Читать книгу: «ЭГО», страница 3

IV

Вета

После ухода Валеры в комнате осталась мёртвая тишина. Только старенькие часы на стене негромко тикали, отсчитывая секунды её одиночества. Вета потёрла виски – бесполезный жест, словно она могла растереть растущую тревогу вместе с пульсацией крови.

"Что ты собираешься делать?" – глухо отозвались в голове слова Валеры, будто царапнули внутренность черепа.

Она открыла ноутбук и начала искать информацию о Максиме. Его образ, такой закрытый и холодный, был подобен загадке, которую она отчаянно хотела разгадать. Но чем больше она искала, тем сильнее ощущала, что пытается собрать пазл из частей, которых просто нет. Его аккаунты в социальных сетях были пусты, за исключением нескольких профессиональных фотографий и ссылок на выпуски передач. Никаких личных подробностей. Ни увлечений, ни друзей, ни намёков на то, чем он живёт за пределами работы. Он был как книга с заклеенными страницами.

Пальцы замерли над клавиатурой.

"Кто ты, Максим Кельмин?" – пронеслось в мыслях. И с этой мыслью в груди впервые кольнула настоящая тревога: не просто любопытство, а болезненная потребность понять.

Вета захлопнула ноутбук с громким стуком, откинувшись на стул.

– Сближаться с человеком, о котором ты ничего не знаешь… – пробормотала она, закусив губу. – Гениально.

На следующий день Вета решила действовать осторожно, как сапёр на минном поле. Разговоры между делом, случайные встречи у кофейного автомата, короткие вопросы, будто бы из профессионального интереса.

– Максим, как думаешь, нам стоит уделить больше внимания локальным новостям? – спросила она на обеде, сделав вид, что вопрос возник на бегу.

Он поднял взгляд. Холодный, отстранённый, как ветер между пустыми зданиями.

– Это к редактору. Всё?

Его слова прозвучали отстранённо, как будто она – не человек, а лишь ещё одна часть его рабочего дня. Вета вернулась к своей камере, чувствуя, как внутри растёт злость. Но не на него. На себя. "А чего ты ожидала? Что он тут же раскроется и побежит всё тебе рассказывать? Глупо."

На второй день она решила сменить тактику. Уловив момент, когда Максим стоял возле автомата с кофе, она подошла с двумя стаканчиками.

– Чёрный, без сахара? – спросила она, протягивая ему стакан.

Максим окинул её удивлённым взглядом, словно не понимал, что это за жест. Затем, без единой эмоции, взял стакан.

– Спасибо, – коротко сказал он и ушёл.

Но она заметила: он взял. Не отказался.

На третий день Вета рискнула задержаться в комнате для совещаний, где Максим обычно готовился перед эфирами. Она сделала вид, что ищет какие-то бумаги, но краем глаза следила за ним. Его руки мелькали над клавиатурой, а взгляд был сосредоточен на экране.

– Вы всегда так серьёзны? – вдруг спросила она, нарушив тишину.

Максим поднял взгляд, удивлённый её вопросом.

– Работа требует, – коротко ответил он.

– А когда не работа? Или у вас всегда "требует"? – продолжила она, пытаясь заглянуть за его непроницаемую маску.

Максим нахмурился, его взгляд стал ещё холоднее.

– Если это всё, Вета, то мне нужно продолжить, – сказал он, возвращаясь к своему экрану.

Её слова задели его, это было заметно. Но она поняла, что слишком сильно надавила, и решила не продолжать.

На четвёртый день её терпение начало приносить плоды. Во время обеда в общей столовой Максим сам заметил её.

– Вы не боитесь опаздывать на съёмки? – спросил он, неожиданно для неё.

Она чуть не подавилась своим кофе, но быстро собралась.

– А вы не боитесь, что кто-то выпьет ваш кофе? – парировала она, кивая на его стакан, стоящий без присмотра.

В его глазах мелькнула тень – почти улыбка. Почти. Но она её увидела.

Вечером последнего дня в рабочей неделе, когда Максим остался на студии после эфира, чтобы разобрать материалы, Вета решила рискнуть больше, чем обычно. Она принесла ему кофе – не потому, что он его просил, а потому, что это был её способ сделать первый настоящий шаг.

