Отзывы на книгу «Нетерпение сердца», страница 5, 445 отзывов

Сострадание, черт возьми, — это палка о двух концах: тому, кто не умеет с ним справляться, лучше не открывать ему доступ в сердце.

Вот книга, которая заставляет читателя очень серьезно подумать. Потом закрыть ее и еще раз подумать. И еще. И... так и не прийти ни к какому определенному заключению.

Потому что нельзя к описанной ситуации подойти с какими бы то ни было мерками и сказать: надо было делать так и вот так, а вот так не надо было. Это не тот случай, когда многомудрый читатель, взирая на ситуацию со стороны, ясно видит, где и в какой момент "что-то пошло не так", как все можно было исправить и может легкой рукой раздавать советы незадачливым героям книги, попутно навешивая ярлыки негодяев и тупиц.

Нет, Стефан Цвейг погружает нас в такую историю, где, даже уже зная, чем все закончится, чувствуешь определенную беспомощность и понимаешь, что никакого "правильного" варианта не существует и быть не может. Есть только выбор, который каждый из нас делает в определенный момент. И бывает так, что этот выбор становится роковым для кого-то другого. Даже если мы того не желаем. Даже если мы хотели как лучше. Но благими намерениями...

Все персонажи этой истории в чем-то неидеальны. Но и откровенно отрицательных среди них нет. Обычные люди, со своими слабостями. Необычным и удивительным является разве что доктор Кондор. Но таких единицы.

Осуждаю ли я Антона Гофмиллера? И да, и нет. Можно, конечно, разразиться потоком высоких слов и сказать, что он сволочь, трус и негодяй, как он мог и так далее, но... много ли нашлось бы людей, которые на его месте поступили бы иначе? Что-то я сомневаюсь. Для этого надо быть, по меньшей мере, доктором Кондором. А их, повторюсь, единицы. Более того: подавляющее большинство людей, вероятно, и не стало бы испытывать никаких мук совести, которые испытывал Антон. Убедили бы себя, что ни в чем не виноваты, так сложились обстоятельства, они все равно ничего не могли поделать... Пожертвовать собой? Ради кого - ради калеки, к которой не испытываешь ничего, кроме жалости? С какой стати? Как она вообще может думать о чем-то подобном в ее состоянии? Гофмиллер рассуждает так и нас это возмущает, очень возмущает, но вот совершенно что-то не хочется ставить себя на его место... Ситуация морально крайне тяжелая, и еще тяжелее принять действительно правильное решение.

Гофмиллер, конечно, слаб. Слишком легко он поддается влиянию момента, принимает "твердые" решения - и тут же от них отступает, дает обещания и нарушает их, потому что "уже не было сил". Как справедливо замечает доктор Кондор, положиться на него нельзя. Да, у него вроде бы доброе сердце, но доброта, как и сострадание, тоже бывает разная... Иная доброта хуже равнодушия, особенно для человека, который ждет вовсе не жалости.

...в самом худшем, что случается на свете, повинны не зло и жестокость, а почти всегда лишь слабость.

И, что хуже всего, Гофмиллер боится принять на себя ответственность за последствия своих поступков. Ему кажется, что достаточно сказать "я же не хотел", "я не думал, что так получится" - и проблема как-нибудь разрешится сама собой. В крайнем случае можно сбежать. Или даже пустить себе пулю в лоб, если не будет другого выхода. Все, что угодно, только не встречаться лицом к лицу с человеком, которого ты вольно или невольно обманул и заставил страдать. Только не жить под насмешками товарищей, не "позорить честь мундира". Трусость? Да. Но как же все сложно...

...нет гнета более бессмысленного и неотвратимого, чем быть любимым против воли, — это пытка из пыток, хотя и вина без вины.

Я не стану сейчас говорить, будто хорошо понимаю Эдит. Я (к большому счастью) никогда не была в такой ситуации и надеюсь никогда в ней не оказаться. Могу только призвать на помощь воображение и предполагать, хотя это будет, конечно же, не то. Что должна чувствовать девушка, прикованная к инвалидному креслу, у которой остается все меньше надежды, что она когда-нибудь снова будет ходить, станет такой, как все? Все теперь ходят вокруг нее на цыпочках, все смотрят на нее с жалостью и состраданием, все уверяют, что она - конечно же! - скоро поправится, иначе и быть не может. Они потакают ее капризам, смущенно отводят глаза при вспышках ее раздражения, стараются быть исключительно предупредительными и понимающими. А ей хочется вовсе не этого. Она просто хочет быть нормальным человеком! Чтобы с ней разговаривали без сострадания во взгляде и голосе, не напоминали ей ежесекундно о том, что она нуждается в опеке, она хочет иметь право просто жить и любить. Но в этом праве ей отказано... Как она смеет?! Почти ребенок, калека, разве она может любить? Какой вздор... И становится понятным, откуда в ней такие перепады настроения, такая повышенная чувствительность, даже истеричность. Как ей нестерпимо хочется вырваться из клетки, обрести свободу, как она мечется и не находит выхода... Становится понятным и... вызывает жалость. А жалость-то ей и не нужна. Замкнутый круг.

