Читать книгу: «Последний Аргумент Истории», страница 3

Следующей ночью, вооружившись своим «стабилизатором» и затаив дыхание, Юрген снова приступил к экспериментам. Он выставил ту самую частоту, которая, как ему показалось, вызвала реакцию портала. Направил излучатель на мерцающий разрыв и включил питание.

Несколько секунд ничего не происходило. Портал продолжал свою монотонную пульсацию. Юрген уже начал думать, что предыдущая реакция была просто игрой его воображения. Он слегка повернул ручку настройки частоты, совсем немного, на доли герца…

И тут это случилось.

Портал вздрогнул, как живое существо, которому сделали укол. Мерцание стало почти невыносимо ярким, а гул превратился в низкий, вибрирующий рев, от которого заложило уши. Холод, исходящий от разрыва, усилился настолько, что у Юргена застучали зубы. Искаженные образы за завесой пришли в бешеное движение, замелькали, как кадры в ускоренной перемотке, а потом… потом они вдруг стабилизировались.

На одно короткое, захватывающее дух мгновение, дрожащая завеса портала стала почти прозрачной, как окно, запотевшее от дыхания, но через которое можно было что-то разглядеть.

И Юрген увидел.

Это был город. Несомненно, город. Но не тот Берлин, который он знал. Здания были другими – более низкими, с причудливыми крышами и остроконечными башенками. Улицы были узкими, мощеными булыжником, и по ним… по ним двигались не «Трабанты» и «Варбурги», а конные экипажи и какие-то неуклюжие, дымящие автомобили, похожие на те, что он видел на старых фотографиях начала века. Люди, спешащие по тротуарам, были одеты в странные, старомодные одежды – мужчины в котелках и длинных сюртуках, женщины в шляпках с перьями и платьях до пят.

И воздух. Он был другим. Не таким, как в его Берлине, пропитанном запахом лигнита и выхлопных газов. Там, по ту сторону, воздух казался чище, свежее, но в нем витал какой-то другой, незнакомый ему запах – смесь конского навоза, угля, свежеиспеченного хлеба и еще чего-то, что он не мог определить.

Это длилось всего несколько секунд. Может быть, пять. Может быть, десять. Юрген смотрел, затаив дыхание, пытаясь запомнить каждую деталь, каждый оттенок этого невозможного, нереального вида. Это был Берлин. Он узнавал какие-то смутно знакомые очертания зданий, изгиб улицы. Но это был Берлин прошлого. Глубокого прошлого. Возможно, конец девятнадцатого или самое начало двадцатого века.

Потом изображение снова задрожало, подернулось рябью, и портал вернулся к своему обычному мерцающему состоянию. Рев стих, превратившись в привычный низкий гул. Яркость уменьшилась. Окно в прошлое захлопнулось.

Юрген отшатнулся, тяжело дыша. Его руки дрожали. Это было… это было невероятно. Он только что своими глазами видел другой Берлин. Берлин, которого уже не существовало. Его «стабилизатор»… он сработал! Каким-то непостижимым образом он смог на короткое время «настроить» портал на определенную эпоху.

Это был не 1938 год, как он ожидал, исходя из записей Раушенбаха. Это было что-то гораздо более раннее. Значит ли это, что портал «дрейфует» во времени? Или что его устройство действительно может влиять на «пункт назначения»?

Он посмотрел на свой кустарный прибор с каким-то суеверным ужасом и восхищением. Он только что заглянул в прошлое. И это прошлое смотрело на него в ответ.

Теперь у него не оставалось никаких сомнений. Он должен был идти. Он должен был попытаться. Но куда? В этот старый, кайзеровский Берлин? Или он сможет «нацелиться» точнее, на ту самую точку бифуркации, где можно было бы изменить все – на начало тридцатых, на момент перед приходом Гитлера к власти?

