Читать книгу: «Сказки Сфинкса», страница 3

Во степи вокруг не видать краёв —

Травы с тучами так переплелись.

Скачет по степи, чтоб забрать своё,

Чёрна всадница. Будто чует жизнь,

Что уходит прочь с кровью алою,

Расползается словно змейками.

Только всадница запоздалая

Ты, Морива-смерть. Я лазейками

От тебя ушёл, кровь свою закляв,

Не нагонит уж лошадь мёртвая,

Не найдёшь следы, не покину явь,

Раз пока не твой, хоть нетвёрдыми

Я шагами прочь ухожу сквозь степь.

Ты других ищи, не плутай во тьме.

Сколько их теперь дóлжно умереть

От того, что воли захотелось мне…

Сколько умерло, когда путь искал,

Да к учителю подбирался я,

Когда, чтоб сразить гада наповал,

Подсыпал ему в чашу страшный яд.

Коль укрылся раз за чужой спиной —

На второй уж так сердце не болит.

Знаю, будешь ты всё ходить за мной,

Будешь песни петь из сырой земли —

Подпою тебе, только б знать слова,

Не смогу подпеть – так послушаю…

Только, всадница, забери сперва

Всех, кто во степи ночью душною

Заплутал средь трав, кто поёт в ночи,

Кто зовёт меня, плачет обо мне,

Кто проклятия мне вослед кричит

И того, от чьих слов спасенья нет…

Слышу стук копыт, да не вижу где

Едет всадница – степь вокруг темна.

Думал я сперва – вновь Морива-смерть,

А приехала по следам вина…

Жатва

Пускай же крошатся столпы,

Что раньше держали твой мир,

Они бы рухнули сами —

В основе их страшный изъян.

Ступай ты на цокот копыт,

Себя полюби и прими.

Поверь, что зовут грехами,

Восходит не с тех семян.

А с тех семян всходит разум,

Восходит свобода и сила,

Цена за них непомерна

И платится только кровью.

Порой не узнаешь сразу,

Когда ты уже заплатила,

Подскажет лишь запах серный

И тени у изголовья.

Бери, пожинай урожай,

Раз всё уж случилось само!

Меня попроси обо всём,

Любую я выполню просьбу.

Не стоит, родная, дрожать,

Не больно ложится клеймо —

Мы в книге поставим вдвоём

Рукой твоею же роспись.

Сговор

– Ты откуда знаешь песни для обряда?

Как позвать сумела, смелая девица?

Видишь, мои губы все черны от яда,

Видишь, этим ядом выжжены глазницы,

И лицо и руки в ядовитых пятнах,

Прикоснусь – и будешь холоднее нава…

Вижу, не боишься… почему понятно —

Раз позвать решилась, то нужна отрава

Та, что будет мучать, перекрутит тело

Кольцами гадюки. Выжжет даже душу.

От чего дурное семечко созрело

В сердце у девицы, и нести-то сдюжишь

Плод его тяжёлый, до нутра прогнивший?

Мне-то всё едино, просьбу я уважу,

Если ты решилась, мести этой ищешь,

Поклонись мне в ноги.

– Поклонюсь я, княже.

Долго я искала мудрую колдунью,

Долго я учила шёпоты гадючьи,

Наконец решилась. В ночь на полнолунье

Пела песни змеев я в лесу дремучем,

Чтобы ты явился, а с тобою свита

Чернотелых змеек, красноглазых гадов.

Я слыхала, княже, взгляд твой ядовитый,

И убить любого можешь этим взглядом.

Ненавистный враг мой княжьей крови тоже,

Только хуже гадов вся его дружина —

Коли ты управу подыскать не сможешь,

Уж никто, наверно, не убьёт вражину.

В тереме упрятал своё сердце злое,

Только воют воем от него все люди.

Коль его отравишь, заплачу я вдвое

От цены первейшей.

– Что ж, девица, будет

Всё, как ты сказала – отравлю злодея,

И его дружине стану я убийцей.

Но как только мщенье за тебя содею,

Мне народ, как князю, в ноги поклонится…

…Или ты, девица, понесёшь ребёнка —

Будут его глазки с переливом красным,

А по спинке будет виться змейкой тонкой

Мой узор на верность.

– Я на всё согласна.

Мой народ страдает – заплачу я плату,

Лучше уж ребёнок от такой гадюки,

Чем узнать однажды, что меня просватал

Мой отец, что отдал злому князю в руки.

