Читать книгу: «Последний Аргумент Истории», страница 5

Глава 4: Год 1895. Дилемма Браунау.

Следующие недели и месяцы превратились для Юргена в лихорадочную, почти одержимую подготовку. Портал пока молчал, не подавая признаков жизни, и это давало ему столь необходимую передышку, время для исследований и планирования. После своего катастрофического, но поучительного первого прыжка, он решил изменить тактику. Вместо того чтобы сразу целиться в Гитлера-политика начала тридцатых, он решил начать с самого начала. С Гитлера-ребенка.

Идея была чудовищной, отвратительной даже для него самого, но в ней была своя жестокая логика. Устранить шестилетнего Адольфа Гитлера в 1895 году в маленьком австрийском городке Браунау-ам-Инн – это было бы, технически, гораздо проще, чем пытаться ликвидировать фюрера, окруженного телохранителями и обожающей толпой. Меньше свидетелей, меньше охраны, меньше шансов на провал. И, возможно, это был бы самый «чистый» способ изменить историю, вырвать зло с корнем, пока оно еще не успело дать ядовитые всходы.

Юрген с головой ушел в изучение ранней биографии Гитлера. Он раздобыл все доступные ему книги, статьи, монографии – от официальных панегириков до критических исследований западных историков. Он часами сидел в библиотеках, вчитываясь в пожелтевшие страницы, делая выписки, составляя хронологические таблицы. Его интересовало все: привычки маленького Ади, его отношения с родителями, его болезни, его друзья (если они были), его распорядок дня. Он хотел знать о нем все, чтобы найти ту самую уязвимую точку, тот самый момент, когда можно было бы… вмешаться.

Картина, которая вырисовывалась, была одновременно банальной и пугающей. Обычный мальчик из провинциальной австрийской семьи. Своенравный, избалованный матерью, часто конфликтующий с деспотичным отцом-таможенником. Не слишком прилежный ученик, больше увлекавшийся играми и рисованием. Ничто, казалось бы, не предвещало будущего монстра. И именно эта обычность, эта заурядность зла в его зародыше, пугала Юргена больше всего. Как из этого ничем не примечательного ребенка мог вырасти человек, ответственный за гибель десятков миллионов? Где произошел тот сбой, тот перелом, который превратил Адольфа Гитлера в фюрера Третьего Рейха?

Юрген изучал планы Браунау-ам-Инн конца девятнадцатого века, пытался найти дом, где жила семья Гитлеров. Он читал воспоминания современников, пытался представить себе атмосферу того времени, быт маленького городка на границе Австро-Венгрии и Германии. Он хотел вжиться в ту эпоху, понять ее, чтобы не выглядеть там чужаком.

Одновременно он работал над усовершенствованием своего «стабилизатора». Он понимал, что «нацелиться» на конкретный год с такой точностью будет невероятно сложно, но он должен был попытаться. Он экспериментировал с новыми конфигурациями катушек, с модуляцией частот, пытаясь найти тот самый «резонанс», который мог бы открыть ему окно именно в 1895 год. Портал пока молчал, и это позволяло ему проводить «холостые» тесты, отслеживая малейшие изменения в остаточном фоне, который, как он заметил, все еще присутствовал в лаборатории, как призрак исчезнувшей аномалии.

Чем больше он узнавал о детстве Гитлера, тем сильнее становились его моральные терзания. Убить ребенка? Даже если этот ребенок – будущий диктатор и массовый убийца? Сможет ли он это сделать? Имеет ли он на это право? Образ шестилетнего мальчика с невинными глазами преследовал его во сне и наяву, смешиваясь с картинами концлагерей, разрушенных городов, гор трупов.

Это была дилемма, от которой разрывалось его сознание. С одной стороны – чудовищность преступления, которое он собирался совершить. С другой – чудовищность того зла, которое он хотел предотвратить. Что перевесит на весах истории? И кто он такой, чтобы быть этим судьей и палачом?

Но отступать было поздно. Цель была поставлена. И он шел к ней, шаг за шагом, как лунатик, идущий по краю пропасти, не зная, что ждет его впереди – спасение или гибель.

