Читать книгу: «Полонное солнце», страница 2

– У меня не так много времени теперь, Горан. Ты знаешь. И потом, я так привык. Сперва дело, а после уж отдых и безделье. Я и впрямь устал с дороги, но, покуда голова моя светла, я должен выполнить то, зачем приехал. Так, где он?

– На заднем дворе. В яме…

Веслав в удивлении приподнял брови. Ничего себе! В яму Горан обычно бросал рабов за особое буйство и непокорность. Да. Дела. Похоже, человека, что тот готов явить, еще и укрощать придется. Славное начало! Но отступать теперь поздно. Надобно сперва взглянуть на чудо-умельца. И найти, как подступиться к нему. А после уж решать, как быть. И он тяжело вздохнул, соглашаясь.

Горан кивнул и махнул кому-то рукой. Тут же на его зов из ближайших кустов шумно вывалился один из его лютых надсмотрщиков, кажется, его звали Этул. А, может, и как-то иначе. Веслав особо не стремился запоминать имена этих людей.

– Приведи. – Коротко приказал Горан, оглядев его и надменно сощурившись. Тот поклонился и ушел в глубину двора тяжелым шагом.

– Почему человек в яме? – Поинтересовался Веслав.

– Сбежать пытался. Да так, что людей моих сокрушить сумел, едва не вырвавшись. – Ответил Горан. Лицо его при этих словах осталось серьезным. Сурово насупился и Веслав, застыв в ожидании. Он верил Горану, как себе. Ежели его друг сказал, что нашел сокровище, стало быть, так оно и было. Ему не было резона обманывать. Да и чутье работорговца, много лет наблюдающего перед собой вереницы разных людей, никогда его не подводило. И, ежели он сказал, что это сокровище надобно было скинуть в яму от греха, чтоб унять до времени, значит в том состояла его правда. И дело того стоило.

– Не торопись гневаться, друг мой, как только все увидишь. Верь мне, я не шутил, когда зазывал тебя в этакую даль. Ты, поди, будешь разочарован сперва, но поверь, именно то, что этот раб так выглядит – его сильная сторона. Если бы ты знал, каковы его умения…

– И что же он такое умеет, что может меня удивить!? Али я ратников добрых да сильных не видал? – Веслав насторожился внезапно. В груди люто зашевелилась колючая тревога. Как выглядит этот чертов раб, если Горан смущается и прячет глаза, будто школяр, что надеется не получить палкой по спине от учителя за невыполненное задание?

– Поверь мне, я не знал, как закрыть свой открывшийся рот, когда этот человек голыми руками смог свалить моих людей, и сбежал бы, кабы один из рабов не обрушил кувшин на его голову. Ловили его всем скопом, да насилу поймали.

– Зная, каковы твои рабы и, какой силой обладают, надеюсь, ты отдашь мне его с целой головой? Хоть в своем уме он остался после того, как склянку разбили об него?

Горан потупил глаза и произнес, пожав плечами:

– С виду – так остался. А внутрь башки я ему не заглядывал. Да он бы и не дался.

Веслав тяжело вздохнул, обдумывая сказанное. «Свалил голыми руками». И это мощных прислужников Горана, какими он завсегда себя окружает, что в дому, что на дворе! Стало быть, для покупки предназначен кто-то до того небывалой силы, с каким знать не будешь, как договориться. Веслав уже встречал таких. Силы в них еще, несмотря на полон, велики, живым соком исходят, азарт покуда не иссяк, а еще более в таких гонору, какой веревицей не перевяжешь, все одно прет отовсюду. И вот гонор этот усмирить подчас нелегко. Потому как он их на плаву и держит, согнуться не дает. Такому пойди, что скажи, сразу его кулаком подавишься.

Да. Видать, столь хороша сия диковинка, что Горан тут же о Веславе вспомнил! Стоит пятерых… Каков же ратник этот, что даже друга искушенного он ввел в удивление и так заинтересовал, что тот за ним, как за дичью свежей, охоту снарядил, да не знал еще, возьмет ли? Занятно посмотреть. Да и недолго осталось, шум слыхать, стало быть, ведут уже.

