Читать книгу: «Сказки Сфинкса», страница 2

чтоб голоса становились громче,

чтоб за собою звали и звали.

Она уже точно уйти хочет,

прямо сейчас, среди этой ночи,

лишь бы унять всю боль и печали.

Она напевает их песню. Как будто случайно.

Без короля и мужа,

без пастыря, отца,

мы кружим, кружим, кружим,

вселяем ужас в души,

любовью жжём сердца…

…

Поют ей голоса:

здравствуй, наша сестра!

Драуг

Я ушёл в мир Хель, Ингрид, навсегда —

я не человек теперь, но буду бродить по людским следам

быком без шкуры, лошадью с перебитой спиной, большой кошкой…

Может, во снах ты увидишь мою фигуру,

я так хочу, чтоб ты говорила со мной, хоть редко, хоть немножко.

Гляди на мой облик в тумане, но не подходи ближе,

пусть тебя не обманет мой голос, он стал тише и ниже,

будто из-под земли звучит, из-под камней.

Но не зови с собой, не ищи по следам, не рвись ко мне,

я сам приду, когда взвоет Гарм на весь Хельхейм.

Я буду драться не как эйнхерий.

Буду рвать зубами и когтями, зато тогда мне будет страх неведом.

А ты молись Фрейе холодными ночами, выходи из дома под взором её деда.

И, пока мы не враги с твоими родными,

пока Ясень ещё не в огне, просто вспоминай почаще моё имя.

Но не плачь по мне.

Девочки с клыками и без

Девочка как-то ушла в лес одна,

её кости нашли, как стаял снег.

Мать её видела потом во снах,

что за ней по следам шёл человек.

Ещё одна влюбилась в кузнеца —

он отрубил ей хвост, заковал в медь

и велел не сходить одной с крыльца,

а в сторону леса и не глядеть.

Сколько бывало таких неробких,

кого приманил огонь очага,

кто променял и клыки и когти

на тепло человечьих рук в руках…

Их не счесть, но

Послушай про девочку другую,

что ушла от людей поближе к нам.

Она плохо поёт и колдует,

совсем не умеет гадать по снам.

Она охотиться не умеет,

никогда не ест мясо сырое.

Но она, кажется, людей умнее

и не смогла с ними жить в неволе.

Она как человек ладит с огнём,

но волк ей всё же милее родни.

Она выживает здесь день за днём,

чтобы позлить человеческий мир.

Такие встречаются реже.

Ты засыпаешь, укрывшись хвостом,

другая же спит под одеялом.

Чёрные чащи тебе – милый дом,

ей до того избушки хватало.

Тебя манят ночью окон огни,

она считает, что стены – клеть.

Кажется, вас никак не сравнить,

только ведь…

только ведь…

Вы уйдёте в город или в леса,

видя безысходность в наших глазах.

Змейка

Кольца шуршат расписные будто во снах, только сны ли? Вьётся кольцо за колечком. В сумерках вышла на речку, кликнула эхом раскатным тварей ползучих закатных, топнула ножкой в сапожке – змейка уселась на ножке, глазки у змейки – рубины, шепчет наречьем старинным:

– Ах ты, старшая сестрица, что тебе ночью не спится? Ты для чего созывала братьев и сёструшек малых?

– Милая, ночью не спится, коль я не сжила убийцу. Крепко заснул он, не зная, что умирает родная. Я ведь ему говорила, что я нечистая сила, но, если шкурку я сброшу, стану девицей хорошей. Знал он – в такую девицу будет несложно влюбиться. Весело пробыли ночи… он полюбил меня очень. Молвил – мне ноченек мало, нужно, чтоб днём моей стала. Вырвалась, звонко смеясь – родненький, я же змея, быть не могу я женою, и не хочу, я не скрою. Взялся за горькие думы, знался со старой колдуньей, гадина та нагадала, что на губах моих алых страшное зреет проклятье, и от того не сказать мне, что я хочу быть женою, а не змеёю лесною. И подсказала управу. Срезала сонные травы, зелье сварила для дрёмы – и для меня мир стал тёмным… Слепо во сне я бродила, шкурку мою выжег милый! Нынче, малая сестрица, кольцами больше не виться, в чаще не ползать заветной, слабой я стала и смертной. Коли не сбудется чуда – я вас наутро забуду. Ты уж помочь мне не в силах, хоть за меня б отомстила!

Глазики змейкины алы – шух! – и нырнула во травы.

Кличет вослед ей сестрица, слово, что мёртвая птица падает в травы лесные, кольца шуршат расписные.