Браунау-ам-Инн. 1895 год. Имя этого маленького городка и эта дата стали для Юргена символом его страшного выбора. Символом дилеммы, от которой зависела не только его собственная судьба, но и, возможно, судьба всего мира.

Он продолжал свою подготовку, пытаясь заглушить голос совести аргументами разума и исторической необходимости. Но он знал, что когда придет время действовать, когда он окажется там, лицом к лицу с этим ребенком, ему придется сделать этот выбор снова. И он не был уверен, каким он будет.

****

Портал ожил внезапно, без всякого предупреждения, как затаившийся хищник, решивший наконец показать себя. Это случилось глубокой ночью, когда Юрген, измученный многодневными бдениями над книгами и чертежами, задремал прямо за лабораторным столом. Его разбудил знакомый низкочастотный гул и ощущение холода, проникающего сквозь закрытые окна. Он вскочил. В углу лаборатории снова мерцал разрыв, на этот раз более тусклый, более нестабильный, чем прежде, но несомненно – это был он.

Сердце Юргена заколотилось. Время пришло. Сейчас или никогда.

Он бросился к своему «стабилизатору». Прибор был уже настроен на те параметры, которые, по его расчетам, должны были соответствовать концу девятнадцатого века, плюс-минус несколько лет. Но теперь ему нужно было попытаться «поймать» именно 1895 год и, если это вообще возможно, как-то «нацелиться» на конкретную географическую точку – Браунау-ам-Инн. Это казалось почти невыполнимой задачей, учитывая кустарность его оборудования и полное отсутствие понимания принципов работы самого портала. Но он должен был попытаться.

Он включил «стабилизатор» и начал медленно, очень осторожно вращать ручки настройки, одновременно вглядываясь в мерцающую завесу портала. Это было похоже на попытку настроить старинный радиоприемник на очень слабую, удаленную станцию, сквозь треск помех и вой атмосферных разрядов. Портал реагировал вяло, неохотно. Искаженные образы за его завесой менялись хаотично: то проступали какие-то неясные пейзажи, то городские улицы, то просто цветовые пятна. Никакой системы, никакой логики.

Юрген работал интуитивно, методом проб и ошибок, почти как шаман, взывающий к духам. Он менял частоту, мощность, направление излучения, пытаясь уловить малейшее изменение в поведении портала, малейший намек на то, что он приближается к цели. Он ориентировался на те смутные, почти подсознательные ощущения, которые он испытывал при предыдущих «просмотрах»: определенный оттенок мерцания, специфическую вибрацию в воздухе, даже запахи, которые, как ему казалось, иногда просачивались из прошлого.

Часы шли. Юрген потерял счет времени. Он был полностью поглощен этим странным, почти мистическим процессом «настройки». Его глаза покраснели от напряжения, руки дрожали от усталости, но он не сдавался. Он знал, что у него, возможно, не будет другого шанса. Портал мог снова исчезнуть в любой момент.

И вдруг… что-то изменилось. Мерцание портала стало более ровным, гул – чуть глубже. Искаженные образы за завесой начали медленно проясняться. Он увидел… да, это был небольшой городок. Узкие улочки, черепичные крыши, остроконечная колокольня церкви. Это не был Берлин. Это было что-то другое. Более провинциальное, более тихое.

Юрген затаил дыхание. Он медленно, очень осторожно подкрутил одну из настроечных ручек. Изображение на мгновение расплылось, а потом снова сфокусировалось. Он увидел реку. Широкую, спокойную реку, на берегу которой стоял этот городок. И мост. Старый, каменный мост.

Браунау-ам-Инн стоял на реке Инн. Это было оно. Он почти не сомневался.

Но какой это был год? Он не мог разглядеть никаких деталей, которые бы точно указывали на дату. Одежда людей, которые мельком появлялись на улицах, казалась подходящей для конца девятнадцатого века, но это было слишком расплывчато.