Вопросов было больше, чем ответов. Но одно он знал точно: этот короткий, случайный взгляд в прошлое изменил все. Теперь это была не просто теория, не просто план. Теперь это была почти реальность. И она манила его с непреодолимой силой.

****

После того, как окно в прошлое захлопнулось, оставив Юргена одного в тишине лаборатории, на него с новой силой нахлынули сомнения. Не научного, а морального толка. Одно дело – теоретизировать о путешествиях во времени и «эффекте бабочки», сидя в уютном кресле. И совсем другое – стоять перед реальной возможностью вмешаться в ход истории, изменить судьбы миллионов, возможно, всего человечества. Кто он такой, Юрген Рихтер, чтобы брать на себя такую ответственность? Какое право он имеет играть в Бога?

Эти мысли, как голодные крысы, грызли его изнутри. Он снова и снова прокручивал в голове аргументы «за» и «против». С одной стороны – ужасы фашизма, миллионы невинных жертв, разрушенная Европа, его собственная страна, все еще несущая на себе шрамы войны. Предотвратить это – разве это не высший моральный долг? Разве не об этом мечтали лучшие умы человечества – искоренить зло, построить справедливый мир?

С другой стороны – неизвестность. Непредвиденные последствия. Риск сделать только хуже. А что если Гитлер был лишь симптомом, а не причиной? Что если, устранив его, он лишь отсрочит неизбежное или породит другую, еще более уродливую форму зла? История, как он знал, полна иронии и парадоксов. Добрые намерения часто приводили к самым чудовищным результатам.

Он пытался найти опору в своей марксистской философии. Диалектический материализм утверждал, что история движется по объективным законам, обусловленным борьбой классов и развитием производительных сил. Личность в истории, конечно, играет роль, но не решающую. Может ли один человек, даже обладающий таким невероятным инструментом, как портал во времени, действительно изменить фундаментальный ход истории? Или его вмешательство будет лишь незначительной рябью на поверхности могучего потока, который все равно придет к своему предопределенному устью?

Но Маркс также говорил и о революционной практике, о том, что философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его. Разве его план – не есть та самая революционная практика, доведенная до своего логического предела? Устранить Гитлера – это значит устранить одно из главных препятствий на пути к мировой революции, к победе социализма во всемирном масштабе. Это значит спасти СССР от чудовищных потерь, которые, возможно, и привели к тем деформациям и извращениям социалистической идеи, которые он видел вокруг себя.

Так он пытался себя убедить. Он выстраивал логические цепочки, находил цитаты из классиков, которые, казалось, оправдывали его замысел. Он говорил себе, что это не просто его личное желание, а историческая необходимость. Что он – лишь орудие в руках истории, которое должно исправить ее трагическую ошибку.

Но где-то в глубине души оставался червячок сомнения. Голос совести, или, может быть, простого человеческого страха, который шептал ему: «Не лезь. Не твое это дело. Ты слишком мал, чтобы играть с такими вещами».

Он вспоминал слова Эриха: «История не терпит сослагательного наклонения». Но разве не он сам, Юрген Рихтер, теперь держал в руках это самое «сослагательное наклонение», эту возможность переписать прошлое?

Бессонные ночи, наполненные этими терзаниями, изматывали его больше, чем лихорадочная работа над «стабилизатором». Он почти не ел, осунулся, под глазами залегли темные круги. Иногда ему казалось, что он сходит с ума. Что портал – это просто галлюцинация, порожденная его переутомленным мозгом. Но потом он возвращался в лабораторию, видел это мерцающее, холодное чудо, и понимал, что все это реально. И что выбор – за ним.

Он должен был сделать этот выбор. И он должен был сделать его скоро. Потому что он чувствовал, что долго так продолжаться не может. Либо он решится, либо его нервы не выдержат, либо Штази все-таки докопается до его тайны.

И тогда, одной особенно темной и промозглой ночью, когда ветер завывал в трубах, как потерянная душа, он принял решение. Да. Он сделает это. Он пойдет. Потому что неведение и бездействие, когда у тебя в руках есть шанс что-то изменить, – это тоже преступление. Возможно, самое страшное.

