Читать книгу: «Легкомысленные рассказы», страница 7

  Феликс с кислой физиономией поблагодарил за службу лейтенанта, двоих задержавших его ментов, а сам подумал – хочешь людям доброе дело сделать, сто раз подумай. Добро может к тебе вернуться гораздо раньше, нежели ты предполагаешь.

  Ну и, конечно, главное, никогда и ни в чём не перебарщивать.

Бульварная история

Признаться, люблю я иногда праздно пошататься по бульвару. Ну, когда все утомительные дела переделаны и хочется просто расслабиться, подумать о чем-нибудь легком и хорошем.

  Иду я однажды и смотрю, девушка нагнулась над скамейкой, завязывает шнурок ботинка. Тонкие, видимо, льняные брюки, цвета какао с молоком, натянулись на ее сексуальных ягодицах. "Вот это попа", – невольно вырвалась у меня. Правда, произнес я это слово в более грубой, бульварной форме. Негромко. Но девушка, к моему стыду, услышала и распрямилась словно пружина.

  -Неприлично так говорить незнакомым женщинам, – сказала она с явным англосаксонским акцентом. Я не буду его воспроизводить, так как обычно такие попытки в литературе, да и в кино, выглядят нелепо, если не сказать глупо.

  На её сумочке под цвет брюк и жакета была эмблема в виде американского флага. И лицо её имело "ненашенские" черты. Вообще, лица многих западников, словно вырублены топором или поспешно вылеплены из глины. Но в ее чертах не было грубой поспешности. Она была довольно привлекательна: глаза цвета светло-голубого кобальта, небольшой, немного капризный рот, не испорченный яркой помадой, светлая челка, кокетливо спадающая на тонкие, аккуратные брови.

  Девушка напомнила мне американку, с которой я столкнулся в Первую чеченскую кампанию. Она, как и я, работала корреспондентом одного из новостных телеканалов. Ее звали Алана Уильямс. Обычно иностранцы не совались на передовую, довольствовались сообщениями пресс-службы нашего министерства обороны. В это время как раз федеральные войска взяли Дворец Дудаева и военные предложили проводить меня туда для съемок.

  К моему удивлению, напросилась и Алана. Десантники вели нас до "президентского гнезда" через руины жилых домов и учреждений. Жуткая зимняя "сталинградская" картина. При этом здание Центрального банка, как ни странно, оставалось почти целым. Вся площадь перед ним была усеяна советскими сотенными и полусотенными купюрами. Ильич смотрел с них угрюмо и зло. Еще недавно за одну такую банкноту люди были готовы на многое, а теперь купюры ненужным хламом валялись в снежной жиже.

  -Ленин на снегу, – сказал я, поднимая банкноту.

  -Ленин на снегу,– эхом повторила Алана.

  -Боевики хотели унести несколько мешков с этой макулатурой, но почему-то передумали, – пояснил командир десантников.

  Алана неплохо знала русский. Говорили, что она сотрудница ЦРУ.

– Все суета сует и томление духа, – процитировала она Экклезиаста.– Все что создают люди, на самом деле, ничто, пустота. Мы и сами ничто. Вы знаете кто такой царь Соломон?

  Плохо же американка думает о нас, подумал я. Именно царю Соломону приписывают авторство Экклезиаста. Но я же брякнул:

  -Он имел семьсот жен и триста наложниц.

  Алана внимательно посмотрела на меня, расхохоталась:

  -Все вы мужчины одинаковые, потому что думаете только об одном.

  Это вы, дамы, все одинаковые, мысленно парировал я, потому что приписываете нам одну и ту же чушь.

  Не буду описывать наше дальнейшее "путешествие по войне". Скажу только, что меня удивила образованность американки. Ведь я, как и многие соотечественники, считал заокеанскую нацию несколько туповатой. Во всяком случае, так представляли ее наши сатирики. Помните: "… Ну, тупые". С Аланой мы больше не виделись, на следующий день её группа уехала из Грозного в Моздок. Через некоторое время я получил от нее послание, в котором она явно намекала на продолжение "friendship". Но я не ответил, ведь Уильямс вроде бы была церэушницей, а я в силу профессии, общался с военной контрразведкой и ФСБ. Словом, не хотелось искать на свою пятую точку приключений.