– Вы, кажется, всегда работаете дольше всех, – сказала она, поставив чашку на стол. – Чёрный, надеюсь, угадала?

Он поднял глаза, его лицо было привычно непроницаемым.

– Зачем вы это делаете? – спросил он прямо.

– Что именно? – она постаралась улыбнуться, хотя внутри всё перевернулось.

– Эти разговоры, кофе… – он махнул рукой. – Если это просто вежливость, можете не утруждаться. Я привык работать один.

Его слова резанули, но она не отступила.

– Может, это просто моя попытка не быть такой же одинокой, как вы, – сказала она, дерзко глядя ему в глаза.

Максим замер на мгновение, а затем вернулся к документам, как будто её слов не было. Однако, прежде чем она успела уйти, он негромко произнёс:

– Спасибо за кофе.

Эти два слова застали её врасплох. Она обернулась, но он уже снова уткнулся в бумаги, не поднимая глаз. Когда она всё-таки ушла, он задержался на чашке кофе чуть дольше, чем планировал, и впервые за долгое время его мысли отвлеклись от работы.

Для Веты это была маленькая победа. Она ещё не знала, что это значило, но внутри неё зажёгся огонёк уверенности. Когда она вышла из комнаты, её шаги были лёгкими, а взгляд светился чем-то новым.

Валера стоял в коридоре, спрятавшись в тени колонны. Он наблюдал за ней с напряжением, но она даже не заметила его присутствия. Это равнодушие резануло его сильнее, чем он ожидал. Её лицо, озарённое мимолётной радостью, сводило его с ума. Он ненавидел больше всего не её счастье. А то, что его место в её мире уже занял кто-то другой. Она ушла, не оглянувшись, оставив его одного со своими мыслями. В груди поднималась волна ярости. Как она могла так просто пройти мимо, не заметив его? Эта мысль била в голову, усиливая ревность и гнев. Он сжал кулаки, история, в которой Вета должна была потерпеть поражение и прийти к нему в слезах, обретала новые и тревожные повороты.

***

Валера сидел в своей квартире, освещённой лишь слабым светом настольной лампы. За окном шёл дождь, стёкла дрожали под ударами капель, словно отражая его внутреннее состояние. Он уставился на стену с фотографиями Веты, где каждая деталь её улыбки, её взгляда была запечатлена так, как он видел её – совершенство, принадлежащее только ему. Или, по крайней мере, он хотел, чтобы так было.

Его пальцы нервно стучали по столу. Гнев, ревность, боль – всё смешалось в один бесконечный поток мыслей. Он сам дал ей эту идею – сблизиться с Максимом. И теперь? Теперь она смотрела на этого холодного журналиста с таким интересом, с которым он мечтал, чтобы она смотрела на него. Он сам привёл её к этой точке, и теперь это съедало его изнутри.

"Зачем я это сделал?" – думал он, зажимая виски. "Я хотел, чтобы она нашла способ помочь ему. Чтобы она почувствовала себя нужной, чтобы она…"

Словно нож, реальность пронзила его мысли: "…но не чтобы она начала тянуться к нему." – он начал осознавать, какую ошибку он совершил.

Валера вскочил со стула, опрокинув кружку с давно остывшим кофе. Он прошёлся по комнате, словно загнанный зверь. Ему казалось, что стены сужаются, давят на него. Каждая фотография на стене смотрела на него с укором, напоминая о том, что он потерял контроль. Это была его идея, и теперь он сам стал её жертвой.

Он схватил одну из фотографий, ту, где Вета смотрела прямо в камеру, смеясь. Этот снимок он сделал в их последний совместный выход в кафе, когда они ещё могли сидеть часами, болтая обо всём и ни о чём. Теперь этот смех принадлежал другому, и это сводило его с ума.

– Чёрт! – вырвалось у него, голос сорвался, хриплый от эмоций. – Чёрт тебя дери, Вета! Почему он? Почему не я?!

Валера швырнул фотографию на пол, и стекло с глухим треском раскололось. Но даже это не принесло облегчения. Он смотрел на разбитый снимок, и внутри него словно что-то надломилось. Этот момент, его одержимость, его ревность – всё это было как ржавчина, разъедающая его изнутри.