Он найдет Гитлера. И он остановит его. Ради всех тех, кто погиб. И ради всех тех, кто мог бы жить.

Марксистское обоснование было найдено. Совесть, если и не успокоилась окончательно, то, по крайней мере, на время замолчала, оглушенная решимостью.

Оставалось только подготовиться. И выбрать момент.

****

Решение, выстраданное в бессонных ночах и лихорадочных размышлениях, теперь кристаллизовалось в четкую, почти математически выверенную цель: Адольф Гитлер. Не просто убить человека – это было бы слишком примитивно, слишком похоже на банальный акт мести или террора. Цель была масштабнее: предотвратить его приход к власти, вырвать из истории ту страницу, на которой было написано «Третий Рейх». Уничтожить не только личность, но и феномен, который он породил.

Юрген больше не рассматривал случайные «прыжки» в кайзеровский Берлин или другие эпохи. Это было бы бесцельной тратой времени и энергии, а возможно, и его единственного шанса. Ему нужно было попасть в конкретный временной промежуток: Германия конца двадцатых – начала тридцатых годов. Веймарская республика, агонизирующая под ударами экономического кризиса, раздираемая политическими противоречиями, беременная фашизмом. Именно там, в этом бурлящем котле, нужно было найти и нейтрализовать «бациллу» Гитлера, прежде чем она заразит всю нацию.

Но как это сделать? Простое убийство… оно могло породить миф о мученике, сплотить его сторонников, возможно, выдвинуть на его место кого-то еще, не менее опасного. Юрген думал об этом, перебирая варианты. Может быть, дискредитация? Сбор компромата, который бы уничтожил его репутацию в глазах немецкого народа? Но где взять такой компромат, находясь в прошлом, будучи чужаком, не имеющим ни связей, ни ресурсов?

Или… или все-таки устранение? Но когда? В какой момент? До Пивного путча? После него, когда он сидел в Ландсберге и писал «Майн Кампф»? Или уже на самом пороге власти, в 1932-м, когда до канцлерства оставались считанные месяцы? Каждый вариант имел свои плюсы и минусы, свои риски и потенциальные последствия.

Юрген начал лихорадочно изучать биографию Гитлера, не ту приглаженную, официальную версию, которую преподавали в школах ГДР, а более подробные, западные исследования, которые ему с трудом удавалось доставать через знакомых или по каналам научного обмена. Он искал уязвимости, слабые места, моменты, когда Гитлер был один, без охраны, когда его можно было бы застать врасплох.

Он составлял списки, рисовал схемы, делал пометки на картах старого Мюнхена и Берлина. Его квартира превратилась в штаб по подготовке невозможной операции. Книги по истории соседствовали с учебниками по физике, а портреты Маркса и Ленина со стены, казалось, с молчаливым укором или одобрением взирали на эту странную деятельность.

Чем больше он погружался в детали жизни Гитлера, тем сильнее становилось его отвращение. Этот человек, с его манией величия, с его патологической ненавистью, с его примитивной, но такой заразительной идеологией… он был не просто политиком, он был каким-то воплощением темной стороны человеческой натуры. И тем сильнее крепла решимость Юргена остановить его.

Цель была не просто сформулирована. Она стала его одержимостью. Она заполнила все его мысли, все его сны. Он видел Гитлера на митингах, окруженного ревущей толпой. Он видел его в узком кругу соратников, планирующего свои следующие шаги. Он видел его в моменты слабости и в моменты триумфа. И каждый раз он представлял себе, как он, Юрген Рихтер, вмешивается, ломает этот сценарий, переписывает историю.

Он понимал, что это будет невероятно опасно. Он понимал, что шансы на успех ничтожны. Он понимал, что может погибнуть или исчезнуть без следа. Но теперь это уже не имело значения. Цель была слишком велика, слишком важна.