Что делать? Доктор Кондор не задумался бы ни секунды. Удивительно мудрый и добрый человек, врач по профессии и призванию, он видит свою жизнь в том, чтобы помогать людям. Помог хотя бы одному - но по-настоящему, а не так, пожалел и отвернулся - и ты уже не зря прожил свою жизнь. Этому принципу он следует сам и пытается заставить следовать Антона Гофмиллера. Надолго врезаются в память его слова о врачах и больных, о пустом сострадании и реальной помощи. Но... другого человека не заставишь жить по своим принципам. Даже далеко не всегда предскажешь, как он поступит. И уж тем более - что в конце концов станет мотивом этого поступка. Чужая душа потемки...

Это тяжелая история, которая так сразу не отпускает. Это драма, от которой нельзя отмахнуться и сказать "сами виноваты". Книга, над которой стоит задуматься. И погрузиться в нее. И прожить. А как написано...

Книга о слабостях. О слабом мужчине - трусливом. О слабой женщине - калеке. О слабом отце - больна дочь. О слабом враче - у него минутная, но все же слабость. И некоторые слабости прямо-таки резонируют с моими... хотя у каждого свои резонансы. А кто без слабостей, тот первый бросит в меня камень.

Как ни странно, автор - мужчина и пишет, в основном, о мужчине и повествование ведет от лица мужчины, но пишет при этом с каким-то женским чувством, с какой-то женской напряженностью, какую совсем не ожидаешь увидеть от мужчины-писателя. Хотя что я несу, после Тургенева, после Толстого, после Фаулза, после Достоевского, это вовсе не должно удивлять, но почему-то каждый раз для меня это реальный стопор, ошеломление, возможно, потому что в реальной жизни таких мужчин встретишь нечасто. Писатели - страшные люди, заметят тебя, залезут к тебе душу, найдут все твои больные места, расцарапают шероховатыми словами и уйдут, не попрощавшись. Эта книга как раз из таких, с плавным слогом, но шероховатым смыслом.

И так все закручено, такое жуткое стечение обстоятельств и личных качеств, что автор, смешав их все вместе, создал крайне взрывоопасную и напряженную ситуацию, читаешь - и как будто смотришь на быстро надвигающийся на тебя поезд, чисто братья Люмьер. И ведь нельзя сказать, что кто-то отдельный во всем виноват. А это же обязательно надо найти ответ на извечный вопрос "Кто виноват?" Так не поговорить ли о вине?

Может быть, виноват офицер Антон Гофмиллер? Слабый, слабый, слабый. Трусливый. "Мне о-триста-пять не хватило мужества..." С непомерно раздутым эго, которое пытается пролезть во все щели совести и убедить самого себя, что оно ни в чем-ни в чем не виноватое, "она сама пришла". Эго жалуется, что его никто не любит и не ценит, такое оно никчемное и ниочемное, но, может быть, стоило всего лишь обратить внимание на кого-то кроме себя? Поинтересоваться кем-то еще, так ведь заводят друзей, правда? Эго слоновьих размеров, которое надувается от возможности "посострадать", о, я такое сочувственное эго, я так умею не замечать этого уродства калеки, а я еще вот так умею дружить, и вот так, и... аааааа, караул, как же Эдит ходит, как мешок с картошкой, уродка, уродка, это ужасно, бежать, срочно бежать, я не выдержу, и что скажут мои сотоварищи. Но и винить во всем случившемся одного Антона с его эго невозможно.

Потому что Эдит - несдержанный избалованный ребенок, чей характер безнадежно испорчен даже не болезнью, а воспитанием. Калека калекой, но и калеки бывают разные. Здесь же у нас любимая папенькина дочурка, которой все всегда преподносили на блюдечке. Которая якобы смирилась со своим недугом, но исправно тычет его всем под нос, вот какая я несчастная, я мечтала о танцах, а теперь прикована к креслу, жалейте меня, нет, не жалейте, как вы меня не жалеете, ну тогда я буду капризничать. С ней надо осторожно, с ней надо аккуратно, с ней надо филигранно вымерять степень участия и меру надежды, и уж точно не мнить себя великим лекарем военному слону в посудной лавке. Но и одну Эдит в случившемся винить нельзя.

