Читать книгу: «Полонное солнце», страница 3

Будущий хозяин оказался именно таким, как говорил Этул. Тот и не выдумал, поди, ничего, а наизворот, сокрыл больше!

Юн тогда медленно поднял голову, осторожно разглядывая стоящего перед ним человека. И невольно втянул носом его особый запах. От того пахло морем, видать окунулся недавно, сквозь морской дух с трудом пробивался слабый, едва слышный запах пота и дороги. Очень долгой и опасной дороги. Многодневной. Трудной. Но привычной. А еще поперек все этого ложился густым туманом лошадиный дух, как бывает, когда человек многие дни проводит в седле, без возможности эту самую лошадь сменить. Или без желания такое сделать. Стало быть, и впрямь, лошадь свою этот человек любит более других существ, его окружающих. Что ж, и то хорошо. Видать, хоть какие-то добрые чувства ему знакомы.

Очень крепкий, мощный, громкоголосый, с яркими зелеными глазами на едва тронутом ранним загаром лице, гость производил впечатление высоким ростом и резкими движениями. Когда стальные руки потянулись к лицу, Юн напрягся, привычно ожидая боли, но жесткие шершавые ладони на удивление мягко сжали его подбородок и скорее поддерживали голову, чем давили. Но, едва Юн, не осознавая себя, попытался привычно отбиться, как получил такой болезненный удар по ладоням, что едва сдержал крик.

Когда гость заставил глядеть ему в глаза, то в их глубине Юн заметил какое-то движение, там словно бы бился огонь, и этот огонь вдруг увиделся ему теплым, согревающим, что поразило, хотя юноша понимал – он обманывает себя, надеясь на человечность будущего хозяина, которой, вернее всего, не будет.

Ничего уже больше не будет хорошего в его жизни: ни задушевных бесед с господином Линем, ни доброго, мягкого отношения китайца, ни интересных его речей. Старик умер, а вместе с ним умерла и надежда, что помогала выживать в полоне. Надежда на то, что в один прекрасный день, Юн получит свободу и сможет вернуться домой. Куда? Он и сам не помнил точно, где его дом, откуда он родом. Знал твердо он лишь свое прежнее имя. Да и то, потому что часто вспоминал голос матушки, нежную ласку и тепло ее рук, которые упрямо сохранял в душе. Картину гибели родителей он давно запретил себе помнить, и в итоге она ушла от него в глубины памяти, растворившись в ней, как в омуте. Без следа.

Этул вновь пришел, ступая тяжело, задел ногой, будто бы случайно, и брезгливо бросил на пол старый соломенный тюфяк, влажный и воняющий гнилой шерстью. Но Юн все одно переполз на него с пола. Это было много лучше, чем холодная земля ямы, к которой он привык за столько дней. А еще ему освободили руки, и он с радостью подложил ладонь под голову, о чем мечтал уже давно. Пальцы слушались плохо, на запястьях, содранная грубой веревкой, кожа саднила, но все равно сделалось чуть легче, чем было прежде. Навар, что в него влили против воли, принёс немного сытости. Стало клонить в сон.

Он уже задремал, когда раздались громкие шаги, и тяжелый створ высокой двери со страшным грохотом ударил в стену.

Со словами "…и я тебе сейчас докажу, что не ошибся", в комнату ввалился господин Горан, за ним нетвердо шагал новый хозяин. Оба были здорово навеселе. Их сопровождали два надсмотрщика, и несколько домашних рабов. Юноша испуганно распахнул глаза и попытался встать, ибо вся эта толпа покатилась к нему.

– Горан, постой чуток, охолонись, не трудись ничего доказывать. – Заплетающимся языком просил новый хозяин, пытаясь поймать друга за край одежд, но того столь сильно шатало, что он все время промахивался.

Юн кое-как поднялся на ноги и сейчас стоял, прижавшись к стене, и глядел на вошедших. Волосы застили ему обзор, и он нервно убрал их, заправляя пальцами за ухо. Руки предательски дрожали. Вглядевшись в лицо нового хозяина, он понял, что пропал, тот был накачан вином по самую макушку и вряд ли лучился от того добротою.

