Читать книгу: «Последний поезд на Ки-Уэст», страница 2

Глава 2

Мирта

– С молоком?

Я поднимаю глаза на светловолосую официантку, пытаясь сформулировать ответ на ее вопрос.

Что ты за жена, если не знаешь, какой кофе пьет муж?

Стоило нам с Энтони войти в кафе «У Руби», как на нас устремились все взгляды. Для такого простого места мое платье выглядит слишком шикарным, драгоценности – чересчур кричащими, а кожа – темнее, чем у прочих посетителей.

Никогда в жизни не чувствовала себя настолько не в своей тарелке.

– Не уверена, – с запинкой отвечаю я на чужом мне языке.

Живот крутит от завтрака, съеденного много часов назад на пароме из Гаваны в Ки-Уэст, во рту металлический вкус. Всю дорогу я боялась проиграть битву с морской болезнью и облевать яйцами и фруктами роскошные черные кожаные туфли Энтони. Я почти не спала и изводила себя переживаниями о том, когда новоиспеченный муж решит предъявить свои супружеские права. Но, как оказалось, причин для опасений у меня не было – как именно Энтони провел ночь, мне неизвестно, но в любом случае – не в моей постели.

Услышав мой ответ, официантка приподнимает бровь, молочник зависает в воздухе. При виде кольца на моем безымянном пальце ее глаза округляются – несколько недель назад, когда Энтони подарил мне этот бриллиант, моя реакция была примерно такой же.

– С молоком, пожалуйста, – наугад решаю я, потому что Энтони отошел сделать звонок.

Официантка наклоняется, чтобы налить молоко в чашку, прядь ее почти белых волос выбивается из пучка на макушке. Она беременна, живот напористо выпирает из ее маленького тела, а значит, ребенок уже на подходе, и кофейник кажется слишком тяжелым для ее тонких запястий. Кожа на руках красноватая, обветренная и местами облезает.

На вид она примерно моего возраста – пожалуй, ей немногим за двадцать или чуть больше. Для такой молодой женщины у нее слишком печальные глаза и сгорбленные плечи.

И тем не менее она довольно миловидная.

Она напоминает мне акварель, которая когда-то висела в доме моих родителей в Гаване – приглушенные выцветшие краски придавали ей особое очарование, создавали призрачное ощущение красоты. Но в ее движениях чувствуется нервозность, конечности болезненно подрагивают, и это никак не согласуется с безмятежным выражением лица.

Я запоздало соображаю повернуть кольцо внутрь с глаз долой, испытывая укол совести из-за показушности камня и одежды, которую купил он. Повернись судьба иначе, возможно, на месте этой женщины была бы я – в поношенной, треснувшей по швам одежде, с усталым, отчаявшимся взглядом?

– Мы только поженились, – поясняю я свою оплошность с молоком, хотя это мало что объясняет. Даже у новобрачных бывает предыстория, общие склонности и взаимопонимание.

Официантка открывает рот, точно намереваясь что-то сказать, и тотчас закрывает его, переключая внимание на Энтони, который широким шагом переступает порог, – статное воплощение уверенности в себе и физической силы.

Он красивый мужчина, мой новоиспеченный муж, притягательный, как бриллиант у меня на пальце, – женщины таких обожают, а мужчины собираются вокруг них в прокуренных клубах, где между бокалами рома совершаются сомнительные сделки и даются рискованные советы по акциям, сколь ни редко это случается в наши дни. Появление Энтони в ресторане сопровождается многочисленными любопытными взглядами – его элегантный костюм здесь так же неуместен, как и мое платье.

Он красивый мужчина и – что самое важное, по крайней мере для моих родителей, – богатый и со связями, хотя слухи об источниках накопленного им состояния сильно разнятся – от неприличных до откровенно криминальных. За деньги он купил себе жену, чья семья оказалась в тяжелом положении. Я так и не узнала суть их договора с отцом – золото, недвижимость или иная стоимостная оценка единственной дочери, – но мое мнение вряд ли имело значение.