Вдалеке и впрямь уже неровно гремела по каменьям цепь, отмеряя чьи-то неверные шаркающие шаги. Веслав обернулся на звук и, поперхнувшись воздухом, закашлялся, неожиданно поняв, что тоже не может "закрыть свой открытый рот".

Этул, злобно дергая и осыпая щедро бранью, вел на верёвке за собою какого-то грязного юнца. И было тому юнцу по виду годов так осемнадцать, не более. А может и менее. Кто ж его теперь разберет? Худой, будто скелет, с выступающими ключицами, со слипшимися от крови и пота длинными светлыми волосами, завесившими ему половину лица да опускающимися по спине до самого пояса, пленник сей еле передвигал ноги, опутанные толстой, местами подернувшейся рыжиною цепью. Сжатые в кулаки жилистые руки со сбитыми костяшками и низко опущенная голова, прямо говорили о том, каково ему сейчас.

Веслав повернулся к Горану и вытаращил на него глаза. Говорить он какие-то мгновения просто не мог, будто язык его расширился во рту, заполонив его весь. Даже зубы в нем увязли.

Горан криво усмехнулся и развел руки в стороны, давая этаким понять, что он предупредил. Этул, выслуживаясь сверх меры, вновь резко дернул за веревку, и юношу бросило к Веславу. Он на миг потерял равновесие, споткнувшись о цепь, и с трудом остановился, чтобы не влететь со всей дури в приезжего гостя.

Веслав смерил его взглядом. Вблизи было видно, что тот одет весьма странно – в разодранную в лоскуты, стеганую линялую куртку, какие Веслав видал иногда на китайских людях, по их охоте носить такое платье, и широкие бесформенные штаны, висящие спереди и сзади мешком. Поверх штанов каким-то чудом держался грязный кусок ткани, обернутый навроде фартука в несколько слоев и прикрывавший ноги в штанах примерно до колен. Один широкий, будто птичье крыло, рукав куртки держался на честном слове, второго вовсе не было, из оборванного ворота одинаково торчали нити и худая длинная шея обладателя куртки, а на самих штанах зияли дыры с неровными краями, открывая всему миру грязные колени и сбитые до крови голые ступни.

Этул с видимым наслаждением шарахнул парня ладонью по спине, заставляя согнуться в поклоне:

– А ну прояви уважение! Это твой новый хозяин, щенок!

Тот качнулся от удара, его повело вперед, но вновь оступившись, он едва склонил голову и тут же разом выпрямился. Этул, возмущенно фыркнув, тотчас схватил его за шею, желая пригнуть ее ниже.

Веслав нахмурился на такое и, не церемонясь особо, оттолкнул ретивого надсмотрщика с дороги. Его здоровая фигура некстати застила сейчас весь обзор. Генуэзец кивнул, отпустил руки и сделал шаг в сторону, склонив почтительно голову.

Парень остался стоять один посреди дорожки. Птицы оглушительно шумели в ветвях, и их голоса более всего напоминали отчаянный крик сейчас, а не пение. Веслав поморщился. В душе что-то заскреблось, когда он шагнул ближе к юноше и протянул руку, чтобы взять его за подбородок и хотя бы разглядеть, что сокрыто под слоем грязи, засохшей крови и длинных неопрятных прядей, закрывающих его лицо. Тот вздрогнул, отшатнулся и быстро перехватил связанными руками запястье Веслава, опуская его руку вниз и, очевидно, плохо соображая, что делает и кто перед ним.

Веслав, возмущенно фыркнул, споро вскинул руку и резко ударил парня по пальцам, чтоб не смел так более делать. И тот сам от неожиданности поднял голову, распахивая глаза.

«Хороший!» – Подумал Веслав, разглядывая открывшиеся ему черты совсем еще молодого лица. Большие, стального оттенка глаза под темными бровями, прямой ровный нос, резко очерченные губы. Внешность скорее варяга, чем русича, хотя и в Новгороде, и в других каких землях русских можно встретить немало таких вот беловолосых и светлоглазых, похожих на жителей Северных земель. Веслав отметил также высокий рост и крепкие широкие кости. Которые были обтянуты светлой кожей так, словно мяса на них, отродясь, не бывало.

