Читать книгу: «В. Махотин: спасибо, до свидания! Издание второе», страница 7

«Всеобщей истории искусств» нет, так же как многих других абстракций. Пишу это, сидя в Нью-Йорке. Культур – мильоны. И любая – помирает только с её носителями, или не помирает – когда передаётся от одного конкретного носителя другому конкретному человеку. Как минимум сохраняется память о них. Те, кто знали и любили художника Маслова, должны продолжать это делать. Культивировать и архивировать свою местечковую «историю искусств» и пытаться навязывать её жителям других континентов. Так и с Махотиным. Те, кто помнят его и любят, должны продолжать это, не заморачивая голову тем, попадёт ли он в «историю мирового искусства». Это – дело не столько случая или стараний, сколько приближённости к соответствующим рынку и индустрии. Но и в Нью-Йорке китайских художников покупают только китайские коллекционеры, русских – только русские. А потом ждут, когда это подорожает на родине…

Мы нужны только нашим близким, знакомым и друзьям. Местная культурная история – она тоже история, существующая с другими наравне. Наша жизнь – не менее ценная, чем жизнь, скажем, Ходорковского, Ксении Собчак, американского далай-ламы или любого другого раскрученного медиа-персонажа. Нам надо прожить свою жизнь там, куда занесло, без лишних сожалений. Есть ещё афоризм, что собаки бывают маленькими и большими, но каждая должна не о том думать, а просто лаять с полной самоотдачей.

Банальные, казалось бы, истины. Но полжизни считаешь, что у тебя дома – культурная периферия, а «настоящая» жизнь – в Москве (для москвичей – в Нью-Йорке). И только переселившись туда, ты эту мифическую географию в своей голове рушишь. Как говорил мой приятель-художник Леня Тишков, первую половину жизни рвешь пуповину, чтобы вторую – ее восстанавливать… Со временем ты можешь наконец оценить, что Свердловск – место выдающееся не только ископаемыми, но своей культурной историей. Возьмите, например, россыпь рокансамблей. Во всех областных городах были организованы рок-клубы, но никаких плодов они почему-то не принесли! То же самое с литературой, мультипликацией, музкомедией, мафией, баскетболом и мн. др. Виновато в том не скрещенье железнодорожных путей. И не провинциальное желание во всём дотянуться до «гамбургского счёта», отчего свердловское образование заткнёт за пояс многие столичные вузы. И не то, что сюда поколениями ссылали рисковый и предприимчивый люд. Как мне кажется, причина в том, что не смотря на описанные выше множественные, но мелкие противоречия, здесь была традиция друг друга поддерживать. Все тут первобытно перемешаны. Старшие привечали младших, а младшие не особенно ниспровергали старших. Такое есть не везде. Мизин вот говорит, что Новосибирске такого нет (хотя подозреваю, что он по молодости лет сам вёл себя излишне ершисто и со всеми перессорился). На расстоянии это особенно заметно. Даже драматург Коляда молодёжь высматривает и воспитывает себе собратьев по перу.

Я сужу по своей, так сказать, профессиональной братии. И раньше было так же. В 1980-е «шишку держали» (были самыми главными авторитетами т. е.) Брусиловский, Волович, Метелев и др. Раньше все точки над i расставлялись в подвалах-мастерских. Более цеховой уклад был. Они (Брусиловский, Волович и Метелёв) своего авторитета не утратили и поныне, просто в конце 1980-х жизнь вдруг выплеснулась на улицы и потребовала иного темперамента. Большей открытости. Другие люди на эти улицы вышли – и юнцы, и технари, и сумасшедшие пенсионеры.

Вот и общались с ними такие же уличные пастыри, которые никем не брезговали, никому не отказывали – Витя Махотин, Б. У. Кашкин и Олег Еловой, к прежней жизни почему-либо не приспособившиеся. Которые и сами были бессребрениками. Но с прежними «смотрящими» они очень даже считались. Кроме них имелось энное число и более мелких лидеров. Каждый вспомнит пару-тройку своих друзей (я знавал Антонова А. Г., Киселёва Ю. К., Касимова, Курицына, Вадика Дубичева, Голиздрина), но они либо уехали, либо у них имелись более важные дела… Именно Б. У. Кашкин, Махотин и Еловой отдались в 1990-е разношёрстному свердловскому обществу с головой. По странному совпадению, спустя десятилетие все они умерли.