  Второе мое знакомство с американцами случилось в Косово. В те дни, когда аэродром "Слатина" в Приштине заняли "лихим броском" наши десантники. Сейчас модно ругать ельцинские времена, но именно тогда, когда у нас было мало сил, мы, благодаря косовской операции, заставили уважать себя Запад и спасли в Косово от албанцев многих сербов. Некоторые "братушки" об этом забыли.

  Так вот, я жил в гостинице "Приштина" на десятом этаже, моя съемочная группа "отдыхала" на девятом. Электричество в гостинице включали "через раз", по этой причине лифты часто не работали, приходилось тащить наверх телевизионную аппаратуру на себе. Ну, если честно, оператору и инженеру, я же по их словам, "никогда тяжелее авторучки и блокнота" ничего не поднимал. Врут, я им помогал. Иногда.

   Однажды ночью я проснулся от жажды. В холодильнике ноль, Приштина – это вам не Париж. Напротив моего номера находилась каптерка горничной. Ее там не оказалось, но на столе стояли бутыли с минеральной водой. Спускаться в бар ночью, в потемках не хотелось. Взял одну бутылку и тут… Передо мной выросли шесть солдат KFOR в американской форме. Кто не знает, это международная военная организация под руководством НАТО, призванная обеспечивать стабильность в Косово. Конечно, мало что она обеспечивала, но это другой разговор. Так вот, натовцы, указывая автоматами на лестницу, "предложили" мне спуститься вместе с ними в администрацию, при этом, не разрешая одеться (я был в одном белье). Скандал мог выйти грандиозный – русский журналист задержан за воровство. Бутылки воды. Все мои доводы, что минеральная вода в гостинице бесплатна, были напрасны. Что делать? Пришлось действовать по-нашему. Главным у них был негр с нашивками сержанта. Я ему дал 100 баксов. Сердце замерло, вдруг обидится на взятку. Но не тут-то было, оказалось мало. Двести? Мало. Триста? Мало. Сошлись на 600. Словом, попил я бесплатной водички с "союзниками".

  Эти натовцы во главе с негром перечеркнули мои лестные представления об американцах, которые заложила Алана. Может, она и была сотрудницей ЦРУ, но у каждого, как известно, свои слабости.

  И вот еще одна "встреча на Эльбе".

  -Неприлично так говорить незнакомым женщинам, – повторила она.

  -А знакомым можно?

  -Что?

  -Меня зовут Феликс. Феликс Бабочкин, – назвал я свой псевдоним.– А вас?

  -Что?

  Глухая что ль?

  -Как вас родители назвали?

  Кажется, в её глазах появилась улыбка.

  -Дженнифер, – ответила она. – Можно просто Джен.

  -Как в фильме "Назад в будущее", – пробормотал я.

  -Что?

  Нет, точно глухая. Я подумал, что контакт установлен, но она повернулась спиной, пошла по бульвару.

  -Отпечатки пальцев у всех разные! – крикнул я, невольно задержав взгляд на её красивых ягодицах.

  Джен повернулась и чисто по-русски покрутила пальцем у виска.

  У нее были все основания полагать, что я не в своем уме. А я просто вспомнил, как институтская подруга Лена говорила, что зад человека так же индивидуален, как отпечатки пальцев. По нему можно запросто определить характер человека, его пристрастия. Тогда я не особо вникал в эти ее слова, но в принципе осознавал, что она права. А теперь…мне показалось, что эту попу я уже встречал. Точно с таким же странным характером. Да, она принадлежала Алане Уильямс.

  Я догнал Джен.

  -Мне кажется, я вас уже видел, – сказал я.

  -Видели? – Американка округлила глаза, поморщилась, словно от меня пахло чесноком.

  -Ну, не вас…– Начал я и понял, что выгляжу полным идиотом. Не говорить же ей про красивый зад ее соотечественницы.

  -Вы точно не в себе.

  -Погодите! – Я ухватил её за край жакета, отчего она поморщилась еще больше. Конечно, нарушать жизненное пространство другого человека "в Европах" недопустимо, тем более дотрагиваться до него.