Он недовольно фыркнул, обходя парня вокруг и разглядывая со вниманием:

– Это, что же я сейчас вижу пред собою? Может мне кто-нибудь объяснить? И впрямь чудо чудное, Горан! Ты прав, как никогда. Верно тобою сказано, я этакого еще и не видал вовсе. Он что, хворобой какой страдает? Или кручина его иссохнуть заставила? Почему он тощ так, будто загнется вот-вот? – Зло спросил Веслав, уже понимая, откуда такая худоба. Парень голодал. И, судя по виду, не один день. Сквозь распахнутую куртку виднелся его впалый, в полосах грязи живот. И проступали ребра.

– Он отвергает пищу с часа его приобретения, господин. Накормить его нельзя. И в руки почти не дается. Да еще зол весьма. – Охотно пояснил Этул, сгибаясь в поклоне почти в пояс и хмуря брови. Прямо глядеть в глаза, он похоже, избегал. И потому Веслав не поверил ни единому слову.

– Едва купив, я приказал кормить его похлебкой, хлебом и даже давать немного мяса, я знаю твои требования, друг мой. Надсмотрщики жалуются, что он ничего не ест. Только пьет воду. – Горан, похоже, сам уже не был уверен в том, что говорил.

Желваки заходили на скулах Веслава. Он уставился на Этула, шагнул к нему и схватил за шиворот, притягивая его лицо к себе. Тот замер. Он уже видал друга хозяина в гневе, когда у них неожиданно умер немолодой раб, которого тот зачем-то собирался купить пару лет назад. Больше под горячую руку сурового гостя надсмотрщик попадать не хотел, на своей шкуре прочувствовав, что это такое.

Сейчас явно происходило то же самое. Тот медленно наливался гневом, шипя ему прямо в лицо побелевшими от злости губами:

– Ты смеешь мне признаваться, мерзавец, что он сидит в яме впроголодь весь месяц с половиною, что я добирался сюда?!!! – Капли его слюны попали Этулу на лицо, и тот не смел даже стереть их, стоя неподвижно перед злобным гостем. Юноша рядом с ним взглянул коротко и опустил голову. Светлые волоса его вновь закрыли ему лицо, сокрыв его выражение ото всех.

– Иногда удается покормить его насильно, господин. Мы даем ему хлеб и овощное варево. Но еда в нем не держится. И подозреваю, что он нарочно исторгает ее. Хочет уморить себя голодом. – Этул, повернув лицо, глянул зло на парня. Тот дернул головой, чуть приподняв ее, будто был не согласен. Но отвечать не стал. Лишь сжал и разжал кулаки.

– Перед твоим приездом, господин Веслав, мы дали ему кашу и немного мяса. Но он отказался наотрез.

– А ты и не уговаривал, видать, тать мерзкий?! – Веслав брезгливо оттолкнул Этула от себя и повернулся к Горану:

– И, как мне прикажешь теперь везти его с собою, ежели решусь купить этакую оказию? Он же сдохнет по пути! В нем едва душа держится!

Молчание было ему ответом. Этул лишь пожал плечами. Но тут уж рассвирепел Горан, обращаясь к нему:

– То есть ты хочешь сказать, Этул, что вы, вопреки моему приказу, недосмотрели за рабом, на которого я, ваш хозяин, потратил уйму своих денег?! – Рявкнул он. – Вы все хорошо знаете, что господин Веслав прибывает издалека, потому рабы, каких он покупает, должны иметь силы, чтобы добраться с ним! И не околеть по дороге! Господин Веслав щедро платит, много больше, чем другие. Он наш постоянный покупатель. Мы обязаны подчиняться всем его требованиям! Это так, Этул?! Или я ошибаюсь?! – Голос Горана резал, будто нож. Глаза его сверкали таким гневом, что Этул сделал шаг назад. Хозяин мог и убить сгоряча.

– Прости, господин, мы сейчас все сделаем! – На Этула было страшно смотреть. Он чуял, как петля затягивается на его горле. – Прикажи, что нам делать, и мы все поправим!