Померли Федореев, Тягунов, Трифонов и Корнилюк. Близких у последнего не было, потому лицо ему объела та самая маленькая собачка. Витя Гончаров уехал в Нью-Йорк (я его вчера здесь встретил), Гольдер – в Германию, Курицын – в Ленинград, а я – в Москву. Касимов стал депутатом гордумы, а поэт и бывший кришнаит Козлов – его помощником. Кто займёт место умерших героев, и какой будет последующая жизнь, очень интересно.

Глава 2.
Почему я маленьким не сдох…

Тамара Кочева
Витя был человек Вселенной

Познакомилась я с Витей Махотиным в 1958 году в детском доме №4, который находился на Большом Конном полуострове. Обыкновенный пацан, учился средне. У нас не было разделения по возрасту, хотя мы и учились в разных классах. Все были одной семьей.

Вместе играли, по-детски безобразничали, занимались спортом, художественной самодеятельностью. Единственное, чем выделялся Витя, – он уже тогда рисовал. У меня сохранилась фотография комнаты, оформленной Витей к Новому году (у каждой группы была своя зимняя тема по классике): верстовые столбы, зимняя дорога, тройка лошадей, а в санях медведь – генерал Топтыгин. В 1959 году началась реставрация здания на Конном, а нас распределили по разным детским домам. Иногда мы встречались на слетах, смотрах, спортивных соревнованиях. А потом жизнь раскидала кого куда. Девять лет назад мы снова с Витей встретились в Башне – музее-кузнице. Пока Витя был смотрителем Башни, это было место, куда мог прийти любой со своими радостями и проблемами. Витя был солнышком, которое согревало всех, несмотря на возраст и ранги. Сюда тянуло просто заглянуть поздороваться с Витей, увидеть его улыбку, прячущуюся в бородке, его глаза, которые излучали любовь и добро. В Башне растворилась огромная Витина душа. Частичка его находится и в каждом из нас, его друзей, и эта частичка делает нас добрее к окружающим.

Самые запомнившиеся фразы: «Почему я маленький не сдох»; «Прошла зима, настало лето, кто в магазин пойдет за это?»; «Уроды»; «Столько не живут»… Его тосты: «За любовь!», «За …лось» (чтоб дышаЛось, жиЛось, хотеЛось, могЛось, даваЛось, браЛось и т. д.).

Витя любил жизнь во всех ее проявлениях. Любил людей, особенно – детей и женщин. Хотя так и не создал своей семьи. Это беда всех детдомовцев. Кого-то не приняли родители второй половины, а кто-то не сумел жить маленьким своим миром. Витя был человек Вселенной.

Последняя моя встреча с Витей – 15 ноября 2002 года на закрытии сезона работы музея-кузницы. В Башню пришло столько народу, что все не могли поместиться на ее маленьком пятачке. Люди приходили и уходили до следующей весны. И, что удивительно, работали 2 кинокамеры, такого никогда не было. Как будто люди знали, что видят Витю в последний раз. Каждый хотел быть рядом с ним.

Музей-кузницу в башне Витя собирал по крупицам с первого гвоздя и был его хранителем в течение 10 лет. Сюда приходили и взрослые, и дети. Сколько радости светилось в детских глазах! Сколько интересного мог рассказать Витя об истории нашего города: о кузнецах, творивших удивительные вещи из простого железа, об экспонатах, находящихся в экспозиции музея. А скольких самобытных художников Витя выпестовал на Станции вольных почт! Скольким дал путевку в жизнь! Следил за своими птенцами, помогал и советом, и делом, и материально. А сколько выставок и концертов, санкционированных и подпольных, проводилось там! Каждый знал, где находится этот дом. Легендарный «Титаник» – Витин дом на Ирбитской, 10-а. Витя был его ангелом-хранителем. Витя умер, и дом рухнул.

