Читать книгу: «Когда мысли лезут в голову. Избавься от навязчивых состояний», страница 2

Жизнь шла своим чередом, а ОКР тем временем никуда не исчезло. Проявления навязчивостей менялись, но оставлять меня в покое они не желали. На первых курсах меня продолжали мучить бесконечные нагромождения «плохих» и «хороших» цифр, а дальше я подхватил «синдром третьего курса». Его суть заключалась в том, что именно на третьем курсе студенты начинают активно изучать, как проявляются различные заболевания, и симптомы, описанные в учебнике, внезапно обнаруживаются у самого себя. За один семестр вполне можно было «переболеть» язвенной болезнью, бронхитом и системной красной волчанкой. Конечно, подобные идеи возникают далеко не у всех изучающих медицину, а если и случится подцепить воображаемую болезнь, то продлится это недолго. Вот только склонность к навязчивостям может сыграть плохую шутку.

Во время цикла по онкологии мы изучали саркомы – один из вариантов злокачественных опухолей. Эта патология встречается у детей и в юношеском возрасте, может возникнуть после травмы и имеет весьма печальный прогноз. В то же время я хорошенько приложился в спортзале голенью об угол скамьи для жима лежа. Синяк прошел примерно через неделю. Казалось, можно забыть об этом инциденте, но тут меня посетила мысль: вдруг удар спровоцировал развитие саркомы? Рука сама потянулась к месту удара и ощупала большеберцовую кость (курс анатомии не прошел зря, название я помнил прекрасно). Под моими пальцами была подозрительная шишка. Я тут же проверил другую ногу – там кость совершенно гладкая. Паника и ожидание скорой смерти захлестнули настолько, что стало трудно дышать. Следующие несколько часов я непрерывно мял шишку на кости, пытаясь понять, насколько неровные у нее края и нет ли признаков того, что опухоль проросла в окружающие ткани. В промежутках между исследованием ноги я хватался за учебник онкологии, надеясь найти что-то обнадеживающее, но после каждого прочтения находил у себя новые признаки болезни, и моя уверенность в приближающейся смерти крепла.

Ночью я ворочался, не в силах заснуть. За окном светлело, когда я наконец погружался в дремоту; мне снились больничные коридоры и ослепляющая белизна операционных. Открыв глаза, я сразу ощутил боль в ноге. «Это саркома, ты умираешь». Объяснение краткое и окончательное, обжалованию не подлежит.

Следующие две недели я провел в бесконечных ощупываниях ноги, которая болела все сильнее. Страх стал моим постоянным спутником. Исследование «опухоли» на ноге продолжалось. Дома я задирал штаны и проверял, увеличилась ли шишка на кости. Сначала я мял зону, где находилась неровность, многократно прощупывая каждый миллиметр и мысленно сравнивая ощущения со вчерашними. Затем переходил на то же место другой ноги, чтобы оценить, есть ли разница. Я, конечно, находил отличия: человеческий организм не абсолютно симметричен, и для меня это было признаком саркомы.

Это сейчас мне понятно, что я изучал обычные шероховатости, которые есть у любого человека, но в тот момент был уверен, что под моими пальцами – опухоль, которая с каждым днем растет и болит все сильнее. На каждый сеанс самообследования уходило полчаса, а то и больше. Всякий раз я пытался прекратить бесконечное прощупывание, но снова срывался, беспокойство одерживало верх, и процедура повторялась. Я будто терял контроль над своим разумом; что-то внутри раз за разом принуждало меня выполнять одни и те же действия, а осознание их бессмысленности не останавливало. Я не мог сосредоточиться на учебе, забывал про ужин, отказывался от любых предложений развлечься, бросил спортзал. Просыпаясь утром, сразу тянулся оценить изменения голени; опаздывал в институт, но не мог остановиться. Даже на занятиях я незаметно продолжал ощупывать больное место. Много раз прочитав раздел в стандартном учебнике по онкологии, я пошел в библиотеку (благо она располагалась на первом этаже общежития) и обложился профессиональными журналами и руководствами для врачей. Здесь я тоже находил подтверждения своей болезни.