– Что вы поправите, дурни записные, когда щенка этого от ветра качает?? Вы где его взяли-то такого щуплого?! – Шагнул к нему Веслав, отстраняя со своего пути Горана. Этул еще более подался назад. Горан тоже таращил на него глаза в лютой ненависти. И на парня все перестали обращать внимание вовсе, будто в стремлении отыскать правду, позабыли о том, кого эта правда касалась напрямую.

– Прошу тебя, господин Веслав, скажи мне, что делать? Не гневайся только! Мы хорошо за ним глядели, клянусь. Кто ж виноват, что он столь злобного нрава, что благодарности не знает вовсе?

Веслав увидел, что парень вновь вскинул голову, взглянув коротко на Этула, при этом лицо его сделалось суровым, а глаза сверкнули презрительно. После он вновь закрылся своими длинными чудными волосами удивительного светлого окраса. Стоял он, не шевелясь. И не делая лишних движений. Замер так, будто был неживым. Даже дыхания не было слышно. Веслав перевел с него взгляд на Этула вновь и приказал:

– Сварите сей же час густой навар! На мясе! И ничего более, покуда! И скормите ему! Будет кобениться, связать и влить силою, понятно?

Юноша молча слушал его резкие окрики, следя за ним острыми глазами своими из-под волос.

Он прекрасно понимал, что здесь сейчас решается его дальнейшая судьба. Ибо перед ним стоял, размахивая опасно руками и источая волны страшного гнева его новый хозяин. Он тяжело вздохнул, кусая губы. Хозяин…

До этого у него был лишь один настоящий хозяин – купивший его много лет назад китаец по имени Линь. Он был уже немолод, немногочисленные родственники его, похожие друг на друга, будто вылупились из одного яйца, обитали далеко, оставив его заниматься своим делом.

А дело у того было одно, но важное – он держал в Каффе школу для мальчишек. В ней учили грамоте, каллиграфии, счету, музыке, астрономии и особому китайскому бою, в каком меч или копье и не нужны были вовсе.

Умение сражаться без оружия, лишь голыми руками, да использовать в бою все, что под эту руку подвернется, ставилось во главу угла и занимало львиную долю всех уроков. Брали на обучение в основном детей из китайской общины после сложной системы испытаний.

Школе однажды понадобился прислужник для несложных поручений, маленький и шустрый, и Линь купил мальчишку у торговца недорогими рабами за мелкую монету, как неходовой товар. Тот простыл, а поскольку никто и не подумал его лечить, почти умирал уже от страшного кашля, сотрясающего маленькое тело. Его бросили на задний двор, будто сор, дожидаясь смерти, чтоб скормить свиньям. Старик обнаружил его случайно, проходя мимо и решив, что во дворе беспрерывно лает собака. Он заглянул через забор, увидал умирающего ребенка лет пяти-шести и неожиданно пожалел. Бросил хозяевам монетку, хоть того готовы были отдать и задаром, чтоб сбыть с рук поскорее, легко перекинул невесомое тельце через плечо и унес с собой. И довольно споро вылечил какими-то травами и своими, одному ему известными китайскими молитвами. А, едва мальчишка поднялся на ноги, поручил ему самую простую работу. Парень оказался смышленым и расторопным. Был смел и умел постоять за себя, за что Линь скоро перевёл его в ученики школы и ни разу не пожалел об этом, настолько талантливым тот оказался.

*

За двенадцать лет учёбы чудной светловолосый парень стал одним из лучших учеников школы. Он легко овладел нехитрыми науками, но особые умения проявил, освоив сложный китайский бой, умея двигаться так быстро, что за ним никто не поспевал. Китаец привязался к доброму, скромному, но очень смелому парню, забыв напрочь о том, что тот невольник. Он видел в нем преемника, которому собирался со временем передать управление школой. Все шло хорошо, покуда Линь, провожая какого-то некстати прибывшего гостя, не попал под неожиданно сильный и холодный дождь ранней весною. До этого он никогда ничем не болел. Искренне веря, что скоро все пройдёт само, он сгорел от лихоманки за неделю. Даже травы не помогли. Умирая, Линь страшно страдал, что оставляет своего любимого ученика без поддержки, упомянув перед смертью, что дал ему свободу и оставил школу во владение.

