.

– Подбирай живее и проваливай! – Приказал Веслав, наблюдая за тем, как Этул пытается одновременно наклониться и зажать нос, чтобы из него не капало. Тот опасливо покосился и кивнул.

– Чего ты руками хороводы водишь? Других дел нет?

Этул замер, почувствовав подвох. И посмотрел на шагнувшего к нему гостя, явно ожидая от него еще какой-нибудь пакости.

Благоразумным ему показалось промолчать. Он уже наклонился, беря предмет в руки, когда тяжелый сапог наступил ему на пальцы. Этул замер, не умея их разжать и распрямиться. Руку пригвоздило к земле, будто камнем. Он с трудом поднял голову. Веслав глядел на него сурово, кривя презрительно губы:

– Мальчишку без приказа отныне не трогать! Он теперь мой. Да спасут тебя боги, Этул, ежели я и этого раба не сумею довезти до дома. За парня столько монет плачено и не моих, а моего правителя, что тебе и не снилось. Мне перед ним и ответ держать. Не дай бог что, я тебя в море самолично утоплю. Ты понял?

В голосе Веслава вовсю громыхало железо, глаза зло щурились, и возражать ему сейчас никто бы не отважился. Этул молча слушал, тараща на него заслезившиеся от боли глаза и чувствуя, как что-то ледяное, будто рука мертвеца, прошлось по спине. На короткий миг ему вдруг открылось, какой жизнью живет этот опасный во всех отношениях человек, будто показался на мгновение кусок чужого холодного и страшного мира и снова исчез. До поры до времени.

– Я понял, господин. – Прохрипел он, опуская голову. – Прости за вольность.

– Ну так пошёл вон, Этул! Мы не собираемся терпеть здесь твоё присутствие вечно! Скройся с глаз!! – Закончил разговор Горан, поворачиваясь к Веславу. Тот убрал ногу, толкнув ею надсмотрщика напоследок. Этул вскочил, поклонился Веславу и подошедшему к нему Горану, и пошел к дому, потирая осторожно руку.

Теплый ветер весенней Таврии пробежал по ветвям деревьев, играя листьями и ероша попутно волоса людей. Огонь в низких уличных светильниках затрепетал. Темнота наступила стремительно, как это всегда бывает на юге, и запах моря сделался вдруг особенно сильным.

– Мне придется теперь задержаться здесь. – Произнёс Веслав негромко, следя за тем, как фигура Этула исчезает в глубине сада. – Раньше бы через несколько дён поехали, а теперь не знаю…

– Что, Веслав? – Горан глядел с тревогой. – Говори, не таись. О чем твоя дума теперь?

– Да не ведаю я, Горан, как и говорить тебе. Сам знаешь, трудно сейчас. – Веслав тяжело вздохнул. – Битва грядет суровая, врагов много, а мы с ними один на один, и помощи ждать неоткуда. С одной стороны ордынцы жмут, валом катятся, а с другой тевтонцы наседают. Земли наши они в уму уж поделили, теперя хотят наяву кусок отъесть, да пожирнее, а для того все зубы точат. А князь у нас молод зело, хоть и умен. Ему помощь, как никому нужна. А я тут обретаюсь. Отпустил-то он меня в этот раз не просто так, не только за рабом одним, а еще и по делу важному.

– А я гляжу, что ты все брови супишь, будто мир перевернулся. Говори, как есть, знаешь ведь, не выдам тайну…

– Да нету вроде тайны. Человека мне одного отыскать велено, Горан, будто иглу в стоге сена.

– Какого человека?

– Нашего воеводы сын. Еще о прошлую осень по распутице поехал по какому-то своему делу в Лавру Печерскую, а по дороге оттуда уж зимою сгинул. Думали с концами пропал, не отыщем теперь. А оно, вишь, как повернулось всё. Есть сведения, что взяли его кочевники по пути обратному, да в полон и увели. И все следы теперь вроде ведут сюда, в Каффу. Вот мне и надо доподлинно узнать, как дело обстоит, да по возможности горемыку этого отыскать и назад вернуть. Сам князь за него болеет. Помочь просит.

– Сведения верные? – Горан глядел на Веслава внимательно.

– Князевы люди донесли, что верные, а откуда к ним прилетело, тайною отбрехались.

– Ладно, друг. Не горюй, сделаем. Если все так, как ты говоришь, то помогу я тебе. Завтра людей своих опрошу, кто что видел да знает, если беды с твоей пропажей не вышло, думаю сумеем горю помочь. Побегать, конечно, придется, сиднем не усидишь, но и дело важное.