  Хотел сказать одно, а получилось другое:

  -А что вы, американка, из враждебной, можно сказать страны, тут делаете? Может, вы шпионка?

  -Точно. Вот хожу и своим задом завлекаю таких чудаков как вы, чтобы выведать у них государственную тайну. Только на этот раз промахнулась, от вас толку не будет. Вас кроме женских поп (она выразилась экспрессивно), ничего не интересует. Вы primitivus homo.

  -Это вы напрасно. – Я сделал вид, что обиделся и тут же подмигнул. – Я журналист и обладаю массой информации.

  Джен хитро прищурилась, расстегнула сумочку, показала журналистскую карточку:

  -Надо же, какое совпадение.

  Свое удостоверение я доставать не стал. И вообще замер. На аккредитации значилось: Дженнифер Уильямс.

  -Не может быть, – пробормотал я, когда оттаял. – Вы тоже Уильямс? Вот и не верь бабам.

– Что значит "тоже"?

  -Вашу маму зовут…

  -Её звали Аланой.

  -Звали?

  -Вертолет со съемочной группой разбился в Техасе, когда там бушевали пожары. Она была ассом в журналистике, проехала, чуть ли ни все горячие точки. Я у нее была ранним ребенком, она родила меня в шестнадцать лет.

  Алана мне не говорила, что у нее есть дочь. Теперь Джен 20 с небольшим.

  -Она вам не рассказывала про Ленина на снегу, в Чечне? – спросил я.

  -Возле банка?

  -Да! – крикнул я на всю улицу.

  -А вы…

  -Я был с ней тогда. Может, говорила вам обо мне.

  -Нет. Про десантников рассказывала, которые провожали ее к дворцу, после взятия его федеральными войсками. Там был жуткий пожар от сброшенных вашими самолетами бомб.

   На ее лице появилось плаксивое раздражение:

  -Вообще, могу вам сказать, что та ваша война и теперь…

  Я нагло, без всяких "западных" правил закрыл ей рот рукой:

  -Не надо. Во имя Аланы. Всегда знал, что женские прелести имеют магическую силу, но что б такую…

  Я потащил ее к ближайшему бару, где за "рюмкой чая" мы нашли прекрасный общий язык между народами.

Скорбник

  "Все мы состоим из межзвездного вещества, взорвавшейся когда-то сверхновой. Все мы маленькие звездочки, то есть солнышки. Рано или поздно мы вновь станем межзвездным веществом. Наши атомы станут частью новых миров, новой жизни. Нет у Вселенной начала и нет конца. А, значит, смерть – это лишь начало нового. Бесконечный путь преобразований. Мы частицы Вселенной, то есть бессмертны, как и она сама".

  Эту короткую, но оптимистичную речь Филимон Ниточкин произносил на каждой погребальной церемонии ?-кого крематория. Был он как бы штатным "скорбником". Когда родственникам, друзьям и близким в прощальном зале морга сказать уже было нечего, вступал он. И его короткая речь всегда имела успех. Заплаканные вдовы и вдовцы с благодарностью поживали ему руки, иногда даже припадали к его костлявому плечу.

  Речь Ниточкина нравилась и директору кладбища господину Саврасову. После очередной прощальной стопки по усопшему, Эдуард Никитович говорил Ниточкину:

  -Хоть ты лицом и безобразен, как Квазимодо, но слова говоришь глубокие, правильные. Оптимизм внушают. Все мы маленькие солнышки…Замечательно.

  -Непременно произнесу их на ваших похоронах.

  -Спасибо, – говорил Саврасов, а когда до него, наконец, доходили слова Ниточкина, грозил пальцем:

  -Э-э, шельма, не дождешься. Я еще спляшу на твоей могиле.

  Директор обычно пытался показать, как он спляшет, но ноги его заплетались и он падал, сваливая на себя венки и траурные ленты.

  И вот однажды, будучи, как ни странно, почти трезвым, директор ухватил Ниточкина за лацкан черного, траурного пиджака.

  -Гляжу на тебя, Филимон, и удивляюсь, – сказал Саврасов. – Откуда у тебя такой, я бы сказал, философский склад ума. У тебя же нет ни образования, ни рожи.

  -На свою рожу посмотрите.

  -А ты не груби, уволю. Кому тогда твоя речь понадобится?