Господин Горан, шатаясь, шагнул к Юну и положил тяжелую руку ему на плечо. Тот и отступил бы, да не позволила стена позади, создавая безнадежную и опасную ловушку теперь. Сильно пахло вином, и парень, до этого не пивший в своей жизни ничего крепче воды, невольно поморщился, что не укрылось от нового хозяина. Тот опасно сузил глаза. Горан ничего этого не заметил, будучи тоже пьян весьма основательно.

– Вот смотри, Веслав, я могу по…пыта…ться его ударить, а он не даст мне это сделать. Он знает, как меня унять, понял? Знает! Он умеет защищи… Защищ… Засищаться… Лишь руками. Пустыми руками. Понял? – Работорговец так больно вцепился юноше в плечо, пытаясь устоять на ногах, что тот закусил губу, отпрянул и услышал резкий приказ:

– Ну? Чего глядишь, парень? Живо показывай, что умеешь!

– Горан, довольно. Оставь его. Я тебе верю. – Хозяин тоже шагнул ближе, мягко снимая руку приятеля с плеча юноши. – Я уж и так его купил, чего тебе еще надо?

"Уже купил…уже купил…". – Молотом застучало в висках. Юн закусил губу. Стало быть, решено все. Он теперь окончательно и безраздельно принадлежит этому страшному человеку с зелеными глазами, и тот увезет его с собой. Навсегда. И никому уже не будет до него никакого дела.

Юн теснее прижался спиною к стене. Руки его повисли вдоль тела, он чуть сжал пальцы, едва согнув их, продолжая глядеть как бы сквозь всех и одновременно позволяя глазам своим видеть все по краям обзора. Воздух будто сгустился сейчас, превратившись в твердую стену, какая, впрочем, не могла отделить его от хозяев. И спасти. А в спасении он нуждался. Как никто. Ибо сейчас на него нападут. Он хорошо знал это. Ощущал всей кожей так, что волоски на загривке встали дыбом от предчувствия. И словно в подтверждение этих предчувствий, он увидел краем глаза, как к его лицу летит сжатая в кулак тяжелая рука. Тело тут же среагировало само, благо на нем уже не было веревки.

Чуть отклонившись, Юн молниеносно вскинул руку, ловя этот кулак распахнутой ладонью, второй он быстро перехватил чужое запястье, покрытое жестким волосками, дернул на себя, извернулся, сделал еще несколько почти неуловимых движений и повалил господина Горана (а это была его рука!) на пол, в последнее мгновение сообразив, что тот весьма тяжел и сейчас разобьет себе голову о каменные плиты пола, падая с высоты своего тела. И попытался хоть как-то смягчить это падение, схватив его за одежды и шею. Но сил удержать мощное тело работорговца у него не оказалось, и тот все одно грянулся спиною вперед, хоть и не так сильно, как мог бы.

Раздался гневный вопль обоих надсмотрщиков. Спину обожгло кнутом, Юн упал на четвереньки, его схватили за волосы, толкнули и, не прекращая ругательств, с силой вдавили лицом в пол. Он застонал. Из разбитого носа хлынула кровь, ему заломили руки, кнут опустился на плечи и шею снова, от боли потемнело в глазах, и тут раздался мощный крик, похожий скорее на рык:

– Стояяяяять!!

И тут же все замерло. Руки отпустили. Юн живо закрыл ими голову.

Послышались шаги, мимо юноши кто-то тяжело прошагал прямо к постанывающему господину Горану, который вяло пытался встать, бормоча ругательства себе под нос.

– Жив, тать лютый? – В словах нового хозяина читался плохо скрываемый гнев.

– А чччего мне сделаетссся? – Голос господина Горана казался еще более пьяным, чем был до случившегося…

Зашуршали одежды. Хозяин легко помог приятелю подняться. Теперь тот стоял на ногах, опасно покачиваясь.

– Эй ты, как тебя, я все время забываю!!

– Я Этул, господин! – Ноги Этула в сапогах возникли перед самым лицом юноши.

– Бери свово хозяина и веди его спать. Немедля! Да, гляди, проверь, не сломал ли он чего при падении. Это я сейчас про ту скамью, о какую он грянулся со всей дури. Прибери ее отсюда!

Этул поклонился и кивнул домашним рабам, что стояли поодаль. Те мигом оттащили скамью в сторону.