Предотвратить приход Гитлера к власти. Спасти мир от нацизма. Это была его миссия. И он был готов отдать за нее все. Даже если это будет его собственная жизнь, его собственная душа. Потому что альтернатива – оставить все как есть, зная, что у него был шанс, – была для него невыносима.

****

В те редкие часы, когда Юрген не был поглощен изучением прошлого или моральными терзаниями, он продолжал свои эксперименты с порталом и «стабилизатором». И он начал замечать нечто новое. Портал, казалось, обретал… некоторую предсказуемость. Или, по крайней мере, его поведение становилось менее хаотичным.

После того случайного «просмотра» кайзеровского Берлина, Юрген научился с большей точностью вызывать подобные «окна» в прошлое. Он понял, что дело не только в частоте излучения его кустарного устройства, но и в какой-то едва уловимой синхронизации с собственными, внутренними флуктуациями портала, которые он теперь почти инстинктивно чувствовал. Это было похоже на настройку старого радиоприемника: нужно было не только найти нужную волну, но и поймать момент, когда сигнал наиболее чистый.

Иногда ему удавалось удерживать «окно» открытым на несколько десятков секунд, даже на целую минуту. Это были драгоценные мгновения, когда он мог, затаив дыхание, вглядываться в картины ушедших эпох. Он видел улицы Берлина начала века, запруженные экипажами и первыми неуклюжими автомобилями. Он видел толпы людей в странных одеждах, спешащих по своим делам, их лица – живые, настоящие, не подозревающие о том, что из будущего на них смотрит невидимый наблюдатель.

Он видел короткие, как вспышки, фрагменты жизни, которая уже давно стала историей. Дети, играющие с обручем на мостовой. Газетчик, выкрикивающий заголовки. Солдаты в остроконечных касках, марширующие по Унтер-ден-Линден. Однажды он даже мельком увидел нечто, похожее на парад – оркестр, знамена, и какую-то важную персону в открытом ландо.

Эти «просмотры» были не только захватывающими, но и полезными. Они позволяли ему хоть как-то калибровать свое «нацеливание». Он заметил, что определенные настройки «стабилизатора» с большей вероятностью приводят к появлению картин из одной и той же эпохи, плюс-минус несколько лет. Это давало ему слабую надежду, что он сможет если не точно выбрать год, то, по крайней мере, попасть в нужный временной промежуток – в те самые критические годы Веймарской республики.

И еще одно важное наблюдение: портал, казалось, становился… более «плотным», более материальным в те моменты, когда «окно» было открыто. Холод, исходящий от него, усиливался, а гул становился более глубоким и резонирующим. Юргену даже показалось, что он может на мгновение различить не только визуальные образы, но и звуки из прошлого – приглушенный уличный шум, обрывки музыки, далекие голоса.

Эта относительная стабильность на короткие периоды была для него знаком. Знаком того, что он на правильном пути. И знаком того, что время для решительных действий приближается. Портал как будто сам приглашал его, становился более гостеприимным, менее враждебным. Или это ему только казалось, убаюканному ложной надеждой?

Он не знал. Но он цеплялся за эту мысль. Он должен был верить, что сможет контролировать этот процесс хотя бы в минимальной степени. Потому что если он не сможет, то его миссия обречена на провал еще до ее начала.

Каждую ночь он возвращался в лабораторию, как на свидание с опасной, но неотразимой любовницей. Он настраивал свой «стабилизатор», вглядывался в мерцающую бездну, пытался поймать тот самый момент, когда прошлое приоткроет ему свою завесу. И каждый раз, когда ему это удавалось, когда он видел эти живые, дышащие картины ушедшего времени, его решимость крепла.

Он был готов. Почти готов. Портал ждал. И прошлое… прошлое, казалось, тоже ждало его. Ждало, чтобы он пришел и изменил его. Или был поглощен им навсегда.

