Читать книгу: «Последний Аргумент Истории», страница 4

Улицы переплетались в незнакомый, пугающий лабиринт. Здания, такие величественные и интересные на первый взгляд, теперь казались ему зловещими, нависающими над ним, готовыми обрушиться. Шум города, который сначала показался ему просто громким, теперь превратился в оглушительную какофонию, давящую на барабанные перепонки. Запахи – резкие, непривычные, вызывающие тошноту.

Он свернул в какой-то узкий, темный переулок, надеясь скрыться от любопытных глаз, перевести дух. Прислонился к холодной, влажной стене, пытаясь успокоиться. Но паника не отпускала. Ему вдруг отчаянно захотелось обратно, в свою тихую лабораторию, в свой привычный, предсказуемый мир 1985 года. К своим книгам, к своим уравнениям, к запаху остывшего чая. Даже очереди за продуктами и нудные партийные собрания показались ему сейчас верхом блаженства по сравнению с этим первобытным, враждебным хаосом.

Дезориентация была полной. Он не знал, где находится. Он не знал, как вернуться к тому подвалу, где остался его «якорь» – капроновая веревка. Он даже не был уверен, что сможет найти дорогу назад, если слишком далеко уйдет. А что если веревка оборвется? Что если портал не откроется снова? Что если он застрянет здесь навсегда?

Мысли метались, как испуганные птицы в клетке. Он вспомнил предупреждение Эриха: «История не терпит сослагательного наклонения». А он, Юрген, не просто заглянул в это «сослагательное наклонение», он вторгся в него, как слон в посудную лавку. И теперь он расплачивался.

Он посмотрел на свои руки. Они дрожали. Он был ученым, физиком-теоретиком. Он привык иметь дело с абстрактными концепциями, с миром формул и чисел. Он не был готов к такой грубой, физической реальности. Он не был готов к страху, к одиночеству, к ощущению полной беспомощности.

В кармане нащупал складной нож. Слабое утешение. Против кого он мог его применить? Против целого города? Против целой эпохи?

Надо было взять себя в руки. Паника – плохой советчик. Он сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он должен был думать. Рационально. Как ученый.

Первое – вернуться к точке входа. Найти тот подвал. Проверить веревку. Это его единственная связь с его временем. Если он ее потеряет, он пропал.

Второе – не привлекать внимания. Держаться в тени. Молчать. Наблюдать. Он должен был слиться с этим городом, стать невидимкой, пока не найдет способ вернуться.

И третье – никогда, никогда больше не совершать таких необдуманных, неподготовленных прыжков. Этот первый опыт, этот шок, эта паника – это был суровый, но, возможно, необходимый урок. Прошлое не было дружелюбным парком аттракционов. Это была опасная, неизведанная территория, где каждый неверный шаг мог стать последним.

Он снова выглянул из переулка. Улица все так же шумела и жила своей жизнью, не обращая на него никакого внимания. И это было хорошо. Равнодушие было лучше, чем враждебность.

Он поправил куртку, сжал кулаки и шагнул обратно в этот чужой, пугающий, но такой реальный мир. Чужой. Да, он был чужим. Но он был здесь. И он должен был выжить. И вернуться.

****

Подавив приступ паники, Юрген попытался восстановить в памяти свой короткий маршрут от подвала до того места, где его остановил газетчик. Улицы были незнакомыми, но он надеялся на свою зрительную память, на какие-то детали, которые могли бы ему помочь. Он помнил вывеску пивной с изображением толстого монаха, помнил витрину магазина с манекенами в старомодных платьях, помнил какой-то небольшой сквер с чугунной оградой.

Он двинулся в том направлении, откуда, как ему казалось, он пришел. Город вокруг него жил своей жизнью, но теперь Юрген смотрел на него другими глазами – не как любопытный турист, а как затравленный зверь, ищущий дорогу к своему логову. Он старался держаться в тени зданий, избегал больших скоплений людей, не смотрел никому в глаза. Его современная, хоть и неброская, одежда все равно выделяла его из толпы, и он чувствовал на себе любопытные, а иногда и недружелюбные взгляды.