Горан громко захохотал, оценив шутку. Он с трудом уже держался на ногах. И его сейчас все забавляло. Все прислужники заметно повеселели, увидев, что хозяин не в гневе, и начали негромко переговариваться.

– А с этим что? – Этул встал над Юном, хватая его за волосы и грубо приподнимая голову вверх. – Гляди, господин Веслав! Каков негодяй! И даже вины за собою не видит!

Юн и впрямь молчал, глядя перед собою равнодушным погасшим взглядом. Лишь дышал часто.

– Сам разберусь. Ступай! Не раздражай меня!

Этул толкнул парня рукой так, что тот ткнулся лбом в каменный пол, поклонился и подхватил шатающегося хозяина. Юн опустил голову на руки, чувствуя, как кровь медленно течёт из носа и падает на них тяжёлыми каплями. Шаркая ногами по каменным плитам, все начали выходить из комнат. Хозяин двинулся за ними.

Проводить.

Голоса постепенно стихали.

Заскрипела, закрываясь, дверь.

Звякнул засов.

Все…

Вновь раздались тяжелые шаги. Новый хозяин приближался не торопясь, будто волк к обездвиженной добыче, и юноша закрыл глаза. Подтянув колени к груди, отчего цепь заскрипела по полу, он обхватил голову руками, защищая ее и прекрасно понимая, что это не поможет.

Шаги замерли где-то возле его уха. Мощные ноги в мягких сапогах пахли железом.

Повисла тишина. Звенящая и страшная, от которой хотелось завыть звериным воем.

*

Под ребра ткнули носком сапога. Но не сильно. Последовал приказ:

– Встань!

Юн отнял ладони от лица и приподнял голову. Хозяин стоял над ним, заложив руки за спину, и смотрел осмысленным взглядом абсолютно трезвого человека. Какой и не пил вовсе.

– Ну?!! Долго мне ждать, покуда ты из рук выпутаешься да ноги свои отыщешь??!

Сказано было сурово. Даже зло. И Юн начал с трудом подниматься, чуть заметно морщась. Этул приложил его от души. Не скупясь.

Встав в полный рост, он гордо поднял голову.

Веслав усмехнулся, разглядывая худую фигуру перед собою. Да. Горан не ошибся, выторговывая этого юношу за огромные деньги у тех жадных дурней, какие цены ему не знали и знать не станут никогда. То, что он увидал только что, и удивило его весьма, и обрадовало несказанно. Нет, конечно, и на Руси существовали разные тактики боя, им учили с малолетства тех, кто вольется после в дружину. Но здесь…

Юноша был слаб, едва держась на ногах. Красные глаза его говорили о том, что он почти не спит. Руки, какие он сжимал со всей оставшейся в нем силою, подрагивали. А тело, меж тем, послушно двигалось, откликаясь на опасность отточенными годами движениями. Видно было, что его учили основам этакого странного боя постоянно, изо дня в день, не давая спуску. Из него ковали воина и воина сильного и умелого. То, как быстры, и, несмотря на худобу, сильны были его руки, поражало. Такой чудной манеры обороняться Веслав еще не видал, и ему она понравилась. Горан не обманулся, он и впрямь отрыл настоящее сокровище, драгоценный камень, какой осталось только обработать и пустить в дело. Но сперва этого умельца надобно в себя привести. А то, не дай бог, сгинет до времени.

– Кто научил тебя такому чудному бою? – Веслав постарался чуток затушить голос, зная, что тот у него грому подобен и напугать кого угодно может. Парень и так на ногах держится из последних сил. Негоже сейчас пугать его еще больше. Летами он мал, хоть, видать, и с гонором великим. Вон глазюки как щурит презрительно! Взгляд остер до того, что уколоться об него можно. Молодец! Даром, что рабом безвольным жизнь прожил, а достоинство осталось какое-никакое.

– Ну? Где науку ратную постигал. Говори!

Тот наспех оттер оставшимся рукавом кровь, что струилась из разбитого об пол носа, и непослушными губами произнёс:

– В школе бывшего хозяина моего, господина Линя. Он купил меня еще малым ребенком.

– Как ты попал к нему в ученики, ты же не китаец?