  -На другое кладбище подамся.

  Об этом директор не подумал, а потому прикусил язык. Скорбник был ему полезен и брал он за свою речь недорого. А эффект был значимый. Многие через интернет благодарили кладбищенского начальника за умные, согревающие слова его сотрудника Ниточкина.

  -И все же откуда? – не унимался директор. – И имя у тебя патриархальное, крестьянское. Филимон, так теперь разве что котов называют.

  -Сами вы кот.

  -А ты не груби, не груби. Я вот что… На днях привезут одного значимого клиента, так ты… Ну, расширь что ль свою философскую речь. А я тебе доплачу.

  -На днях? Клиент еще жив, что ли?

  -А ты не груби… То есть, не твое дело и не моё. Сказано привезут, значит привезут. Там про звездочки какие добавь. Вот, про черные дыры, я про них что-то по ящику слышал, только ничего не понял.

  -Черные дыры – это альфа и омега любой галактики. Ладно, посмотрю про них еще в сети, что-нибудь придумаю. А вы денежки готовьте, а то платите воробьиные слезки, попрошайки на паперти и то больше имеют.

  -Не подведи, Филимончик, скажи такую речь, чтоб все возрадовались… чтоб он подох еще 30 раз, этот значимый клиент. От таких покойников одни проблемы. То венки не те, то надпись на них не та, тьфу. Лежали бы тихо и радовались, что про них добрые слова говорят, при жизни поди их и не слышали.

  -Вы пьяный что ль опять?

  -А ты не груби, не груби.

  -Раз клиент значимый, – сказал Ниточкин, – то и так все радоваться будут. Такие оставляют после себя много.

  -А ты не… Словом договорились? Ну и ладушки.

  Через два дня директор позвонил Ниточкину ни свет ни заря. Он хрюкал, словно говорил из подвала. Филимон разобрал лишь несколько слов: "полдень", "давай, не подведи" и частично фамилию клиента, то ли Клюквин, то ли Брюквин. Попытался перезвонить начальнику, но тот не ответил. Тогда набрал администратору:

  -Звонил шеф, говорил, кажется, о Брюквине или…

  -А-а, знаю, – перебила администраторша. – Тюквин Анатолий Карпович, зал №5. 11.30.

  -Саврасов вроде бы трещал о полдне. Ладно, пьяный, наверное, был, как всегда перепутал. Тюквин, говоришь? Какая-то несерьезная фамилия у "значимого клиента".

  -Какая есть.

  Ровно в назначенное время скорбник вошел в зал прощания и скорби №5. Вокруг белого гроба с золотыми кистями, стояли рослые, бритоголовые парни в черных костюмах и все как один в лакированных туфлях. Их было не меньше двадцати. Распорядитель предложила попрощаться с усопшим, произнести несколько слов. Парни оказались неразговорчивыми, двое сказали по пяти слов, еще трое по два: "прощай, брат". Уголовники, заключил Филимон. Ну и ладно, мне-то какая разница, такие слова скажу, на всю жизнь свою бритоголовую запомнят.

  Первая часть его речи была прежней, а к ней, по просьбе шефа, он присовокупил еще одно научно-философское обоснование смерти.

  "В каждом атоме человека записана полная информация о нем, – говорил Филимон неторопливо, с чувством, но твердой убедительностью, – в том числе его нравственность. Некоторые люди, то есть их частицы, после смерти попадают в черные дыры. Это такая область пространства-времени, которая пожирает всё, что в неё попадает и ничего не выпускает, даже свет. Это полная тьма и забвение. Попавшие во тьму атомы уже не станут началом нового, это их конец. И нет им оттуда выхода. Условно это можно назвать адом. В каждом из нас есть черные дыры, но разной величины. Главное их вовремя подавить в себе добрыми делами. А некоторые уже и при жизни являют собой огромную черную дыру".

  -Как Тюха, – тихо сказал один из бритоголовых, с лоснящимся, будто смазанным маслом, черепом.

  -Обломись, Кирюха, – цыкнул на него сосед справа, сложивший на груди красные, словно обваренные кипятком, руки.

  -Я не Кирюха, а Корь,– злобным шепотом ответил тот. – Корь, запомни, наконец, Шпрот, моё погоняло.