– Да, я готов, Горан. Землю рыть стану, если понадобится. Денег не пожалею… Скажи, куда идти, я пойду.

– Ну, пока никуда идти не надо. Все одно уж вечер. Завтра, по холодку утреннему и займемся. Сведу тебя с парой людей верных, какие рынок изнутри знают лучше, чем снаружи. С них поиск и начнем…

К Горану неслышно подошел один из многочисленных домашних рабов и что-то зашептал ему на ухо. Тот несколько раз кивнул и движением руки отослал его прочь. После посмотрел на Веслава:

– Ты оставил мальчишку одного в комнатах? Я бы так не рисковал, друг мой. Он пытался сбежать от родных китайца, после дрался с моими людьми в попытке освободиться. Не боишься потерять его? И за что ты ударил Этула? Чем он виноват пред тобою?

– Этот дурень думал отнять у парня крест нательный. Тот не дался и в ответ укусил твово громилу за руку. Этул с жалобой на него встал. Думал, видать, что я осерчаю. Поквитаться хотел с ним моими руками. Я же в его глазах зверем кажусь. Но только не горазд он подумать, что зверство зверству рознь. У парня вещь эта – память о родичах. Об отце да о матери покойных. Что ж я грех на душу возьму, карать его стану, за то, что он наследие их чтит? Да и верно ты сказал, жаль его. Глупый он ещё да зелёный. И один в целом свете остался. Ни помощи, ни ласки, ни добра. Палку перегнешь, озлобится и, либо погибнет, либо к лихим людям попадет, а уж там приласкают.

– Он, видать, из того же теста, что и ты, сотворен. – Горан улыбнулся, глядя на Веслава. – Я тебя как увидел впервые, так сразу и подумал, что отпущу. Наперекор отцу тогда пошел. Все одно по-своему сделал. В тебе столько гордости было, отец бы тебя сломал. Он гордых не любил. Он покорных уважал. А как в полоне ломают, сам знаешь. Ты бы не выжил у нас. Так жаль мне тебя стало, что я в одночасье тогда и решился, когда ты сбежал. Когда в степи тебя отыскал, ни в чем уже сомнений не имел! Мне ж отец приказал, поймать тебя, да самому над тобой суд и учинить, потому, как не доглядел-то я за тобой. Вроде, как и мне наказание, и тебе.

Горан грустно улыбнулся, вспоминая те давние события. Веслав кивнул, понимая, о чем он говорит. Оба замолчали на время. Потом Веслав разжал ладонь и показал другу крестик, что так и сжимал в кулаке все это время.

– Видал я его уж мельком. – Горан усмехнулся. – И, когда парня покупал и после. Но мне даже в голову не пришло его забрать. Только Этул своею башкой дурной до такого додумался. Видать давно умыкнуть его пытался.

– Вот малек этот оберег свой и хранил. Все это время. Веревицу не додумался сменить только. Кабы не случившееся, потерять мог или вот так же сорвали бы и выбросили.

– Все-таки дивно это. – Горан поправил складки на своем причудливом одеянии и посмотрел, как раб тащит через двор факел, намереваясь зажечь еще светильники. Темнота сгущалась, становясь тяжелой, словно передавая таившиеся в душе друзей чувства.

– Чего тебе дивно, Горан?

– То, что вы у себя приняли веру византийскую, а не какую другую. Смелы вы? Или наивны? Не пойму. У вас с одной стороны ордынцы подползают, а с другой – орден тевтонский ногами топочет. Все одно, кто-нибудь из них вас под свои знамена поставит. Не выстоять вам при таком соседстве.

– Ты не каркай, друг мой. Не выстоять… Больно рано ты заместо нас крылья сложил, да камнем вниз ринулся. Сумеем, поди, с божьей помощью да с нашими умениями заслоном встать. Бывало уж такое ранее. Хотя, теперь, не скрою, трудно зело. Никогда еще так тяжко не было.

– И как же вы держаться думаете?

– Как-как? А вот так. Верою и правдою, как всегда бывало. А, коли сильна в нас вера, да правда на нашей стороне, то Бог отзовётся, и небесное воинство земному поможет. Как думаешь?

– Верно ты мыслишь, Веслав. Но только нынче у всякого своя правда. А ну, как она с вашей-то не совпадет, что делать станете? Покоритесь судьбе?