Он сел обратно на стул, тяжело дыша. Руки тряслись, взгляд метался по комнате, словно он искал спасения, которого не существовало. "Я создал это. Я. А теперь я смотрю, как она уходит к нему." Он сжал голову руками, пытаясь унять боль, но та только усиливалась. Вета, её улыбка, её голос, её взгляд на Максима – всё это эхом звучало в его голове.

– Она никогда не вернётся, – прошептал он, голосом, полным отчаяния. Эти слова прозвучали так, будто он подписал себе приговор.

Валера схватил одну из фотографий, на которой Вета выглядела особенно счастливой. Он прижал её к груди, как будто это могло остановить разрушающий его шторм эмоций. Но даже это казалось недостаточным. Он не мог понять, что было больнее: его любовь к ней или осознание того, что она начинает чувствовать что-то к другому.

– Я не могу этого вынести, – сказал он себе, и голос дрожал. – Я не могу смотреть, как она уходит. Я не могу…

Он бросил фотографию обратно на стол, взялся за виски, словно пытаясь удержать голову от взрыва. Его дыхание становилось всё тяжелее, а внутри разрасталась пустота, которую ничто не могло заполнить.

Дождь за окном усилился, словно разделяя его боль. Валера медленно поднялся, подошёл к стене с фотографиями и, не раздумывая, сорвал одну из них. Это был снимок, где Вета стояла рядом с ним, смеясь над какой-то его шуткой. Он сжал фотографию в руке, но не смог разорвать.

– Ты не понимаешь, – прошептал он, глядя на изображение. – Ты не понимаешь, насколько ты важна. Насколько… насколько ты часть меня.

Он опустился на пол, опираясь спиной о стену. В руке всё ещё была зажата фотография, а в глазах стояли слёзы, которых он не собирался пускать. Дождь бился в окна, наполняя комнату звуком, но внутри него была только тишина и разрушающее чувство, что он теряет её навсегда.

***

Виктор

Резкий, режущий свет заставил меня очнуться. Я валялся на полу – сперва чужом, но через пару мгновений до боли родном. Красная резная люстра над головой, выбранная когда-то вместе с сестрой, окончательно убедила меня в этом.

Можно было подумать, что это самое обычное пробуждение с похмелья, и оно было бы таковым, если мне в лицо не светил яркий свет от фонаря, и я бы не заметил слишком знакомое лицо рядом. И пусть этот человек был необходим мне больше воздуха, но сейчас я меньше всего хотел бы его видеть. Даже не так. При всем моем внешнем бесстыдстве, от одного его взгляда, полного сочувствия, хотелось провалиться сквозь землю. Там же и остаться навеки.

С Кириллом жизнь свела так же внезапно, как я начал писать. Так обычно случаются важнейшие встречи. И с той самой первой случайной беседы он выполнял роли, о которых я никогда не просил: друг, советчик, психиатр и сиделка в особо тяжёлые времена. Он пил редко. И пил неприлично мало – не столько за компанию, сколько из приличия. Зато наблюдать за моими падениями он умел мастерски. Чтобы в самый последний момент вытянуть за шиворот.

Однако сейчас его выражение лица говорило лишь о том, что в ближайший час или два мне будут снова читать нотации, мол, я не ученый, чтобы ставить над собой опыты. И не бессмертный, чтобы проверять прочность грани. Знаем, проходили. Эти нотации стали своеобразной заменой фразы "я тебя люблю" – но не той лёгкой, материнской, а суровой, отцовской. Только я был не ребёнком, который чего-то достиг. Я был ребёнком, который отчаянно деградировал.

Он почесал затылок – жест знакомый, почти родной. В нём было всё: тревога, бессилие, злость на меня и на самого себя. Красавец и чудовище. Принц и нищий. Иоанн и Иуда.

Первым тишину нарушил он:

– Да уж… Никогда бы не подумал, что застану тебя в алкогольном угаре, да ещё посреди такого бедлама, – начал Кирилл, вновь приглаживая волосы – привычное движение, всегда в моменты особого напряжения. – Сказать, что я в шоке – значит не сказать ничего. Молодец, Вить, ты превзошёл даже мои худшие опасения.