– Сперва я был у него в услужении, потому, как был куплен им для домашних работ, уборки да поручений мелких. Но время спустя он принялся учить меня.

– Стало быть разглядел в тебе что-то. Такие люди за просто так ничего делать не станут, ежели резону нет. Токма за выгоду для себя.

– Господин Линь не таков, господин. Ты ошибаешься. Он добрый человек был. И выгода для него вовсе не на первом месте стояла. А, вернее всего, на последнем. – Упрямо возразил парень на своем напевном полурусском-полукитайском наречии, и глаза его серые зажглись ярким теплым светом при воспоминании о человеке, какой, видать, много сделал ему добра. Стало быть, хозяином был хорошим.

Ну, что ж, отрадно слышать. Не перевелись, стало быть, еще живые люди на земле.

Но Юн вдруг замолк, глядя исподлобья и ужаснувшись, видать, своей смелости, после шмыгнул осторожно носом, из которого продолжала сочиться кровянка. Волосья его выпали из-за уха, проехались по щеке и вновь повисли перед его чумазым лицом, будто частокол перед домом. В глазах погас теплый свет, и они сделались печальны.

Веслав покачал головой на такое и шагнул ближе, вновь беря парня рукой за подбородок. Юн заметно напрягся, ожидая кары за вольность, и вдруг почувствовал, что волоса откинули ему с лица, да прошлись рукой по нему, грубовато стирая пальцами кровь. Он в удивлении распахнул глаза. А новый хозяин даже не поморщился. Видать, брезгливостью не страдал. И взглянул спокойно:

– Ну, теперя я над тобой главный. Зовут меня Веслав. Для тебя, огрызок, я господин Веслав. Всегда обращайся ко мне так, ежели не хочешь получить лещей за грубость. Понял?

Юн кивнул покорно.

– Ты знаешь, что мы уедем из Каффы?

– Да, знаю, господин Веслав.

– Говорили тебе куда, али не ведаешь еще?

– Слышал, что куда-то на Север.

– Ишь ты, памятливый. Верно излагаешь. Наше княжество называют Новгородским по имени города, что стоит во главе. На престоле у нас князь молодой. Вот все, что тебе покуда следует знать. И того с тебя, мелкого, довольно. Теперь о норове твоём, да о проступке. Ты как, слеток дерзкий, посмел сопротивляться господину Горану и поднять на него руку?

– Я не хотел причинить ему вред, клянусь! Меня учили всегда обороняться при нападении. Я так привык. Это сильнее меня. Я не успел сообразить… И ответил. Сам не знаю, как так вышло. – Парень низко опустил голову и прошептал едва слышно:

– Прости, господин.

Веслав еле заметно усмехнулся. «Сам не знаю, как вышло». Яснее ясного как, парень. За тебя тело твое соображает, учебу помня. И это дорогого стоит. Раздумывать перед лицом опасности ты не приучен. На решения скор. И такое верным делом является.

Веслав насмешливо разглядывал грязную физиономию пред собою, на которой стальным чистым блеском сверкали сейчас лишь глаза. Мальчишка боялся его. Страшно. Но вида изо всех сил пытался не показать. Гордый! Это хорошо. Не сломал ему хребет полон многолетний. И душу, видать, не потравил ядом неволи.

Парень стоял перед ним, гордо вздернув подбородок и держа прямо спину. Но глядел обреченно. Веслав тяжело вздохнул. Длинные светлые волоса его грязными прядями повисли вдоль чумазого, худого, с ввалившимися щеками лица. Часть их была собрана на затылке и закручена в узел, часть падала свободно, закрывая спину. Пряди на спине слиплись в колтун. Неужто Горан ничего этого не видел? Ну как же так-то?

Посмотрев оценивающе, Веслав хмыкнул, пошел к двери и дернул засов, распахивая ее настежь:

– Этул! – Голос грозным эхом разнесся по двору, перекрывая пение птиц.

Юн тяжело вздохнул и опустил голову. Этула он ненавидел. Тот издевался над ним все время, покуда он сидел в яме, удачно скрывая все от господина Горана и обходя все его запреты с ловкостью мошенника, какому никакой закон не писан. За любую попытку сопротивления и неподчинения Юн получал так, будто был самым злостным лиходеем всех окрестностей.