– Ты заказала ланч? – спрашивает Энтони.

Язык – это еще один разделяющий нас барьер. Мне удобнее всего общаться по-испански, он предпочитает итальянский, и поэтому нам приходится изъясняться на английском – единственном языке, который мы оба знаем.

Как же мы будем жить при таком количестве разногласий?

– Еще нет. Я побоялась ошибиться с выбором. Вот твой кофе.

Я указываю на чашку, ожидая его реакции. Я так мало знаю о нем – о его предпочтениях, характере, темпераменте.

Официантка удаляется, стараясь не уронить поднос.

– Я звонил приятелю, – говорит Энтони. – Мы проедем по шоссе и сядем на паром, который доставит нас прямиком в Айламораду. Там уже все готово к нашему приезду.

Я снова верчу кольцо на пальце – оно непривычно тяжелое, острые закрепки, удерживающие бриллиант, периодически вонзаются в кожу. Какому мужчине придет в голову в наше время покупать жене подобные украшения?

Энтони морщит темные брови, впиваясь взглядом в мою руку.

– Великовато?

– Прости, ты о чем?

– О кольце.

Я прекращаю его крутить.

– Оно тебе великовато, – поясняет он. – Когда будем в Нью-Йорке, можем зайти к моему ювелиру и подогнать по размеру.

Нью-Йорк – конечный пункт нашего путешествия по железной дороге восточного побережья Флориды, но до этого мы на неделю остановимся в доме мужнина приятеля в деревушке Айламорада. Я никогда не бывала в Нью-Йорке, никого там не знаю, но ему суждено стать моим домом, местом, где я рожу детей и проведу остаток своих дней. Сколько бы раз я ни говорила себе, что это моя судьба, я не могу свыкнуться с мыслью о том, как внезапно и бесповоротно изменилась моя жизнь. Я не могу представить себе, что с нами будет дальше и как я научусь быть женой этого мужчины.

Будут ли мои родные навещать нас? Родители? Брат? Поедем ли мы с мужем когда-нибудь на Кубу? Впервые он приехал на остров по делам после революции 1933 года, но ни словом не обмолвился о своих долгосрочных планах и намерении туда вернуться.

Окажусь ли я снова дома?

– Кольцо замечательное. Прекрасное. Кажется, я толком не поблагодарила тебя за него, – добавляю я, вспоминая слова мамы о том, что если мы найдем точки соприкосновения и я ему понравлюсь, то все будет легче.

Сильные мужчины – люди дела, Мирта. Им не надо докучать домашними проблемами, пустяками и перепадами настроения. Твоя задача – сделать мужа счастливым, облегчить его бремя, чтобы он смог тобой гордитья.

Так она говорила, застегивая на мне белое кружевное платье – оно держалось на булавках, которые слегка покалывали, – а потом сунула мне в руки букетик цвета слоновой кости. Это были поспешные напутствия перед поспешной свадьбой. О первой брачной ночи не было сказано ни слова.

– Когда я его увидел, то сразу понял, что оно для тебя, – говорит Энтони, и я давлю в себе желание скривить лицо.

Сама я едва ли выбрала бы подобное украшение. Оно слишком большое, слишком безвкусное – во всех смыслах «слишком». В наши дни, при нынешней политической обстановке на Кубе, мы научились выживать, не привлекая к себе внимания. Вряд ли я могу винить его в подобной оплошности, но все же она отправляется в кучу мелких досад, которыми постепенно обрастает мой брак.

– Мне нравится этот ресторанчик, – вдруг говорю я, лишь бы увести разговор от темы кольца.

– В самом деле? – Он обводит взглядом переполненный зал. – А я переживал, что он тебе покажется слишком простеньким. Ты же привыкла в Гаване к шикарным заведениям. Но я подумал, так будет легче, раз он находится близко к парому. Ты же почти не ела в дороге.

– Да, обычно я не бываю в подобных местах, – соглашаюсь я, хотя новизна – это именно то, что привлекает меня в этом месте.