Вспомнить б лесное наречье, да льётся речь человечья…

Кольца шуршат расписные, будто во снах, только сны ли? Вьётся кольцо за колечком, змейка сидит под крылечком, змейка ползёт за порожек, змейка ложится у ножек, глазки у змейки – рубины… Будем прощаться, любимый.

Песня

Потухло солнце в ледяной воде

И растворилось без остатка

В чернильной глубине и темноте.

Мне страшно, в то же время сладко

Подняться к тонкой грани мира,

Откуда виден край эфира,

Олимпа пик, вокруг – созвездия,

Двенадцати богов приют.

Я выловила сферу Гестии

Под тем утёсом, где поют

Достойные ей жёны гимны.

И я запела, голос дивный

Пронесся над морской пучиной.

Я попросила у богини —

Хочу любить, любить мужчину,

Но на земле, не в волнах синих.

Молчал эфир, ни дуновенья,

Ни проблеска мне, ни виденья…

И я запела песнь морскую

Про красоту и глубину,

Про то, как без любви тоскую.

Но песнь моя зовет ко дну.

Не жажду я такой любви —

Мужчину юного обвив

Тяну его в пучины моря.

И холодеют губы быстро.

А чайки моей песни вторят.

Моя любовь – всегда убийство.

Как ни любила бы я страстно,

Моя любовь – всегда несчастна.

На охоту

Я душу зарыла под старой оливой,

Где шепчет ручей у корней.

А сердце своё трём собакам скормила,

Чтоб были быстрей и сильней.

Явился охотник на чёрном коне.

Явился за мной.

Ко мне.

– Идём на охоту, – мне всадник сказал,

– Ты видела зверя во снах.

Ты видела тысячи пастей оскал,

Две тысячи огненных глаз.

Ты видела Страх

И Смерть

И свет, что угас.

И я начала охоту за ним

Длиною в две тысячи лун.

Хитёр этот зверь и неуловим,

Следами его я иду.

И возвращаюсь

К старой оливе

В цвету.

Предсказание

Бросила тины, бросила ила —

спрятала солнце в омуте тихом,

волны звала и когтем крутила,

грозы напела, вызвала вихри —

всё, чтоб тебе и в море не выйти.

Рыбьему глазу, ракушкам в пене

пела вопросы, узнала судьбу.

Ждёт тебя смерть и ждут тебя тени,

ждут тебя вздохи с русалочьих губ.

Врут, что судьбу свою не изменишь.

Лучше растить ячмень и пшеницу,

лучше остаться в объятьях милой,

чем мертвецом на дно опуститься,

чтобы кораллы стали могилой.

Лучше в руке оставить синицу.

Только я зря накликала вихри —

ты так упрям, что не чувствуешь страх.

Лишь на мгновенье волны утихли,

в море уже ты уходишь с утра.

Плачет моя земная сестра.

Не дождалась тебя – умерла.

Бросила тины, бросила ила —

спрятала солнце в омуте тихом,

волны звала и когтем крутила,

грозы напела, вызвала вихри —

всё, чтоб тебе в том море погибнуть.

Медведица-принцесса

Стан девичий и руки девичьи… Так неправильно и непривычно быть без когтей и быть без клыков, слышать из горла крик, а не рёв. Я вырывалась – сил не хватило в теле девчонки тонком и хилом, будто засохшая старая ветвь. Взяли, скрутили, упрятали в клеть.

И привезли меня в замок под вечер.

Как ни старалась, не снять человечью кожу – под нею не угольный мех, а мясо и кровь… под ней – человек.

В шелка нарядили – всё порвала, тупыми зубами грызла шелка. Корону надели – та треснула. А в голове всё крутится песня… «Была ты медведица, станешь принцесса…» Зачем на мелодию вышла из леса?

Скоро устала, упала без сил – кто-то в одежды меня нарядил, из золота враз надели венец…

– Милая, что же вы, ждёт вас отец, ждёт вас и мать, и заждался жених! Долго скрывали принцессу от них в шкуре медвежьей в лесу колдуны. Но всё позади, и вы спасены! Как же прекрасно, удачно и славно, что прибыл волшебник в замок недавно.

В зал привели меня – люди вокруг, на лицах их радость, а не испуг, будто не видят зверя средь зала. Клятый волшебник, я б его разодрала! Но нет среди этих ужасных людей того, кто пленил меня песней своей.

Хотела бежать – не слушались ноги, звенел в голове пронзительно-строгий приказ, мне навеянный странною песней : «Останешься в замке принцессой-невестой…»

Меня обнимали её мать с отцом, смотрели в знакомое вроде лицо, сомнения видела в этих глазах.