Он попробовал еще немного изменить настройки. И тут портал отреагировал сильнее. Мерцание стало ярче, и на одно короткое мгновение он увидел… вывеску. Название улицы, написанное готическим шрифтом. И номер дома. Он не успел прочитать название, но цифры «219» отпечатались в его памяти. Адрес, где в 1889-1892 годах жил Алоиз Гитлер со своей семьей, был Salzburger Vorstadt, 219. Значит, это либо тот самый период, либо очень близкий к нему. Если сейчас 1895 год, то семья Гитлеров уже переехала из Браунау. Но Адольфу было шесть лет. И его детство все еще было связано с этим городом.

Юрген не был уверен на сто процентов. Его «нацеливание» было слишком грубым, слишком интуитивным. Но он чувствовал, что это – его лучший шанс. Он не мог упустить его.

Он зафиксировал настройки «стабилизатора». Проверил свое скромное снаряжение: нож, спички, несколько австро-венгерских крон (на этот раз он подготовился лучше), блокнот. Темная, неброская одежда. И веревка, его нить Ариадны, уже привязанная к столу.

Он подошел к порталу. Тот все еще мерцал, но теперь в этом мерцании была какая-то стабильность, какая-то определенность. Окно в Браунау-ам-Инн конца девятнадцатого века было открыто. Ненадолго.

Он глубоко вздохнул. Дилемма все еще терзала его. Но решение было принято.

Он шагнул в мерцающую бездну.

На этот раз переход был мягче, чем в первый раз. Не было того оглушительного хаоса, того чувства, что его разрывают на части. Скорее, это было похоже на быстрое погружение в холодную, вязкую воду. Короткий миг дезориентации – и он снова стоял на твердой земле.

В том же самом подвале. Но на этот раз он знал, где он. И, возможно, когда.

****

Подвал встретил его знакомым запахом сырости и тлена, но теперь в нем не было той первобытной жути, которая охватила его в первый раз. Теперь это было почти знакомое место, точка входа, его временный плацдарм в прошлом. Портал за его спиной еще слабо мерцал, значит, на этот раз «стабилизатор» сработал лучше, или само явление было более устойчивым. Веревка, как и прежде, надежно связывала его с его временем.

Он быстро выбрался из подвала на тот же замусоренный задний двор, а оттуда – на улицу.

Браунау-ам-Инн. Он сразу понял, что это не Берлин. Городок был маленьким, почти игрушечным по сравнению со столичным монстром. Узкие, кривые улочки, вымощенные неровным булыжником, петляли между двух- и трехэтажными домами с высокими черепичными крышами и маленькими окошками. Воздух был чище, чем в Берлине, но в нем витал специфический запах провинции – смесь дыма из печных труб, свежего навоза (по улицам то и дело проезжали крестьянские телеги, запряженные волами или лошадьми), запаха пекарни и еще чего-то неуловимо деревенского.

Было раннее утро, но городок уже просыпался. Открывались ставни, скрипели двери, хозяйки выходили подметать крыльцо. По улицам спешили редкие прохожие: ремесленники в кожаных фартуках, торговцы с корзинами, женщины в простых темных платьях и чепцах. Их лица были суровыми, обветренными, не привыкшими к праздности. Говорили они на певучем австрийском диалекте, который Юрген понимал еще хуже, чем берлинский говор.

Но атмосфера здесь была другой. Не такой напряженной и враждебной, как в столице. Люди казались проще, спокойнее. Хотя любопытные взгляды на него, чужака в странной одежде, он все же ловил.

Он прошел по главной улице, которая вела к рыночной площади. В центре площади возвышалась ратуша с часами и небольшая церковь с остроконечной колокольней, очень похожая на ту, что он видел в «окне» портала. Вокруг площади располагались немногочисленные магазины – бакалейная лавка, скобяная, аптека, трактир с вывеской, изображающей золотого льва. Все было маленьким, уютным, почти сонным. Трудно было поверить, что именно в этом тихом, патриархальном городке родился человек, который перевернет весь мир.