Полмира перебывало в его квартире, каждый в любое время суток мог найти там и кров, и еду. И никто не уходил без подарка. Витя дарил мне картины других художников. Обещал подарить свою, но не успел. Мы думали, что будем жить вечно. Но у меня есть альбом Витиных картин, который Е. Ройзман выпустил к 40-му дню. Черновик альбома Витя видел за день до смерти и одобрил его.

Витя торопился жить. За отпущенный ему короткий срок он прожил несколько жизней, может, поэтому Бог и прибрал его. Да и смерть его была легкой. Вышел из ванной и уснул навсегда, чтобы остаться в нашей памяти светлым человеком.

Иногда поднимаю глаза в небо и ищу среди россыпи звезд его звездочку, может, она мне когда-нибудь подмигнет и подскажет, что делать в проблемных ситуациях. Вити нет уже почти пять лет, но до сих пор щемит сердце. Как нам всем его не хватает! Вечная память тебе, Витя!

Нина Малых
Как брат

Владимир Малых и Виктор Махотин десять лет, до 1961 года, росли в одних детских домах, учились в одном классе. В 15 лет Виктор Махотин из детского дома выбыл. Муж рассказывал, что Виктор все проведенные в детдоме годы мечтал найти свою маму. Через 10 лет, в начале 1971 года судьба опять свела двух друзей детства.

Я познакомилась с Виктором в 1972 году, мы тогда жили на Университетской, напротив Храма Александра Невского, что в Зеленой Роще. Мой муж сказал: мой брат Виктор по прозвищу Шишкин – видимо, помнил с детства тягу своего товарища к рисованию.

В ту пору Виктор обитал на ВИЗе, с ним в соседней комнате проживала его мама, которую он все-таки нашел в Белоруссии в сельской местности и привез ее к себе в Свердловск. «На свою голову», как говорил Витя. Поскольку она любила выпить, и ему приходилось ее даже лечить. Причем выяснилось, что она сдала его в органы опеки под чужой фамилией – фамилией подруги. Витя также шутил: «Я хитрый, папа у меня еврей, что имею – все во мне». В нашу семью он вошел по-свойски, как брат.

14 ноября 1973 года у Виктора была свадьба. С Татьяной (женой) они расписались формально, по настоянию родственников Татьяны, и вскоре разошлись по договоренности. В 1974 году мы переехали на Химмаш, и друзья детства стали видеться реже. У Виктора тоже прошли свои семейные перемены, и он сменил адрес. Муж время от времени встречался с Виктором, и так продолжалось около десяти лет. А в октябре 1984 года Владимира Геннадьевича не стало…

Борис Цыбин
Это останется со мной

Я знаю его таким, каким знаю. И пусть это останется во мне навсегда…

Мне Витя помог – устроил моего сына в кузню, спас от плохой компании. Потом я его младшего сына Прохора тоже взял к себе на работу в цех. Мы – детдомовские. Сначала в Визовском детдоме жили, потом в пятом на улице Боевых дружин.

В детдоме у нас была баня своя, сад. Кружки вязания, техмоделирования. Детей в детдоме было 120 человек – 4 отряда по 30 человек. Витя старше меня на 3 года, но все мы были вместе, большие и маленькие. Когда детдом наш расформировали, Витя попал в интернат на Уралмаше, сейчас это школа на ул. Бакинских комиссаров.

В детстве дружбы у нас с ним не было. Все мы детдомовские были тогда стаей волчат. Знали друг друга – и только.

А вот Тамара Зайцева мне нравилась. Я Тому увидел спустя много лет у Махотина в башне, в 90-е годы.

С самим Витей мы встретились в 80-е годы, кажется, у Вити Ламмерта в гостях, он тоже наш детдомовский. И у меня дома висит картина Вити – портрет Ламмерта – очень хороший портрет.

Под Новый год с получки купил ему шубу, а то он в курточке бегал. По четвергам мы с ним всегда ходили в баню на Первомайской.

Неделю меня на Ирбитской не было, пришел в конце декабря, а мне соседки сообщили, что Витя умер (как, почему я этого не знал?!). Я не поверил, мне говорят: возьми номер газеты «Подробности» и прочитай. Я прочитал, иначе никак не мог поверить.