– Это судьба пусть нам покоряется, а мы покоряться не научены – гонор не дает.

Горан усмехнулся и похлопал друга по плечу. Он искренне уважал Веслава, считая его единственным и лучшим своим другом. Разницы в годах меж ними почти не было, но он чувствовал себя обязанным заботиться об этом человеке, хоть тот был почти на полголовы выше, шире в плечах и намного сильнее. Горан хорошо запомнил худого парня, каким был в ту пору Веслав, недоверчиво принявшего от него кинжал, деньги и воду. Дар сей, не чаянный им вовсе, определил его судьбу на все оставшиеся лета, сделав эти вещи его невольными помощниками, спасшими ему жизнь в пути. Горан не знал, как его бывший пленник добрался до родных мест. Веслав никогда не делился с ним этой историей, да он и сам не решался спросить. Но, когда через много лет вдруг встретил его на рынке, где тот торговал рабов-русичей, то узнал сразу. И Веслав его тоже узнал. Так все и началось.

– Храню я тот кинжал, что ты мне отдал тогда. Он по сию пору со мной, оберегом стал и защитой. Выручал меня не раз в трудную минуту, от бед спасал. Будто заговоренный он. Не на смерть, а на спасение.

И тут Веслав неожиданно замер, словно вспомнив что-то. Вздрогнул и резко повернулся в Горану:

– Кинжал!_

– Что?!

– Подле постели оставил!

Горан непонимающе поглядел на него.

– Я пояс скинул, а кинжал в ножнах остался! – Веслав пошел в сторону своих дверей. – Мальчишка в комнатах один. Ежели увидит, неизвестно, что удумает.

Горан шагнул было следом, но услышал:

– Не ходи, а то напугаем, учудит чего. Я сам! Может, все еще обойдется.

Но не обошлось.

*

Когда скрипнула дверь, Юн вскинул голову, но это оказался слуга, что убирался в комнатах. Посмотрел время, будто собираясь что-то спросить, но не решился и тихонько вышел, притворив дверь за собой.

Его появление вывело Юна из горестного оцепенения, в каком тот пребывал все это время, заставив медленно подняться на ноги. Боль, что разом возникла в душе, рвала ее на части без жалости. Никто никогда не думал забирать у него крест. Ни господин Линь, ни его сын, ни господин Горан. Додумался до этого лишь Этул, да и то, скорее всего, из мести да озлобления. А закончил дело новый хозяин. Крестик – единственное напоминание о доме, который у Юна был когда-то, о котором он продолжал думать с теплотой, как о чем-то спасительном, но совсем не помнил, а потому оберегал ото всех.

Новый хозяин и так-то человек суровый, а тут он еще и разгневался. Гнев его ищет выхода, потому он мигом из услужливой подсказки Этула понял, куда надо ударить, чтоб примерно покарать…

Что Юна ждет с ним? Одни мучения. Не будет ему жизни теперь, когда не стало его главной опоры в этом мире – учителя Линя. Китаец спас ему жизнь, вылечил, поделился умениями, по-отечески любил, не требуя ничего взамен, дал защиту на всю жизнь. А господин Веслав? Юна передернуло. Этул рассказывал про него, что он часто покупает рабов и увозит их куда-то в Северные земли, на Русь, где, как все говорят, большую часть года холод стоит и снег. И вроде ходят слухи, что все купленные Веславом рабы работают на каменоломнях, а по смерти своей служат едой для зверей хищных, что русичи держат всегда при себе. Ни для того, ни для другого Юн не годился.

На каменоломне он долго не протянет, камни таскать сил у него явно не хватит. И стать обедом для зверя ему тоже не придётся, поскольку, мяса в нем нет вовсе, одни кости. Любая зверюга подавится. Стало быть, хозяин купил его для чего-то другого. Только вот для чего? В доме прислуживать?

Не дай боже! В Каффе считали, что на Руси живут в огромных земляных домах, утопленных в глубокий снег по самую крышу, и роют норы для прохода от дома к дому, чтоб не выходить на поверхность в лютый мороз, какой стоит там зимою. Норов у русичей лютый, спуску никому не дают, питаются мясом сырым. Не дай бог к ним попасть. Юн не помнил ничего из того, о чем так цветисто говорил Этул, хоть Русь и была его родиной, но готов был поверить ему на слово, лишь взглянув на своего нового хозяина.