– Она одичала, скитаясь в лесах, – придворные им говорили, вздыхая, – и кажется, будто принцесса другая.

Жених осторожно касался руки:

– Не бойся, любимая, мы не враги. Тебя мы искали так долго… года! Покуда волшебник нам не нагадал, что стала ты жертвой ведьминских чар, и к замку выходишь лишь по ночам.

– Готовится свадьба, – отец мне сказал, – как должно б случиться три года назад. Ну что ж, уведите принцессу в покои.

Кивнула моя голова против воли.

«Как только жених возляжет с тобой....» – звенел в голове мотив колдовской.

Ярость углями горела под кожей в час, когда с принцем взошла я на ложе. Только коснулся моей он груди – вспомнила полностью песни мотив, вспомнила полностью песни слова… Вспомнила – эта принцесса мертва.

Бежала куда-то она через чащу. Мне ворон накаркал, что мяса нет слаще, чем тёплое сердце девицы красивой. Её разодрала под старой осиной. С тех пор понимаю я речь человечью…

Я вспомнила нашу с волшебником встречу. Как он, не боясь, посмотрел мне в глаза, сыграл свою песню, а после сказал:

– Любил я принцессу, всем сердцем любил, и ей, несомненно, я тоже был мил. Да только легла между нами граница – с рожденья принцесса просватана принцу. Её не спросили, чего она хочет… она убежала из замка той ночью, хотела нарушить древний обычай, но заблудилась и стала добычей. Была ты медведица, станешь принцесса, тогда заберут тебя в замок из леса, а ты делай всё, что прикажут на месте, останешься в замке принцессой-невестой. Не бойся, будешь недолго женой, как только жених возляжет с тобой, развеется сразу моё колдовство – медведем ты станешь в объятьях его. А дальше – мсти принцу и мсти королю за ту, что навеки безумно люблю.

Тяжёлые лапы, вся морда в крови, огнями с болота пылают мои медвежьи глазницы, бегут люди прочь – медведицей стала любимая дочь.

Что выживу я, волшебник не ведал. Беги прочь, колдун, иду я по следу.

Госпожа

Засыпаешь не сразу и спишь на ножах —

По ту сторону будет ждать госпожа

И её стая псов, и желанье бежать

От тишайшего смеха прочь.

Говорят, госпожа диковато нежна —

Поцелуем своим пробуждает от сна,

Это лишь потому, что она голодна

До охоты каждую ночь.

Говорят, в её мире добыче не жить…

На тебя посмотреть – так ты просто бежишь,

Будто стрелы и псы – это лишь миражи,

И во снах умереть нельзя.

Но колотится в сердце заглавный твой страх —

Не о том, что не сможешь проснуться с утра,

А о том, что однажды наступит пора,

И тогда госпожу сразят.

Рисунки на стенах

Бери уголь, пока горячий, пусть остывает в твоих руках,

После рисуй врага, втыкай стрелы в врага.

Обводи охрой знаки – лису, медведя, быка.

Слушай ночь у костра, смотри в глаза предков,

Бей твёрдо, стреляй метко.

Танцуй как ветер с листвой,

Пой, как волк на луну.

Вой.

Тогда я вернусь.

Совиными путями или на лапах льва,

Я – небо над твоей головой,

Я – под твоими ногами трава.

Я буду твоим дыханием, биением в груди.

Я дам тебе силу, я дам тебе знания.

Жди.

Только не запирай меня на каменных стенах,

Не рисуй углём, охрой не обводи.

Я не вынесу этого плена,

Я сойду с ума в узорах из глины и гематита,

Я озлоблюсь в отпечатках рук,

Я буду забыта.

Умру.

***

Уголь горячий остывает в моих руках.

Рисую узоры, шепчу: не убегай…

Я заклинаю углём, дымом, костром —

Стой!

Ты не будешь забыта моими потомками,

Тебя будет помнить каждый.

Просто останься в отпечатках – и только,

Если ты не вернёшься однажды,

Я сойду с ума среди этих стен.

Я теперь вижу всё, а раньше был слеп,

Я теперь говорю, а раньше был нем.

Был никем.

Ничем.

Зиму переживу, а по весне

Я вынесу тебя под солнце, и ты будешь травой,

Ветром в листьях,

Небом над головой.

Жди. Зима недолго длится.

***

Весною выносишь под солнце пепел костра.

Труху и страх.

Вернувшись, ищешь дыхание моё.

Рисуешь зверей углём, рисуешь людей углём —

Думаешь, я поселюсь в их чёрных телах.