Он прохаживался по комнате, увязая в беспорядке, а я, прикрыв глаза, пытался не смотреть: слишком резало. Глаза болели так, будто в них плеснули ту самую тёплую, тухлую воду из разбитой вазы. Во рту царила пустыня. Каждое слово, которое я мог бы сказать, камнем застревало в горле.

– Я честно не понимаю, Вить, – продолжал Кирилл, всё так же рассекая пространство, – как ты довел себя до такого. Я не собираюсь тебе тыкать былыми заслугами и перспективами, которые ты променял и на что. Людям, у которых депрессивное расстройство, не стоит такого говорить. Но… – он остановился и посмотрел прямо в меня, – глянь вокруг. На себя глянь. Что ты видишь?

Я молчал. Потому что знал ответ.

– Оставь это размышление до тех пор, пока снова не станешь в состоянии нормально думать, – вздохнул он. – А пока я вижу перед собой не писателя, не взрослого мужчину. Я вижу потерянного ребёнка. Маленького мальчика, который решил, что вырос, но так и не понял, что делать дальше. Не пойми превратно, я люблю быть твоим другом, но я по профессии лишь прокурор, а не воспитатель. Это хоть и метафорично близкие понятия, но всё-таки разные. – он остановился и посмотрел прямо в меня.

Его голос был грубым, но за этой грубостью пряталась забота. Старая, тягучая, упрямая забота, к которой я был, пожалуй, единственным получателем.

И я это понимал. И, чёрт возьми, принимал.

Может, именно в этом и было моё несчастье – в том, что я оставался тем самым мальчиком в коротких штанах, который, прижимая в руках пустую тетрадку, смотрел на мир через запотевшее стекло: видел грубых мужчин, падших женщин, чужих детей, трогательные встречи под фонарями и такие же трогательные расставания. И снова возвращался на ту же улицу, потому что не знал, куда идти дальше. А сейчас и вовсе не мог подняться с пола.

– Ты прав, Кира… – прохрипел я, выдавливая из себя слова сквозь сухую пустоту в горле. – Ты прав…

Больше я ничего не смог сказать.

Кирилл ещё некоторое время стоял, молча глядя на меня, а потом, тихо вздохнув, пошёл звать уборщицу.

И я остался лежать на полу, под оглушительным светом люстры, чувствуя, как тишина становится ещё тяжелее, чем его упрёки.

V

Вета

На следующий день Валера проснулся раньше обычного. За окном ещё царил предрассветный сумрак, и едва слышимый шум города пробивался сквозь густую завесу тишины. Воздух был пропитан сыростью после ночного дождя, который всё ещё оставлял капли на подоконнике. В его комнате царил полумрак, стены выглядели угрюмо, как будто отражали его собственные мысли. Он встал, умывшись ледяной водой, чтобы стряхнуть остатки бессонной ночи. Его отражение в зеркале выглядело измученным, но глаза горели решимостью. "Хватит ждать. Хватит быть в тени." Он провёл рукой по щетине, хмуро глядя на своё отражение. Ему казалось, что зеркало больше не показывает человека, только набор тени и голоса.

В студии было оживлённо, как всегда по утрам. Свет прожекторов заливал пространство, отбрасывая резкие тени. Шум шагов, скрип тележек с оборудованием и гул голосов переплетались в какофонию, которая заполняла каждый уголок. Воздух был тяжёлым, пахло техническими маслами и свежезаваренным кофе из автоматов. Люди суетились, спешили, но Валера шёл медленно, целеустремлённо, словно наблюдатель в собственном мире. Его взгляд был прикован к одному объекту: Вета.

Она сидела за своей камерой, сосредоточенно проверяя настройки. Свет от экрана освещал её лицо, в котором читались лёгкая усталость и привычная сосредоточенность. Её волосы были собраны в небрежный пучок, а на запястье болталась резинка для волос, будто символ её постоянной занятости. Рядом лежал блокнот с каракулями, оставленными, скорее всего, бессознательно – тонкие линии, зачёркнутые слова, и одна фраза, повторяющаяся снова и снова: "Остаться собой".