Потому что несчастный отец ее, венгерский барон фон Кекешфальва, да нет, отец ее, еврейский проныра и плут Леммель Каниц, старый джинн, давящий на уязвимые точки одинокого офицера, он постоянно бил на жалость, и отлично при этом видел, куда можно и нужно бить, чтобы получить желаемое. Это он сотворил из дочери кумира, это он возвел ее на пьедестал. Это он же купил за приданое няньку - хорошенькую кузину, и похоронил юность той в угоду больной дочери. Это он вымолил себе кратковременную надежду, доведя все дело до трагедии. Но и одного Леммеля винить во всем нельзя.

Потому что старый доктор Кондор, идеальный доктор Кондор, правильно думающий, верно рассчитывающий доктор Кондор, тот самый филигранно отмеряющий надежду доктор, один единственный раз смалодушничал, поверил в чудо. Но ему так хотелось поверить этому парнишке-офицеру, что тот не подведет, что тот выдержит испытание любовью, так что и одного Кондора винить во всем нельзя.

Потому что офицер Антон Гофмиллер. Слабый, слабый, слабый...

PS Гомотема вообще не к месту.

Цвейг - один из немногих авторов, на чьи романы очень сложно написать какой-то отзыв. Потому что вроде бы роман прочитан, все сказано, все исчерпывающе разъяснено, но нет-нет да всплывают вопросы и все не так просто, и на каждую ситуацию можно посмотреть по-разному.

Я не буду говорить о сюжете романа, если отбросить все психологические детали, на которые Цвейг мастер, то все сводится к истории тяжело больной девушке-инвалида, которая приняла сочувствие за любовь и о молодом человеке, чье вежливое внимание было так превратно истолковано. Но это только скелет рассказа, а проблем вокруг множество.

Начнем с самого начала - я не знаю, как следует вести себя с неизлечимо но не смертельно больным человеком. Я не знаю, что правильнее - делать вид, что ничего особенного с ним нет и надо жить как все, или оберегать его как лилию, обкладывая подушками и уберегая от малейшей неприятности. Еще раз напомню, это не человек с синдромом "бабочки" например, когда любое прикосновение мучительно, это внешне здоровый человек, отягощенный серьезным недугом. Так вот, на мой взгляд не существует единого рецепта и советы знающих людей не помогут. Кто-то способен перебороть болезнь в рамках возможностей, кому-то нравится положение опекаемого и "несчастного". Вот Эдит, героине Цвейга, по сути нравится быть в центре внимания, когда все бегают вокруг больной и выполняют любой ее каприз. Когда можно вволю поистерить, оправдывая свою истерику … да ничем не оправдывая, у кого поднимется рука упрекнуть несчастную девушку? И никто не замечает, что за мягкими слабыми движениями калеки скрывается холодный расчетливый манипулятор, умный, и использующий свое положение прицельно точно. Но еще раз - я не вправе упрекать ее за это. Кто знает, как вела бы себя я , если несчастье стряслось бы с кем-то из близких, кто знает, куда бы девались все эти правильные слова...

Но что я точно знаю - это то, как нельзя вести себя с такими больными. Нельзя вселять в их сердца ни на чем не основанную надежду. Даже ради пятиминутного счастья. Потому что неминуемое разочарование куда страшнее. Потому что жизнь не заканчивается через эти пять минут, а вера в чудо неистребима Именно эту ошибку и совершил Антон Гофмиллер. Невыносимо нести бремя гонца с дурной вестью, оказалось, что проще переложить его на плечи доктора, а самому стать глашатаем победы. Зато какая любовь, какие добрые слова, каким счастьем озарено лицо юной девушки. И словно чудо совершилось. Само. И он, Антон, совершил его. Вот такое "обыкновенное чудо". И главное никаких усилий, просто пришел и всех покорил. А дальше больше. Говорить о любви, которой нет. Планировать свадьбу, которой не будет. Это как трясина, которая засасывает безвольное тело бравого лейтенанта. И ради чего? Ради восторженных глаз гостей? Ради слез верящего во все отца? Ради улыбки нелюбимой женщины?

Получается, что так, ради минутного успеха. И еще, так проще. Не сопротивляться, плыть по течению славы. А потом трусливо сбежать, предоставив другим исправлять непоправимое....