  -Не Корь ты, а скарлатина, – усмешкой парировал краснорукий. – А я не Шпрот, а Карась.

  -Килька ты, с рачьими клешнями.

  -Тихо вы! – гаркнул на них тот, кто стоял у изголовья гроба. Это был здоровенный детина с красным носом. Его туфли имели загнутые носы, почти как у африканских бабушей.

  Но было поздно. "Кто килька?!" "Кто скарлатина?". Словесная перепалка перешла в толчки, тычки, пинки и, наконец, в драку. Массовую.

  Распорядитель вовремя скрылась в административной комнатке, а Ниточкин не успел. Непонятно от кого он получил оплеуху, упал на пол, закатился в угол и оттуда с ужасом наблюдал, как братва мутузит друг друга. Сперва, в качестве оружия, вход пошли венки, сложенные у стены, потом стулья и как вишенка на торте: кто-то достал ствол.

   В замкнутом, небольшом пространстве выстрел прозвучал, словно гром небесный. У Ниточкина заложило уши. Зажав их и разинув рот, как выкинутый на берег карась (или шпрот), он пополз к выходу. Рядом о стену что-то шмякнулось. С еще большим ужасом он увидел разбитый в щепки гроб и тело усопшего, скрюченного будто его завязали на узел.

  Выскочив, наконец, на улицу, Ниточкин что было мочи, завопил: – Караул, убивают, полиция!

   Сзади его смела толпа, выскочивших из зала скорби, уголовников. У каждого в руках было по стволу. Пальба началась, как голливудском вестерне. На четвереньках Филимон доскакал до гранитных плит, выставленных у входа в крематорий на продажу. За самым высоким надгробием он обнаружил, прижавшегося к земле директора Саврасова. Глаза у того почти вывались из орбит. Трясущимися пальцами он тыкал в клавиши кнопочного телефона. Но набрать номер у него не получалось.

  -Что, что происходит? – Начальник в ужасе схватил Ниточкина за плечо.

  -Уголовники на церемонии разборки устроили, – ответил, удивляясь складности своей речи, Филимон.

  -Какие уголовники? Это же уважаемые люди из рыбного департамента.

  -И вы про рыбу. Они из лесопильного департамента, что на Магадане. Вы на их физиономии посмотрите.

  Но высунуть голову из гранитного убежища шеф не решился, пальба продолжалась.

  -Не предполагал я, что господин Клюквин окажется рецидивистом,– сказал директор.

  -Тюквин, – поправил его Филимон.

  -Клюквин,– настойчиво повторил начальник.– Ты в каком зале-то был?

  -В пятом.

  -Балда, тебе в седьмой сказано было.

  -Так я…

  -Уши промой, перед тем как с шефом по телефону разговаривать. И что ты этим… гражданам наговорил, отчего они палить начали?

  -Ничего особенного, как вы и просили, про черные дыры добавил, а они…

  -Сам ты черная дыра, погибель моя. Меня теперь точно с этого хлебного места погонят.

  -Ага, погонят, – обрадовался Филимон. – И от расстройства вы помрете. Не переживайте, я на вашем прощании такую речь забабахую, закачаетесь.

  Стрельба так же внезапно прекратилась, как и началась. Ниточкин высунул голову. Вся братва толпой стояла у крыльца крематория и мирно курила. На улице не видно было ни одного убитого или раненного, что при такой интенсивности стрельбы было бы закономерно. Приподнялся и директор. Видя, что все спокойно, он встал, несколько нерешительно приблизился к "рецидивистам". Заплетающимся языком, спросил:

  -Я извиняюсь, граждане, что здесь произошло?

  Из толпы выделился тот огромный браток в "бабушах", что стоял у изголовья гроба:

  -Хорошо повеселились, папаша, от души. Пацанам разрядка нужна была, оторвались по полной программе. Не переживай, холостыми палили, ну будто бы салютовали. Ну а драка, это как… водочка под селедочку. На.

  Уголовник протянул директору пачку денег:

  -Поправь там что нужно, почини. И этого, как его… брателлу нашего со стенок соскреби, ха-ха и как надо спали, чтоб на хороших дровах в небо вознесся… Понял?