Он подошёл к ней неспешно, стараясь выглядеть расслабленно, но внутри всё горело. Грудь сжималась от напряжения, как пружина, и лишь усилием воли он удерживал выражение лица в рамках нормы.

– Привет, малая, – сказал он, прислоняясь к соседнему столу. Его голос был мягким, но в нём чувствовалась натянутая струна напряжения. – Тебе кофе не принести? Сегодня я, как видишь, в ударе.

Вета чуть подняла голову, её губы изогнулись в лёгкой улыбке. На фоне студийного хаоса её спокойствие казалось чем-то неестественным, почти пугающим.

– Доброе утро, Валер. Неужели решил стать полезным? Это что-то новое. – небрежно бросила она и вернулась к настройкам своей камеры.

Он усмехнулся, привычно улавливая её сарказм, но на этот раз решил действовать иначе.

– А если серьёзно, как ты? Вчера выглядела… ну, будто мысли унесли куда-то далеко.

Она снова подняла глаза и посмотрела на парня. Её взгляд стал чуть более настороженным, но она быстро скрыла это.

– Да ничего особенного. Рабочие моменты. Ты же знаешь, как это бывает.

Валера чуть наклонился к ней, стараясь поймать её взгляд. Свет от экрана камеры играл на его лице, создавая резкие тени, которые делали его выражение ещё более напряжённым.

– Вета, я знаю тебя давно. И я знаю, когда ты врёшь. Так что, если что-то не так, ты можешь мне сказать. Я же здесь.

Она замерла на секунду, пальцы слегка дрогнули на кнопках настройки, но тут же ответила:

– Всё нормально, Валер. Правда. Просто… длинный день вчера был. Ничего, кофе исправит ситуацию.

Он не стал давить. Ещё не время. Вместо этого он вернулся к своей привычной манере.

– Ладно, держу тебя в голове. Но если передумаешь, приходи. И, кстати, не забывай: я лучший слушатель на всей студии.

Она фыркнула, слегка покачав головой.

– Лучший слушатель? Ты же даже свой голос перекричать иногда не можешь.

– Потому что я умею разговаривать, малая. А это – искусство.

И с этими словами он ушёл, оставив её с лёгкой улыбкой на лице. Это была его первая попытка. Небольшая, почти незаметная, но важная. Он знал, что не может сразу ворваться в её мысли, но мог постепенно напоминать о себе, о том, что он рядом.

Позже, в обеденный перерыв, Валера снова нашёл её. На этот раз она сидела в общем зале с чашкой кофе, уткнувшись в телефон. Зал был наполнен звуками болтовни, звонками телефонов и звяканьем ложек о чашки. Запах еды смешивался с ароматом кофе, создавая тёплую, но слегка душную атмосферу. Он сел напротив, вызывая её внимание лёгким стуком пальцев по столу.

– Ты всегда так серьёзно проверяешь свои соцсети? – начал он, поднимая бровь.

Вета оторвалась от телефона, глядя на него с лёгким недоумением. Её лицо подсвечивалось холодным светом экрана, а в глазах читалось утомление.

– А что, мне нельзя? Или ты главный контролёр по использованию интернета?

– Нет, но мне просто стало интересно, что может быть важнее живого общения. Особенно со мной.

Она закатила глаза, но убрала телефон в сторону. Даже стало интересно, что у её друга детства на уме.

– Ладно, Валер, выкладывай. Ты явно пришёл с какими-то своими грандиозными идеями.

Он чуть подался вперёд, его тон стал мягче, почти искренним. За его спиной мелькали люди, жизнь на Останкино продолжала кипеть, но они будто оказались в своём маленьком мирке.

– Я просто хочу знать, что у тебя на душе. Ты что-то скрываешь, и я это вижу. Если это связано с этим… – он чуть замялся, пытаясь подобрать слова, – …Кельмином, то я хочу знать, что ты собираешься делать. Потому что, Вета, ты заслуживаешь чего-то настоящего. А не этого… льда.

Она подняла бровь, глядя на него внимательно. В её глазах мелькнуло что-то, что могло быть удивлением или лёгкой насмешкой.