Юрген старался не привлекать к себе внимания. Он двигался медленно, наблюдая, запоминая, пытаясь вписаться в эту незнакомую среду. Он купил в пекарне еще теплую булку – австро-венгерские кроны, которые он приготовил, оказались кстати – и съел ее, сидя на скамейке у реки. Инн был широким и спокойным, его воды лениво текли к Дунаю. На другом берегу виднелись поля и леса. Мирный, почти идиллический пейзаж.

Но Юрген не обманывался этой пасторальной картиной. Он знал, что под этой внешней благопристойностью скрываются те же человеческие страсти, те же социальные противоречия, та же национальная спесь и ксенофобия, которые через несколько десятилетий взорвут Европу. И именно здесь, в этом сонном городке, где-то совсем рядом, сейчас жил или, по крайней мере, часто бывал шестилетний мальчик по имени Адольф Гитлер.

Его цель была близка. И от этой близости у него снова начинали дрожать руки. Дилемма Браунау. Она стояла перед ним во всей своей ужасающей простоте.

Он поднялся со скамейки. Пора было начинать поиски. Он должен был найти дом семьи Гитлеров. Или то место, где мог бы играть маленький Ади. И тогда… тогда ему придется сделать то, ради чего он пришел.

Или не сделать.

Эта мысль все еще преследовала его, как неотвязная тень.

****

Найти семью Гитлеров в маленьком Браунау оказалось не так уж сложно, как опасался Юрген. Алоиз Гитлер, отец Адольфа, был фигурой заметной – таможенный чиновник, человек государственный, хоть и невысокого ранга. К тому же, как выяснил Юрген из своих исторических изысканий, Алоиз был известен своим вспыльчивым характером и любовью к трактирам, что делало его еще более запоминающимся для местных обывателей.

Юрген начал с того, что зашел в тот самый трактир «У Золотого Льва» на рыночной площади. Заказал кружку пива – кислого, тепловатого, совсем не похожего на то, что он пил в Берлине – и попытался разговорить трактирщика, полного, краснолицего мужчину с пышными бакенбардами. Юрген представился приезжим исследователем, интересующимся местной историей и знаменитыми жителями (опасная, но необходимая ложь).

– Алоиз Гитлер? – трактирщик на мгновение задумался, протирая кружку грязноватой тряпкой. – А, тот самый таможенник! Как же, помню. Нервный был господин, шумный. Любил тут посидеть вечерком, поругаться на правительство да на жидов. Но уж года три как уехал от нас. Вроде бы в Пассау его перевели, или еще куда подальше. С тех пор и не слышно.

Три года. Значит, семья Гитлеров уже не жила в Браунау в 1895-м, если сейчас действительно этот год. Это немного сбивало Юргена с толку. Но он знал, что Клара Гитлер, мать Адольфа, была родом из этих краев, и они могли приезжать сюда в гости к родственникам. Или же его «нацеливание» все-таки было неточным, и он попал в чуть более ранний период, когда Гитлеры еще жили здесь. Он решил не отчаиваться.

Он поблагодарил трактирщика и вышел на улицу. Нужно было искать другие зацепки. Он вспомнил адрес, который видел в «окне» портала, и который упоминался в биографиях – Salzburger Vorstadt, 219. Это было его следующее направление.

Зальцбургское предместье оказалось районом победнее, чем центральная часть города. Дома здесь были меньше, улицы – грязнее. Юрген шел, внимательно разглядывая номера домов. Вот, наконец, дом номер 219. Трехэтажное, ничем не примечательное здание с облупившейся штукатуркой и потускневшими от времени ставнями. На первом этаже располагалась какая-то мастерская – оттуда доносился стук молотка.

Юрген постоял напротив, пытаясь представить, как здесь жила семья Гитлеров. Как маленький Адольф играл во дворе, как Клара выходила за продуктами, как Алоиз возвращался вечером с работы, усталый и злой. История оживала перед его глазами, но это была не та возвышенная, героическая история, о которой пишут в учебниках. Это была история маленьких людей, их повседневных забот, их мелких радостей и больших трагедий. И именно из этой обыденности, из этой серости, как из болотного газа, и родилось то чудовищное зло, с которым он пришел бороться.