Буду я княгиней. Догадался, княже.

От того и просишь ты такую плату.

Это твоё право. Пусть уж змей возляжет

На супружье ложе, а не враг проклятый.

– Мне скажи, княгиня, если сговор в силе.

– Я на всё согласна, расплачусь сейчас же.

…Веет от ладоней холодом могильным,

А во взгляде алом теплота и жажда.

Клинки

Остриями на восход четыре ножа

Положи.

И руки дрожат, и губы дрожат, дрожат

И ножи,

Поднимаются медленно на остриё.

О клинках,

О стали, о крови и о том ты поёшь,

Что рука

Не дрогнет ни перед кем, ни ночью, ни днём…

Но дрожит.

И стольких сил стоит тебе поднять её,

Забрать жизнь,

Восславляя кровавого Князя Клинков.

Жди рассвет.

Каждый раз вспоминай и повторяй каков

Твой обет:

Молись княжьей звезде из обсидиана,

Храни нож,

Смейся, пой и танцуй, оставляя раны —

Обретёшь

Всю силу немыслимую нижних миров.

Свой обет

Храни, ведь милосердия среди даров

Княжьих нет.

А есть только страх, и кровь, и боль, и смерть.

И клинки.

Но что-то стучится в сердце, и ты начинаешь петь

О жизни

Ему

Вопреки.

Лешие

Всё поёт со дна неустанно,

И журчит вода поганая,

Людскою кровью замешана,

И воют из леса лешие,

Мол, пойди-ка ты лучше сюда,

А то в омуте дремлет руда,

Тот умрёт, кто за нею потянется,

Но а мы поморочим, да станется,

Нам лишь страха хлебнуть глоточек,

А она таится меж кочек,

Обещает мудрость да силу,

А мечтает свести в могилу.

То князь омутов сердце вынул,

Положил в болотную тину,

Хорошо в болоте упрятал,

Коль найдёшь, то станешь богатым,

Но не веруй бродячим слухам,

Всё лешие с леса ухают,

От неё ожидай лишь беды,

Прежде чем ты коснёшься воды,

Всё обдумывай наверняка.

Князь ударит с тобой по рукам,

Лишь опустишь в воду ладони,

И в трясине вязкой утонет

Человечье сердце из плоти,

Сгинет дух на чёрном болоте…

Всё руда поёт неустанно,

Песни жуткие да странные,

И воют из леса лешие,

Мол, дурное дело, грешное!

Человече, зачем приютил

Рудяное-то сердце в груди?

Август

Как крыса следует за дудкой,

Шагаешь ты за тенью жуткой

И не дойдёшь до сентября.

Его мелодия простая

В лесной глуши с тобой истает,

В закатном мареве рябя.

Ты восхищался этой песней

И думал – нет её чудесней,

И будет вечная она.

Но вот софиты быстро гаснут,

И свет стекает липкий, красный,

Ты понимаешь, в чём цена.

И на душе скребёт тревога,

Когда ступаешь вслед за богом,

Шагаешь через лугнасад.

Он в тоге с полосою алой,

На кольцах светятся опалы,

И пламя плещется в глазах.

И в отсветах танцуют тени

Переживаний и сомнений,

И воды Везера блестят.

Тебя уводит август к водам,

В которых нет мостов и бродов,

В их колыбель ложись, дитя.

Киты

Там в толще льда поют киты,

Звенит сквозь лёд их песня —

Глаза пусты, сердца пусты,

Покуда лёд не треснет.

Когда же к ним вдруг упадёт

Зазнавшийся охотник,

И пасть свою коварный лёд

Над ним, треща, захлопнет.

Тогда в глазах их вспыхнет свет,

Тогда сердца оттают.

Он будет пойман и согрет,

Но станет частью стаи.

Ушедшим в лоно мерзлоты

Не зажигают свечи.

Там в толще льда поют киты,

Их души – человечьи.

Девица

Полюбилась мне девица,

Косы – золото пшеницы,

Очи – небо летним днём.

Оставались мы вдвоём,

Вдоль реки гуляли в ночь.

Думаю – пастушья дочь.

Целовались, миловались,

А под утро расставались.

Я собрался замуж звать,

Да запричитала мать:

«Ва́нушко, спроси у ней,

От чего она бледней

Чем поганочка лесная,

Почему, одна гуляя,

Не боится встретить татя,

Красным чем мызнула платье,

От чего намокли косы,

От чего же ножки босы?»