Наконец, я решился на самое разумное, что можно сделать в подобной ситуации, – обратился к врачу. К тому времени наша группа изучала курс травматологии и ортопедии. Хотя этот раздел медицины не относится к онкологии, патология костей – его зона интересов. Преподавал у нас профессор, доктор наук и весьма авторитетный специалист в своей области. Робея и заикаясь, я подошел к нему после занятий и попросил меня проконсультировать. Он изучил рентгеновский снимок, осмотрел мою голень и вынес вердикт: «Молодой человек, вы здоровы». Сложно передать, какое облегчение я испытал в тот момент. Ведь несколько недель ОКР убеждало меня, что жить осталось немного, и эта мысль направляла все мои дальнейшие действия. А тут – одна короткая фраза, и тучи, скрывавшие от меня солнце все это время, рассеялись, как по мановению руки.

От кафедры до общежития я летел на крыльях вновь обретенного здоровья. Холод конца октября, облетевшие с деревьев листья, серые здания – в моем восприятии все выглядело ярким и праздничным, словно новогодняя елка. Я готов был запеть прямо на улице или расцеловать случайного прохожего. Жизнь снова обрела смысл, а печальные перспективы сменились приливом оптимизма и чистой, ничем не омраченной радостью. Незаметно для себя я прошел пешком две автобусные остановки. Проигнорировав лифт, поднялся на седьмой этаж и, не раздеваясь, лег на кровать. Я рассматривал потолок и думал, куда бы сходить, с кем поделиться счастьем, как провести этот замечательный день.

И тут моя голень заболела. Я быстро ощупал ногу и понял, что шишка никуда не делась. Вдруг профессор был недостаточно внимателен? Может, он торопился и не увидел важные изменения на снимке? Что с моей ногой? Она же болит… Болит! Боли-и-ит!!!

В тот вечер я никуда не пошел, снова проводил время за бесконечным изучением проклятой «шишки» на кости. Следующие дни были точной копией прежних недель. Все те же мысли о саркоме, заполняющие разум, боли в голени и постоянное исследование тела. Вскоре я решил обратиться к другому врачу, чтобы развеять мои сомнения. На этот раз выбрал кафедру рентгенологии и пришел туда со снимком. Спасибо преподавателям, которые не отказывали студенту и будущему коллеге в просьбе. Помню, профессор подробно объяснил мне, какие признаки опухолей можно увидеть на снимке, и сказал, что «шишка» – лишь точка прикрепления мышцы, которая должна быть неровной. В ответ на мое предположение о «начальной стадии и слабой выраженности болезни» он велел не заниматься ерундой, чаще гулять на улице и дружить со спортом.

Уже два уважаемых специалиста посчитали меня совершенно здоровым. Это были врачи, облеченные научными званиями, солидными должностями и авторитетом в профессиональной среде. Поверил ли я второму консультанту? Несомненно. Моя уверенность в собственном здоровье сохранялась часа три или четыре. За это время я успел дойти до дома, с аппетитом пообедать, собраться на тренировку (спортом надо заниматься – доктор посоветовал) и прийти в спортзал. Увидев ту самую злополучную скамейку, я вновь почувствовал боль в ноге и вера в собственное здоровье мгновенно улетучилась. В зале я провел не более получаса и ушел, не в силах сопротивляться мыслям о тяжелой болезни.

Следующий месяц я ходил от одного доктора к другому. Среди них – врач студенческой поликлиники, преподаватель кафедры онкологии, хирург из отделения, где по ночам подрабатывал медбратом мой однокурсник, и еще несколько специалистов, к которым удалось попасть на прием. Каждый раз мне говорили, что я здоров, и на несколько часов или дней мне становилось легче, но потом возвращалась мысль о саркоме, а с ней – боль и ожидание скорой смерти. Круг замыкался.

Однажды я пришел к девушке, с которой встречался в то время, и начал осторожно выведывать, как она относится к идее завести ребенка. Мысль о том, что я скоро уйду, не оставив следа на этой земле, была невыносимой. Девушка к моему предложению отнеслась скептически, и сейчас я этому рад: наши отношения не были безоблачными, а идею срочно стать отцом диктовали мои навязчивости.