Но я не могу.

Я умерла.

Царь-за-рекой

Не ходи через мост, говорили они,

и свечой его к окнам своим не мани,

закрывай на ночь ставни, гаси все огни.

Не спускайся к реке, где молочный туман,

где крапива растёт, и цветёт водопьян,

не одну он девицу там раньше поймал.

Говорят, если выйти на тропы оленьи,

можно видеть глаза его в хитром сплетеньи

тонких веток ольхи и танцующей тени.

Говорят, его голосом шепчет трава,

непонятные, дивные эти слова

могут в лес за собою любую зазвать.

Только мне то и надо – к царю-за-рекой

я по воле своей прихожу не впервой,

приношу ему дар кровью и молоком.

А потом я шепчу ему ночь напролёт

те слова, что мне сладки как липовый мёд,

те слова, что любой колдовскими сочтёт.

И смеётся мой царь, и целует в лицо,

от того наливаются веки свинцом,

и сжимает виски мне крапивным венцом.

Его белые руки сильны и мягки,

я лопатками чувствую землю и мхи,

будто в них прорастаю как корни ольхи.

А во мне прорастают корнями леса,

и струится река, и звучат голоса

хищных птиц, прошуршавших в ночных небесах.

Но меня отпускает мой царь поутру,

зная точно, что ночью я снова приду

вопреки суевериям, страхам, стыду.

Возвращаюсь домой – догорела свеча,

я целую её, воском ставя печать

на губах – и весь день они будут молчать.

Месть

Прозрачен лёд и холодна вода —

как в колыбель ложись меж льдин,

смыкай замёрзшие ресницы.

Его увидишь лишь когда

сердечко хрупкое в груди

почти что перестанет биться.

Тогда ты сможешь попросить,

а он не сможет отказать —

ты воззовёшь, прося расплаты.

И он пойдёт по следу мстить.

Застынет ужасом в глазах

всех пред тобою виноватых.

Потом вернётся в снежной буре —

ещё и солнце не взойдёт,

найдёт тебя, замёрзшую в снегу.

Он будет в белоснежной шкуре

и осторожно слижет лёд

с твоих застывших тонких губ.

И кровь вольёт в твои уста —

почувствуешь сквозь вечный сон

вкус мести, слаще акутака.

Тебя поглотит мерзлота,

и белый ужас в унисон

с ветрами будет утром плакать.

Сердолик

Я как-то шёл лесными тропами один

И вовсе не заметил, как свернул с пути.

И вышел на поляну посреди рябин,

Которую под солнцем людям не найти.

Там в круге ведьмином увидел пляску фей.

Серебряными колокольцами звеня,

Они зазвали танцевать среди огней —

И Королева в танце выбрала меня.

Мне принесли корону из ветвей ольхи,

И Королева поманила вслед за ней.

Мне бабка говорила: «Только дураки

Решают танцевать ночами среди фей».

Но я, воистину, был главным дураком,

Влюбившимся без памяти, к тому же, вмиг.

И Королева в танце сунула тайком

В ладонь мою узорный камень-сердолик.

Я горячо шептал признания в любви,

Она лишь улыбалась, ни слова не сказав.

Протанцевав со мной до утренней зари,

Она исчезла в дымке среди душистых трав.

Тогда упал без сил и понял – вот конец,

Забрали моё сердце незримо руки фей.

Мне бабка говорила: «Множество сердец

Хранят по подземельям они среди корней».

Но я почувствовал тепло в своей руке,

Светился огоньками камень-сердолик,

И колокольца звякнули где-то вдалеке,

И грустно прозвучал над лесом птичий крик.

Я сердолик вложил заместо сердца в грудь,

Испил он кровь мою, забился как живой.

Исчезла та поляна, стоило моргнуть,

И заросла дорога жесткою травой.

Прошло немало лет, прошёл я сотни лиг,

Но Королеву фей я видел лишь во сне.

Я душу променять готов на сердолик,

Чтоб смочь вновь танцевать на той поляне с Ней.

Цена

Чтобы она ожила, придётся тебе бежать

Следом за пёсьей сворой до самого рубежа

Мира людей и света и королевства ночи.

Чтобы она ожила, будешь ты лютой гончей —

Так пожелал Король, такая за чары плата,

Будешь добычу гнать с заката и до заката,

Будешь жесток и страшен, когда говорит он: «Взять!»

Чтобы она ожила, отдашь Королю себя.

Отдашь Королю себя – здесь уже всё решено.