  -У нас…– Директор хотел сказать, что дрова при кремации не используются, но спорить не стал. – Хорошо, понял, лично прослежу.

  -Да, чуть не забыл. – Браток вынул еще пачку денег.– На, ты этому спикеру своему отдай. Тому, что про черные дыры так душевно втюхивал, аж слезу прошиб. Точно про Тюху всё изложил. Нравственность – самое главное в жизни, иначе все в эту черную дыру попадем и уже не выберемся. Понял?

  -Понял.

  Когда приехала полиция, вызванная охранниками, предусмотрительно залегшими за могилами, братва уже грузилась в черные Мерседесы и Лэнд роверы. Старший браток так же быстро разрулил ситуацию и с ментами. Наконец на площадке между административным зданием и крематорием, повисла тишина. Из-за могил, словно воскресшие грешники, стали появляться охранники. Некоторые из них крестились.

  -Давайте. – Ниточкин ухватился за зажатую в руке директора пачку купюр. – Мне заплатили.

  -Что? – сначала не понял Саврасов.– А потом закричал: – Да я из-за тебя чуть жизни от страха не лишился! Скорбник ты чертов.

  Ниточкин не растерялся:

  -Напрасно вы так. Я с самого начала знал, что весь этот дебош просто игра, – врал экспромтом Филимон. – Мне амбал в бабушах телефон свой сказал, мол, звони, если проблемы будут. Вот и скажу ему, что ты (Ниточкин перешел на "ты") мои деньги зажилил. У братвы с этим строго. Закопают тебя, Савраска, прямо здесь, выбирай местечко…

  -Ну, ты это… так уж сразу, – не на шутку перепугался директор. – Пошутил я. Бери свои деньги.

  Спрятав купюры в карман, Филимон похлопал по нему:

  -Слово – самая страшная сила. Вначале было слово…

  -Так что ты там про черные дыры наговорил?

  -Подождите немного, я же обещал, что на вашей церемонии прощания про них расскажу. Предвкушение лучше обладания. Предвкушайте.

  Директор состроил кислую гримасу, пошел смотреть на разрушения в пятом зале. "Оттаявшие" охранники собирали на площади гильзы от холостых патронов.

 Короновирус

Всё же ужасная дрянь этот коронавирус. Многие боятся не столько им заразиться, сколько, что их примут за 65-летних, которым положен "домашний арест". Причем, боятся не только женщины, но и мужики. А кому понравится, когда на вас, вполне крепкого еще человека, которому власть продлила на пару лет молодость, смотрят как на динозавра. А при случае, так и норовят подцепить – вам же за 60, почему вы не самозолировались? Это, как почему "не самоликвидировались". От такого оскорбления у предпенсионеров случаются нервные расстройства, ослабляется иммунитет. И тут как тут и вирус рядом – ага, поник духом, расшатал психозом защитную систему, ну так я иду к тебе. А там… а там уж как бог даст. Хорошо, если в Коммунарку свезут, а то ведь еще и в дом скорби, начнутся, "полеты над гнездом кукушки". И всё коронавирус проклятый.

  Боялся вирусной напасти и Василий Васильевич Соломкин – тихий, в общем-то, приличный во многих отношениях человек. Боялся именно потому, что недавно перешагнул предпенсионный барьер. Теперь он подолгу задерживался у зеркала, успокаивая себя тем, что на старика он вовсе не похож. Да, не молодой, да за плечами целая жизнь, но морщин и откровенной седины нет, взгляд ясный, мужественный, на него еще поглядывают девушки. Да, поглядывают, а не заглядываются, как несколько лет назад, но и это говорит о том, что он еще хоть куда, не выпал в осадок.

  И вот однажды черт его понес купить дубовую бочку для яблочного самогона, чтоб настоять его и получить домашний кальвадос. Самогон Василий Васильевич выгнал впервые в жизни. Раньше пил яблочное вино, но с годами желудок уже был не тот и часто сбивался на изжогу и гастрит. А тут, как назло, каждый год на даче яблочное изобилие. И что с этими яблоками делать? Ну, варенье, компот, сироп, а остальное куда? Вот и научился делать сидр. друзей. Вино стояло повсюду. И решил он сократить "погреба", перегнать сидр в кальвадос.