Витя рисовал по ночам. Или проснусь – в комнате свет, он лежит, читает, и телевизор фоном. Много у него было проблем, вздыхал по ночам, часто не спал. Художником он был в свободное время… Он ведь больше коллекционер, искусствовед – такое мое понятие о нем. Вся справочная литература была у него. Говорили мы с ним обо всем. Он за ночь мог 3—4 картинки сделать. Предлагал мне: возьми. Я отказывался: не надо, Витя. Кто ж знал, что так случится!

Опять детдом вспоминается. Как-то ведь воспитатели с нами справлялись. Иной раз, правда, говорили что мы хуже фашистов. К детям тогда лучше относились.

Хорошие были воспитатели: Журавлева Галина Петровна, Фамигулина Роза Михайловна. Ее муж – шофер Володя. Живы ли они теперь?

Мы обычные мальчишки были. Конечно, хулиганили. Тетрадки за ремень – и вперед, учиться ходили во вторую школу. И в 69-ю школу. И уроки, бывало, прогуливали.

Купались. Весь пруд исплавали, ныряли с Генеральских горок. Или на рынок шли, на вокзал – смотреть поезда. По садам лазили, хотя в детдоме был свой сад. С визовцами постоянно дрались. Один раз меня наказали – на два дня положили в постель без разрешения вставать. И я лежал.

На чердаке у нас стояли фляги алюминиевые из-под молока – в них брагу ставили из яблок. Первый раз я попробовал брагу в первом классе. Придешь на чердак – отопьешь. Воспитатели ничего не знали.

Длинные волосы были у нас, потому что в 60-е годы появились эти, хиппи. В 6—7 классах нам девочки стали нравиться – и сами стали следить за собой, подстригаться.

Я ездил в изостудию у вокзала – в ДК железнодорожников. Витя тоже там занимался. У Чеснокова, кажется. В 7 часов мы вставали. Зарядка, даже штанга. Заправляли постель. В 8 часов завтрак. В школу сами уходили. Ремни с бляхой и серую форму надевали. Портфелей тогда не было, вместо них – планшетки военные. Ручки перьевые, чернильницы-непроливашки.

У нас мастерские были хорошие, мы работали в них начиная со второго класса, табуреты делали. Баня своя была. Теплицы. Детдом тогда топили дровами (печник Рашид топил).

Летом весь детдом выезжал на Светлую речку. В лагерь. Бегали, гуляли, купались без ограничения. По лагерю в трусах носились. В черных, в серых – кто в каких, кому что выдадут. На линейку – в галстуках. Сами корпуса красили. Свинарник был. Одна лошадка. Малинник. Смородинник. Грибы собирали. Солили их целыми бочками и мариновали.

Утром просыпаешься – и на мостки бежишь умываться. Моешься, а тебя сзади толкают в воду. Сколько раз так было. А как плавать меня научили: вывезли на плоту на середину, сбросили и веслом оттолкнули: плыви. Ничего, поплыл.

Я не матерюсь. И Витя не матерился. И Тома. Нас не научили. Тогда лексикон был другой. Мне завуч книги все время подсовывала. Я со 2-го класса читать начал. Бажова, мне сказки нравились, потом Тургенева, Блока.

«Войну и мир» Толстого тогда же прочитал – не потому, что по программе положено, а потому что интересно было, как там да что происходит. Мне Витя три работы подарил: одна – большой портрет Ламмерта, с бородой, маслом, в 80-е годы нарисованный, на другой обнаженные девчата танцуют, а третья – автопортрет.

Глава 3. Все люди – евреи

Светлана Абакумова
Stories. Чисто сердечное признание

Как я познакомилась с Махотиным

(ответ Шабурову)

Был 1983 год. Я жила в первом подъезде с мамой, братом, сестрой и отчимом на Боровой, 21. М. Сажаев жил в третьем подъезде. Моя мама с его женой работали конструкторами, то есть были хорошо знакомы. Я мимо ушей пропускала это имя – Михаил Сажаев. Нас потом Витя с ним познакомил на Ирбитской. Вернее он пришел в гости туда, когда я уже там жила. А жить я стала там на второй день знакомства. В первый раз принесла неизвестному художнику Махотину письмо, и он велел зайти за ответом на следующий день. Придя за ответом следующим вечером, напившись чумового чая и искурив крепкую беломорину, я там и осталась жить, потому что Витя меня притормозил, взял в оборот, задарил подарками знаковыми, например шкурку беличью вручил, при всех сказав, что это на варежки сыну. Я опешила: какому сыну?