С прежним хозяином ему повезло, самое большее, что доводилось отведать, это подзатыльник, ну или пару раз веревкой, да и то чаще всего на занятиях. В остальном китаец жалел своего любимого ученика, щадил его. После его смерти минула едва пара месяцев, а парню уже пришлось испытать все то, что выпадает на долю обычного раба – боль, издевательства, голод.

Били его страшно, не жалея, стараясь сломать гордый нрав. Сперва покуражился сын Линя, отомстив за хорошее отношение к нему отца. После отвели душу его прислужники, а затем и надсмотрщики Горана, чтоб стал покладистым и не огрызался. Он больше не ждал от жизни никакого добра и даже хотел, чтобы все быстрее закончилось. Потому, едва Этул возник на пороге, Юн обреченно вздохнул. Судьба его понятна. Он прекрасно знал, что нападение раба на свободного – это жестокая кара. А то и смерть. Всегда.

Веслав глянул на юношу. Тот, бледный до синевы, стоял, высоко подняв голову.

– Господин, ты звал меня? – Этул склонился почтительно. Он даже не сомневался, зачем понадобился, и готов был выполнить любой приказ. Руки чесались сбить это гордое выражение с лица парня.

– Нет! Не звал! Так тока имя выкликнул! По лику твоему скучаю! Не задавай пустых вопросов, не терплю! Еще бы не звал! Хозяин спит? – Веслав без улыбки смотрел на надсмотрщика.

– Как младенец, господин, и, поди, какой уже сон видит!

– Добро. Ну и пусть его отдыхает. А мы покуда делом займемся. Этого… – Он поворотился к Юну, будто оценивая его вид. Тот опустил голову, а Этул с готовностью сделал шаг вперед.

– В баню веди. Отмыть! До скрипа! От него псиной несет за версту, да физиономия под грязью сокрыта. Черт не увидать без особого умения!! После накормишь. И…

– Но, господин, ему уже дали навар, как ты приказал! Он и этого не заслужил за свой проступок! Подумать только, напасть на мессера Горана!

– Тебя не спросили, фрязин безголовый! Сказал, кормить, стало быть, исполняй, что велено! И одёжу новую ему справь, не эти лохмотья, что сейчас на нем! Как вы додумались вообще мне его в такой личине мерзкой показать?! Забыли, кто я? Я его как с собой рядом поставлю такого? Стыда не оберёшься! Вдругорядь, чтоб такого не было! Когда все чином сделаешь, приведешь и явишь мне на суд мой. И не дай боже, если что мне не глянется, заплачу меньше, и скажу твоему хозяину, что ты в том виновный. Покуда приказ мой не выполнишь, чтобы ни он, ни ты под глаза мои не совались, ясно? Мне тоже прикорнуть с дороги надо. Все понял? И чем это еще, помимо мальчишки, здесь воняет, скажи на милость?

Он огляделся, заметил тюфяк, потянул носом и приказал коротко, опасно морщась:

– И непотребство сие заменить! Сей же час!

Этул слушал внимательно, и часто кивал головой. По правде, он ждал совсем другого распоряжения и теперь переваривал услышанное. Мальчишка тоже глядел удивленно, не веря своим ушам. Казнь, похоже, отменялась. Но и до помилования было еще далеко.

– Что уставились? – Веслав нахмурился. – Приказ ясен? Добро! А теперь – пошли вон!

Этул поманил рукой, и Юн медленно двинулся с места, волоча за собой цепь. Проходя мимо хозяина, он быстро поднял голову и посмотрел то ли со страхом, то ли с удивлением. За что тут же получил подзатыльник.

– Не смей на меня глаза таращить попусту, тать!! Понял?

– Да. – Глухо произнес парень, потирая затылок и опасливо поглядывая.

– Да, Этул! И цепи с ног его сыми уже! Мне это бряцанье надоело.

– Так ведь в бега кинется, господин Веслав. Раб больно молодой, прыткий. Утечь может. Было уж такое.

– Снять, я сказал!!!

Едва оставшись один, Веслав с облегчением выдохнул, улыбнулся лукавой улыбкой, скинул сапоги и упал на кровать.

Ну вот, половина дела сделана. Ратника этого он забрал, с Гораном обо всем договорился, теперь бумаги на парня выправить, да домой его везти можно.