Он шагнул к окну. Ставни были распахнуты, и в комнате вкусно пахло зеленью и морем. Нога за что-то зацепилась, Юн опустил голову и замер. На полу подле кровати лежал ременной пояс хозяина с ножнами, в ножнах поблескивала в неровном свете масляных светильников рукоятка кинжала. И Юн улыбнулся радостно. Вот оно! То, что станет его спасением от неволи и страданий. Вот, что поможет ему уйти туда, где его уже никто не сможет отыскать, что даст ему свободу, спасет от его ставшей теперь уже окончательно никчемной судьбы.

Он медленно опустился на колени и потянулся к ножнам. Кинжал вышел из них легко и быстро, послушно подчиняясь его рукам. Красивый какой! Рукоятка удобно легла в ладонь, хорошо наточенное лезвие сверкнуло. Он замер. Один удар! И он спасен. Всего один. Быстрый и точный! Он сумеет это сделать! Потому что знает, как.

На пороге смерти ему вдруг на миг стало страшно. Страшно, что через мгновение этот мир погаснет, уйдя во тьму. И не будет более ни солнца, ни моря, ни этого оглушающего пения птиц на ветвях. И воздуха, что проникал всюду, напоенного соленой свежестью! Но и боли тоже больше не будет! Той, что терзала сейчас его сердце, наползала темной волной, душила. Она, наконец, оставит его. Не сможет перейти через порог другой жизни. И там, за этой дверью, его встретят родители, что уже давно заждались своего сына.

Он посмотрел на кинжал, взялся обеими руками за рукоять и приставил острие к груди, туда, где сейчас страшно колотилось о ребра сердце. Страх внезапно сковал с ног до головы. Руки затряслись, не желая подчиняться. Юн сцепил зубы, собираясь с силами, и когда уже почти решился, почувствовал, что позади кто-то стоит. Обернуться он не успел. Чужие сильные руки схватили его поперёк туловища, легко приподнимая над полом, ладони сдавило так, что сделалось больно. Парень вскрикнул, пальцы разжались сами собой, выпуская оружие. Кинжал звякнул об пол. Чья-то сильная рука обхватила оба запястья, жестко сдавив их, вторая больно обняла шею, и хриплый голос хозяина произнёс над ухом:

– Что ж ты делаешь, собачий сын?! Дурья башка твоя! Ты куда это собрался?! В райские кущи задумал сбежать?! Ну уж нет, не надейся, от меня так просто не сбежишь, поганец! Даже на тот свет! Ещё на этом помучаешься, обещаю!

Юн попытался освободиться, но ничего не вышло, господин Веслав справился с ним без труда. Одной рукой держа за запястья, чтобы не вырвался, другую он убрал от горла юноши, нащупал пояс с ножнами, им мигом обмотал его руки и крепко связал. После легко поднял за шиворот, встряхнул так, что у того потемнело в глазах и нутро, казалось, провалилось куда-то к ногам, и скинул на тюфяк, что лежал подле двери. Спасибо, что не на пол. После поднял кинжал, перехватил его удобно и шагнул ближе. Юна затрясло. Он с ужасом следил за хозяином, понимая, что пощады не будет, тот порежет его сейчас на мелкие полосы, и слова о том, что парень ещё помучается, вполне могут сбыться.

Веслав присел на корточки, разглядывая его. Глаза парня лихорадочно блестели, он отполз к стене и, прижавшись к ней, следил за каждым его движением.

– Я уже проклял тот миг, когда решился купить тебя! – Рявкнул Веслав. – Ты у меня всего один день, а я уже не знаю покоя! Ты как грозовая туча, от которой не только молния и гром, но еще и дождь! Ты что творишь? Помереть решил мне наперекор? Ну, так я тебе сейчас помогу, тьма болотная! К черту монеты, что я за тебя отдал! Я покажу тебе, молокосос, как это добром сделать, тока скоро ты не умрешь, даже не мечтай!

При этих словах Веслав наклонился, глаза его хищно блеснули, и зелень в них вдруг сменилась на жуткую красноту. Он безжалостно приставил острие клинка к горлу Юна, слегка надавив. Тот замер. Шее стало горячо. Кровянка из небольшой раны принялась щекотать кожу, сбегая вниз.

– Ну, как тебе? Любо такое?! Клинок-то остер весьма! Сам наточил! Я сейчас проведу им по твоей шее, и ты захлебнешься. И в поздний миг, когда тьма закроет твои глаза, ты будешь хотеть жить больше всего на свете! Жить! Дышать! Но будет лихо, и ты загнешься, дурак! Понял?! А после я суну твое ненужное тело в мешок и брошу в море на корм рыбам! И никто про тебя даже не вспомнит! Потому что ты никому не сдался! Как тебе мое решение? Готов к такому?