Он шел, вглядываясь в фасады домов, в вывески магазинов, в переплетения улиц. Но все казалось ему чужим, незнакомым. Те детали, которые он запомнил, либо исчезли, либо растворились в этом море одинаково серых и унылых зданий. Он был уверен, что свернул здесь, за этим углом, но за углом оказывалась совершенно другая улица, не та, что он ожидал увидеть.

Берлин конца девятнадцатого века был огромным, запутанным городом, который еще не приобрел ту строгую, почти геометрическую планировку, которую Юрген знал по картам своего времени. Многие улицы, которые в будущем станут широкими проспектами, здесь были узкими, кривыми переулками. Целые кварталы, которые в двадцатом веке будут снесены или перестроены, здесь стояли во всей своей мрачной, обветшалой красе. Он пытался ориентироваться по солнцу, но небо было затянуто плотной серой дымкой, и определить его положение было невозможно.

Время шло. Юрген бродил по этому каменному лабиринту уже, наверное, больше часа, и с каждой минутой его отчаяние росло. Он заблудился. Безнадежно заблудился. Тот подвал, та спасительная веревка – все это казалось теперь бесконечно далеким, почти нереальным, как сон, который он видел прошлой ночью.

Он несколько раз пытался спросить дорогу у прохожих, выбирая тех, кто выглядел менее агрессивно – пожилых женщин, студентов в форменных фуражках. Но его странный акцент и растерянный вид вызывали либо подозрение, либо насмешки. Некоторые просто отмахивались от него, как от назойливой мухи. Другие начинали задавать встречные вопросы, от которых Юргену приходилось поспешно ретироваться.

Он проходил мимо величественных зданий, которые смутно напоминали ему что-то знакомое – Рейхстаг? Бранденбургские ворота? Но они выглядели иначе, были окружены другими постройками, и он не мог быть уверен. Знакомые ориентиры из его времени здесь либо еще не существовали, либо были так изменены, что он не мог их узнать. Это было все равно что пытаться найти иголку в стоге сена, имея на руках только приблизительное описание стога, который существовал сто лет назад.

Усталость валила с ног. Голод давал о себе знать тупой болью в желудке. Но хуже всего было нарастающее чувство безысходности. Он был потерян. Заброшен. Одинок в этом огромном, чужом, равнодушном городе. И спасительная нить, связывающая его с его временем, могла оборваться в любой момент.

Он сел на ступеньки какого-то подъезда, спрятавшись в тени арки, и закрыл лицо руками. Что делать? Куда идти? Была ли хоть какая-то надежда?

И тут он вспомнил. Фонарик. Он был в кармане. Не просто фонарик, а тот самый, советский, надежный, который он взял с собой. А еще он вспомнил кое-что о его устройстве. Внутри, на корпусе батарейного отсека, была небольшая, почти незаметная гравировка – знак качества и название завода-изготовителя. «Сделано в СССР». В этом мире, в этом времени, эти слова ничего не значили. Но для него… для него они могли стать ключом. Если он попадет в полицию, если его примут за шпиона или сумасшедшего, этот фонарик, этот маленький кусочек его собственного мира, мог бы стать его последним, отчаянным аргументом. Или последней уликой против него.

Но сейчас он думал не об этом. Сейчас он думал о том, что в этом городе, где-то совсем рядом, должны быть места, где собираются русские. Эмигранты, студенты, торговцы. Если он найдет их, может быть, они помогут? Или, по крайней мере, он сможет объясниться на языке, который они поймут лучше, чем этот грубый берлинский диалект.

Это была слабая, почти безумная надежда. Но это была хоть какая-то надежда. И Юрген вцепился в нее, как утопающий в соломинку.

****

С новой, пусть и призрачной, надеждой Юрген снова поднялся и продолжил свой путь. Теперь он искал не только знакомые здания, но и любые признаки русского присутствия – вывески на кириллице (маловероятно, но вдруг?), людей, говорящих по-русски. Он шел более осмысленно, выбирая улицы пошире, где, как ему казалось, могла бы располагаться какая-нибудь русская церковь или представительство.