"Сердце умеет забывать легко и быстро, если хочет забыть." Это Ваши слова, Тони. Их то вы помните? И муки совести тоже тихонько залягут в тайниках души, лелея надежду, что отоспятся и всё будет хорошо. Нет, этого вы не говорили, но и так понятно, что надеетесь. "Напросно надеетесь, - скажу я вам, - неплохой Вы парень, и делали всё не со зла". Сначала по доброте душевной, а потом уж о себе переживали: кто что подумает, кто чего скажет, как к Вам относится будут. Конечно, был бы Кекешфальв настоящий аристократ, вопрос стоял бы по-другому. Всё-таки снобизм никто никогда не отменял. А также сплетни, зависть и прочие пороки. Да вот девочку жалко. Это очень жестоко, - сначала подарить ей мир,  потом отнят, оставив только крохи... Возможно она и избалована, но мы знаем, что на то были причины. Отец души в Эдит не чаял, и делал всё возможное, чтобы некогда здоровая и красивая девочка чувствовала себя менее ущербной. Тяжело инвалиду в этом мире, но ещё более невыносимо тем, кто знал радости здоровой жизни, а потом превратился в её осколок. Такой была Эдит. Тут тебе и перепады настроения, и слёзы, и радость, мечты и безысходность. И со всей неискушённостью невинного дитяти она влюбилась. Да, полюбила тебя, (я на ты, ладно?) Тони, чистая робкая душа. Потому что ты вселил ей веру, ты позволил себе войти в её сердце. А чего ты ожидал? Рано или поздно девочки становятся женщинами. И к ним приходит любовь. Как ты не догадался об этом? А ведь, помнится, хвастался своим опытом. Но да, конечно, ты и не подразумевал, что калеки тоже способны на чувства. Не обижайся, я тебя не ругаю. В конце концов, не ты один творил ту историю. Искать виновных в этой драме не имеет смысла. Все так или иначе к ней причастны. Тут тебе и родительская любовь, и забота, и сострадание родственников и слуг, и надежда врача на то, что в этот раз всё получится. Вот и стал молодой человек непосредственным участником этих событий, из зрителя превратился в главного героя, романтического, несущего новую волну. На него смотрели как на бога, сумеющего сотворить чудо. "В тот вечер я был бог." А он был всего лишь его посланцем. Не самым лучшим, кстати: "Наши решения в гораздо большей степени зависят от среды и обстоятельств, чем мы сами склонны в том себе признаваться, а наш образ мыслей в значительной мере лишь воспроизводит ранее воспринятые впечатления и влияния."

Этот роман разбередил душу. О нём столько хочется сказать. Его хочется разобрать на цитаты. Снова и снова перечитываю некоторые части и убеждаюсь, как же талантлив автор. И как тонко смел передать душевные качества каждого своего героя. Мы видим метания души Антона, его муки выбора, его нерешительность. Он не предатель, не подлец, не охотник за миллионами. Если бы это было так, он бы клещами вцепился в Эдит, уверяя всех о его неземной любви к ней. Вот Эдит, отложив костыли, пишет любовное письмо. Бисеринки пота на бледном челе, губы бессознательно воспроизводят написанное. Волнение, страх, робкая надежда движут ею. Что ждёт завтра? Старый Кекешфальв. Несчастный родитель. Видеть мучения ребёнка и быть при этом бессильным. При его то богатстве и влиянии. Доктор Кондор. Добрейшая душа. Настоящий врач. Это кладезь мудрости и внимания. Он переживает не о состоянии своего кошелька, а действительно о здоровье и выздоровлении пациентов. Эти люди наполнили роман жизнью. Заставили меня о многом задуматься, многое понять.

"Но с той минуты я окончательно убедился, что никакая вина не может быть предана забвению, пока о ней помнит совесть." Да, это правда, Тони, поэтому я и написала, что ты хороший человек. С виной в сердце.

Ф/М 2015 14/25

Это сильная книга. И ее сила давит, и помогает понять, как коротка и ценна жизнь. Но, безусловно, я, перечитывая эту книгу, поняла, что жизнь полна боли, если нет того, кто тебя любит и понимает.

Мы видим, что люди играют с чувствами других людей только ради комфорта или самоудовлетворения. Мы видим, что человек отдает свое сердце, а взамен получает лишь острый нож, вонзающийся по самую рукоять.

Что такое любовь? Но кто же это знает? Мы не знаем это и не узнаем никогда, если сами не ощутим, насколько она глубоко ранит душу человека. Мы видим, что любовь - это пытка и мучение. Что она созидает, но и разрушает. Цвейг хорошо показал, как глубоко может быть любовь в сердце и как ранима женская душа.

Мы видим, что чувство отчаяния - это глубоко и в тоже время, чтобы не упасть в пропасть нужна протянутая рука, нужен тот, кто тебя спасет от гибели. Но для человека важно не спасение, а то, чтобы его любили.

Этот роман хорошо мне показал, что большинство людей просто используют многие понятия для собственных выгод и не чувствуют даже сочувствия и понимания к другим людям. Их сочувствие всё равно, что бросить камень в умирающего.