  За покупкой Соломкин отправился в строительный супермаркет за Кольцевой дорогой. Бочка, которая была ему нужна, стояла не стеллаже одна и то в разодранной упаковке – краник и подставка были примотаны к ней скотчем. Немного подумав – другой-то все равно нет- Василий Васильевич положил бочонок в тележку и направился к кассам. Свободной оказалась под номером 7. За ней сидела мало выразительная кассирша неопределенного возраста- уже немолодая, но еще не среднего пола, в какой превращаются все женщины. Серое вытянутое лицо, длинный, травленный перекисью "собачий" хвост, стянутый над маленьким затылком, белой резинкой. Кассирша как кассирша, каких повсюду полно.

  Василий Васильевич выложил на столик бочку, которую кассирша стала "ощупывать" сканером, пытаясь найти штрих-код. Движения ее были резки, суетливы. Она никак не могла найти ценник. За Соломкиным выросла очередь. Он тоже начал нервно переминаться с ноги на ногу – малоприятно, что покупатели видят, что он покупает бочку. Ерунда, конечно, но все же. Наконец, Василий Васильевич не выдержал:

  -Нельзя ли побыстрее?

  Кассирша вязла местный телефон, чтобы, вероятно, связаться с менеджером. Но ей никто не ответил и она стала нервно тыкать в клавиши. Наконец, с кем-то связалась, но ей так ничего конкретного не ответили. Время шло.

  -Ну и где ваши подруги?– раздраженно спросил Соломкин.

  Кассирша что-то пробубнила себе под нос, потом подняла на него блеклые глаза:

  -Вам вообще-то положено дома сидеть. Вам сколько лет? Уже есть 65?

   Соломкин похолодел. Никто и никогда так беспардонно его не обижал, вернее, не причислял к старикам. Он попытался собрать всю свою желчь и выдать достойный ответ вредной тетке, но как всегда в таких случаях, мозг отказывался быстро соображать.

  -Ну, уколола, ну уела,– выдал через некоторое время как можно саркастичные Василий Васильевич.– Во-первых, мне до "домашнего ареста" еще 8 лет. Во-вторых, у мене вездеход, я врач.

  Он вынул из кармана удостоверение с золотым буквами "МВД". Корочку он купил по случаю в переходе метро, так на всякий случай. Внутри нее ничего не было. Сунул под нос кассирше.

  -Видите, написано: Минздрав, что одно и то же. Лечу хамоватых, зарвавшихся граждан во всех сферах. И вас вылечу, с помощью вашего начальства. Самоизоляция вам будет обеспечена, бессрочная. И вообще, на себя посмотрите, тоже мне, комсомольско-молодежная бригада. Не надо мне вашей бочки, пробивайте что есть.

  Кроме бочонка Василий Васильевич взял для дачи какую-то мелочь, которая теперь ему показалась совершенно ненужной. Да, эта стерва уколола в самое сердце.

  В Европе она ответила бы за это по-крупному, скрипел зубами Соломкин. Недаром там в транспорте не принято уступать место страшим, могут и привлечь за оскорбление. А у нас… Этой деревенщине цивилизованные манеры незнакомы. Добрая. Ядом брызжет во все стороны совершенно бесплатно. Ну, ничего, узнает, с кем связалась.

   Он твердо решил, что подобное унижение, да еще на глазах у граждан, на тормозах не спустит. Отомстит так, что кассирша будет помнить всю жизнь. "Домашний арест" станет ее судьбой. Для начала нужно написать руководству сети. Страна у нас полицейско-бюрократическая. Беседой ничего не добьешься. Но стоит отправить письмо по инстанции и бюрократический механизм начинает вращаться своими хоть и ржавыми, но огромными жерновами. Перемелет кого угодно.

  Несколько лет назад у него закончилась лицензия на оружие. Он не любил убивать животных, никогда не охотился, но итальянскую вертикальную двустволку с патронами, однажды приобрел. Уж очень она была красива и гладка, как девушка.