Мысль о саркоме преследовала меня не меньше полугода. Потом она угасла, а на смену ей приходили новые «болезни». Не могу сказать наверняка, скольких преподавателей я просил о консультации, как много часов провел в поисках симптомов заболеваний и штудировании медицинской литературы, но цифры были впечатляющими. Если ослабевал страх заболеваний, то ярче становился ужас перед «шестерками». ОКР меняло облик, однако его суть оставалась неизменной.

Интерес к психологии появился у меня на первых курсах института. Способствовало ли тому ОКР? Не уверен, ведь я не воспринимал его проявления как психическую аномалию. Среди моих родственников никто не имел отношения к психиатрии. Мама работала врачом и специализировалась на проблемах слуха, но если не учитывать анатомическую близость уха и головного мозга, то других накатанных дорог к изучению человеческой психики у меня не было.

Не помню, каким образом – вероятно, случайно – в нашем доме появилась книга «Знаменитые случаи из практики психоанализа». В ней простым языком излагались основные положения психоаналитического подхода, дальше следовало описание красивых (и, конечно, успешных) случаев использования психоанализа в устранении психических нарушений.

Сейчас, признавая заслуги дедушки Фрейда, я весьма скептически отношусь к его учению, а упомянутая книга представляется скорее красивой сказкой, чем описанием реальной работы психотерапевта. Но в тот момент я почувствовал вдохновение. Описание работы психоаналитиков напоминало волшебство: сидишь в кресле и силой собственных знаний, используя только речь в качестве инструмента, исправляешь ошибки психики.

Изменить жизнь человека, разобравшись в хитросплетениях его помыслов, тайных желаний и вытесненных страстей. Прикоснуться к глубинам его подсознания и потушить болезненный жар правильно подобранными словами. Это ли не чудо? К тому же работа психоаналитика, неторопливая и основательная, казалась мне весьма привлекательной. Я интересовался медициной, но четко понимал: все, связанное со скальпелем, кровью, иглами и шовным материалом, – не для меня. Идея использовать только силу разума и слов, напротив, вселила уверенность, что вот оно – мое призвание.

Книга попала мне в руки на каникулах, и я прочел ее от корки до корки меньше, чем за неделю. Затем многократно возвращался к основным понятиям психоанализа и пытался применить их по отношению к себе, своим родственникам и друзьям. Получалось так себе, но я не сдавался и заново погружался в текст, стараясь постичь гениальные идеи отцов психоанализа и найти в своих действиях детские сексуальные травмы (как завещал великий Зигмунд). Обычно они не обнаруживались и я ругал себя за слабость интеллекта, мечтая об изумительных находках в чужой или собственной психике.

Я купил и прочел еще несколько книг о психоанализе и психологии. Конечно, понял в них далеко не все, но тяга к загадкам психики только укрепилась. Вскоре я записался в студенческий кружок на кафедре психиатрии. На втором занятии нам показали пациентку отделения. Девушка-подросток бесконечно расставляла обувь в прихожей, пытаясь создать некий идеальный порядок и не находя его. Она расставляла стулья, раскладывала одежду, передвигала чашки в серванте. Сейчас я понимаю, что это были проявления ОКР, хотя преподаватель говорил о шизофрении. Я попытался приложить к истории девушки свои поверхностные познания в психоанализе и потерпел сокрушительное поражение. Где здесь эдипов комплекс? Где эрос и танатос? Ключевые понятия фрейдизма не вязались с реальной картиной нарушений. Конечно, при желании можно было бы найти в аномальном соблюдении порядка «искаженную сексуальность», а раскладывание кухонной посуды превратить в символ соития, но даже для моего богатого воображения это казалось излишне надуманным.

Тогда я решил выдержать паузу в посещении кружка и дождаться цикла по психиатрии – благо до него оставалось несколько месяцев. Подъезжая к психиатрической больнице, где проводились занятия, я почувствовал, как накатывает непрошеная тревога. Да, я уже был в этих стенах на заседании научного кружка, но сейчас меня ждали отделение и пациенты.