Но бумаг, доказывающих это, не нашлось. Объявившиеся после долгого отсутствия родственники Линя с радостью забрали школу себе и очень быстро продали, выручив неплохие деньги. Таинственно исчезла и вольная парня, а, впрочем, о ней никто не захотел даже слушать. Всё рушилось на глазах, и мальчишка решился бежать. Уйти далеко ему не удалось, его поймали, избили до полусмерти и выставили на торги.

По велению богов его и купил Горан.

*

Веслав вновь схватил юношу за подбородок и дернул его голову вверх, заглядывая в глаза:

– Твое имя?

Тот закашлялся от резкого движения, сверкнул глазами и прошептал хрипло:

– Юн. Меня зовут Юн, господин.

Говорил он не совсем чисто, в речь вплеталась причудливой лентой мелодика другого языка, китаец хорошо обучил его своему напевному наречию, и за долгие годы родной язык понемногу вымылся из памяти, потому слова давались сейчас парню с трудом. Да и произносить что-то искусанными до крови губами было, видать, весьма нелегко. Но голос его оказался красивым, глубоким, по-настоящему мужским.

– Это не имя! – Рявкнул Веслав. Парень понравился ему, его было искренне жаль, но он запретил себе показывать это на людях. Сейчас проявлять человечность не стоило. Он и не проявил.

– Это прозвище, что тебе дали в полоне. Каково твоё настоящее имя? Откуда ты? Кто ты по крови? Ты же русич?

– Да, я русич, господин, но из каких мест, не помню вовсе. Мне было мало лет, когда на нас напали кочевники. – Отвечая, парень смотрел перед собою, опасаясь встречаться с новым хозяином глазами и вполне резонно ожидая, что ответ его чем-нибудь не понравится.

– Назови мне свое настоящее имя! Живо! Его-то ты хоть помнишь? И не смей сейчас лгать! – Веслав встряхнул его, не давая уноситься мыслями далеко.

Лицо юноши сделалось острым от отчаяния, он покачал головой и произнес хрипло:

– Мне нет резону лгать тебе, господин. Мое имя почти забылось мною. И я сокрылся за прозвищем. Помню лишь, что матушка звала меня… Лад. Ладомир. Это было давно.

– На меня смотри! – Резко приказал Веслав. – И не смей нос задирать, когда отвечаешь!

Густые, черные, будто припорошенные углем ресницы дрогнули, и юноша распахнул шире глаза, поворотив взор свой на нового хозяина. Этот человек пугал его. В нем чувствовалась огромная, ничем не сдерживаемая сила. Он не походил на купца-работорговца, а более был схож своим видом с ратником, какой к этой силе своей до того привычный, что и вовсе ее не замечает. На парня сейчас смотрели суровые, будто воды Понтийского моря, глаза опытного витязя.

Руки, сильно стянутые верёвкой, болели, болело тело, с которого еще не сошли следы побоев, но более всего сейчас ныла душа, предчувствуя недоброе. Перед Юном, освещенный ярким солнцем Каффы, будто древний грозный бог Перун, стоял новый хозяин. И ждать от него можно было, чего угодно, равно, как и от этого бога…

*

Веслав вгляделся внимательно в окаменевшее от нутряной боли лицо юноши и понял, что купит его в любом случае, даже, если Горан лукавит, и мальчишка не умеет ничего из того, что тут было обещано. В любом случае, какой-то толк из него выйдет, умом он, похоже, не обделен. Да и спасать нужно парня.

Красивое лицо и ладная фигура обязательно привлекут тех прытких купцов-топтунов, что кружат на рынке денно и нощно, выбирая для себя, своих хозяев и прочих охотников молодых рабов, что прекрасны бывают телом и ликом. И каких можно с великой выгодою перепродать. Веслав не любил таких покупателей, чьи глаза загорались тотчас хищным азартом при виде особо привлекательных юношей или девушек. За иных красивых юнцов платили иногда целые состояния и бились в денежной схватке до последнего, обещая им райскую жизнь после покупки, но все одно, чаще всего их дальнейшая судьба была незавидна. А следы терялись в неизвестности.