Мне не понравился главный герой. Да, он возможно разумен и смел. Но он подлый и низкий человек. Я не люблю таких людей. И хотя в книге он представлен как интеллигент и даже добрый и хороший, но мне не понравилось то, насколько он был труслив и как он боялся столкнуться с общественным мнением.

Люди бывают жестоки от того, что сами не переживают ту боль, которую переживают те, кто их любит. И, пожалуй, этой своей фразой я больше ничего не напишу. Книга хороша. Но главный герой просто трус. И это так.

«Но что же мне делать, что же нам делать? Я больше не могу, мы все больше не можем… Один Бог знает, что на нее нашло, но с ней нельзя разговаривать, она никого не слушает…»

Поразительная книга! Типичная классика, тонко чувствующая жизнь, объемная, не делящая на чёрное и белое, ведь в каждом человеке есть и то, и другое, и ещё бесконечное множество серых оттенков. Несмотря на то, что читается очень легко, я никак не могла дождаться, когда же она кончится и я вылезу из этого токсичного болота. Хотя физически больна была только Эдит Кекешфальва, в этом романе найдется, пожалуй, всего один здоровый персонаж.

У семейства фон Кекешфальва было много личных проблем, которые они хотели переложить ещё и на плечи лейтенанта Антона Гофмиллера. Но ему эта ноша оказалась не по силам. Он слабый человек, который, будучи на военной службе, не привык решать, а только выполнять чужие приказы. За него решали его же судьбу, его обручили, его отговорили, его отправили. Иногда Гофмиллер внутренне восставал и пытался бороться, но когда кто-то пытался пресечь возмущение и продавить под себя — лейтенант сдавался. Его слабость оказалась разрушительной. И вот казалось бы: сколько раз уже это было — и снова! «Почему бы не подать ей надежду, почему бы не осчастливить ее хоть ненадолго?» Тони, может быть, потому что это не работает? Он не доктор Кондор, «чье сострадание было не убийственной слабостью, а спасительной силой и самопожертвованием». Несмотря на то, что Гофмиллер чувствовал много и сильно, он был слегка глуповат: ему даже в голову не пришло, «что этот ребенок, это незрелое и беспомощное создание посмеет желать и любить чувственной любовью зрелой женщины». Человек и любить — удивительно, правда?

Кондор говорил, что «тот, кто помог хотя бы одному-единственному человеку, жил не напрасно». Но в случае Гофмиллера это была бы какая-то нездоровая жертвенность и насилие над собой.

Эдит — хрупкая скованная параличом девочка, под маской которой скрывался жестокий манипулятор и обидчивый нарцисс. Она крутила из домашних веревки, всегда добивалась своего истериками и угрозами. И возможно именно то, как к ней относились близкие — с преступной жалостью, — ожесточило девушку.

«Ах, если бы вы только знали, что творится у нас в доме... По три, по четыре раза за ночь мы просыпаемся от звона колокольчика. Эдит бесцеремонно будит нас всех, а когда мы прибегаем к ней в страхе, не случилось ли чего-нибудь, она сидит в своей кровати, растерянно глядя перед собой, и спрашивает без конца: "Как ты думаешь, я ему хоть немножко, хоть чуточку нравлюсь? Ведь не такая уж я страшная"».

И вот это «бедное избалованное дитя, желания которого были законом для всего дома, натолкнулось на сопротивление». Но она не привыкла к отказам. Хочу, дай лейтенанта сейчас же. Не похоже, чтобы она любила Гофмиллера. Хотела обладать, использовать, подчинить себе — и только. Она же видела, что не мила ему, но упорно продолжала добиваться своего. Эдит как бы ничего в своих письмах от лейтенанта не требовала, но угрожала убить себя в случае отказа.

Искалеченным отношениям Эдит и Антона, построенным на нездоровых эгоизме и жалости, ярко противопоставляется любовь доктора Кондора и его жены Клары. Это искренняя забота друг о друге, понимание, способность улавливать малейшие изменения в настроении и голосе своего партнера. Им было плевать, что о них думают другие.

Старик Кекешфальва сначала вызывал сочувствие, но спустя какое-то время стал раздражать. Он такой же — говоря современным языком — абьюзер. Вот только что он умирал и плакал, а как добивался своего — «другой, незнакомой мне, легкой, упругой походкой он пошел — нет, побежал к дверям, черные полы его сюртука развевались, как крылья».

Такая же слабая Илона, которую Кекешфальва практически купил. Она изначально знала, что визиты Гофмиллеры — всего лишь жест любезности и жалости. Но ей не хватало сил объяснить: «когда Эдит все спрашивала и спрашивала меня, верю ли я, что она вам действительно нравится, разве могла я так жестоко… ведь я должна была ее успокоить».