Когда отец поддерживал президента Мачадо, наше положение было надежным, мы принадлежали к сливкам гаванского общества.

Два года назад все изменилось.

Куба устала от диктатуры Мачадо, экономические трудности, подогреваемые кризисом в Соединенных Штатах, и политическое движение, во главе которого стояли студенты университета, способствовали обострению напряженности и беспорядкам внутри страны. Проблемы нарастали, американцы осуществили дипломатическое вмешательство, и в конце концов Мачадо был смещен и в ходе восстания сержантов вынужденно бежал из страны. После военного переворота на его сторонников началась охота, вся Куба была усеяна их телами – они висели на фонарях, валялись на обочинах дорог, их сжигали на городских площадях.

Милостью Божьей или по прихоти судьбы отец не пострадал, но совершил ошибку, поддержав не того кандидата в президенты, и теперь на Кубе дергает за ниточки произведенный в полковники Фульхенсио Батиста, перед которым мы должны заискивать.

Моему старшему брату Эмилио вменили в обязанность курировать наш сахарный бизнес, наладить контакты с новым режимом и подлизаться к Батисте. Из-за тесных взаимоотношений с Мачадо отец оказался в немилости, но уцелел – в отличие от многих своих друзей, которые расстались с жизнью, – так что теперь во главе семьи стоит Эмилио.

– Когда-то мы вращались в обществе, – говорю я, тщательно подбирая слова. – Но в последнее время мы в основном сидим дома. Мы дружили с семьями, которые, подобно моему отцу, лишились должностей после революции 1933 года, когда к власти пришел Батиста.

Последние два года мы с Энтони жили на одном острове, находясь при этом практически в разных странах. Он прибыл на Кубу по делам игрового и отельного бизнеса благодаря новым связям, которые установил Батиста с американцами, однако все равно оставался чужаком, не ведающим об ужасе, в котором существовали мы.

– Мне было интересно знать, как ты проводишь время, – говорит он. – Я встречал тебя в Гаване, но ты всегда куда-то шла или откуда-то возвращалась. Я никогда не видел цель твой прогулки.

– Уверяю тебя, мои прогулки были гораздо менее занимательные, чем твои, – краснею я.

– Возможно, – он улыбается. – Мне и в голову не приходило, что дамы могут посещать ночные клубы и казино.

– Никогда не угадаешь, куда возникнет желание пойти, когда так много дверей перед тобой закрыты.

В его взгляде мелькает что-то похожее на понимание.

Хотя в этом мире мужчинам живется гораздо легче, чем женщинам, в одном у нас просматривается связь, пусть и непрочная, – между деньгами заработанными и полученными по праву рождения существует разница, и мой супруг, чье состояние, по всей вероятности, сколочено неправедным путем, несомненно, кое-что знает о закрытых дверях.

Тем не менее его пути с моим отцом каким-то образом пересеклись, и это послужило причиной засесть за карты и дало Энтони основания попросить моей руки. У меня так много вопросов, которые не дают мне покоя, но голос матери снова звучит в ушах, поэтому я умеряю жгучее любопытство и завожу светскую беседу.

– У тебя большой бизнес на архипелаге? – спрашиваю я.

– Сейчас уже не такой большой, как раньше. Благодаря парому и железной дороге регион очень выиграл. Скоро Ки-Уэст станет основным торговым маршрутом – близость к прочим американским штатам, Латинской Америке и Кубе открывает сказочные перспективы для бизнеса.

Если верить слухам о сфере деловых интересов моего мужа, похоже, у него нюх на возможности делать деньги. Поговаривают, что до того, как федеральное правительство два года назад отменило сухой закон, Энтони был бутлегером и промышлял контрабандой алкоголя с Кубы.

Говорят, что он, подобно многим американцам, которые укрепляют свои позиции в Гаване, дружен с Батистой, и, должно быть, это обстоятельство в значительной степени повлияло на решение отца поженить нас. В наше время породниться с человеком, к которому прислушивается самая влиятельная персона на Кубе, – это большая удача.