Он не решился зайти внутрь. Что он мог там найти? Семьи Гитлеров там уже, скорее всего, не было. А привлекать к себе лишнее внимание, расспрашивая нынешних жильцов, было бы слишком опасно.

Вместо этого он решил просто побродить по окрестным улочкам, по берегам Инна, по тем местам, где мог бы гулять или играть шестилетний мальчик. Он искал не дом, он искал ребенка.

Он заходил в маленькие дворики, заглядывал в открытые ворота, прислушивался к детским голосам. Он видел много детей – чумазых, босоногих, играющих в свои нехитрые игры. Но ни один из них не был похож на те немногие фотографии маленького Адольфа, которые ему попадались.

Время шло. Солнце поднималось все выше, городок оживал. Юрген чувствовал, как нарастает усталость и разочарование. Может быть, его затея была бессмысленной? Может быть, он ищет иголку в стоге сена, которой там уже давно нет?

И тут, когда он уже почти отчаялся, он его увидел.

Мальчик сидел на берегу реки, чуть поодаль от моста, и что-то увлеченно рисовал угольком на обрывке серой бумаги. Он был один. Лет шести-семи, худощавый, со светлыми, почти белесыми волосами, в простой, но чистой одежде. Лицо его было серьезным, сосредоточенным.

Юрген замер. Что-то в этом мальчике, в его позе, в его отрешенности от окружающего мира, показалось ему знакомым. Он медленно, стараясь не спугнуть, начал подходить ближе.

Мальчик поднял голову.

И Юрген увидел его глаза. Бледные, водянисто-голубые, с каким-то странным, недетским выражением – смесью упрямства, обиды и чего-то еще, чего Юрген не мог определить.

Это был он. Адольф Гитлер.

Юрген почувствовал, как у него перехватило дыхание. Вся его подготовка, все его моральные терзания, все его планы – все это вдруг отошло на второй план перед этой простой, ужасающей реальностью.

Он стоял в нескольких шагах от шестилетнего ребенка, который через несколько десятилетий станет одним из самых страшных монстров в истории человечества.

И этот ребенок смотрел на него. Спокойно. Выжидающе.

Что делать?

****

Сердце Юргена колотилось так, что, казалось, вот-вот проломит ребра. Он сделал несколько шагов назад, скрываясь за раскидистым кустом, росшим у самой воды. Мальчик, будущий фюрер, какое-то время еще смотрел в ту сторону, куда исчез незнакомец, потом снова склонился над своим рисунком. Юрген наблюдал за ним из своего укрытия, пытаясь совладать с бурей эмоций, бушевавшей внутри.

Это он. Без сомнения. Те же водянистые глаза, тот же упрямый подбородок, даже та самая манера чуть наклонять голову, которую Юрген замечал на поздних фотографиях и в кинохронике. Шестилетний Адольф Гитлер. Сидит на берегу Инна и рисует угольком. Такая обыденная, почти пасторальная сцена. И такая чудовищная в своей простоте.

Юрген смотрел, как завороженный. Мальчик был полностью поглощен своим занятием. Он что-то бормотал себе под нос, иногда хмурился, иногда удовлетворенно улыбался. Обычный ребенок. Играет. Мечтает. И в то же время – уже не обычный. Уже тогда, в этом маленьком австрийском городке, в этом хрупком детском теле, зрело то семя зла, которое потом прорастет и даст ядовитые плоды.

Через некоторое время мальчик закончил рисовать. Он поднял свой листок, полюбовался им, потом аккуратно сложил и сунул в карман своих коротких штанишек. Встал, отряхнулся и пошел вдоль реки, в сторону города.

Юрген, стараясь держаться на безопасном расстоянии и не привлекать внимания, последовал за ним.