  Пришел в наркологический диспансер за справкой для разрешительной системы, заплатил две с половиной тысячи, прошел в кабинет врача. На вопрос докторши: какие лекарства он принимает, Василий Васильевич честно признался, что пару дней назад употребил десять капель корвалола – сдавило голову, видно от погоды, корвалол когда-то порекомендовал ему районный терапевт. Как показалось Василию Васильевичу, врачиха очень обрадовалась его признанию, заявила, что раз так, справку она выдать не может. Ему придется прийти через месяц, так как фенобарбитал является наркотиком. При этом нужно будет снова заплатить 2,5 тысячи. "Как же так? – возмутился он. – Я же сам честно рассказал, что принимал корвалол. Не знал я про "запретный" в нем фенобарбитал. Нужно тогда на кассе предупреждать граждан по поводу его наркотической принадлежности, а потом уже брать деньги. Вот если бы я умолчал, а вы меня поймали, тогда другое дело. Так что прошу выдать справку, вы же видите, что я не наркоман". Но аргументы не подействовали. Врач по фамилии Потапова справки не выписала, а бумажку следовало в течение нескольких дней предоставить в полицию. Словом, Соломкин попал в ловушку и тогда он решил действовать- написал гневные письма в Департамент здравоохранения и главному врачу наркологического диспансера. Суть его послания заключалась в том, что руководство диспансера, не предупреждая граждан о запрете на препараты, содержащие фенобарбитал, преднамеренно вводит их в заблуждение, стрижет на них деньги. В диспансере процветает коррупция, которой должна заняться прокуратура. Шум поднялся невообразимый. Несколько раз ему звонил руководитель диспансера, приглашал в любой день приехать, забрать свою справку. Звонила и врачиха Потапова. Нет, она не извинялась, говорила, что ее собираются уволить. Лично к ней Соломкин претензий, в общем-то, не имел, она лишь выполняла указания "мафии". Он, как честный человек, пообещал ей помочь, написал, главврачу, мол, она тут ни при чем. Врачиха перезвонила через неделю, сообщила, что ее все равно увольняют. Больше биться за нее Соломкин не стал, ну и черт с ней. Все выполняют чьи-то указания, но надо еще и совесть иметь. Забрал справку у замглавного врача и выбросил скверную историю из головы. Но она продемонстрировала термоядерную мощь "жалобных" писем.

  Целый день Соломкин мотался по городу по своим делам. Вечером он вошел в лифт своего дома с твердым намерением, не откладывая составить жалобу на кассиршу в Роспотребнадзор, Общество защиты прав потребителей, ну и, разумеется, руководству гипермаркета.

  Поднес палец к кнопке лифта, когда в него заскочила невысокого роста женщина с распущенными русыми волосами в красной, с дутым воротником куртке. На улице теплынь, а она в зимнее вырядилась, подумал Василий Васильевич. И тут что-то в ней показалось знакомым. Кажется, затылок.

  Когда она обернулась, он обомлел – кассирша из супермаркета, та самая хамка, на которую он собирался жаловаться. Не может быть. Только этого еще не хватало.

  -Вы? – округлила она в свою очередь глаза. – Еще не самоизолировались?

  Соломкин сглотнул комок, собрался, сердце бешено стучало:

  -Вас поджидал. Куда же без такой юной красавицы на самоизоляцию.

  Слово "юной" о выделил особо.

  Она хмыкнула, что-то пробурчала.

  -Вам какой? – спросила она, приготовившись нажать верхнюю кнопку.

  -Что вы делаете в приличном доме?– с максимальной желчностью поинтересовался Василий Васильевич. Он был готов к бою. Но женщина вызов не приняла, пожала плечами:

  -Знакомую пришла навестить. Вам-то что за дело?

  Ваш круг общения среди мешков с цементом и лампочек, где вы совсем офонарели, подмывало сказать Соломкина, но он сдержался. Она же, не дождавшись ответа, нажала кнопку верхнего этажа. Соломкину нужно было на двенадцатый.

  Двери с шумом захлопнулись, лифт плавно понесся верх. Кассирша на Василия Васильевича не глядела, открыла смартфон. На пятом лифт замедлил движение, на шестом что-то в нем заскрежетало, а на седьмом, судя по кнопкам вызова, встал. Издал звук, подобный последнему выдоху динозавра. Основной свет погас, горела лишь лампочка типа ночника.