Он ответил: нашему. Его смелость и стремительность поразили меня. Все решил – мне и думать ни о чем не надо. Так оно и вышло. То есть мы влюбились друг в друга очень быстро – мигом, и препятствий никаких для нас не предвиделось. Маме моей было все равно, отчиму тоже. Отец мой умер давно, и дома мне было хреново. Но! Было письмо. В котором школьная подружка моей любимой подруги Оли Маклай Таня признавалась Вите в том, что скоро родит. Причем, от него родит! (В пионерлагере вместе работали, он – художником, она – воспитателем.) И что ее врачи из-за отрицательного резус-фактора замучили. И что ему надо срочно сдать кровь. Вот. Он сказал мне – ответ я писать не буду. Передай: пусть рожает, я буду помогать. И кровь сдал. И помогал. И Клавку любил – она с ним подружилась, когда ей лет 15 исполнилось. Таня со мной через год-полтора общаться перестала. Я ее увидела лишь на похоронах в декабре 2002 года – мы ехали в одной машине на кладбище. Вот. Чувствую вину перед ней. Обида ее понятна мне. А Клава вышла замуж (она искусствовед, как и я) и год назад родила Вите внучку. Ну он это видит сверху, наверное.

Киностудия

Витя работал на Свердловской киностудии в разные времена, в разных съемочных группах, чаще всего реставратором-бутафором, иногда осветителем, иногда сопроводителем грузов… Я после прочтения книги Ф. Феллини «Делать фильм» бредила кино днем и ночью (писала сценарии, делала раскадровки фильмов). Витя сказал: «Могу исполнить твою мечту!» И привел меня на киностудию.

Там были длинные коридоры и много-много незнакомых людей.

Он познакомил меня с Валерой Васильевым по прозвищу Дик – милейшим, умнейшим, мудрейшим человеком, в годы перестройки – рок-панком, объехавшим с рок-фолк-командой Букашкина всю страну. А в социалистической действительности Валера Дик был бутафором золотые руки.

Витя сказал: «Ходи за ним по пятам, не отставай ни на шаг. И все тогда приложится, будешь киношником». Витя испарился, а я ходила за Диком по пятам дня два, пока в коридоре меня не словила наша хорошая знакомая, Света Гаврилова, начальник планового отдела, и не сказала: «Ты за ним не ходи, а то испортишь себе всю репутацию».

Надо пояснить, что Дик выглядел куда как дичее Вити. Витя иногда бывал отъявленно красив, он обаял меня именно как мужчина – накачанными мускулами, загаром, невесть откуда взявшимся посередь зимы 1983 года, густыми каштановыми волосами и веселыми карими глазами… Дик же, при маленьком росте, выглядел грозно, просто устрашающе, у него были длинные нечесаные волосы чуть ли не до пояса, такая же длинная нечесаная борода, очки-линзы, неформальные фенечки и валенки на ногах в любую погоду (рабочая одежда, наверное).

Да еще зубы торчат, клыки вампирские. Потом, лет через десять – тринадцать, Дик приходил ко мне домой в гости на Советскую и рассказывал байки про то, что в Москве на Арбате продаются его музыкальные альбомы «Дикий Рок».

Когда я приехала в Москву в 1995 году, первым иль вторым делом пошла на Арбат в музыкальный магазин. И действительно, там я увидела на полках аудиокассеты с записями Дика. И они действительно назывались «Дикий Рок»! Все оказалось правдой. Валерочка Васильев, Валера Дик, добрый старый панк, умер лет 6 назад от болезни печени или легких, но у меня навсегда останутся к нему самые теплые чувства.

А тогда, в середине 80-х, так вот незамысловато-просто окончился мой «роман» с киностудией. …Но мечты сбываются, когда про них забываешь.