Эх! Кабы все так просто было, завтра их двоих уже бы и след простыл. Но нет. Второе дело висит над ним, поболее даже, чем первое. И как к нему подступиться, Веслав покуда и знать не знает. Но чует во всем этом какую-то тайну, о какой ему не сказали до времени. Зачем сын воеводы, о каком так тревожился князь, отправился по каким-то своим секретным делам в разоренное кочевниками место, да еще о такую пору, когда на дорогах те же ордынцы орудуют, как у себя в вотчине? Какие-такие дела у него там нашлись, что и ждать не стоило? И верно ли то, что он в полон попал, а не убили его где-то по дороге, сбросив мертвяком в канаву. Добро бы жив был, тогда Веслав его отыскать сумеет, невелика премудрость, а, ежели нет? Да. Вопросов в этом весьма странном деле, какое ему поручили, поди, поболее будет, чем ответов. Ладно, где наша ни пропадала. Разберемся.

И Веслав вновь переметнулся мыслями на свое недавнее приобретение с китайским именем Юн. Необычный парень. Весьма. Сам молод да зелен, а взгляд у него суров, умен, будто уже жизнь прожил немалую и все обо всех тайнах ее узнать успел.

Судя по тому, что Веслав уже увидел, ратник он и впрямь добрый и стоит один многих добрых воинов. Но только сам он покуда о таком и не помышляет. Ну и пусть его не помышляет. Так даже вернее. В пути они сладятся как-никак за долгий переход, и Веслав ему все расскажет. Но это будет после, а пока хмель еще бродит в голове, хоть и выпил он немного, больше притворялся, изображая пьяного, надо отдохнуть. Дорога измотала его. С каждым разом ездить в Таврию становилось все тяжелее.

Наперво – сказывался возраст. Тридцать восемь лет и зим встретил он уже на своем непростом пути. Их в котомку не спрячешь. Все одно вылезают. И года солидные, как ни крути. Он уж середовой! Опыт есть. И уважение от людей тоже. И достиг, всего, чего хотел. Терем большой поставил в Новгороде, аж в три жилья да с башней сторожевой! А у той, поди, и все пять будет. Оконца большие, частые. Угодья опять же славные имеются за городской засечной чертой, на берегу Ильмень-озера. Деньгами богат весьма. Накопил за жизнь да по службе.

А вот семьи правильной так и не завел он. Есть у него, конечно, подруга любимая, без коей он теперь и жизни своей не видит, но супружества, богом освящённого, меж ими нет пока. Не сподобились.

Он впервые увидал ее, тихую и запуганную, у того же Горана. Это было годов семь али восемь назад. Заметил посередь рабов, что вызволял в очередной раз из полона. И пропал сразу. Даже сам не ожидал от себя такого. Привез с собой в Новгород и поселил в своем дому, потому как родни у ней отродясь никакой не водилось, а кто она и откуда, она не открыла ему. Так что идти ей было некуда, да он бы и не отпустил ее никуда. Житье в неволе сказалось на ней. По первости она видела в Веславе нового хозяина и боялась его страшно. Едва он возникал рядом, сжималась и глядела темнеющими от страха глазами. Его высокая мощная фигура и громкий резкий голос внушали ей ужас. А он, изнывая от нежности и любви, какие почувствовал впервые в своей жизни, не знал, как к ней подступиться и боялся ненароком сломать ее, тоненькую и хрупкую. И терпеливо ждал. Через год-другой она оттаяла, пообвыклась малость, начала глядеть на него без страха. И однажды разглядела. Решившись, как-то ночью он пришел к ней в спальню, и она его не прогнала. Так и живут с тех пор. Князь попенял ему на греховную жизнь, сказал, что так не годится, и надо что-то делать. Веслав пообещал, как вернется, все исправить. И уехал в Таврию.

Второй кручиной, какая знатно ломала через колено, сделались черти-кочевники, что теперь без числа орудовали на дорогах, никого не страшась… Походом идти приходилось с оглядкой, сокрывшись по лесам, таясь и надеясь лишь на божескую помощь. Это страшно изматывало его. Он не чуял себя на своей родной земле своим. И такое удручало его.