– Ты много путешествуешь по делам? – вопрошаю я, предпринимая очередную попытку предугадать наше будущее. Насколько мне известно, большинство мужчин хлебом не корми, только дай поговорить о себе, но мой супруг явно не горит желанием распространяться о своей жизни.

Такая продолжительная беседа у нас с ним, пожалуй, впервые.

– Иногда.

Я ожидаю продолжения.

Когда становится ясно, что его не последует, я предпринимаю новую попытку:

– Тебе нравится путешествовать?

На мгновение может показаться, что мой вопрос приводит его в замешательство.

– С годами область моих интересов расширилась, важно держать все под контролем. Можно нанять хороших работников, чтобы они трудились за тебя, но надо поддерживать личный интерес, напоминать им о том, что стоит на кону.

– А что насчет твоих интересов на Кубе? Ты намерен туда вернуться?

– Разумеется, там у меня тоже есть бизнес – отель и казино. Ты соскучишься и захочешь увидеться с семьей.

Нет смысла формулировать это в виде вопроса; ему отлично известно, как много для меня означает семья и на что я готова пойти ради них. Отец захотел, чтобы я вышла за Энтони, и я подчинилась, потому что мне с детства была привита необходимость беспрекословно исполнять желания родных.

Я завидую праву мужчин выбирать себе спутниц жизни. Они прицениваются к нам, точно к фруктам на рынке, а мы лишены права голоса.

Энтони рассказывает о доме, в котором мы проведем медовый месяц, а я наблюдаю за тем, как шевелятся его полные губы, и ничего не слышу, только киваю с понимающим видом, делая вид, будто бы я здесь, хотя на самом деле я далеко в море, тону, вскидываю руки, прошу проплывающих мимо людей прийти мне на помощь.

– Так годится? – спрашивает Энтони, и я, точно марионетка, дергаю головой.

Как мне выжить в этом странном браке?

Глава 3

Элизабет

– Зовите меня Элиза, – мурчу я. – Так меня называют все близкие друзья.

Это не совсем правда – для всех я Элизабет, а чаще всего, когда мама раздражена, а для нее это обычное состояние, – Элизабет Энн Престон. Впрочем, здесь, в поезде, следующем по железной дороге восточного побережья Флориды, это вряд ли имеет значение, и я могу быть Элизой, если мне так хочется. И трюк сработал, как я на то и рассчитывала. Студентик, сидящий напротив, пунцовеет, когда я откидываюсь на спинку кресла, – его взгляд моментально переключается с моего лица на бледный изгиб моей ноги, и тут я снова скрещиваю лодыжки.

Кто сказал, что поездка в Ки-Уэст – страшная скука?

С тех пор как на Пенсильванском вокзале я села в поезд, которому предстояло проехать почти две тысячи километров, за окном по большей части мелькали унылые безымянные городки и ничем не примечательные виды. Наконец пейзаж изменился. Коричневое и серое стало бирюзовым и сапфировым, и дорога мистера Флаглера начала оправдывать свою хваленую репутацию. Когда-то Флаглер с моим дедом были друзьями – ну, если точнее, добрыми знакомыми. Как бы ни мечтала моя матушка о другом, но таких денег, как у «Стандарт ойл», у нас даже в лучшие дни не было. Фамилия Престон, пожалуй, кое-что значит в этой стране, но если ты – седьмая вода на киселе, тогда участие в семейных сборищах, которые случаются раз в несколько лет – свадьбах и похоронах, – это максимум, на что можно рассчитывать.

Мы со Студентиком играем в эту игру по меньшей мере пять штатов. Он учится в каком-то мудреном университете в Коннектикуте и едет домой на каникулы, а мне, прямо скажем, очень не по себе при мысли, что путешествие вот-вот закончится.