В 2003 году (через полгода после смерти Вити) мне довелось стать бутафором у Федорченко, снимавшего «Первые на Луне». Нас было трое в бригаде, я бригадир, это было трудно, интересно. (На «Кинотавре» фильм получил два приза – за лучший дебют и премию киноведов.)

…Сейчас я думаю, что наверняка Вите нравилась во мне моя беспредельная доверчивость, которую никакие жизненные «обломы» не смогли истребить, сопоставимая по размерам разве только с его безграничной доверчивостью к миру и к людям.

Витя как-то говорил, что путешествовал с дочкой генерала, любовь крутил с ней летом на Кавказе, когда ему было 15—16 лет. Что девушка из дому убежала, чтобы гулять с ним по холмам Грузии…

Больше всего меня поразила легенда о предках. Якобы один человек перед смертью передал Вите архив. И в нем Витя нашел документы, из которых следовало, что у него родители другие, по фамилии Ройтман. Что они были репрессированы и расстреляны, а детей их (Витю и его брата) домработница сдала в детдом под своей фамилией – Махотина. Позднее Витя говорил мне, что это неправда.

Не раз муссировалась и легенда о том, что он ходил с другом в Китай. Я удивлялась, спрашивала Витю чем же они там питались. Он отвечал:

– Нам китайские женщины давали хлеб и рис.

– А как же вы с ними изъяснялись?

– Жестами.

О паспорте

Паспорт (советский) у Вити был обычный, год рождения – 1946, национальность указана – еврей. А вот военный билет точно был подтерт резинкой в паре мест, в каких – уже не помню.

Наколки

У Вити была наколка, свидетельствующая, что он родился в США, – Made in the USA. На каком месте, написать не могу, неприлично. И сказать не могу.

Спросите у Сергеева.

Хороший понт

Как-то забегает к нам соседка с первого этажа, Галя, завхоз из детсада, и спрашивает: «Виталик, водки нету?» Она Витю почему-то называла Виталиком. Витя бросился на пол, давай смотреть под шкафом и под раскладушкой. А времена были горбачевские – какая там водка, все по талонам. Витя говорит: «Нет, извини, Галя, водки нет». Соседка ушла. Я в недоумении: «Что ты искал, где тут может быть водка?»

Витя улыбается до ушей: «Хороший понт – тоже деньги!»

Витя все мог

Однажды меня обидели: напали средь бела дня на улице, когда я шла за ребенком в садик, настучали по голове, обрызгали газом. Милиция заявление приняла, но дело через месяц закрыла, вроде как никого не нашла, хотя фамилии фигурантов ей были известны. Витя надел как-то черную телогрейку, взял длинную палку, сел в черную машину с компанией лихих ребят и отплатил обидчикам.

Измены

Как-то утром возвращаюсь, переночевав у родителей, на Ирбитскую, потому что в комнате, где гости до утра сидят спать невозможно, и застаю у Вити некую даму, высокого роста. Из кровати его выбирается. Спрашиваю ее: «Что ты тут делаешь?» А она так нагло: «Одеваюсь». Треснула я ей кулаком по голове, благо она наклонилась вроде как чулки подтянуть. Дама обиделась очень: «Ну, – сказала, – спасибо тебе, Витя, за все!» – и дверью хлопнула.

А я, беременная тогда, – давай реветь. Витя туда-сюда бегает, то на лестницу, то в комнату, – нас двоих успокаивать успевает. Что же она там делала, на Ирбитской-стрит, в его кровати? А фиг ее знает! Он как-то объяснился со мной, убедил, а я поверила, – куда деваться. Ситуацию эту Алена Матвеева (ее подружка-то была!) так оценила: «Правильно, Светка. Чувства бывают горячими или холодными. А теплыми – только помои». Видела я девушек на его коленях, это меня огорчало до слез-истерик, а он смеялся.

Еще как-то нарисовалась 16-летняя Ленка Рыжая у него дома, из соседнего квартала. Пришла и живет: пол моет, кушает, на Витином этюднике картинку рисует. День проходит, другой, она не дематериализуется! Я спрашиваю: «Витя, что это за девчонка, как она сюда попала?» Витя отвечает: «Сама пришла, говорит, что жить ей негде, дома у нее конфликт с бабкой, безотцовщина, трудное детство. Как я ее выгоню? Никак не могу».