И да, одного я не поняла. И старик Кекешфальва, и Илона понимали,  Эдит в целом нельзя бросать в истерическом состоянии. Оба опасались, что она может покончить с собой. Но при этом после такого скандала и разорванной помолвки вывезли её на террасу и даже ненадолго оставили в одиночестве. Почему? Или их воля была настолько подавлена, что попроси Эдит револьвер, беспрекословно подали бы и его? Мне кажется, ее самоубийство — лишь вопрос времени. Любое неповиновение, любое сопротивление вызывало в ней ожесточенную реакцию. 

Это отличная книга с отвратительными персонажами. Пособие о том, как не надо — не надо любить, сострадать и сочувствовать.

Я верю, что в глубине души каждого есть небольшая потаенная комната. Скрытая от чужих глаз, непрошеных гостей. Она таит то, в чем подчас самому себе сложно признаться. Глухая, неприветливая, прячет нашу темную сторону, тайны, поступки, за свершение которых к ответственности нас может призвать только совесть. И, как ни было велико желание схоронить неприветливые мысли, мы то и дело возвращаемся к этой комнате, чтобы вновь преисполниться муками совести. Мгновения минувших лет глухим ударом обрушатся, свербящей болью отзовутся в сердце. Ничего в жизни не происходит бесследно. Роман Стефана Цвейга в изумрудной мягкой обложке несколько лет покоился на полке. И сколь ни было безучастно его пребывание, руки только сейчас потянулись к нему. Действительно, у каждой книги есть свое заданное время.

Нетерпение сердца. Автор скоро изложит мысль: оно есть сострадание, которое под разным углом приобретает отличающиеся оттенки. Оно может быть малодушным, скрывающим за добродушной маской желание оградить себя от чужих страданий, и наоборот, истинным, полным решимости, желания оказать помощь. Пусть каждый сам решит для себя, какое сострадание испытывал Антон Гофмиллер. Меня не покидает ощущение, что не только он, каждый герой данного романа, испытывает на себе нетерпение. И дело коснется, не только нетерпения сердца, а в целом неудержного желания что-то преодолеть. Пусть ценой непреодолимых мук. Разве плохое чувство двигало Антоном Гофмиллером, когда он в попытке загладить вину выслал покалеченной девушке букет роз? Нанес учтивый визит? Конечно, нет. Руководствуясь добрыми побуждениями, он ранится заточенным углом своей же совести, становится соучастником непростительного обмана. Обретя надежду быть услышанным, понятым, замеченным, он теряет куда большее – право считать себя честным человеком непоколебимых жизненных устоев. Его желание помочь Эдит было вполне бескорыстным, только чем обернулось?.. Нетерпение испытывает и Эдит, окончательно потерявшая жажду жизни, смысл существования в семнадцать лет. Она может показаться эгоистичной и избалованной, но, приглядываясь к ней, задумываешься: оказавшись на ее месте, можно ли было вести себя иначе? Каждый необдуманный поток бранных слов в сторону родных, заботящихся людей, я встречала с негодованием, а после неизбежно добавляла – а если бы… Реально ли было не сойти с ума в ее положении? Не предаться отчаянию? Она до последнего пытается объективно смотреть на вещи, на уязвимость своего положения. Сумела полюбить, просто и открыто, ничего не требуя взамен, лишь немного участия… Нет душевных сил у отца Эдит, Лайонаша фон Кекешфальва, суетливого, издерганного, пытающегося всеми силами вернуть здоровье собственной дочери. Его забота не знает границ и все чаще ходит по парапету сумасшествия. Мне невозможно жаль его. Я не вижу в нем ни афериста, ни удачливого дельца, коим он был когда-то. Это, прежде всего, человек, отчаянно пытающийся ухватиться за любую возможность спасти свое сокровище, свою дочь. Хотя бы её. И как не сказать о докторе Кондоре, нетерпеливо пытающемся оправдать смысл своей профессии, отказывающемся от слов «безнадежно», «неизлечимо». Истерзанный, но не отчаявшийся. Сомневающийся, но не останавливающийся. Верный своему делу и своему слову. Печальный хоровод людей, в которых даже при тщательной попытке нельзя углядеть что-то резко негативное. Всеми ими движет доброе побуждение помочь, облегчить. Только, как известно, и благими намерениями выстилается дорога в ад. К каждому из них питаешь неизменно сочувствие, просто невольно проникаешься симпатией. Цвейг не делает их актерами одной роли на сцене своего романа. Их характеры многогранны, старательно выписаны, правдивы. В рецензии к книге Антона Гофмиллера беспечно называют «недалеким молодым человеком, способным ответить на чувство только жалостью». В этом, безусловно, укор в сторону его равнодушия, неспособности увидеть в привязанности к Эдит нечто большее. Но я с этим утверждением в корне не согласна. Антон мог купиться на богатство, на чин. Любовь к девушке-калеке могла быть ему попросту выгодна. Но он верен себе и своему сердцу, а во благо оброненная ложь, доставит ему столько душевных мук, что нет сомнений, что вина его искупилась за жизнь сполна. Слишком поздно он поймет, что знакомство с Эдит - не ужасное совпадение и не кара. Оно не стало любовью, но позволило по-новому взглянуть на мир, на окружающих, на себя, прежде всего. Ничего в жизни не происходит бесследно. И даже невинное сострадание способно принести муку, разрушить, уничтожить, убить. Великолепный роман. Советую.

