Отзывы на книгу «Кюхля», страница 3

«Мой брат родной по музе, по судьбам!» Пушкин А.С.

Все мы в школе на уроках истории изучали Восстание декабристов. Учили наизусть «Во глубине сибирских руд…», и замечательный фильм «Звезда пленительного счастья» смотрели почти все. И «Кюхлю» я хотела прочесть очень давно, но всё как-то не складывалось. Очень рада, что наконец-то это случилось.

Нескладный, ранимый человек, скрывающий свою стеснительность за показной вспыльчивостью и бретерством. Стремление к справедливости, неприемлемость лжи и предательства. Трогательный по отношению к своим друзьям и родным, горячий в своих убеждениях. Тынянов четко и выпукло нарисовал портрет Кюхельбекера.

Юрий Тынянов – литературовед и историк, исторический романист. В его произведениях правда, «так могло быть, так может быть, было». На страницах повести мы встречаем целую галерею друзей Вильгельма Карловича, а для нас – великих людей: Пушкина, Грибоедова, Дельвига, Пущина. Эти люди стали для меня ближе. Узнала много фактов их жизни. Оказывается, своё стихотворение «Соловей» (которое мы знаем как романс Алябьева) Дельвиг посвятил Пушкину.

Жить в удушающей атмосфере аракчеевской России было почти невозможно. Декабристы – романтики, для них высокие слова о свободе и справедливости не были пустым звуком. И пусть восстание было обречено, но Россия стала другой.

«Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы, Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы!»

Игра в «Классики», 2-я заявка, 4 ход.

Тот век рассыпался как мел, который словом жить умел, что начиналось с буквы «л», заканчиваясь мягким знаком. Ю. Визбор

*** Книга Тынянова создает ощущение. Она втягивает тебя, читателя, если ты внимателен и тих, в свой трогательный и хрупкий, но тяжелый – весомый – мир. Здесь чины и звания (они и сейчас такие); человеческая грязь, и мелкая суетливость, и пьянящее предчувствие перемен; дружба и товарищество, влюблённость к достойным; иногда заблуждения, конечно; честолюбие, при этом «непамятозлобие» и прощение. Здесь герои; вечные, вечные наши бедные донкиходы, их образ печальный. И в итоге в тебе взрастает как-то ощущение чистоты души. И еще – ощущение избранности героев своего времени, совершенной судьбоносности, какое может быть только к прошлому, к веку минувшему.

Всё это – романтизм. Но ты устал, и не хочется смеяться над дуэлями, над «мне двадцать шесть, а что я сделал для отечества», над клятвами в вечной любви, над смертью от разрыва сердца. Над героями, которые совсем не супергерои: жалкие, припадочные, замученные, слабые люди, обыкновенные люди. Ты наедине с книгой, тебя никто не видит, ты можешь позволить себе не смеяться.

*** Все обыкновенно пишут о Кюхельбекере. Но для меня, например, эта книга не о нём, совсем не только о нём; его фигура лишь неизбежная направляющая нить, вокруг которой и век, и нравы, и характеры, и сам Тынянов, и что-то неуловимое, в каждом читателе преломляющееся по-разному.

У Греча была своя типография, у Булгарина был журнал, у Устиньки — дом и двор, у полковника — ключи. Только у Вильгельма никогда ничего не было. Его сажал за корректуры Греч, ему платил деньги Булгарин, а теперь этот старый полковник с висячими усами запер его на ключ. Это все были люди порядка. Вильгельм никогда не понимал людей порядка, он подозревал чудеса, хитрую механику в самом простом деле, он ломал голову над тем, как это человек платит деньги, или имеет дом, или имеет власть. И никогда у него не было ни дома, ни денег, ни власти. У него было только ремесло литератора, которое принесло насмешки, брань и долги. Он всегда чувствовал — настанет день, и люди порядка обратят на него свое внимание, они его сократят, они его пристроят к месту. Все его друзья, собственно, заботились о том, чтобы как-нибудь его пристроить к месту. И ничего не удавалось — отовсюду его выталкивало, и каждое дело, которое, казалось, вот-вот удастся, в самый последний миг срывалось: не удался даже выстрел. И вот теперь люди порядка водворили его на место, и место это было покойное. Для большего спокойствия ему не давали первые годы ни чернил, ни бумаги, ни перьев. Вильгельм ходил по камере, сочинял стихи и потом учил их на память.