Глава 3: Первое Путешествие: XIX век и Осознание.

Время для долгих размышлений и тщательной подготовки к «главной миссии» еще не пришло. Прежде чем отправляться в двадцатые-тридцатые годы на охоту за Гитлером, Юрген должен был совершить пробный прыжок. Короткую вылазку, рекогносцировку, чтобы проверить свои силы, испытать портал на себе и понять, что его ждет по ту сторону, в самом прямом, физическом смысле. Он не мог рисковать провалом основной операции из-за какой-то глупой мелочи, которую не учел.

Он решил не пытаться «нацеливаться» на конкретную дату с помощью своего кустарного «стабилизатора». Для первого раза это было слишком рискованно. Он просто войдет в портал в его «естественном» состоянии, когда он, как ему казалось, вел в более ранний период – тот самый кайзеровский Берлин, который он мельком видел. Это будет достаточно далеко от его основной цели, чтобы случайное вмешательство не имело катастрофических последствий, но и достаточно цивилизованно, чтобы не оказаться среди дикарей или динозавров.

Снаряжение он готовил самое примитивное, исходя из того, что ему придется пробыть в прошлом не более нескольких часов, а может, и минут. Главное – не привлекать внимания и иметь возможность вернуться. Он выбрал темную, неброскую одежду – старые брюки, свитер, куртку, которые не слишком выделялись бы даже на фоне моды столетней давности, если верить старым фотографиям. Никаких современных гаджетов, никаких пластиковых деталей, которые могли бы вызвать подозрение. В карманы он положил небольшой складной нож, коробку спичек, несколько медных монет кайзеровской эпохи, которые он с трудом раздобыл у одного знакомого нумизмата (на всякий случай, если придется что-то купить или заплатить за проезд), и, конечно, свой блокнот с карандашом, чтобы делать пометки. Адрес своей лаборатории – номер дома, название улицы – он выучил наизусть, как молитву. Это был его единственный путь назад.

Самым сложным было решить вопрос с «якорем» для возвращения. Он не мог рассчитывать на то, что портал останется открытым и стабильным все время его отсутствия. Поэтому он разработал простой, но, как ему казалось, надежный план. Он прикрепит к лабораторному столу очень длинную и прочную капроновую веревку, которую он «позаимствовал» со склада альпинистского снаряжения (официально – для нужд каких-то геологических исследований). Эту веревку он пропустит через портал вместе с собой. Даже если видимый разрыв исчезнет, веревка должна была остаться, как нить Ариадны, ведущая его обратно в лабиринт его собственного времени. Он проверил ее на прочность несколько раз – она выдерживала его вес с большим запасом.

Последней деталью был небольшой, но мощный фонарик. В прошлом электричество могло быть не везде, а ему нужно было четко видеть, куда он идет, особенно если придется возвращаться в темноте. Фонарик был советского производства, надежный, как автомат Калашникова.

В ночь перед пробным прыжком Юрген почти не спал. Он снова и снова проверял свое снаряжение, прокручивал в голове план действий, пытался предусмотреть все возможные неожиданности. Страх смешивался с возбуждением, как два химических реактива, готовых взорваться. Он смотрел на свое отражение в темном окне – бледное, осунувшееся лицо, горящие глаза. Это был уже не тот Юрген Рихтер, которого он знал еще несколько недель назад. Портал изменил его. Он чувствовал себя первооткрывателем, стоящим на пороге неизведанного континента. Или смертником, идущим на эшафот.

Когда часы на кухне пробили три, он понял, что больше ждать не может. Пора. Он в последний раз оглядел свою маленькую квартиру, словно прощаясь с ней навсегда. Потом тихо вышел на лестничную площадку и направился в Академию. К своей судьбе.

В лаборатории было холодно и тихо, как в склепе. Портал мерцал в углу, поджидая его, как терпеливый хищник. Юрген не стал возиться со «стабилизатором». Сегодня он доверялся случаю, или тому, что он считал «естественным» состоянием портала. Он надеялся, что это будет тот самый кайзеровский Берлин конца XIX – начала XX века.