Адольф шел неторопливо, иногда останавливаясь, чтобы пнуть камень или посмотреть на проплывающую мимо лодку. Он не оглядывался. Он был погружен в свои мысли, в свой детский мир. Он дошел до того самого дома номер 219 на Зальцбургском предместье, который Юрген уже видел. Постучал в дверь. Дверь открыла женщина – полноватая, с добрым, но немного усталым лицом. Клара Гитлер. Она что-то сказала мальчику, тот кивнул и проскользнул внутрь. Дверь закрылась.

Значит, Гитлеры все-таки были в Браунау. Или, по крайней мере, Клара с Адольфом. Может быть, они приехали навестить родственников. Или это был действительно более ранний период, чем 1895 год. Юрген не знал. Но это уже не имело значения. Главное – он нашел свою цель.

Он остался наблюдать за домом издалека, спрятавшись в тени какого-то сарая на противоположной стороне улицы. Он видел, как Клара вышла на крыльцо и развесила на веревке постиранное белье. Видел, как из окна на первом этаже выглянул какой-то мужчина (не Алоиз, кто-то другой – может быть, родственник, у которого они остановились). Слышал обрывки разговоров, детский смех. Обычная жизнь обычной семьи.

А потом он снова увидел Адольфа. Он выскочил из дома с каким-то другим мальчиком, чуть постарше, и они начали играть прямо на улице, гоняя палкой старый, дырявый мяч. Адольф был подвижным, азартным, он кричал, смеялся, толкался. Обычный мальчишка, играющий со своим приятелем.

Юрген смотрел на него, и в его душе боролись два чувства. Отвращение и… жалость? Да, как это ни странно, ему было немного жаль этого ребенка. Ребенка, которому еще только предстояло стать монстром. Ребенка, чью судьбу, возможно, еще можно было изменить.

Но как? Убить его? Здесь, на улице, на глазах у его матери, у его друга? Нет. Он не мог. Рука не поднялась бы.

Значит, нужно было искать другой способ. Другой момент.

Он продолжал наблюдать. За домом. За мальчиком. Он должен был узнать его привычки, его маршруты, его уязвимые места. Он стал тенью маленького Адольфа Гитлера, невидимым ангелом-хранителем наоборот. Ангелом смерти.

Солнце поднималось все выше. Город жил своей жизнью. А Юрген Рихтер, пришелец из будущего, сидел в тени старого сарая и наблюдал за шестилетним ребенком, в руках которого, сам того не зная, он держал судьбу всего мира. И он все еще не знал, что с этой судьбой делать.

****

Чем дольше Юрген наблюдал за маленьким Адольфом, тем сильнее становилась его внутренняя борьба. Каждая детская улыбка, каждый смех, каждая невинная шалость этого шестилетнего мальчика были как удар ножом в его решимость. Это был не тот демонический фюрер с плакатов и кинохроники. Это был просто ребенок. Ребенок, который играл, смеялся, плакал, когда ударялся коленкой, радовался новой игрушке или куску пирога. Ребенок, который еще не совершил ничего из тех чудовищных преступлений, за которые Юрген пришел его судить.

Убить ребенка? Даже если этот ребенок – будущий Гитлер? Мысль эта казалась все более омерзительной, все более невозможной. Разве он, Юрген Рихтер, ученый, гуманист, марксист, верящий в светлое будущее человечества, мог опуститься до такого? Уподобиться тем самым палачам, которых он так ненавидел? Стать убийцей детей, даже во имя самой благой цели?

Он вспоминал свои теоретические обоснования, свои разговоры с самим собой о «меньшем зле», об «исторической необходимости». Но теперь, перед лицом этого живого, реального ребенка, все эти абстрактные концепции рассыпались в прах. Это было не уравнение, которое нужно было решить. Это была человеческая жизнь. И он не имел права ее отнимать. Даже если эта жизнь в будущем принесет неисчислимые страдания.

Но что тогда? Просто уйти? Вернуться в свое время, оставив все как есть? Позволить истории идти своим кровавым путем? Нет. Этого он тоже не мог. Он уже заглянул за кулисы, он уже увидел нити, из которых ткется трагедия. И он не мог просто отвернуться и сделать вид, что ничего не было.

Он должен был что-то сделать. Но что?