*

Проснулся он в вечеру, когда давно опустилась на землю темь, от собственного могутного храпа. Уже зажгли масляные светильники, жара спала, и ветер нес в комнаты прохладу. Он поворочался в постели, дернул ногами, чувствуя знатную помеху на пути. В ногах кровати кто-то сидел. Веслав протер глаза, поднялся на локте и удивленно поднял брови. Горан.

*

– Друг мой, благодарствую тебе за компанию, конечно. Но я предпочитаю, чтобы в моей постели, когда я просыпаюсь, оказывались прекрасные женщины, а не давний и не совсем молодой приятель.

Горан засмеялся:

– Ты проспал много часов кряду. Уже вечер. Я тоже едва глаза продрал. Такой сон меня сморил знатный. Сам не ожидал. Все тело болит, это ж надо так грянуться! И ведь сам кругом виноват. Такого наворотил, а жаловаться-то не на кого. Только на себя самого. Враг себе, когда выпью. Сам знаю, а поделать ничего не могу.

Он посидел немного, не дождавшись от Веслава ответа. Тот весело глядел на него, не торопясь соглашаться и ждал, что он еще скажет и в какие вериги обрядится. Горан и впрямь не любил пить, становясь против воли шумным и скандальным после хмельного.

Лез в драку, спорил со всеми, мог поднять руку на кого угодно, не считаясь с чином, ежели, что оказывалось не по нему, а потому старался не позволять себе частых излияний. Исключение делал лишь для Веслава. Но и ему успел сегодня удружить.

Поглядев исподлобья на приятеля, он тяжело вздохнул и произнес осторожно то, что очевидно взволновало его, едва он проснулся:

– Чего-то я парня твоего не вижу рядом. Ты куда его дел-то? Позабыл я тебе сказать, чтоб не серчал ты на него слишком. Нет в случившемся его вины особой. Сам я все затеял, сам и поплатился.

– Ты не позабыл сказать, Горан. – Усмехнулся Веслав. – Ты вовсе не сумел. Ты ж лыка не вязал, когда в моих покоях оказался.

Горан потупился стыдливо, а после уж и сам улыбнулся широко:

– Ну да. Было такое. Последнее, что помню, как на полы лечу, да затылком прикладываюсь. А далее все. Что говорил и делал после, то уж и не скажу тебе.

Веслав поглядел на него многозначительно. И Горан забеспокоился вдруг:

– Не молчи, Веслав. Скажи, не убил парня-то ненароком?

Веслав сел в кровати, удивленно глядя на друга:

– С чего тебе такое интересно вдруг сделалось? Не все ли тебе одно, что с рабом станет после того, как ты его с рук сбыл?

– Да не все одно, Веслав, поверь. Жаль мне его. Я говорил тебе, что парня этого давно уже приметил. Еще китаец, хозяин его прежний, жив-здоров был и помирать не собирался. Тот свою школу уж много годов, как у нас завел. Здесь же кого только нет, как мухи в Каффу летят. Только не на мед тут многие падки, а на другое больше.

А китаец этот, Линь, добрый человек был. И парня этого я у него видал часто. Запомнил крепко, как посередь девяти чернявых голов, одна белая болталась. Издалека видать. Китайцев в соседнем квартале много живет, давно уж тут обретаются. От кочевников бегут. Разрешение на житье испросят, да семьи с собой и везут. Детей опять же. А тех учить надо. Вот Линь этот и набрал учеников, сколь смог осилить. И парень этот посередь них оказался. И ведь помощи никакой тому китайцу не было. Один управлялся как-то. Прислужников раз-два и нету более. Да пара баб местных на кухне колготятся. А, когда этот Линь помер, тут и родня его сразу объявилась. Сынок про хозяйство отцово живо вспомнил. Узнал, сколь много за все выручить можно, да продал, дурак, не разобравшись. Вот тогда я юнца этого у них и выкупил. Успел, слава богу. Его купец один приглядел, уже сторговал, а я перехватил. Денег раз в пять больше предложил. И ко времени. Мальчишка бежать наладился, стража городская его схватила, (выдал, видать, кто-то), да обратно и вернула, а там уж покуражились. Сынок Линя больно скор на расправу оказался. А я в тот день как раз за парнем и пришёл. Гляжу, школяры по стенкам жмутся, а он на улице под стеной лежит, будто сор какой. Я и признал его не сразу, думал тряпицы какие бросили. За ненадобностью.