Без преувеличения - чудесная вещь вышла из-под пера Стефана Цвейга. Наверное, никакой другой автор не смог бы так разобрать на волокна человеческие чувства и эмоции, создать такой психологический накал, как это сделал Цвейг в "Нетерпение сердца"! То нетерпение, которое было в сюжете, с легкостью передалось и мне как читателю - в определенные моменты, когда главному герою в очередной раз приходилось делать выбор, у меня нервы натягивались словно струна и от волнения буквы прыгали перед глазами! Я давненько не припомню за собой подобных эмоций при чтении, что безусловно говорить о высочайшем мастерстве Цвейга, о его удивительной способности принуждать читателя взять на себя часть эмоциональных переживаний героев...

В "Нетерпение сердца" описана история, в которой вроде как понимаешь всех и сочувствуешь всем, но нет не менее не судить не получается... Молодой лейтенант Антон Гофмиллер служит в армии в небольшом городке неподалёку от Вены и, томясь от скуки, ищет развлечений и новых знакомств. Так он попадает в дом местного нувориша господина фон Кекешфальвы, где и знакомиться с дочерью хозяина — Эдит. В первый же вечер Антон допускает оплошность в отношении Эдит - приглашает ее на танец, не зная, что у девушки парализована нижняя часть тела. И по сути - все, что происходит в дальнейшем, это попытки Антона загладить свою вину за этот промах... Он все время терзается чувством вины, вновь и вновь переживает произошедшее, корит себя и изводит. Наверное, подобные чувства известны многим по годам своей молодости - я тоже таким страдала... С годами как-то учишься быстрее отпускать ситуацию - совершил проступок - принес извинения и живешь себе дальше. Но в юности подобное воспринимается острее и переживается дольше и глубже...

Мне все время хотелось хорошенько встряхнуть Антона и сказать ему, мол, ну хватит, сколько можно пережевывать эту историю, сколько можно делать себя козлом отпущения! В тот период главный герой еще был слишком желторотым в отношении противоположного пола и не понимал, что его попытки загладить вину могут быть восприняты второй стороной не вполне верно... Но прозорливый читатель то понимает, куда катиться эта снежная лавина... Да любой бы мало-мальски взрослый человек вполне мог это спрогнозировать! Именно поэтому я не могу простить домашних Эдит за то, что с их попустительства она укоренилась в мысли о том, что раз лейтенант Гофмиллер ходит к ним в гости, значит у него есть к ней какие-то чувства! Поэтому доля вины за все дальнейшее лежит и на старике Кекешфальве, и на Илоне... Конечно, мотивы их поступков мне вполне ясны, но их не назовешь ничем иным, нежели медвежьей услугой... Жалость не должна быть движущей силой в отношениях между людьми... На жалости далеко не уедешь... А жалость, возведенная в константу и того хуже...

Можно считать меня черствой и бездушной, но я не испытывала никакого сострадания к Эдит... И я объясняю это тем, что ее паралич на фоне всего того остального, что было в ее жизни, не был такой уж вселенской бедой, какую из него раздули. Эдит богата, ей доступны практически все развлечения и удовольствия мира... Она сама себя сделала парией и добровольно заточила в поместье. Хотя могла бы путешествовать, увидеть мир, могла бы обращаться к врачам любых стран и континентов. Она вполне могла выйти замуж - вполне вероятно, что нашелся бы человек, который полюбил бы ее или тот, кто рассудил бы, что ради безбедной жизни он готов закрыть глаза на ее увечье... Но нет же! Сама Эдит и все окружающие зациклились на ее болезни (которая, кстати говоря, я так и не поняла откуда взялась...), сделали это семейное горе центром своей Вселенной и оборачивались вокруг него, как планеты вокруг Солнца... Давным давно мудрые головы поняли, что если не можешь изменить ситуацию - измени свое отношение к ней, но эта семья пошла по другому пути...