Встаёшь на собачьи лапы у королевских ног,

А рядом встаёт из мрака, скинув саван теней,

Жена твоя дорогая с виду живых живей.

Нежно гладит по холке, глаза не узнав твои,

Смотрит печальным взглядом, и сердце твоё внутри

Собачьей груди сжимают ужас, тоска и боль!

Ведь чтобы она жила, ей мужем будет Король.

Вальравн

В тумане предутреннем рвётся в силках

мой ворон, что горя черней,

пронзительно кличет, безвольный, в руках,

и крылья прижаты к вороньим бокам —

не вырваться птице моей.

Ты будешь мне стражем, чёрная птица,

придётся бежать мне в ночи,

придётся мне стать сегодня убийцей,

иначе мне к дому не воротиться —

лишь смерть меня с ним разлучит…

Мне отроду было четырнадцать зим —

сменилась судьба да стезя.

Тогда он приплыл с грозным войском своим,

разграбили одаль, убили мужчин,

в наложницы женщин он взял.

Наложницей став, я проплакала долго,

хотела себя погубить.

Но ненависть в сердце колола иголкой —

так больно мне было погибнуть без толка,

и Скульд не обрезала нить.

Я слушала волны, леса и туманы,

училась у мудрой земли.

Когда становилось на сердце погано,

тогда представляла, как алые раны

на шее его зацвели.

Мне тайны открыли подземные воды,

и с ними шептала мне Хель:

«Я знаю, девица, ты жаждешь свободы,

а конунг мне люб, да хранит его Один,

отдай его мне, не жалей.

Взамен научу, как спастись тебе скоро —

уж в этом я мудрость держу.

Защитником станет тебе чёрный ворон —

пришедший из Хельгарда доблестный воин,

в любого вселяющий жуть…

Хотя будет страшно, лишь крепче в руках

свой нож ты, девица, держи…»

…И вот с теплой кровью по граням клинка,

по шкурам медвежьим и ярким шелкам

уходит из конунга жизнь.

Я сердце его вырезаю из раны,

и птице даю три куска.

И очи у ворона стали багряны,

теперь ему братья родные – вальравны,

защитник он мой и слуга…

Я слышу как Хель нам смеётся недобро,

как Гьёлль всё шумит в тишине.

И птицею сердце стучится о рёбра —

в вальравне мне видится конунга образ…

И он улыбается мне.

Огоньки

Ночью зовут два огонька —

Как ни ходи,

Светят тебе издалека,

Манят с пути.

Шепчут: «Ступай… К сердцу болот

Путь твой лежит,

Там посреди замерших вод

Трон госпожи.

Там посреди замерших рук

Тронный твой зал,

Там тебя ждёт верный супруг,

Смотрит в глаза

Через волков, через ворон,

Через леса.

Коль не пошла ты на поклон,

Явится сам.

Ты всё равно не избежишь

Взгляда его.

Хоть схоронись ты за ножи

И колдовство.

Выбрал тебя наш господин —

Так суждено.

Ложе тебе стелено с ним,

Либо же – дно».

Так говорят те огоньки,

Манят тропой.

Ты же идёшь им вопреки

Прямо домой.

Нужно свой страх бросить сперва

В жаркую печь.

Нет ни ножей, ни колдовства,

Есть острый меч.

Сев на порог, выскоблив дрожь,

Свистнешь ты пса.

Князя болот здесь подождёшь —

Явится сам.

Встреча

Он молча явился средь ночи,

Подарок принёс мне жемчужный,

Была я хозяйкой радушной,

Хоть страшно глядеть в его очи.

Он гладит поникшие плечи

Так нежно, но всё же недобро,

И холод под кожу, под рёбра

Струится, когда он мне шепчет:

«С тобой мне хотелось, девица,

Встречаться отныне ночами…

Ты выглядишь очень печальной,

Когда тебе ночью не спится».

«Всегда я печальна, мой княже,

Любимого ныне не стало —

Лежит меж цветов он завялых,

Меж перьев опавших лебяжьих.

Лежит меж костей оголевших,

Над ним ночь висит чёрным враном,

И след его стёрло бураном,

Не видно дороги умерших.

Я знаю, что то – твоё царство,

Поэтому кланяюсь в ноги —

Открой ему, княже, дороги,

Прошёл уж свои он мытарства.

Пусть душенька к солнышку взмоет,

Да ястребом в небе клекочет.

А я до последней до ночи

Пробуду, мой княже, с тобою!»

От взгляда его сердце стынет,

Целует недобро, но нежно,

Рассвет за оконцами брезжит…

И слышится клич ястребиный.

Чёрная степь