Веслав сжал кулак, слушая, а после поглядел на друга:

– Складно вещаешь, Горан, но тока я одного не пойму. Кой черт ты его тогда в яму сунул, да прислужникам своим так легко на расправу оставил? Думал посмеяться надо мною?

– Прости, Веслав, не со зла все вышло, да не по злому умыслу. Парня этого многие купить хотели, потому как он боец отменный, а я перехватил. Недовольных полно, шепчут за спиной, сговариваются. Умыкнуть бы попытались, а я не дал. Пойди из ямы укради его. У меня одну решетку над ней двое с трудом поднимают.

– Ну, истинно, Горан, спас ты его! Помог, ничего не скажешь! Да он бы в яме твоей быстрее всего загнулся. Что бы я тогда дома сказал? За так в Каффу съездил? На берег морской поглядеть? – Веслав кипел возмущением, глядя на приятеля. Тот поднялся, отходя в сторону и глядя на него покаянно:

– Думаешь, я не знал, чем рискую, и что худо ему там будет? Знал. Ради дела пришлось. Купец тот, что первее меня парня сторговал, соседом моим является. Все время рядом крутится. Такая личина мерзейшая. Убивец жестокосердный. Рабов в его доме сгинуло столько, что и счёт давно потерян. Зверь лютый и безжалостный. Кого покупает да перепродает втридорога, тем повезло, считай. А другим, которые при нем остаются, вот тем не очень.

Бывало уж такое. По всей округе раз в неделю, один-два прислужника молодых без вести исчезают. То ли сами бегут, а то помощником кто. И ведь следов никто не видит, хоть все они к нему в имение прямиком и ведут. А уж там у него, будто в омуте, чернота такая, что дна не видать. И ведь сделать с ним ничего нельзя, денег столько, что легко откупиться умеет.

Но моё право тут свято. Я ему сказал уже: "Удумаешь парня силком забрать, берегись! До смерти тебя убью, не пожалею". А я слово своё держу. Меня здесь многие боятся, не связываются со мной. Ты же знаешь.

– Знаю…

– Ну вот. И таких, как этот купец, я чувствую хорошо. Если они что в голову себе вбили, хоть ты тресни, но сделают. А из ямы, поди забери. Еще постараться надо.

– Да и стараться бы не пришлось, Горан.

– Ну, прости, Веслав. Вышло так. Не держи обиду. Он парень своевольный, да гордый, а мои головорезы такого не терпят. Вот и пытались ему место его указать, покуда я не заметил. Да ты сам все видел уже. Ну, так что? Куда дел-то ты его? Неужто вновь в яму бросить велел?

Веслав вгляделся во встревоженное лицо Горана и произнёс, стараясь казаться серьезным:

– Ну, ежели, твоя баня и веник его не убьют, стало быть, жить будет.

Горан непонимающе взглянул на приятеля. Тот все-таки улыбнулся:

– Я твоему мерзавцу Этулу велел героя этого отмыть, накормить и одеть по-человечьи. И более ничего. Столько дней твоими стараниями в яме, знаешь, аромата не добавляют.

Горан вздохнул с облегчением и обнял друга за плечи:

– Ну и слава богу, что добром все окончилось. Рад я, что ты таков. Как не было в тебе злобы лютой, отродясь, так и нет. Это дорогого стоит в наши времена, поверь.

– Ну, спасибо тебе за добрые слова. – Веслав толкнул Горана кулаком в плечо. Тот усмехнулся. А Веслав пояснил ему:

– И потом, сам разумей, лютый у меня нрав или нет, но ратниками добрыми я разбрасываться не привык. Не для того мне князь доверие оказывает, чтоб я гонор свой наперед дела ставил.

– Вот и я так подумал. Но все одно душа не на месте была. Ты бы себя видел. И свое лицо. Оно и так-то у тебя, будто из камня сотворено. Один нос вон орлиный чего стоит, а как брови хмурить начнешь, тут и вовсе помереть от страха можно. Как парень жив еще остался после разговора с тобой, не ведаю. Видать, смелости ему и впрямь не занимать.