– Что ж, друг мой, – Веслав поглядел на Горана, будто что-то прикидывая. – Твоими стараниями я доволен. А вот прислужники едва не подвели тебя. Дело свое знают худо или глупы безмерно. И по дурости своей али еще по какому злому умыслу раба твово едва не загубили. И как теперь проверить его умения, ежели, он на ногах едва стоит, и кабы не цепь, его бы ветром за забор унесло? За что мне тут платить прикажешь? Кости сейчас не ценятся вовсе.

Горан зло взглянул на Этула. Тот молчал, опустив голову и неумело изображая раскаяние. Сам же Горан, похоже, искренне огорчился ходом дела. И Веслав поспешил успокоить его:

– Но не напрасно же я столь долго добирался сюда. Так и быть. Я покупаю мальчишку. Хотя стану еще торговать его. Он сейчас, поверь и не стоит тех монет, какие ты мне сперва обозначил.

– Я согласен, Веслав. Это моя вина, что не углядел, понадеявшись на своих негодяев. Готов скинуть, сколь скажешь. Называй свою цену! – И Горан вновь испепелил глазами Этула. Тот склонил голову еще ниже и замер на почтительном расстоянии. Нет. Хозяин их убьет. Как они были так неосторожны?

– Подумаю, покуда. Не торопи меня. Но купить – куплю. Я таков. Как сказал, так и будет. И никто мне поперек сейчас не вставай. Готовь свиток на парня!

Юна шатнуло, но он удержался на ногах, глаза его сверкнули из-под волос стылым ужасом и вмиг прикрылись черным заслоном из ресниц.

Горан улыбнулся широко, кивнув приятелю, и сухо приказал робко шагнувшему к нему Этулу:

– Можешь уводить. Накормишь, и обратно в яму скинь. До отъезда. Да укрыться ему чем-нибудь дай, вроде жара стоит знатная, а он, словно бы от холода трясется.

– Это не от холода, господин Горан. Злоба лютая в сем юнце кипит знатно, от того он и дрожит. Кабы не путы, поди сбежал бы давно. Верно ты решил, в яме ему теперь самое место. – Кивнул головой Этул, дергая юношу за веревку, привязанную к рукам.

– Нет! – Веслав покачал головой, понимая, что, если сбросить парня сейчас в яму, до дома он его не довезет, хоть корми, хоть не корми. Тот был уже на исходе сил и держался лишь на одной гордости и нежелании показывать усталость и страх, что читались в его глазах так же легко, как и радость в глазах Горана.

– В покои мои веди его! – Веслав едва глядел на Этула, а тот, напротив, не сводил с него тревожного взгляда. – Рук не вязать! Веревицу эту поганую скинь с него живо. В передней подле двери тюфяк ему брось. Пусть прикорнет там. Прости, Горан, но я не решусь спускать глаз с этого шустрого малого до нашего отбытия. Хоть он на ногах и не стоит вовсе, но я ему все одно не доверяю, физиономия больно непростая у него.

– Как прикажешь. – Горан пожал плечами и кивнул Этулу. Тот поклонился с выражением досады на лице и толкнул парня по направлению к дому.

Дом Горана был устроен в духе былом византийских вилл – о трех ярусах, с высокими окнами в виде арок, с внутренним широким портиком, росписью на стенах, увитых диким виноградом, галереей по всему первому этажу и той же недавней купальнею посередине. Причудливые мозаики покрывали полы. Комнаты обитателей и гостей дома располагались по всему долу, и все выходили дверями во внутренний сад. Веслав по праву друга и уважаемого гостя всегда занимал правую половину дома, самую прохладную летом. Подстриженные умелой рукой садовников деревья и кусты скрывали ход в большие светлые комнаты с крепкой мебелью и мягкими кушетками для отдыха. Почти все пространство одной из гостевых спален занимала огромная резная кровать под балдахином. Веслав ее терпеть не мог, стараясь по возможности на ней не спать. Он, как человек, привыкший к многочисленным битвам и военным походам, недолгому сну (часто на голой земле), не мог вообразить себя развалившемся на ложе, на котором пристало спать скорее цесарю, нежели простому воину. Но и Горана обижать не хотел. Потому, разворошив для вида покрывало и смяв баснословно дорогие, набитые пухом, подушки, часто устраивался на ночь на одной из кушеток, которые считал не менее удобными.