– С чего вдруг такая забота, Валера? Ты же не тот, кто обычно говорит такие вещи.

– Может, я просто устал притворяться, что мне всё равно, – сказал он тихо, глядя прямо в её глаза. – Может, я хочу, чтобы ты знала, что я рядом. И всегда буду.

Вета замерла, её взгляд на мгновение потемнел от удивления. Она не знала, что сказать. Валера никогда прежде не был таким открытым. Её саркастичная улыбка исчезла, уступив место недоумению и лёгкому замешательству. Казалось, что всё вокруг стихло, даже шум студии, пока её мысли бешено метались, пытаясь понять смысл его слов.

– Валер… – только и смогла вымолвить она, но он уже встал, улыбнувшись своей привычной полунасмешливой улыбкой.

– Ладно, не заморачивайся. Увидимся позже, малая, – бросил он через плечо и растворился в потоке сотрудников.

***

Диана сидела в гримёрной, окружённая своим привычным антуражем: стол, заваленный кистями, пудрами и блесками, зеркало с лампочками по краям, отражающее её идеальное лицо. Она смотрела на себя с той же концентрацией, с какой хирург осматривает пациента перед операцией. Губы сжаты, глаза слегка прищурены – на её лице застыла маска, за которой пряталась целая симфония эмоций.

Ната, сидящая рядом с пластиковым стаканом латте, лениво наблюдала за её приготовлениями.

– Ты собираешься его атаковать, как ядерной бомбой, или всё-таки в этот раз ограничишься обычной провокацией? – протянула она, ковыряясь в своём телефоне.

Диана не ответила сразу. Её руки медленно провели по идеально уложенным волосам, пальцы поправили несколько выбившихся прядей. Затем она резко повернулась к Нате, её глаза блестели чем-то опасным.

– Сегодня он запомнит меня. – В её голосе было больше яда, чем сахара.

Ната хмыкнула, но ничего не сказала. Её реакция была не нужна. Диана встала, расправив блузку. Белоснежная ткань облегала её так, словно была второй кожей. Чёрная юбка чуть выше колена подчёркивала длинные ноги, которые сейчас обуты в убийственно высокие каблуки. Она выглядела как хищник, который готовится к прыжку.

– Если хочешь смотреть на коронацию, лучше не отвлекайся, – бросила она на ходу, выходя из гримёрной.

Диана появилась на съёмочной площадке, когда команда уже занимала свои места. Техники таскали кабели, режиссёр раздавал последние указания. Максим, как всегда, сидел за столом, пролистывая сценарий эфира. Его костюм был безупречно выглажен, волосы аккуратно уложены, а лицо – всё та же ледяная маска, на которую Диана теперь смотрела как на трофей.

– Доброе утро, Максим, – произнесла она, проходя мимо него так близко, что её духи оставили за собой сладкий шлейф. Она остановилась на секунду, ожидая хотя бы минимальной реакции, но он даже не поднял глаз.

"Идеально," – подумала она, усмехнувшись. Её следующая тактика заключалась не в том, чтобы получить его внимание, а в том, чтобы заставить его чувствовать себя в центре её мира. Всё ради того, чтобы сломать этот лёд.

Эфир начался ровно в назначенное время. Красная лампочка на камерах загорелась, сигнализируя о том, что вся страна теперь наблюдает за происходящим в студии. Диана, как всегда, выглядела безупречно. Её белоснежная блузка подчёркивала изящные линии фигуры, а серьги блестели в свете софитов, притягивая к себе внимание. На лице – ни намёка на напряжение, только профессиональная улыбка, отточенная до совершенства.

Максим, сидящий рядом, был воплощением холодной уверенности. Его взгляд скользил по тексту на суфлёре, руки спокойно лежали на столе. Но даже эта его сосредоточенность была трещиной в планах Дианы. Она чувствовала, что должна сегодня пробить этот лёд.

Когда камеры начали работать, Диана сменила маску хищника на улыбку доброжелательной богини. Её голос звучал мягко, а взгляд, казалось, был прикован к Максиму больше, чем к суфлёру.