Я всё слушаю, кивая —

Вызнаю, почём такая.

Ночью встретился с девицей,

Ясноокой, круглолицей,

Крутобокой, пышногрудой,

Хороша она – ну чудо!

Позабыл я про расспросы,

Впился в губы, взял за косы,

Повалил в камыш девицу…

Да скатились мы в водицу.

Тело реченька студит,

Тянет воздух из груди,

А любимая, ей-ей,

Стала камня тяжелей.

«Ты не бойся», – шепчет мне. —

«Будем жить с тобой на дне».

Полюбилась мне девица,

В косах месяц серебрится,

Очи – угли из печи,

В сердце реченька журчит.

Не даёт мне молвить слова.

Думаю – дочь водяного.

Вязы

Все дорожки вьются змеями,

да ходить по ним не велено,

да ходить по ним заказано,

не ступай меж теми вязами,

говорят, накличешь древнее,

то, что шепчет за деревьями,

то, что глазом птичьим следует,

то, что никому не ведомо.

У него рога лосиные,

схоронилось под осинами,

схоронилось под берёзами

и волхвует песни слёзные,

зазывает перепутчиков,

обещает долю лучшую,

для кого – богатство царское,

для кого – судьбу поласковей,

а кому – исполнить грешное…

От него беги, не мешкая,

меж берёзами, осинами,

у него слова красивые,

а поверишь – схватит лапами,

искусает, исцарапает,

кости, кровью перемазаны,

закопает – станут вязами.

Сквозь снег

Я долгие ночи бежала сквозь снег,

треща сухостоем. Как будто во сне

туманном по следу из нити багряной

охотник за мною ступал неустанно.

Он был так ужасен, меняя обличья,

да только глаза оставались всё птичьи,

светились, как луны, холодным и бледным,

и звёзды сверкали на обруче медном.

Я каждую ночь становилась волчицей,

просила защиты, прильнувши к землице,

землица не слышала, пленница льда,

но слышал охотник и шёл по следам.

Он песни мне пел и, все чувства дурманя,

меня зазывал, чтоб бежала на пламя

костра, что с собою несёт он в груди.

Не знаю, как смог он меня убедить.

Я билась, как бешеный ветер, и вьюгой

я выла, металась и рвалась с натугой

из цепких его соколиных когтей,

из ласковых слов, как из крепких сетей…

Он был так прекрасен в рассветной заре,

достав своё сердце, меня обогрев.

И только просил: «Чтоб в тоску я не канул,

ладонью своею прикрой эту рану».

Слова

Ходит о лесе дурная молва,

Дескать, растёт там такая трава,

Что у людей забирает слова.

Бродят потом, как во сне, наяву

Люди, что видели эту траву.

В лес голоса их с собою зовут.

Если пропал кто с деревни в ночи,

Тут уж кричи ты его, не кричи,

Намертво лес под луною молчит.

Шёпот пропавшего слышно потом…

Там, возле леса, за старым мостом

Птицы таятся в подлеске густом.

Только не птичьи звучат голоса —

Речи людей, что пропали в лесах.

Каждой пичуги знакомы глаза.

Птицы поют, что трава уж в цвету,

Что исполняет любую мечту,

Корни её все леса оплетут.

Всё перемелют корней жернова.

Корни травы – человечьи слова.

Ничья

Так прекрасна, так нежна, голос – звон ручья.

Почему ты не жена? Почему ничья?

Ты таких не встретишь двух, сколько не гляди.

Ну и что, что злобный дух у тебя в груди!

Не накличешь ты такой, сколько б не кричал.

Ну и что, что неблагой род твой от начал.

Не изведать и вовек страсти мне иной.

То, что ты не человек видно под луной:

Волчьи очи и клыки хищнику под стать.

Я готов им вопреки милой называть.

Разреши прийти в ночи, будто сам таков.

Дай послушать, как звучит сердце у волков.

Волчьи когти

Кровь проливала в ладони корней,

Мне от того уж не станет дурней —

Я опоясана жуткой молвой,

Шепчутся люди, что стала вдовой,

Мужа сама погубив ворожбой.

Думают люди я – чаровница

И обращаюсь чёрной куницей,

Прячу заразу под половицы,

Кур уношу и кусаю детей.

Что на ногах моих десять когтей.

Это всё выдумки, это – враньё,

Когти я прячу в кармане моём.