Это книга не о восстании четырнадцатого декабря. Сенатская площадь – глазами очевидцев, поэтому отрывочна, неясна, размыта. Тынянов писал об эпохе, он представил для нас время, людей, города; ты вливаешься в ту реку и течешь в ней, не разбирая направления, – это не учебник истории.

Не было денег, не было положения, но, главное, не было воздуха. Все жили в каком-то безвоздушном пространстве и чего-то ждали. Россией правили безграмотные монахи, которые грызлись друг с другом, цензура не пропускала стихов к женщинам, если улыбки их в стихах называли небесными. Аракчеев белесыми глазами высматривал: кто нарушает порядок? Нельзя ли выпрямить улицы, вырубить сады? Нельзя ли из неопрятного, с развальцей ходящего экономического мужика сделать солдата, по форме одетого и марширующего точно? Военные поселения были той новой опричниной, которая, по мысли Аракчеева, должна была заменить старую гвардию: на гвардию, после семеновского бунта, полагаться было более нельзя. А пока что этих новых опричников засекали до смерти, заставляли маршировать до упаду и кормили впроголодь. Нигде не слышно было другого разговора, кроме разговора о крагах, ремнях и учебном шаге. Строго было определено число шагов в минуту: не менее ста пяти и не более ста десяти при церемониальном марше. Был введен идеальный порядок наказаний.

*** Мне всегда казалось, что «Кюхлю» читали все дети вне зависимости от социального статуса и места проживания, и только я не знаю классики. Мне казалось, что это детская книга, и лучшее время уже упущено. Сейчас я понимаю, что всё не так: и читать её немного кто читал, и вряд ли есть возраст, в каком будет поздно брать её в руки.

Не так много на самом деле хороших книг. Но в случае «Кюхли» нет никаких сомнений в том, что прав Чуковский: книга любима всеми от двенадцати до восьмидесяти. Прочитайте, и вам тоже понравится.

Пожалуй, основным ощущением после прочтения книги стало, как ни странно, ощущение бренности бытия и бесполезности прожитых героями судеб. Возможно, именно это и хотел показать автор. Неустроенный, неловкий, несчастливый Кюхля, так и не сумевший найти свое место в жизни. Но и судьбы других героев ненамного лучше: обрюзгший Дельвиг, потерявший молодой задор Пущин, сошедший с ума Оболенский, отдавшая призраку счастья молодость и любовь Дуня...

octu Как и для многих других фамилия Кюхельбекера была мне знакома только из школьной программы. Друг Пушкина, революционер. Все, на этом мои знания заканчивались. Представление было совсем иное, иначе относилась к главному герою, к Пушкину да ко всем... У меня было твердо сложившееся мнение, что Кюхельбекер другой, даже не смотря на участие в революции - никакой. Данное произведение разрушило в щепки эти стереотипы. Книга о ЛИЧНОСТИ, которая стала для меня не менее интересной, чем Пушкин. Главный герой - Кюхля,так его прозвали друзья-лицеисты, отличается не простым, вспыльчивым характером, который толкал его на необдуманные поступки, отправиться топиться в пруду, на дуэль с близким другом Пушкиным из-за шуточного стишка, и на Сенатскую площадь морозным декабрем 1825 года. Но и хороших черт в этом человек было предостаточно: преданность друзьям, отзывчивость, доброта, радушие. Конечно, жизнь у главного героя сложилась не простая, мне кажется, что в то время она простой остаться и не могла, тем более у такого человека, как Вильгельм. Он с его характером и отношением к жизни не мог остаться в стороне. Не стану писать много, напишу только: МНЕ ОЧЕНЬ ПОНРАВИЛОСЬ!

Завлекательное повествование, сильно ослабевшее к концу. Ощущение "притянутости за уши" и в то же время странная вера в каждое авторское слово. Грустная повесть о том, как гибла лицейская вольность; как погибал отдельный, несуразный, кюхельбекерный человек.