Он надежно привязал конец капроновой веревки к тяжелой металлической ножке лабораторного стола. Несколько раз дернул, проверяя узел. Другой конец, с небольшим запасом, он обмотал вокруг пояса. Это была его нить Ариадны, его единственная гарантия возвращения. Он еще раз проверил карманы: нож, спички, монеты, блокнот, фонарик. Все на месте.

Он подошел к порталу. Холод, исходящий от него, казался почти осязаемым, он пробирал до костей сквозь одежду. Мерцание гипнотизировало, затягивало, как водоворот. Гул низко вибрировал в груди. Юрген глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он вспомнил лица своих родителей, давно умерших. Вспомнил Эриха. Вспомнил запах свежескошенной травы в деревне у бабушки, когда он был маленьким. Зачем? Прощание? Или просто мозг, в предчувствии шока, выбрасывал случайные образы?

– Ну, с богом, – прошептал он сам себе, хотя ни в какого бога он не верил. Или, может быть, теперь, на пороге невозможного, какая-то часть его хотела верить?

Он сделал шаг.

И мир взорвался.

Это не было плавным переходом, как он себе представлял. Это не было похоже на проход через дверь или погружение в воду. Это было… разрывом. Ощущение, будто его тело одновременно растягивают и сжимают, будто каждая его клетка вибрирует на безумной частоте. Звуки – оглушительный рев, треск, вой – обрушились на него со всех сторон. Цвета – калейдоскоп слепящих вспышек, темных провалов, кислотных пятен – замелькали перед глазами, вызывая тошноту. Запахи – смесь озона, серы, чего-то металлического и еще чего-то неописуемо древнего, пыльного – ударили в нос.

Он закричал, но его крик потонул в этом хаосе. Он потерял чувство ориентации, чувство собственного тела. Он летел, кувыркался, падал – или ему только казалось? Он не понимал, где верх, где низ, где он сам. Это длилось вечность. Или одно мгновение.

А потом все так же внезапно прекратилось.

Его вышвырнуло, как пробку из бутылки, на что-то твердое. Он ударился головой, боль обожгла затылок, в глазах потемнело. Он лежал, задыхаясь, пытаясь прийти в себя, не понимая, где он и что с ним произошло. Во рту был привкус крови и пыли.

Портал сработал совершенно непредсказуемо. Юрген ожидал постепенного погружения, может быть, легкой дезориентации. Но он не был готов к такому яростному, почти физическому насилию со стороны пространства-времени. Он не был готов к тому, что переход будет похож на прохождение через мясорубку.

Он с трудом открыл глаза. Все плыло. Голова гудела. Но он был жив. И он был… где-то. Не в своей лаборатории. Это он понял сразу.

Вокруг был полумрак. Пахло сыростью, гнилью и… чем-то еще, незнакомым, но неприятным. Он лежал на чем-то твердом и холодном, похожем на каменный пол. С трудом сел, опираясь на руки. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Он проверил веревку на поясе. Она была на месте, натянута, уходила куда-то вверх, в темноту. Слава богу. Его путь назад был цел.

Но где он? Что это за место? И какой это год? Это явно был не тот Берлин начала века, который он видел в «окне» портала. Это было что-то другое. Что-то… гораздо более старое. И гораздо более зловещее.

****

Когда первоначальный шок от перехода немного утих, и голова перестала так сильно кружиться, Юрген смог осмотреться. Он находился в каком-то темном, сыром подвале или погребе. Стены были сложены из грубого, почерневшего от времени камня, кое-где покрытого зеленоватой плесенью. Низкий сводчатый потолок терялся в темноте. Единственным источником света был тусклый прямоугольник, видневшийся в дальнем конце помещения – похоже, зарешеченное окно под самым потолком, выходящее на уровень земли.