Ну, думаю, дело трудное, придется резать по живому. Подошла к ней и говорю: «Лена, у нас семья, дуй отсюда. Третий – лишний». Она возмутилась, что-то возражать стала, права качать, но все же вернулась к своей бабушке жить. Спустя какое-то время мы даже подружились, потом пути наши как-то врозь пошли.

Детсад

В надежде получить для Проши путевку в детский садик (по соседству), я устроилась в ЖКО завода автоматики работать художником-оформителем (тоже очень близко от улицы Ирбитской – на Бехтерева). Работаю месяц, работаю два, а путевку все не дают, то ремонт у них, то еще что-то не ладится, младшую группу не открывают. И Вите пришлось три месяца с ребенком дома просидеть. Он с ним и гулять ходил, и кормил его сам, и спать укладывал.

Легенды

А когда ему было некогда, Проше дома на дудочке играл Сергей Григорькин и книжки детские показывал. А когда и Григорькину было некогда, то его на этом боевом посту с дудочкой сменял Игорь Суставов. И тот и другой – из нашего художественного училища. Я об этих нянях узнала совсем недавно! Потом наконец-то дали нам место, и Витя освободился.

Витю воспитательницы любили. Да и Прохора нашего тоже. Они оба были необычными. Прохор чертил планы переустройства садика – вот вам бассейн, вот бар, вот площадка – и ходил обсуждать эти чертежи с заведующей детсадом Альбиной Терентьевной, довольно часто. Как-то раз пришел к ней милиционер насчет какой-то кражи поговорить, а Альбина Терентьевна Прохора для назидания в уголок посадила, чтобы попутно и он воспитывался. Прохор с милиционером разговорился, подружился, уболтал его – тот про кражу и слова не мог вставить. На прощание Проша ему ручку протянул и сказал: «Приходите к нам чаще». На что заведующая отреагировала быстро: «Нет уж, спасибо, чаще не надо!»

Бывало, достанется Проше от старших замечание за бурное поведение, а он им – новый план переустройства садика с бассейном, так и жили. Воспитательница из его группы дипломную работу писала в пединституте на примере Прохора, – одаренный мальчик.

Маленьким Прохор обожал Шарапова из фильма «Место встречи изменить нельзя» и как-то на утреннике сказал, что хочет быть милиционером, когда его спросили кем-будешь-когда вырастешь, на что папа Витя густогусто покраснел (не ожидал от сына такой подставы).

Витя крестил Прохора в 7 лет в Старо-Пышминской церкви у отца Николая. Крестный отец – кузнец А. Лысяков. Возил их туда Женя Ройзман.

В садике все знали, что папа Проши – художник: он ходил на все календарные утренники и детские праздники (мне посещать их было некогда, я училась тогда в УрГУ на искусствоведа). Папу Витю как-то зимой попросили покрасить горки и ледяные скульптуры на детской площадке. Меня, помню, напугала сложность этого задания, а Витя сказал: не волнуйся, за 15 минут сделаем. Взял большую лейку, налил в нее воду с чемто вроде зеленки, а во вторую лейку – что-то розовое (тушь красную, наверное). И этими растворами полил все ледяные сооружения. Скорость меня ошеломила. А воспитательниц результат восхитил, они Витю очень хвалили, хотя, по-моему, это было чистое надувательство. Но ведь не поймешь сразу что же надо народу! Витя понимал.

Быт

Витя не боялся никакой работы и делал ее быстро. И ремонт мог сделать, причем бесплатно, надо ведь помочь другу, и дом перестроить, и суп сварить, и плов приготовить… И пеленки с подгузниками в однойединственной на всю коммуналку раковине стирал, с песнями и с цигаркой в углу рта. Тут тебе и суп кипит, и каша, тут же детское белье на плите булькает, а Витя готовые пеленки уже полощет. Развесит их, пол помоет. Мне говорил: а твоя задача с ребенком водиться и кормить его грудью. До трех лет так и кормила. Проша родился зимой, были сильные холода. Витя из дома меня никуда несколько месяцев не отпускал, лишь на 45 минут в день, погулять с ребенком на руках – и назад. Только раз в неделю, в выходные, разрешал сходить на час к матери помыться (оставался с ребенком посидеть). Я вместо этого садилась в троллейбус, ездила по вечернему заснеженному городу и смотрела в окно, наслаждаясь свободой. Патриархальный быт мне всегда был в тягость. А Витя каждый день говорил: Доля твоя – бабская, родилась в юбке, терпи (чем еще больше укреплял мой назревавший внутренний протест).