Когда слуги отошли на приличное расстояние, Горан сказал негромко:

– Ну, а теперь, друг мой, когда все наши дела закончены, спешу пригласить тебя разделить со мной трапезу и отметить нашу удачную сделку. Ты поступил верно, приобретя парня. Мое чутье подсказывает мне, что ты и твой князь, не пожалеете о приобретении. А оно, чутье это, ты знаешь, редко меня обманывает.

Глаза Горана искрились от радости, и в своем домашнем одеянии он сам был скорее похож на цесаря, выигравшего сражение, нежели на успешного работорговца, провернувшего удачную сделку.

– Знаю, Горан. Ты редко ошибаешься, и все твои рабы уже сослужили нам добрую службу. – Кивнул Веслав и добавил:

– А вот теперь я с радостью поел бы чего-нибудь. Мимо твоей кухни нельзя пройти равнодушно. В твоем доме искусные повара творят столь великие чудеса, что пища кажется божественным нектаром, вкусив который, забываешь обо всем на свете. Подтверждением тому сделались те дивные ароматы, что доносятся теперь до меня, минуя стены

– Ты все-таки познал эту науку. – Засмеялся Горан, хлопая его по плечу. – А утверждал, что не сумеешь.

– Какую?

– Плетение словес, друг мой. За столь много лет твои губы научились это выговаривать.

– Здесь у вас я навроде лица княжеского. Не хотелось бы ударить в грязь этим самым лицом.

– Подобного с тобой не случится, поверь мне. Никогда. Ну что ж, пойдем вкушать пищу богов. Это, заметь, по твоим словам.

И они медленно двинулись в глубину сада, сопровождаемые несколькими почти незаметными рабами, готовыми в любую минуту исполнить все, что им прикажут. Тихие и услужливые, те, казалось, не отбрасывали даже тени, чтобы ничем не обеспокоить своих хозяев. Птицы неистово щебетали в ветвях, прославляя великую силу жизни, какой не было и не будет никогда у большей половины жертв огромного рынка, что шумел по ту сторону уютных и мирных стен прекрасного дома. И никто из обитателей этого жилища не догадывался, что столь незначительное событие, как покупка раба, станет важным вкладом в победу одного молодого и пока еще не всем известного князя.

*

Хозяйский пир затянулся. Со стороны двора доносился смех, веселые голоса, слуги поминутно сновали туда-сюда, принося то вино, то новые закуски. Вкусные запахи заставляли нутро скручиваться в узел. К горлу подступала тошнота, но Юн привычно старался не думать о еде. К середине дня явился Этул, притащил кружку, от которой за версту несло мясом, и валил пар. Схватил его за загривок, вздернул на ноги, сунул кружку ко рту и заставил пить. Густая горячая похлебка, едва из печи, безжалостно обожгла губы и неумолимой огненной волной потекла в горло. Юн дернулся, обжегшись, и получил хлесткий удар по лицу. Кружка опустела. Этул толкнул его на пол и с силой добавил сапогом в живот. Парень свернулся в клубок, привычно ожидая продолжения. Но Этул, не задержавшись, ушёл. Юн лежал неподвижно, чувствуя, как внутри все горит огнём. Тошнота отступила было под натиском боли в обожженном горле. И скоро вернулась вновь. Его тело не хотело принимать в себя пищу, сопротивляясь насилию.

Этул был верен себе, обращаясь с ним, как с собакой. Невзлюбив парня за гордый нрав, он не мог простить, что тот его не боялся вовсе и молчал в ответ на все издевательства. Единственный из всех рабов, Юн как-то, не испугавшись, плюнул надсмотрщику в лицо и сумел дать сдачи в самом начале плена в ответ на попытку его ударить. А однажды даже кинулся бежать. После этого ему связали веревицами руки, а ноги обули в довольно тяжелые цепи. Они содрали кожу до крови, но Юн делал вид, что ему все равно. И даже не больно. Этул бесился.

Он не получал должного удовольствия от мучений жертвы и никак не мог сломать пленника. Тот оставался ко всему равнодушен.