– Сегодняшние события, безусловно, привлекли внимание многих наших зрителей, – начала Диана, слегка повернувшись к Максиму. – Максим, как вы думаете, смогут ли новые меры правительства улучшить ситуацию?

Её голос звучал мягко, почти интимно, что заставило нескольких техников за камерами переглянуться. Максим коротко кивнул, ответив сдержанно:

– Вопрос требует времени, чтобы понять последствия. Однако…

Диана не дала ему договорить. Её рука, казалось случайно, слегка коснулась его локтя, когда она повернулась в его сторону.

– Время – это ключевое, – перебила она, улыбнувшись. – Но мне кажется, ваши мысли всегда очень точно улавливают суть.

Максим замер на мгновение, но тут же убрал руку, не глядя на неё. Его взгляд оставался прикован к камере, словно Диана была просто частью декорации. Однако её лицо не выдало ни капли разочарования. Она продолжала игру.

– Сегодняшние новости особенно интересны, не правда ли, Максим? – сказала она, повернувшись к нему с лёгкой, почти интимной улыбкой.

Максим бросил на неё короткий взгляд, его лицо не дрогнуло.

– Всё, что мы обсуждаем, важно для зрителей, – ответил он, глядя прямо в камеру.

Диана знала, что этого не достаточно. Она сделала паузу, глядя на него с лёгкой загадочностью, и добавила:

– Но ваши мысли всегда придают нашим темам особую глубину.

Камера поймала её взгляд, но Максим не дрогнул. Однако внутри неё уже разгоралось пламя. Это было не поражение, это был вызов.

Когда сегмент подошёл к концу, Диана решила нанести последний удар. Она наклонилась к Максиму, создавая иллюзию конфиденциальности, хотя их голоса всё ещё слышались в микрофонах.

– После эфира я хотела бы обсудить одну идею для спецвыпуска. Может, найдём минутку за кофе? – её голос был настолько мягким, что даже режиссёр в наушниках чуть вздрогнул.

Максим поднял глаза, и впервые за всё время их взгляды пересеклись. Он изучал её лицо, словно решая уравнение, и наконец сказал:

– Я предпочитаю обсуждать рабочие вопросы в студии.

Эта фраза была как пощёчина, но Диана не дрогнула. Она улыбнулась, как будто он только что сделал ей комплимент.

– Конечно, как скажете, – ответила она с улыбкой, откинувшись назад и продолжила, – И напоследок, хотелось бы отметить, что наш выпуск стал бы гораздо менее интересным без вашего участия, Максим.

И снова лёд не дрогнул…

Когда эфир закончился, она вернулась в гримёрную. Её каблуки звучали как удары молотка по плитке, каждый шаг сопровождался эхом разочарования. Как только она скрылась за дверью, её лицо дрогнуло. Максим снова остался равнодушен. Ната уже ждала её, но вместо того, чтобы высмеивать её провал, она только покачала головой.

– Диан, это уже смешно. Ты ведь знаешь, что ему всё равно. Что ты пытаешься доказать?

Диана остановилась перед зеркалом, глядя на своё отражение с новой яростью.

– Я не терплю поражений. Ни от кого, – сказала она, почти прошипев. – Максим Кельмин – мой личный вызов, и я не остановлюсь, пока он не сдастся.

Ната только вздохнула, отхлебнув остывший латте. В комнате повисло напряжённое молчание, в котором слышались только слабые звуки студийной суеты за стенами.

После эфира Максим быстро покинул студийную площадку, избегая любых разговоров. Но его планы нарушила Вета, которая перехватила его у выхода из студии.

– Максим, секунду, – сказала она, догнав его. Её голос звучал спокойно, но глаза выдавали напряжение. – Могу поговорить с вами?

Он остановился, бросив на неё короткий взгляд.

– Конечно, Вета. Что-то срочное?

Она посмотрела вокруг, убедившись, что никто не подслушивает.

– Я просто хотела сказать… – начала она, её голос дрогнул. – Вы действительно очень профессиональны. Я много раз наблюдала за вами через объектив моей камеры, и… мне кажется, у вас есть талант делать даже самые сложные темы понятными. Это впечатляет.

Максим слегка нахмурился, но его взгляд стал мягче. Он кивнул.