…Примерно через полгода после рождения сына Витя вместе с Лешей Денисовым пристроил в коммуналке ванну, довольно большую, привезли ее откудато на санках, трубы приварили и водоотвод сделали. И потом этой ванной 17 лет вся коммуналка пользовалась. До последнего часа не было ей сносу.

Рукастый парень был Витя! Золотые руки. Все мою живопись в рамы оформил. Диплом училищный в предпоследний день помог дописать (мужикабутафора, и получился он из-за этого похожим на прочих махотинских острохарактерных мужиков), а то бы я не успела, точно!

Все мои фотографии, начиная с раннего детства, Витя аккуратно вклеил в новый альбом по порядку и подписал сам (это был мне сюрприз).

Сколотил стеллаж и полку нам с Прошей в новой квартире, куда мы приехали на грузовичке Станции вольных почт, шофером был Игорь Клюев (грузовичок прислал мне Витя). Затем холодильник подарил, кучу книг, альбомы, коврики – всего не перечислишь. Помогал… Вот и Прохора он с детства одевал, покупал ему модные вещи. Прохор, повзрослев, дважды, почти по году, жил с ним – в 11 лет и 14 лет – на Белореченской, а потом на Ирбитской-стрит, когда я замуж выходила, – так мы с Витей решили.

В выходные дни они часто ездили в лес, ходили в музеи и в зоопарк. Витя очень баловал Прохора (по воскресеньям!), закармливал сладким, задаривал подарками. Какой уж тут может быть единый взгляд на воспитание! Но все ж таки они были рядом – Витя и сын, а мне таких встреч мало досталось в детстве, потому как мой отец жил в другом городе. Виделись мы нечасто, и такого вот общения мне не хватало.

Мне в молодости, что проходила на излете социализма (помню андроповщину и как Брежнев умер), тяжело было чувствовать себя в постоянной оппозиции к социуму, хотелось найти единомышленников. Из дома я мечтала удрать и сделала это, когда встретила Витю, с легким сердцем. Но и с его жесткими патриархальными принципами устройства семьи я согласиться не смогла. Я – за свободу-равенство-братство и феминизм (тогда, правда, я слова «феминизм» не слыхивала). Поэтому я с Витей тоже почувствовала себя одинокой, когда наша страсть-любовь прошла и началась обыкновеннейшая семейная жизнь.

Еще эпизод. Где-то за год до внезапной Витиной смерти сын мне говорит:

– А вы живите вместе на Ирбитской. Ты в одной комнате, вместо соседки, а папа – в другой.

– Зачем тебе это? – спрашиваю.

– Хочу, чтобы были у меня все, и папа, и мама.

– Живи сам с ним! Поживи недельку или месяц, раз соскучился. Давай иди – поживи (а он живал с папой).

– Нет, хочу чтоб все мы жили вместе. (Думаю, шутит. Смеюсь.)

Вообще-то я бы еще «помучилась», сейчас. Тогда мне казалось это просто невозможным. А Витина смерть меня просто срубила. Чем дальше, тем все грустнее и грустнее без него.

…Я подспудно ожидала-надеялась, что в старости глубокой, когда здоровья нашего и прыти поубавится и гордости тоже будет поменьше, тогда я приду и сдамся на милость победителя, оставив свои поиски жизненного героического пути (Витя ведь говорил, что он живее всех живых). И будем мы жить, как два старичка гоголевских, душа в душу. Два дружка… С ним дружить можно было.

Любить Витю – сложнее. Очень уж он был свободолюбив и переменчив. И неосторожен в связях. Плюс нерасчетлив в деньгах. И простоты душевной, и наивности, и горячего сердца – всего этого хватало у него.