Он с трудом поднялся на ноги, опираясь на стену. Капроновая веревка, его спасительная нить, уходила вверх, в непроглядную тьму, и исчезала там, где, как он предполагал, раньше был портал. Сейчас там не было ни мерцания, ни гула. Только тишина и мрак. Портал закрылся. Но веревка осталась. Это было главное.

Юрген достал фонарик. Яркий луч выхватил из темноты детали помещения: бочки, какие-то ящики, гниющие мешки. Похоже на заброшенный винный погреб или склад. И ужасный запах. Смесь гниющей органики, сырой земли и еще чего-то кислого, от чего першило в горле.

Он медленно двинулся к окну, стараясь не шуметь. Выглянул наружу. То, что он увидел, заставило его замереть.

Это был Берлин. Он узнал его по каким-то неуловимым чертам, по атмосфере, по архитектурному стилю некоторых зданий, видневшихся вдалеке. Но это был Берлин, которого он никогда не видел.

Узкая, мощеная крупным булыжником улица. Высокие, темные дома с многочисленными лепными украшениями, эркерами и балкончиками. Вместо автомобилей – бесконечный поток конных экипажей всех мастей: тяжелые омнибусы, изящные коляски, груженые телеги, из-под колес которых летела грязь. Дым из многочисленных труб смешивался с утренним туманом, создавая плотную, серовато-коричневую завесу. И люди. Люди, одетые так, как он видел только в исторических фильмах или на старинных фотографиях. Мужчины в цилиндрах, котелках, длинных сюртуках, с тростями. Женщины в громоздких платьях с турнюрами, в шляпках с вуалями, торопливо семенящие по узким тротуарам. Газетчики, выкрикивающие что-то гортанным, незнакомым ему немецким языком – это был явно не тот Hochdeutsch, к которому он привык. Уличные торговцы с лотками, чистильщики сапог, нищие, просящие милостыню.

Шум. Оглушительный, непрерывный шум. Стук копыт по булыжнику, скрип колес, крики возниц, лай собак, гомон толпы – все это сливалось в единый, первобытный рев города, который жил своей, незнакомой Юргену жизнью.

Это был не конец девятнадцатого – начало двадцатого века, как он предполагал. Это было раньше. Судя по одежде, по экипажам, по общему облику города, это могли быть семидесятые или восьмидесятые годы девятнадцатого века. Эпоха Бисмарка. Кайзеровская Германия еще только набирала свою мощь.

Шок. Это было единственное слово, которое могло описать его состояние. Он читал об этом времени, он видел картинки. Но оказаться здесь, дышать этим воздухом, слышать эти звуки, видеть этих людей… это было совсем другое. Это было ошеломляюще. Как будто его бросили на другую планету.

Он вдруг остро почувствовал свою чужеродность. Его одежда, хоть и неброская, все равно отличалась. Его манера держаться. Его взгляд. Он был пришельцем из будущего, заброшенным в это незнакомое, пугающее прошлое.

И он был один. Совершенно один, если не считать тонкой капроновой нити, связывающей его с его временем.

Его первая, короткая вылазка в прошлое уже обернулась полным провалом его расчетов. Портал сработал не так. Время было не то. И он был совершенно не готов к тому, что увидел и почувствовал. Осознание этого обрушилось на него с холодной, беспощадной ясностью. Он был всего лишь самонадеянным дилетантом, играющим с силами, которые он не понимал и не мог контролировать.

****

Нужно было выбираться из этого вонючего подвала, хотя бы для того, чтобы сориентироваться и понять, где он точно находится. Юрген нашел ветхую деревянную дверь, которая, к его удивлению, не была заперта. Она вела в узкий, темный коридор, а оттуда – на небольшой задний двор, заваленный мусором и пустыми ящиками. Со двора был выход на ту самую оживленную улицу, которую он видел из окна.