Может быть, похитить его? Увезти куда-нибудь, спрятать, воспитать по-другому? Но как? Куда? Он был один, в чужом времени, без ресурсов, без помощи. Это была еще более безумная идея, чем простое убийство.

Или попытаться повлиять на его воспитание? Найти его родителей, поговорить с ними, предупредить? Но кто его послушает? Чужака со странным акцентом, говорящего несусветные вещи о будущем. Его просто примут за сумасшедшего и сдадут в полицию.

Юрген чувствовал себя загнанным в угол. Он был как хирург, перед которым лежит пациент с неизлечимой болезнью. Он мог либо попытаться провести рискованную, почти безнадежную операцию, которая может убить пациента на месте. Либо не делать ничего и позволить болезни развиваться, зная, что она все равно приведет к мучительной смерти. Что выбрать?

Он смотрел, как Адольф играет со своим другом. Они строили что-то из песка и веточек у самой воды. Маленький Ади командовал, размахивал руками, что-то увлеченно объяснял. Уже тогда в нем проявлялись задатки лидера, организатора. Или просто обычного, активного ребенка?

Юрген закрыл глаза. Образы из будущего – горящий Рейхстаг, марширующие колонны штурмовиков, дымящиеся трубы крематориев, разрушенный Сталинград – смешались в его сознании с образом этого маленького, ни в чем не повинного мальчика, играющего на берегу реки.

Это была не просто дилемма. Это была пытка. Пытка выбором, которого не должно было быть. Пытка ответственностью, которую он сам на себя взвалил.

Он думал о своей матери. О том, как она его любила, как оберегала. Мог бы он убить ребенка, зная, что у него тоже есть мать, которая его любит, которая видит в нем свое будущее, свою надежду?

Нет. Наверное, нет.Но тогда… тогда его миссия провалена? Тогда все было зря?

Он открыл глаза. Адольф все еще играл. Он споткнулся, упал, заплакал. Его друг помог ему подняться, отряхнул ему штанишки. Обычные дети.

И вдруг Юргену пришла в голову другая мысль. А что если… что если проблема не только в Гитлере? Что если он – лишь продукт своей эпохи, своей среды? Что если, даже устранив его, он не изменит ничего кардинально, потому что на его место придет кто-то другой, такой же или еще хуже? Ведь Германия того времени была полна реваншизма, антисемитизма, жажды сильной руки.

Может быть, нужно было бороться не с личностью, а с условиями, которые порождают таких личностей? Но как это сделать ему, одиночке из будущего?

Внутренняя борьба разрывала его на части. Он чувствовал себя одновременно и богом, держащим в руках нити судеб, и ничтожной пешкой, не способной изменить ничего.

И чем дольше он смотрел на этого ребенка, тем яснее становилось одно: он не сможет его убить. Не так. Не сейчас. Может быть, никогда.

Значит, нужно искать другой путь. Другую точку приложения сил. Другую мишень.

Но какую?

****

Решение пришло само собой, как это часто бывает в моменты отчаяния – не как результат логических умозаключений, а как интуитивный порыв. Если он не мог убить ребенка, может быть, он мог… поговорить с ним? Или, по крайнеймере, приблизиться, понаблюдать с более близкого расстояния, попытаться понять, что же в этом обычном, на первый взгляд, мальчике уже тогда предвещало будущего монстра? Это было рискованно, но все же лучше, чем просто сидеть и мучиться своей нерешительностью.

Юрген решил замаскироваться под бродячего торговца или фокусника – такой персонаж не вызвал бы слишком много подозрений в маленьком провинциальном городке и дал бы ему повод заговорить с детьми. Он вспомнил, что в его кармане, среди прочего хлама, который он прихватил из своего времени, была небольшая коробочка с цветными карандашами – подарок племяннице, так и не врученный. Карандаши в эту эпоху были, наверное, не такой уж большой редкостью, но и не повседневной вещью для детей из небогатых семей. Это могло стать его «приманкой».