Здесь можно было увидеть что угодно, только не описанное в книжках по психоанализу торжество чистого интеллекта. Мир психотерапии, созданный моим воображением, представлял собой кабинет со старомодной мебелью из дуба и неизменной кушеткой, но вовсе не ту скромную конструкцию из стали и дерматина, что можно встретить в любой процедурной, а уникальный дизайнерский продукт с выверенными пропорциями и дорогой отделкой. В реальности я увидел голые стены, потолки с осыпающейся штукатуркой, палаты без дверей и больных в потрепанных пижамах. Напомню, это 1990-е годы, и с деньгами в медицине было очень туго. В наши дни ситуация улучшилась, хотя до стабильности далеко.

Пациенты еще меньше соответствовали описаниям из прочитанных книг. Благообразного вида пенсионер, который не помнит, сколько ему лет, что он ел на завтрак и есть ли у него дети. Молодая девушка, застывшая в постели. Наш преподаватель громко звал ее по имени, тряс за плечо, но в потухшем, невидящем взгляде не было и намека на отклик. Бывший школьный учитель, больше года не покидавший больничные стены. На вопрос о «различиях мухи и самолета» он начинал многословно рассуждать об особенностях их движения с учетом пространственно-временного континуума. Я силился проникнуть в их переживания, прочувствовать суть болезни, чтобы найти ключевые точки, до которых стоит дотронуться, и безумие начнет отступать. Мои усилия были так же эффективны, как попытка вычерпать озеро ножом и вилкой. Все, что я видел в психиатрической клинике, даже отдаленно не напоминало лубочные картинки психоанализа из книжек в моей библиотеке.

Столкновение с реальностью оказалось слишком жестким для меня. Проще говоря, я испугался. Мне становилось не по себе при мысли каждый день проводить среди пациентов, многие из которых выглядят так странно. А чувство собственного бессилия лишь усугубляло положение. Способен ли я облегчить страдания этих людей? Что могу сделать, чтобы их вылечить? Сейчас мне известно, что есть и лекарства, и нужные слова, способные многим помочь, но в те дни мной владели растерянность и чувство, что впереди тупик и способа из него выбраться нет. Добавьте смесь из страха, иронии и насмешек, которая неизбежно окружает психиатрические больницы. Я решил, что психиатрия – не мое, и в изучении психики возникла длительная пауза.

К окончанию института я подошел с затаенной любовью к психиатрии и убеждением, что кожные болезни – зона моих будущих профессиональных интересов. Выпускные экзамены, торжественное вручение дипломов, традиционное выбрасывание старых вещей с балкона общежития, празднование с однокурсниками в кафе на берегу Волги и полуночное купание в ее холодных волнах. Радость от того, что я стал врачом, омрачилась одной серьезной проблемой. Окончив институт, ты должен пройти специализацию по выбранной профессии, а тут вдруг выяснилось, что мои успехи в написании рефератов по дерматологии и приличные оценки в дипломе мало кого интересуют. В Самаре меня готовы были учить кожным болезням только за деньги, а в родном городе обучения по этой специальности не существовало. Денег у моей семьи на платное обучение не было, и других вариантов, кроме возвращения домой, не оставалось. Здесь и стоит вспомнить фразу: «Все, что ни делается, – все к лучшему». Может, она не всегда срабатывает, но к той ситуации вполне применима. Ведь я вернулся к своей первой любви – науке о психике, о чем спустя годы не жалею.

Навязчивости шли рядом со мной, хотя произошло очередное видоизменение. Работа увеличила ответственность, и это повлияло на ОКР. Самыми актуальными стали страхи «не выспаться и плохо работать на следующий день», а также забыть про незапертую дверь и невыключенный прибор. Я приходил каждый день в психиатрическое отделение, курировал пациентов и успешно сдавал зачеты по курсу психиатрии, но собственная психика оставалась для меня неизведанной зоной. Термин «обсессивно-компульсивное расстройство» на тот момент появился в Международной классификации болезней, но не использовался ни на кафедре, где я учился, ни в отделении, где практиковался. Я до сих пор не могу понять, почему не воскликнул «да вот же оно!», читая в учебнике главу про навязчивые идеи или невроз навязчивых состояний (так в те годы обозначалось ОКР).