Он миновал большую площадь, на которой возвышалась конная статуя какого-то бородатого монарха в пышном мундире. Вокруг статуи суетились люди, торговцы раскладывали свои товары прямо на земле, мальчишки-газетчики выкрикивали сенсационные новости. И тут он их увидел.

Они шли строем, чеканя шаг по булыжной мостовой. Человек двадцать, не меньше. Высокие, плечистые, в темно-синих мундирах с блестящими пуговицами, в остроконечных кожаных касках, увенчанных орлами. Винтовки с примкнутыми штыками мерно покачивались на их плечах. Впереди – офицер с саблей наголо, с высокомерным, застывшим лицом.

Кайзеровские солдаты. Прусская гвардия.

Юрген замер, как будто его ударило током. Он видел их на фотографиях, в кинохронике. Но видеть их вот так, вживую, в нескольких метрах от себя, – это было совсем другое. Они выглядели… устрашающе. Как хорошо отлаженный, бездушный механизм, предназначенный для подавления и разрушения. Их лица были непроницаемы, взгляды – холодными и пустыми. Они несли на себе печать той самой прусской военщины, того самого милитаризма, который через несколько десятилетий ввергнет мир в две мировые войны.

Отряд прошел мимо, не обратив на Юргена никакого внимания. Но их появление, их молчаливое, грозное присутствие, как будто всколыхнуло в нем что-то глубоко спрятанное. Осознание опасности. Не той абстрактной опасности заблудиться или быть непонятым. А реальной, физической опасности, исходящей от этого времени, от этого общества, от этой системы.

Он вдруг понял, что это не просто старый Берлин, не просто экзотическое прошлое. Это мир, где правит сила, где человеческая жизнь стоит недорого, где за любое подозрение, за любое неосторожное слово можно оказаться в казарме, в тюрьме, или еще хуже. Он – чужак, без документов, без связей. Если он попадется этим людям, им не нужно будет долго разбираться, кто он и откуда. Он будет просто «подозрительным элементом», шпионом, анархистом, кем угодно. И разбираться с ним будут соответственно.

До этого момента он больше боялся неизвестности портала, своего собственного провала. Теперь он начал бояться самого прошлого. Этого прошлого, которое было не таким уж далеким, но таким чуждым и враждебным.

Он вспомнил свои наивные планы – устранить Гитлера, предотвратить войну. Он, один, против целой системы, против целой эпохи, которая уже тогда несла в себе семена будущего зла. Ему стало смешно и страшно одновременно. Он был не героем, не спасителем. Он был просто глупцом, возомнившим себя демиургом.

Парадный строй солдат скрылся за углом, но ощущение леденящего холода, которое они оставили после себя, еще долго не отпускало Юргена. Он понял, что его пробная вылазка превращается в настоящую борьбу за выживание. И шансов у него было не так уж много.

Он должен был как можно скорее найти дорогу назад. К своему времени. К своей лаборатории. И забыть обо всем этом, как о страшном сне.

Но где-то в глубине души он уже знал, что забыть не получится. Этот город, эти люди, эти солдаты – они уже стали частью него. И они будут преследовать его, даже если он вернется.

И еще он понял одну вещь. Его миссия – если он все-таки на нее решится – будет гораздо опаснее и сложнее, чем он мог себе представить. Потому что ему придется сражаться не только с одним человеком. Ему придется сражаться с целым миром. С миром, который был готов породить Гитлера. И который, возможно, породит его снова, даже если Юргену удастся что-то изменить.

Осознание этого было тяжелым, как могильная плита. Но оно не сломило его. Наоборот. Оно придало ему какую-то злую, отчаянную решимость. Он должен был выбраться отсюда. И он должен был вернуться сюда. Подготовленным. Вооруженным. И беспощадным.

****

Отрезвляющая встреча с кайзеровскими солдатами подстегнула Юргена, как удар хлыста. Все мысли о поиске русских кварталов или попытках как-то освоиться в этом времени вылетели у него из головы. Сейчас была только одна цель – вернуться. Немедленно. Пока не стало слишком поздно.