Мы начали флиртовать, когда поезд отошел от вокзала в Нью-Йорке, – при виде его широких плеч и элегантного костюма мысль о долгой дороге уже не казалась настолько устрашающей. Мы обменялись любезностями, вступив в известную игру – нашли общих знакомых, его приятелей по колледжу, которых я знала тысячу лет. В вагоне, вопреки ожиданиям, многолюдно, вероятно из-за того, что это выходные перед Днем труда и железнодорожная компания объявила о заманчивой скидке, но нас как магнитом потянуло друг к другу – не успел поезд тронуться, а мы уже вместе курили и потягивали виски из фляжки.

В Ки-Ларго я позволила его взгляду проникнуть чуть глубже в вырез моего платья – оно уже несколько сезонов как вышло из моды, и такого старья в моем шкафу полным-полно.

Кто-нибудь скажет, что мне не следует привлекать к себе внимание, но меня чужое мнение всегда волновало мало, и в этом, пожалуй, одна из моих проблем. На мне красное платье в тон волосам и помаде, и этот цвет приковывает взгляды всех мужчин в вагоне – кроме одного.

Мужчины в сером костюме.

Я заметила его, когда он сел на поезд в Майами и без лишней суеты занял сиденье напротив меня. Я продолжила наблюдать за ним, потому что он упорно не замечал меня на протяжении нескольких часов, пока я строила предположения относительно того, кем он может быть.

В отличие от прочих пассажиров, которые по мере приближения к Ки-Уэст принялись глазеть в окна, восторгаясь видами величественного Атлантического океана с одной стороны и равно ошеломляющего Мексиканского залива – с другой, он оставался полностью погруженным в чтение, точно окружающие красоты его ничуть не интересуют.

– Вы видели? – спрашивает взволнованный Студентик. – Там внизу рыбы!

У мужчины в сером костюме кривится уголок рта.

– Мило, – с растяжкой говорю я, не удостаивая вниманием косяк рыбешек, проплывающий в каких-нибудь пяти метрах под нами, и продолжая смотреть на мужчину, сидящего напротив. С тех пор как он сел в поезд, эта полуулыбка – первое подобие человеческого чувства, которое мне удалось увидеть на его лице. И тем не менее…

Он не поднимает взгляда от газеты.

Что там такого интересного в этих старых пыльных страницах?

– Пойду проверю, может, в тамбуре обзор лучше, – объявляет Студентик.

Я отпускаю его небрежным взмахом руки, он – легкая добыча. Теперь мое внимание полностью приковано к мужчине в сером костюме, искушение слишком велико, чтобы его игнорировать. Путешествие почти подошло к концу. Он должен поднять глаза.

Я наклоняюсь и легко толкаю книгу, лежащую у меня на коленях – я и не думаю скрывать свои намерения.

Книга со стуком падает на пол.

Какой-то звук, очень похожий на вздох, слышится со стороны мужчины в сером костюме.

Я жду.

Он шевелится и, распрямляя крупное тело, наклоняется, чтобы поднять оброненную мной книгу. Я перемещаюсь на сиденье и подаюсь вперед точно в тот момент, когда он начинает выпрямляться, – я отлично знаю, что сейчас впечатляющее декольте моего плотно облегающего платья окажется прямо на линии его взгляда.

Он издает звук – нечто среднее между резким вдохом и бормотаньем, и я усмехаюсь.

Серый Костюм молча протягивает мне роман Патриции Вентворт.

У него глаза красивого темно-карего цвета и коротко подстриженные светлые волосы, местами каштановые и, пожалуй, чуть стального оттенка. Ему, должно быть, не меньше тридцати. Красавцем его не назовешь, но у него военная выправка и ровная квадратная челюсть.

– Я ждала, когда вы меня заметите, – с придыханием говорю я, хлопая ресницами и пытаясь придать щекам соответствующий румянец – увы, теряю навыки. Эта Депрессия катком проехалась по моей светской жизни, и сноровка у меня уже не та, как в ту пору, когда мужчины роились вокруг и угождали мне во всем.

Серый Костюм не отвечает, но слегка выпрямляется на сиденье и упирается в меня взглядом.

– Вы меня не заметили? – спрашиваю я.

У него дергаются губы.

– Конечно, заметил.