– Готов. – Прошептал юноша, стуча зубами. Он глядел на Веслава потемневшими до черноты глазами и отчаянно теперь хотел жить. Но не мог ему признаться в этом. И потому стремился умереть как можно скорее.

– Что? – Веслав не ожидал подобного и умолкнул на мгновение, хмуря брови.

– Я готов. Давай, господин Веслав. Режь!

– Что ты там шепчешь, морок тебя забери?

– Ты зол сейчас. Это хорошо. Так я умру быстрее. Рабов, вроде меня, здесь в наказание забивают палками. Я такой доли себе не хочу. Лучше уж кинжал. Мучений меньше! – Парень говорил хрипло, голос его то и дело срывался. Но лицо его при этом оставалось спокойным. Судя по судорожно сжатым кулакам, ему это спокойствие едва давалось сейчас.

Веслав запустил руку в волоса свои, уселся на пол и время сидел неподвижно, разглядывая упрямца пред собою. Ну и норов у парня! Будто из железа выкован. Сам трясется, а нос задрал к самым сводам и глазюки сузил, будто от лютого презрения к своей участи. Хоть так, но свободы себе ищет, дурень мелкий. Ну и черт с ним!

А тот, меж тем, прижавшись к стене, ждал его решения. Тёмные брови сошлись на переносице, в глазах его стояла страшная боль. И тоска. Они казались мертвыми, в них словно возникла бездна сейчас, в которую парень уже готов был шагнуть со всем мужеством, что ещё в нем осталось. Веслав вздохнул. Посидел время, смиряя дыхание и прикидывая, как дальше действовать. И все для себя мигом решил. Да другого и не дано было.

Усмехнулся такому решению, взялся за пояс, подтягивая мальчишку к себе и беря нож наизготовку. Тот глядел на него пристально. И взгляда не отводил. Серое небо в его глазах покрылось черными тучами ресниц. Стянутые руки против его воли страшно дрожали. Веслав покачал головою, фыркнул презрительно и поддел ремень лезвием, рассекая легко путы. Юн распахнул глаза в удивлении и потёр освободившиеся запястья.

– Ну и будет с тебя урока. Живи, покуда я добрый! – Веслав усмехнулся, видя, что парень дёрнулся от звуков его голоса.

– Да не боись ты, не трону!!! Нужен ты мне больно! И жизни себя лишать не смей! Что ж ты, грешник, крест носишь, а судьбу свою, Богом данную, ему в лицо швыряешь? Нехорошо это!

– Ты отнял у меня мою вещь, господин Веслав. – Юн говорил тихо, опустив голову и трогая пальцем оторвавшийся лоскут на тюфяке. – Нечего мне более носить…

– Держи!!– Веслав протянул мальчишке крестик на новом шнурке и поднялся, глядя на него с еле заметным веселием, хоть в голос суровости и добавил. Так. Для порядку.

– У него веревица перетерлась. Сам же видел, дурень молодой. Я ее сменил, чтоб вещь невзначай не сгинула. Не моё это дело грех на душу брать, чтобы креста тебя лишать, не зверь же я лютый.

Юн медленно поднял голову, глядя на хозяина в удивлении. Губы его прошептали что-то, но голос изменил ему, и Веслав лишь догадался, что парень благодарит его.

– Спать ложись, горемыка! – Веслав щёлкнул его пальцами по носу, на котором повисла слезная капля. – Завтра решу, куда тебя пригодить, а покуда тут сиди и в дела мои не суйся!

Сказав это все, он кивнул, соглашаясь сам с собою, и вышел из комнат, не оглядываясь. А Юн так и остался молча сидеть, глядя вслед хозяину и сжимая в руках крестик. Чем объяснить случившееся в первую очередь себе, он не знал.

*

Уже глубокой ночью, когда наконец забылся тяжелым сном, сквозь дремотное забытье он расслышал шаги. Но сил на то, чтобы открыть глаза, более не нашлось. И тело, и голова требовали отдыха и отказывались подчиняться отчаянному крику ночной тревоги.

Шаги замерли подле него, а затем он почувствовал, что ему на плечи накинули что-то. По полу сквозил ветер, ночи еще были прохладными, и Юн замерз на своем тюфяке. От пережитого и от холода он дрожал, и подошедший человек это хорошо увидел.