Он попытался восстановить в памяти свой путь от того проклятого подвала. Площадь с конной статуей. Да, он помнил ее. Оттуда он пошел по улице, где его остановил газетчик. Значит, нужно идти в обратном направлении. Он снова и снова прокручивал в голове детали, как детектив, восстанавливающий картину преступления. Узкий переулок, где его накрыла паника. Потом – витрина с манекенами, вывеска пивной. Это должно быть где-то здесь, рядом.

Он шел быстро, почти бежал, лавируя в толпе, уже не обращая внимания на косые взгляды. Адреналин гнал его вперед, обостряя чувства. Каждый поворот, каждый фасад дома он сканировал в поисках знакомых примет. Город вокруг него продолжал шуметь, жить своей жизнью, но для Юргена он превратился в полосу препятствий, которую нужно было преодолеть как можно скорее.

И вот – да! Та самая вывеска с толстым монахом, держащим кружку пива. Значит, он на верном пути. Сердце забилось чаще, но на этот раз от надежды, а не от страха. Он свернул за угол, потом еще раз. Улочка становилась все уже, дома – все мрачнее и обшарпаннее. Это было похоже на тот район, где он очутился.

Он увидел знакомый мусорный двор, заваленный ящиками. Проскользнул туда, стараясь остаться незамеченным. Дверь в подвал. Она была приоткрыта, как он ее и оставил.

Он нырнул внутрь, в спасительную темноту и сырость. Запах гнили и плесени теперь показался ему почти родным.

– Веревка! – прошептал он, как заклинание.

Луч фонарика метнулся к потолку. Да! Она была там. Тонкая, почти невидимая в полумраке, но такая надежная, такая реальная. Его нить Ариадны. Она уходила вверх, в ту самую точку, где, как он помнил, был портал.

Но самого портала не было.

Юрген похолодел. Там, где раньше мерцал и гудел разрыв в пространстве-времени, теперь была просто темная, пыльная стена подвала. Не было ни света, ни вибрации, ни холода. Ничего.

Паника, которую он с таким трудом подавил, снова подняла голову, готовая вцепиться ему в горло. Неужели он опоздал? Неужели портал закрылся навсегда, оставив его здесь, в этом проклятом девятнадцатом веке?

Он дернул за веревку. Она была натянута. Значит, другой ее конец все еще был там, в его лаборатории, в его времени. Но как же…

Он направил луч фонарика точно в то место, куда уходила веревка. И тут он увидел. Едва заметное, почти призрачное мерцание. Не такое яркое и интенсивное, как раньше, а скорее похожее на слабое северное сияние, на дрожание горячего воздуха над костром. Оно было почти невидимым, и если бы не веревка, указывающая точно на это место, он бы его никогда не заметил. И никакого гула. Только эта едва уловимая, почти нематериальная рябь.

Портал был еще здесь. Но он… он угасал. Как костер, в который давно не подбрасывали дров. Или как рана, которая затягивалась сама собой.

У Юргена перехватило дыхание. У него оставались считанные минуты, может быть, даже секунды. Если он не успеет, он останется здесь. Навсегда.

Он не стал медлить. Схватился за веревку обеими руками, уперся ногами в стену и начал карабкаться вверх, к этому призрачному мерцанию. Веревка скользила в его потных ладонях, мышцы горели от напряжения, но он не обращал на это внимания. Он лез, как альпинист, штурмующий последнюю, самую опасную стену.

Мерцание становилось чуть ярче, когда он приближался. Он уже чувствовал знакомый холод, знакомую вибрацию, хотя и гораздо более слабую, чем раньше. Он почти добрался. Еще немного…

И тут его ноги оторвались от стены. Он повис на веревке, прямо под едва видимым разрывом. Это был последний, самый отчаянный рывок. Он подтянулся, извиваясь всем телом, пытаясь просунуть голову, плечи в это угасающее окно в его мир.

Это было похоже на рождение наоборот. Болезненное, отчаянное возвращение в лоно времени.