Меня до дрожи злило то, как Эдит их третировала своими постоянными перепадами настроения, своими истериками, вспышками гнева и т.п. На месте Гофмиллера, единожды испытав на себе эти "психи", я бы больше в их дом не вернулась... И дело здесь не в том, что Эдит больна и надо делать ей поблажки - это ненормальное, неадекватное поведение и им она просто добивалась того, чего хотела! А ее извечные угрозы сделать что-то с собой!!! Тот, кто хочет, - молча берет и делает! А не водит вокруг да около разговоры!!! А ее выговоры Антону, ее слежки и т.д.! Все эти колокольчики должны были сказать ему: "Парень, беги!" По какому праву она выдвигает ему какие-то претензии!? Кто она такая, чтобы чего-то от него требовать! Кто бы что не говорил мне об этой героине, но я считаю ее искусным манипулятором - свою немощь она обратила в психологическое оружие против окружающих... Может я сейчас покажусь крайне злобной, но я всегда стою на позиции адекватной оценки себя и всех окружающих. Свои возможности и способности нужно оценивать реально. И, исходя из этой, как бы цинично это не звучало, но я не могу понять, что дало Эдит надежду считать, что Гофмиллер может ее полюбить, что она может быть ему нужна, что она может ему что-то дать и т.п.?

Финал для меня оказался вполне ожидаемым и закономерным. Я ждала либо того исхода событий, либо того, что главный герой повторит судьбы доктора Кондора... В то, что Антон якобы в финале одумался и решил, что все таки испытывает к Эдит какие-то чувства, я не верю... Это взыграло чувство вины вкупе с навязанной ему ответственностью... Со временем он бы одумался и возненавидел Эдит... По-моему из этой истории можно вынести прекрасную мораль о том, что если предстоит что-то отрезать, то это нужно делать сразу, одним махом... А не пилить по миллиметру... Потому что если вначале нужно было отрезать мизинец, то промедление сделает необходимым рубить по локоть уже... Боль, которую подают дозировано длительное время, намного хуже единоразовой шоковой дозы... Эдит убила жалость окружающих и их неумение смотреть правде в глаза... Я лично нисколько не виню Антона - все мытарства его души мне понятны... Он просто был слишком неопытен, оказавшись в этом омуте из жалости и чужих чувств...

Ах, какое наслаждение читать классику с её сочным, метафоричным языком, мастерски отточенным стилем, с яркими переживаниями, умело выписанными образами! Почему-то юношеские впечатления от Цвейга смутны и неярки. Каюсь! Талант! Читать Цвейга и остаться равнодушным было просто невозможно. Это было похоже на читательскую чесотку, всё зудело внутри меня. Интересовал не столько сюжет (если подумать, то он даже в чём-то предсказуем), сколько внутреннее состояние героев. Ох уж эти мне интеллигентские метания Антона, в реальности сильно попахивающие элементарной трусостью. Меня трясло так же, как трясло самого ГГ. Я и понимала его, и не понимала одновременно. Странно, но жалости я к нему не испытывала. А бедного юношу впору пожалеть - загнал себя в состояние безысходности. Правда, в его попытки разрубить весь узел и уйти мне совсем не верилось. Каждый раз, когда он снова и снова загонял себя в тупик, он не искал выхода-действия, он прятался в угол в надежде на чужую доброту и помощь. Вот он весь такой хороший, ему стыдно за невольное оскорбление, он готов искупить свою вину вниманием и жалостью, ах, он не может составить счастье девочки-калеки, потому что он честен, и не хочет, что бы думали, что он женится из-за денег, и вообще австрийскому офицеру не пристало родниться с евреями, ах, что скажут в полку, но девочку нельзя обидеть, лучше наврать, потом авось как-нибудь. Р-р-р-р! Укусила бы! Эдит очень сильно напоминает мне бездомную грязную дворняжку, дрожащую от холода под дождём. Все проходят мимо, жалеют, сюсюкают, кто-то отыщет в кармане завалявшуюся корку, но взять домой эту безродную симпатягу, отмыть, отогреть и накормить ни у кого желания нет. Масса причин, чтобы пройти мимо. Самая безболезненная – равнодушие. Как ни странно. Пройди мимо, тебе же всё равно. Но вот ты погладил собачонку, и она с надеждой в глазах идёт за тобой, ожидая не просто ласки, а тепла сердца. А она тебе уже и мешает, и грязная какая-то, и ты вообще, оказывается, собак не любишь. И ты гонишь её от себя, ища разные оправдания. Очень больно было за девочку. Хотя она сама не подарок, и будь она здорова и невредима точно так же крутила бы папочкой и слугами. Но в этой ситуации такое безысходное отчаяние, такая отравленная надежда! Я никогда до Цвейга не думала о сострадании с этой стороны. Вернее так, я думала о сострадании только с точки зрения его необходимости. Но что сделал Цвейг с моими мыслями!