Помня наставления хозяина о сохранении жизни ценного раба, Этул через день за шкирку вытаскивал того из ямы, обливал холодной водой заместо мытья в бане, совал под нос плошку с гниющей едой и глиняный кувшин с водой, отдающей тиной, дожидался молчаливого отказа, охаживал пару раз кнутом за строптивость и спихивал обратно, стараясь, чтобы юноша ударился побольнее при падении. Но тот приземлялся на дно своей подземной тюрьмы, будто кошка, успевая при этом одарить Этула таким взглядом, что тому временами становилось не по себе.

Но с каждым днем Юн все яснее понимал, что силы без жалости покидают его. Есть теперь хотелось все меньше, а израненное тело все реже откликалось на то, что с ним делали. К работорговцу, что приобрел его, все время обращались желающие перекупить парня, многие предлагали огромные деньги, но тот все время отказывал. Он явно кого-то нетерпеливо дожидался. Этул, скрипя зубами, объяснил, кого. Оказалось, что прибыть должен лучший друг хозяина, очень важная персона, что часто наведывается к нему откуда-то из Северных земель, и хозяин самолично подбирает для него особых рабов, давно изучив его предпочтения. Гость – человек суровый, жестокий безмерно, на всех глядит свысока, будто на пыль под ногами. Представляется купцом, но видом своим, вернее всего, походит на человека ратного, какой с оружием знаком не понаслышке. Но, сказать по правде, оружие ему и не требуется вовсе, у него в одних кулаках такая сила сокрыта, что всего лучше близко не подходить и сопротивлением своим не раздражать его. И кулаки эти он в ход пускать весьма горазд, ибо гневлив страшно и по этакой гневливости своей весьма несдержан. Одет хоть и без затей, но богато. Сразу видать, птица столь высокого полета, что там, где он парит без труда, окромя его, ну, может, еще нескольких таких же, никого и нет более.

Лошадь свою холит и лелеет, овсом кормит отборным и свежим, попробуй что другое предложи – убьет сразу. Для нее в хозяйском доме особый загон приготовлен. И надежные люди за нею ходят, проверенные. В седле человек этот сидит так, будто в нем и родился. Говорит скупо, отрывистыми фразами, а не витиевато, как принято в Каффе, а то и вовсе не говорит, лишь глазами зыркнет молча, и все тотчас исполнять бросаются.

Хозяин к нему расположен так, что не дай боже, чем не угодить. В своем краю приятель его, видать, привык к беспрекословному подчинению, своеволия никак не терпит. Суровый. Жалости ни к кому не знает. Не дай боже с таким схлестнуться по глупости. При этих словах Этул всегда ежился, видимо на себе гнев гостя и впрямь испытать уже успел. Вот для такого человека Юн и был предназначен хозяином.

– Не знаю, парень, зачем ему понадобился такой дурень, как ты, но поверь мне на слово, мессер Горан купил тебя для него. – Этул уважительно называл хозяина на италийский манер, желая подмазаться, тот ничего не имел против, но все одно относился к надсмотрщику пренебрежительно, впрочем, как и ко всем в доме.

– Верно ли он поступил, не знаю, но не повезло тебе, это уж точно. Избави Бог, прислуживать подобному человеку. Он же одним ударом кулака лошадь с ног валит, а уж тебя-то, червяка тощего, щелчком перешибет. А потому запоминай науку и не благодари – когда он глядеть на тебя станет, не дай бог тебе рот открыть и поперёк чего сказать! Все вместе тогда погорим! Ведь на тот свет отправит! И не гляди на меня так, звереныш мерзкий! Для тебя же лучше будет, если покоришься, а то сжуют тебя и кости в канаву выплюнут, не поморщатся.

Такие разговоры день ото дня становились все чаще, зловещие истории о новом хозяине множились, и Юн, вопреки воле, с ужасом ждал его приезда. Бежать он более не умел, связали его знатно, он ослаб от голода и уже не надеялся на счастливый исход своей жизни. Поэтому, когда его в неурочный час грубо выволокли из ямы и потащили в дом, понял, что страшное время, наконец, наступило.