Он немного привел себя в порядок, насколько это было возможно в его положении, пригладил волосы, постарался придать лицу самое добродушное и безобидное выражение. Потом вышел из своего укрытия и медленно направился к тому месту на берегу реки, где все еще играли Адольф и его приятель.

Когда он подошел ближе, мальчишки заметили его и настороженно замолчали. Адольф смотрел на него своими водянистыми глазами без страха, но с явным любопытством. Его друг, тот, что был постарше, выглядел более испуганным и прижался к Адольфу.

– Grüß Gott, молодые люди, – сказал Юрген, стараясь говорить на том самом певучем австрийском диалекте, который он успел немного подхватить, наблюдая за местными. Голос его, к счастью, не дрогнул. – Что это вы тут такое интересное строите?

Мальчишки переглянулись. Адольф первый ответил, его голос был тонким, но уверенным:

– Замок. Это будет самый большой замок на всем Инне.

– О, это замечательно! – Юрген улыбнулся как можно приветливее. – Я вижу, вы настоящие архитекторы. А любите ли вы рисовать такие замки? У меня тут случайно есть кое-что для настоящих художников.

Он полез в карман и достал коробочку с цветными карандашами. Раскрыл ее. Яркие, разноцветные стержни блеснули на солнце.

Глаза Адольфа загорелись. Он никогда раньше не видел столько карандашей сразу, да еще таких ярких. Его друг тоже вытянул шею, с любопытством разглядывая невиданное сокровище.

– Хотите попробовать? – спросил Юрген, протягивая коробочку. – Я как раз иду в город, хотел продать их там, но если вы такие талантливые строители и художники, то, может быть, я мог бы вам их подарить? Или обменять на какой-нибудь секрет вашего мастерства?

Он старался говорить легко, непринужденно, как говорят с детьми. Но внутри у него все сжималось. Он был так близко. Он мог бы протянуть руку и…

Адольф недоверчиво посмотрел на него, потом на карандаши. Борьба желания и осторожности отразилась на его детском лице.

– А вы кто такой? – спросил он, все еще не решаясь взять коробочку.

– Я? Я… я просто путешественник, – сказал Юрген, немного растерявшись. – Хожу по городам, смотрю, как люди живут. Иногда что-нибудь продаю, чтобы заработать на хлеб. Вот, карандаши привез из далекой страны.

– Из какой? – тут же спросил Адольф. Его любопытство пересиливало подозрительность.

– О, это очень-очень далекая страна, – Юрген улыбнулся. – Там все по-другому. Там есть машины, которые ездят без лошадей, и ящики, которые показывают движущиеся картинки…

Он сам не заметил, как увлекся, рассказывая этим детям из прошлого о чудесах своего времени, стараясь, конечно, не говорить ничего лишнего, что могло бы их напугать или вызвать еще больше подозрений. Мальчишки слушали, раскрыв рты. Особенно Адольф. В его глазах горел тот самый огонек нездорового интереса к чему-то новому, необычному, что потом так часто будут отмечать его биографы.

Юрген почувствовал, что ему удалось наладить контакт. Он был так близко к своей цели – не к убийству, нет, но к чему-то другому. К возможности… повлиять? Предупредить? Он не знал.

И тут…

– Адольф! Адольф, иди сюда! Обед готов!

Это был женский голос, звавший с той стороны улицы, от дома номер 219. Клара Гитлер.

Адольф вздрогнул, как будто очнулся от сна. Он посмотрел на Юргена, потом на карандаши, потом в сторону дома.

– Мне пора, – сказал он быстро. – Мама зовет.

Он уже хотел было бежать, но Юрген остановил его.

– Подожди. Возьми. Это тебе. – Он протянул ему коробочку с карандашами. – Рисуй свои замки. И… и будь хорошим мальчиком, Адольф.

Адольф недоверчиво взял коробочку. Его пальцы коснулись руки Юргена. На мгновение их взгляды встретились. И в этот момент Юргену показалось, что он видит в этих детских глазах не только любопытство, но и какую-то холодную, пронизывающую пустоту. Как будто там, за невинной детской внешностью, уже скрывался тот самый, будущий…