Он почувствовал тот же разрыв, то же сжатие и растяжение, но гораздо слабее, как далекое эхо первого перехода. Цвета, звуки, запахи – все смешалось в коротком, мутном вихре.

А потом – тишина. И знакомый запах пыли и остывшего чая. И твердый пол под ногами.

Он был в своей лаборатории.

****

Он рухнул на пол, как мешок с картошкой, тяжело дыша, весь мокрый от пота и покрытый подвальной грязью. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Некоторое время он просто лежал, раскинув руки, не в силах пошевелиться, пытаясь осознать, что это было. Сон? Галлюцинация? Или он действительно только что вернулся из девятнадцатого века?

Потом он медленно сел. Огляделся. Да, это его лаборатория. Его стол, его приборы, его книги. И веревка, все еще привязанная к ножке стола, другой ее конец – грязный, потертый – лежал рядом с ним. А в углу… в углу не было ничего. Ни мерцания, ни гула, ни холода. Портал исчез. Полностью. Как будто его никогда и не было. Только легкий, едва уловимый запах озона еще витал в воздухе, как последнее напоминание о невозможном.

Он встал, шатаясь. Ноги были ватными, голова гудела. Он подошел к окну. За ним был привычный, серый Берлин 1985 года. Утренний туман, редкие «Трабанты» на улицах, далекий гул просыпающегося города. Его мир. Его время.

Он вернулся.

Чувство облегчения было таким сильным, что у него подогнулись колени, и он снова опустился на пол, смеясь и плача одновременно, как ребенок, потерявшийся и вновь нашедший дорогу домой. Он жив. Он здесь. Все закончилось.

Но потом, когда первая волна эйфории схлынула, пришло другое чувство. Не страх. Не растерянность. А какая-то холодная, почти яростная решимость.

Он был там. Он видел это. Он пережил это. И он выжил.

Да, это было опасно. Да, это было непредсказуемо. Да, он был на волосок от того, чтобы остаться там навсегда. Но он вернулся. И теперь он знал, с чем имеет дело. Не с абстрактной теорией, не с игрой воображения, а с реальной, грубой, опасной силой. И он знал, что может ей противостоять. Может быть, даже управлять ею, хоть и в очень ограниченных пределах.

Тот Берлин девятнадцатого века, с его грязью, шумом, подозрительными обывателями и грозными солдатами, – это был суровый урок. Но этот урок не сломил его. Наоборот. Он закалил его. Он показал ему, насколько хрупок мир, насколько легко он может скатиться в хаос и насилие. И насколько важно попытаться это предотвратить.

Его миссия – устранить Гитлера – теперь казалась ему не просто абстрактной идеей, а жизненной необходимостью. Он видел, откуда растут корни того зла, которое он хотел уничтожить. Он видел ту почву, на которой оно произросло. И он понимал, что действовать нужно будет не только смело, но и очень, очень осторожно.

Он был измотан. Физически и морально. Ему нужен был отдых, еда, сон. Ему нужно было прийти в себя.

Но решимость его только крепла.

Он больше не был наивным идеалистом, мечтающим одним махом осчастливить человечество. Он стал кем-то другим. Солдатом, идущим на войну, о которой никто не знает. Одиноким воином, сражающимся с призраками прошлого, чтобы спасти будущее.

Он встал, отряхнул грязь со своей одежды. Подошел к столу и взял блокнот, который побывал с ним в другом времени. Открыл его. И начал писать. Мелким, убористым почерком. Записывая все, что он видел, что он чувствовал, что он понял. Это были не просто заметки. Это был его боевой устав. Его план действий.

Портал исчез. Но Юрген знал – он вернется. Такие аномалии не исчезают бесследно. И когда он вернется, Юрген Рихтер будет готов. Готов к следующему прыжку. К прыжку, который должен был изменить все.

Он был измотан. Но его решимость была тверже стали. Он вернется в прошлое. И он сделает то, что должен. Любой ценой.