Их я посеяла между корней,

Их поливала я кровью своей —

Выросли десять прекрасных зверей.

Когти оставил мне мой муж-колдун,

Чтоб от меня отводили беду,

С ними, сказал он, я не пропаду.

Будут, сказал он, защитой твоей

От колдовства, горя и от людей.

Долгая ночь

Ох, куда ж ты глядела, чего ты хотела,

когда ночью бежала за мороком белым

по тропинкам лесным, а потом без тропинок,

кожей чувствуя, как упираются в спину

взгляды жадные до человеческой крови,

как лесное тебе уж могилку готовит,

зазывает приветливо в гости к столу,

называет родимой и манит во мглу…

Ну теперь уж назад поворачивать поздно,

налились звёзды с месяцем светом морозным,

за спиной твоей гибель зовёт и хохочет,

и не видно, где край у сегодняшней ночи.

Когда солнышко выйдет, завоет лесное

и зароется в землю под старой сосною.

Тогда встретишься с милым, замедлишь шаги,

а покуда – не слушай лесное, беги.

Чёрное дерево

Слушай, ведунья, слышишь как шепчут

корни деревьев. Крепче и крепче

кости сжимая, дробят черепа.

Там под землёю одна есть тропа,

там, под землёю, струится ручей,

там, под землёю, на сердце мрачней

будет от стона древнего леса.

Там, под землёю, тумана завеса

ужас скрывает и мёртвые сны,

зреют проклятья в клетях костяных.

Тихо, ведунья, ступай по тропе,

воду ручейную только не пей,

стоны лесные только не слушай,

корни не трогай, иначе задушат.

Клетку хватай и обратно беги.

Помни, ведунья, что мы не враги,

не с чего мне твоей смерти хотеть,

только ты можешь вернуть эту клеть.

В клетке лежит проклятое сердце,

крепко закрой, придерживай дверцу,

клеть принеси под пологом ночи

и попроси, всё, что ты захочешь.

Слышу, ведунья, твои я шаги,

там, под землёю, не видно ни зги,

но у тебя же глаза, как у кошки

пламя гуляет с ладошки в ладошку,

верю – вернёшься ты с сердцем моим,

верю, что это нам нужно двоим.

Знаю, попросишь ты мужа найти.

Чёрное дерево знает пути,

чувствует тропы заклятий верней,

вот почему обратилась ко мне,

жаль, не могу ничего рассказать

жаль, не узнала родные глаза,

жаль, что у силы такая цена,

жаль, что заплатишь её ты, жена.

Видел, ведунья, как ты хороша,

но у меня не ведунья душа,

был я расстроен, был я разгневан,

силу взял в долг у Чёрного древа,

время платить так быстро настало,

голос и сердце древо забрало,

так говорило: будешь ты мной,

сердце оставишь в клети костяной,

тайну утопишь в подземном ручье,

сила тебе не поможет ничем.

Если разлюбишь меня – я пойму,

только молю, проберись через тьму,

только молю, не умри меж корней,

только молю, возвращайся ко мне.

Мой господарь

Мой господарь второй уж год не пьёт воды, вина не пьёт,

И стынет кровь в его груди.

Отныне солнце – враг ему, зовёт он матушкою тьму

И волком на меня глядит.

Мой господарь совсем другой, он потерял теперь покой,

И не мила ему жена.

Теперь он требует руки у девы, прячущей клыки,

И бледной ликом, как луна.

Мой господарь зовёт её, и песни для неё поёт,

Ему со мною быть не любо.

Приходит к ложа изголовью, лишь чтобы угоститься кровью.

И соль, и лёд мне мужа губы.

Мой господарь уйдёт совсем, когда ему я надоем,

Жену оставит среди ночи.

Я знаю – явится она, пьяна от крови, холодна

И растерзать меня захочет.

Мой господарь, прости жену, когда ко мне ты вновь прильнул,

В немое сердце нож вонзила.

Посеребрён и освящён мой нож, а ты шепнул «Ещё,

Ударь, родная, что есть силы».

Мой господарь обрёл покой моею волей и рукой —

То не простит мне упырица.

Чтоб деву ночи побороть, у господаря кровь и плоть

Возьму наесться и напиться.

Мой господарь совсем другой, и рёбра выгнуты дугой

Торчат, мне открывая душу.

Я эту силу ем и пью, чем больше, тем сильней люблю

Неверного драгого мужа.