Он поправил одежду, стараясь выглядеть как можно менее подозрительно, и шагнул из тени двора на залитый мутным светом тротуар. Шум и суета большого города обрушились на него с новой силой. Он почувствовал себя маленьким, потерянным ребенком.

Он пошел наугад, стараясь держаться ближе к стенам домов, чтобы не мешать спешащей толпе. Люди вокруг говорили на немецком, но это был не тот четкий, литературный язык, который он учил в школе и слышал по радио. Это был берлинский диалект, грубоватый, с какими-то странными оборотами и проглатываемыми окончаниями, который он понимал с трудом.

Ему нужно было узнать название улицы. Он подошел к газетному киоску, где пожилой усатый мужчина в фартуке раскладывал свежие газеты с готическим шрифтом на заголовках.

– Простите, – начал Юрген, стараясь говорить как можно четче. – Не подскажете ли вы, как называется эта улица?

Продавец оторвался от своего занятия и смерил его подозрительным взглядом с головы до ног. Его одежда, его стрижка, его манера говорить – все это, видимо, показалось ему странным.

– Чего тебе, парниша? – пробурчал он на своем диалекте, что-то вроде . Голос был хриплым, недружелюбным.

Юрген повторил свой вопрос, чуть громче

Продавец нахмурился еще больше.

– Ты можешь говорить нормально, или как? Откуда ты такой взялся, что я тебя не понимаю?

Юрген почувствовал, как краска бросилась ему в лицо. Языковой барьер. Он не учел, что даже в одном и том же городе язык мог так сильно отличаться в разные эпохи. Его современный Hochdeutsch звучал здесь, видимо, так же странно, как если бы он заговорил на чистом английском.

Рядом остановился какой-то прохожий, привлеченный их разговором, – крепкий мужчина в рабочей одежде, с любопытством разглядывающий Юргена. Потом еще один. Вокруг них начала собираться небольшая толпа. Люди смотрели на него с нескрываемым любопытством и подозрением. Он почувствовал себя как редкий зверь в клетке.

– Я… я просто спросил название улицы, – пролепетал Юрген, чувствуя, как нарастает паника. – Я… я немного нездешний.

– Видно, – хмыкнул рабочий. – Иностранец, да? Француз или англичанин?

В его голосе слышалась неприязнь. Юрген вспомнил, что отношения Германии с Францией и Англией в ту эпоху были далеко не дружественными.

– Нет, нет, я немец, – быстро сказал Юрген. – Просто… из другой части Германии.

Это была слабая отговорка, но ничего лучше он придумать не мог.

Толпа не расходилась. Люди перешептывались, показывали на него пальцами. Его одежда, его растерянный вид, его странный акцент – все это делало его мишенью для подозрений. Он почувствовал себя невероятно уязвимым. Здесь, в этом чужом, враждебном прошлом, он был никем, без документов, без денег (те несколько кайзеровских монет не в счет), без понимания местных обычаев.

Один неверный шаг, одно неосторожное слово – и он мог оказаться в полицейском участке. Или еще хуже.

Нужно было уходить. Быстро.

Он пробормотал какие-то извинения и, стараясь не смотреть никому в глаза, протиснулся сквозь толпу и быстрым шагом пошел прочь, куда глаза глядят, подальше от этого места. Сердце колотилось, как пойманная птица. Это было его первое столкновение с обывателями прошлого. И оно оказалось гораздо более неприятным и опасным, чем он мог себе представить.

****

Паника накрыла его внезапно, как грязная волна. Он шел почти бегом, не разбирая дороги, прочь от того места, где его едва не окружила подозрительная толпа. Сердце грохотало в ушах, дыхание сбилось, ладони вспотели. Он чувствовал на себе взгляды прохожих – любопытные, враждебные, равнодушные – и каждый взгляд казался ему обвинением. Он – чужой. Чужой во всех смыслах. Одежда, язык, манеры, даже, наверное, запах – все в нем кричало о том, что он не отсюда.