После ординатуры я пришел работать в отделение психиатрической больницы, где преобладала «большая» психиатрия, то есть тяжелые психические заболевания. Шизофрения, биполярное расстройство, слабоумие – вот болезни, с которыми мне приходилось сталкиваться каждый день. Пациенты с навязчивостями получали помощь в других отделениях, мне довелось лишь несколько раз увидеть проявления ОКР, если не считать парня, которого я наблюдал в зеркале, бреясь поутру. Спустя четыре года я сменил место работы и перешел на кафедру психиатрии. Меня со студенческих лет интересовали наука и преподавание, а когда появился шанс попробовать себя в этом деле, я им воспользовался.

Дальше была диссертация, преподавание, обучение по психотерапии и работа в частной клинике. Приблизительно через год после того, как начал работать психотерапевтом, постоянно сталкиваясь с пограничными расстройствами психики, я осознал (наконец-то!), что сложности, с которыми безуспешно пытаюсь справиться с подросткового возраста, имеют название «обсессивно-компульсивное расстройство».

Сейчас забавно вспоминать, как я пришел к такому выводу. Выглядело это примерно так: пациент рассказывает про навязчивости, и во время беседы мне в голову периодически приходит мысль: «А ведь у меня примерно то же самое». Беру карточку, в графе «диагноз» записываю «обсессивно-компульсивное расстройство» и рекомендую терапию. Потом возникает мысль потрясающе логичная и непротиворечивая: если у меня такие же симптомы, значит и у меня ОКР. Мысль вертится в сознании минуту-другую и благополучно его покидает. Я ничего не предпринимаю в отношении себя, а берусь за следующего пациента. Когда подобных ситуаций накопилось изрядное количество, я был вынужден сказать себе: «О да, приятель, вертись не вертись, а отвертеться не получится – у тебя ОКР».

Однажды наступило окончательное прозрение. Поздним вечером я принимал пациента с ОКР. Он уже несколько месяцев наблюдался у меня и с радостью рассказывал, как, следуя моим рекомендациям, почувствовал значительное улучшение. Я объяснил, что нужно для поддержания достигнутых результатов, и он ушел с видом человека, жизнь которого значительно изменилась в лучшую сторону. Я сделал запись в карточке и пошел к администратору клиники, чтобы сдать ключ от кабинета. Перед стойкой администратора мне пришла в голову мысль (которая уже приходила много-много раз): дверь осталась незапертой, свет не выключен. Я повернулся, чтобы подняться на этаж выше, проверить свет и дверь, и вдруг подумал: «Ты же учишь других людей, как бороться с навязчивостями, и у них неплохо получается, так почему сам ничего не делаешь?!». Я отдал ключ и вышел из клиники. Пока шел до машины, беспокойство и сомнения нарастали. По пути домой тревога зашкаливала, и я едва не развернулся, чтобы проверить проклятую дверь, но продолжал ехать и говорить себе: «Если твои пациенты справляются, то и ты сможешь». И я действительно смог. Получается, что не только я помогал пациентам, но и они, их опыт помогли мне. Вторая половина пути прошла спокойнее, а дома я вскоре забыл о своих сомнениях. С этого началось мое преодоление ОКР.

Повторюсь, мне самому удивительно, как, обладая неплохими познаниями в области нарушений психики, я долго не мог определиться, что со мной происходит. Нет у меня и ответа, почему я так долго не боролся с ОКР. Возможно, если бы кто-то вовремя подсказал, что со мной и как лучше с этим справляться, я победил бы навязчивости намного быстрее. В одном я уверен: с ОКР можно справиться. Если кто-то внутри шепчет «Да ладно, это тебе не мешает, как живешь, так и живи», не верьте. Если подсчитать время, которое я потратил на копание в навязчивых мыслях, бесконечные ритуалы и перепроверки, получатся месяцы, а то и годы. Честное слово, лучше потратить их на что-то более приятное, чем навязчивости. Дальше я расскажу о том, что из себя представляет ОКР и как с ним справиться. Подскажу, как пройти этот путь и освободиться от тяжелой ноши под названием «обсессивно-компульсивное расстройство».