– Спасибо. Это редкий комплимент. Обычно слышу только критику.

Вета улыбнулась, немного расслабившись.

– Ну, критика тоже важна, но… иногда стоит знать, что вас ценят.

Максим задержался на ней взглядом чуть дольше, чем планировал. Впервые за долгое время он ощутил что-то похожее на благодарность, не сопровождаемую недоверием.

– Спасибо, Вета. Это многое значит, – сказал он, и в его голосе прозвучала искренность.

В этот момент, из гримёрной, Диана услышала их разговор. Она узнала голос Веты не сразу, но по мере того, как слова той доходили до её сознания, злоба начала разгораться. Её взгляд, устремлённый на своё отражение в зеркале, становился всё более острым. Губы сжались в тонкую линию, руки судорожно вцепились в край стола, будто только это могло удержать её от взрыва.

Сама сцена этого разговора перед её внутренним взором выглядела как пощёчина, как нож, вонзающийся в её гордость. Ревность и ярость накатывали волнами, но эта ярость была не бурной, а сдержанной, опасной, как атомный реактор, готовый к неконтролируемому взрыву. Диана чувствовала, как её тело начинает дрожать, не от страха, а от чистой ненависти.

«Эта девчонка… Думает, что может играть в мои игры?» – пронеслось в её голове, как предвестник урагана. Её руки, побелевшие от напряжения, разжались, и она медленно поднялась. В её движениях не было суеты, только холодная решимость. – «Она ещё пожалеет. Я превращу её жизнь в ад, чтобы она поняла, с кем связалась.»

На блестящей поверхности стола остались следы от её искусственных ногтей.

***

Виктор

Последующие несколько дней я провёл с Кириллом. Мы таскались по судам, дышали пылью судебных залов, слушали щелчки дверей и удары молотка – то ли символы правосудия, то ли ритуалы неизбежности. Кирилл в этой среде чувствовал себя как рыба в воде: собранный, хищно точный, строгий до дрожи в запястьях у тех, кто оказался на скамье подсудимых. Он не играл в прокурора – он им был. Без тени позёрства, без ужимок. Его речь, сухая и резкая, разрубала вину на составляющие, не оставляя лазеек. Я наблюдал, как он отказывал в милости, как будто спасал от иллюзий.

Сегодня на скамье подсудимых – худощавый, невзрачный мужчина. Изнасилование. За решёткой он казался особенно уязвимым, особенно ничтожным. Его глаза метались по залу, пару раз цепляясь за мои. Может, он искал сочувствия, а может, просто не мог смотреть в глаза правде, которую нес Кирилл. Я отвёл взгляд. Мне не хватало сил сочувствовать тому, чьё падение было закономерным. Особенно если палач – человек, которого я уважаю и одновременно побаиваюсь. Кирилл в строгом костюме – не друг, не человек. Судебная машина, отливающая сталью. И я знал: если бы я не свернул с пути, сидел бы сейчас не рядом, а напротив него.

«Подсудимый, ясен ли вам приговор? Если да, вы можете обжаловать его в течение десяти дней с момента оглашения. Судебное заседание окончено.»

Три удара молотком – сухо, деловито, как точки в деловом письме. Для кого-то – точка. Для кого-то – тире. Для меня – эхо в висках. Я вышел первым, выдохнул. Судебная пыль в лёгких щекотала, как тревожные мысли. Воздух снаружи был холодным, пронизывающим. Пальто, одолженное у Кирилла, почти не спасало, но я держался за него как за знак принадлежности к нормальной жизни. Когда-то у меня было своё. Я его пропил.

В тот момент, когда мне захотелось просто сесть на ступени и забыться, кто-то резко толкнул меня в плечо. Почти упал. Но крепкая рука вернула равновесие. Я узнал это движение. Узнал раньше, чем поднял глаза.

Степан Ронин. Он стоял передо мной – как тень из прошлого, как насмешка. Всё тот же: ухмылка в пол-лица, презрение под вежливостью, дружелюбие как маска. Я напрягся.

– Какие люди, да ещё у стен родного гадюшника, – протянул он. – Сам Виктор Кильвейн собственной персоной. Король затрапезных рассказов. Что ж ты тут забыл?