****

Первое, что Юрген сделал, немного придя в себя и утолив первый голод куском черствого хлеба и остатками вчерашнего чая, – это попытался проанализировать свой провальный, но такой поучительный прыжок. Он сидел за своим столом, в своей лаборатории, которая теперь казалась ему невероятно безопасным и уютным местом, и методично, пункт за пунктом, разбирал все свои ошибки.

Ошибка первая: недооценка нестабильности портала. Он понадеялся на «естественное» состояние, которое видел мельком, но портал оказался гораздо более капризным и непредсказуемым. Его «выбросило» не туда и не так, как он ожидал. Вывод: перед каждым прыжком необходимо максимально точно «настраивать» портал с помощью «стабилизатора», даже если это требует больше времени и усилий. И быть готовым к тому, что переход все равно будет жестким.

Ошибка вторая: недостаточная подготовка к условиям прошлого. Одежда, язык, деньги, общие знания о быте и нравах эпохи – всего этого было катастрофически мало. Он выглядел и вел себя как инопланетянин, что сразу же вызвало подозрения. Вывод: для каждого конкретного временного периода, куда он собирается отправиться, нужна тщательнейшая подготовка. Изучить историю, культуру, диалекты. Подобрать аутентичную одежду и снаряжение. Создать легенду, которая объясняла бы его появление. Он должен был стать хамелеоном, способным слиться с любой эпохой.

Ошибка третья: отсутствие четкого плана действий на месте. Он просто пошел бродить по незнакомому городу, не имея ни карты, ни конкретной цели, кроме как «осмотреться». Это привело к дезориентации и панике. Вывод: перед каждым прыжком нужно иметь четкий, пошаговый план – куда идти, что делать, как себя вести. Изучить карты того времени, наметить ключевые точки, пути отхода. Никакой импровизации, только строгий расчет.

Ошибка четвертая: недооценка опасности самого прошлого. Он думал о нем как о декорации, как о сцене для своего «спектакля». Но прошлое оказалось живым, агрессивным, полным реальных угроз – от подозрительных обывателей до кайзеровских солдат. Вывод: он должен быть готов к сопротивлению, к насилию, к тому, что его могут арестовать, ранить или убить. Ему нужно какое-то средство самозащиты, более надежное, чем складной нож. И ему нужно научиться быть незаметным, действовать скрытно, как шпион или диверсант.

И, наконец, самое главное: нужно лучше понять сам портал. Как он возникает? Почему он исчезает? Можно ли его контролировать более точно? Та короткая вспышка света перед тем, как его «выбросило» в прошлое, тот факт, что портал едва не закрылся, пока он там был, – все это говорило о том, что он имеет дело с чем-то крайне нестабильным и опасным.

Он вспомнил отчет профессора Раушенбаха. 1938 год. Потом его собственный опыт – сначала кайзеровский Берлин, потом более ранняя эпоха. Портал «дрейфовал» во времени, как корабль без руля и ветрил. Или же его «стабилизатор» действительно мог на это влиять, но недостаточно точно?

Юрген понял, что ему предстоит еще огромная работа. Не только по подготовке к конкретной миссии по устранению Гитлера, но и по изучению самого феномена портала. Он должен был стать не просто путешественником во времени, а своего рода «хроно-навигатором», «порталоведом». Он должен был научиться «читать» его сигналы, предсказывать его поведение, возможно, даже как-то влиять на его стабильность.

Это была задача, сравнимая по сложности с расшифровкой генома или полетом на Марс. И у него не было ни команды, ни ресурсов, ни времени. Только его собственный мозг, его решимость и эта страшная, манящая тайна в углу его лаборатории.

Но теперь он знал, что это возможно. Он побывал там и вернулся. И это знание придавало ему силы.

Он заполнил несколько страниц своего блокнота новыми планами, схемами, расчетами. Это уже не были просто заметки. Это был чертеж будущей победы. Или будущей катастрофы.

Но одно было ясно: следующий прыжок будет другим. Он будет подготовлен. Он будет вооружен. И он будет знать, что делает. По крайней мере, он на это надеялся.

Первое путешествие закончилось. Но настоящая работа только начиналась. И она требовала от него всего, на что он был способен. И даже больше.

Часть II: Охота на Призрак Прошлого