Еще один взмах ресниц.

– И что именно вы заметили?

– Что от вас могут быть неприятности, – фыркает он.

Я жду продолжения. По опыту знаю, что большинство мужчин не против неприятностей, что бы они там ни говорили. В этом вопросе я, если можно так выразиться, профессор.

Он не отвечает, и тогда я наклоняюсь ближе, обдавая его ароматом своих французских духов – последними их каплями, которые я разбавила водой, чтобы они еще чуть-чуть продержались.

– И как вы относитесь к неприятностям?

– У меня нет для них времени, – усмехается он. – Тем более – для несовершеннолетних.

– Мне двадцать три.

– И я о том же.

– А вам сколько лет? – вопрошаю я.

– Гораздо больше двадцати трех. У меня нет времени на избалованных девиц, в которых праздности больше, чем здравого смысла, – он указывает на газету. – В мире и так неприятностей хватает. Зачем искать лишние?

Меня не так-то легко осадить, иначе я не ехала бы на этом поезде, и мне еще не встречался мужчина, способный устоять перед парой чудных ножек и глубоким вырезом платья. Как известно, времена нынче тяжелые, а в тяжелые времена все происходит быстрее и бесшабашнее – по крайней мере, у людей нашего круга. Когда все пошло прахом, невольно приходишь к мысли, что следовать правилам и играть честно – бесперспективная тактика.

Мое сердцебиение учащается – я снова подаюсь вперед, так что еще чуть-чуть – и соскользну с сиденья, и мои губы оказываются почти возле его уха. От запаха мужского мыла и мужской кожи у меня бегут мурашки по телу.

– А вдруг вам понравится, – поддразниваю я.

От этих слов Серый Костюм не вздрагивает и не отодвигается в беспокойстве. Он не теряет выдержки, единственное, что его выдает, – это легкое подергивание челюсти.

Поначалу это была просто игра – я играю в нее с тех пор, как у меня обозначилась грудь и раздались бедра, и Серый Костюм действительно не ошибся: чего-чего, а времени у меня сейчас навалом. Но между тем моментом, когда я начала заигрывать с ним, и мгновением, когда мои губы оказались возле его теплой загорелой кожи, игра изменилась.

Мне захотелось его поцеловать.

Я резко отодвинулась.

Он смотрит не на меня, скорее – сквозь меня.

– Это вряд ли, – отвечает он, и выговор у него такой, что толком не понять, откуда он.

Я открываю рот, чтобы возразить, но не нахожу слов – бравада, за которую я так долго цеплялась, куда-то испаряется.

Меня душат эмоции, щеки заливает краска стыда – я поднимаюсь на нетвердых ногах и пересаживаюсь на другое место, подальше от Студентика и всех остальных, и начинаю смотреть на воду, текущую под рельсами.

Когда-то мой отец владел акциями этой железной дороги – в то время я была еще девочкой и жила сладкой жизнью. Это было до краха. До того, как мы лишились всего. До того, как он совершил самоубийство.

Я достаю из сумочки письмо – потрепанный конверт, помятая бумага – и перечитываю его, цепляясь за слабую ниточку надежды, которая позвала меня в Ки-Уэст.

Мерное покачивание поезда убаюкивает меня.

Четыре часа спустя мы прибываем на главный вокзал Ки-Уэст, и я просыпаюсь от шума собирающихся пассажиров. Я укрыта пледом – кто-то позаботился обо мне.

Серого Костюма нигде не видно. Путешествие окончено, я на месте, и сил на флирт у меня нет.

Я выхожу из вагона, сжимая в руке саквояж. Воздух здесь невыносимо влажный, в двух шагах вода, кругом пальмы – здесь все совсем не так, как в Нью-Йорке.

В шуме и суматохе города, в безликом людском потоке, заполняющем улицы, в окружающих зданиях, похожих на фаланги пальцев, есть что-то успокаивающее. У города есть границы, улицы образуют карту, по которой ты следуешь, переставляя ноги и двигаясь вперед.

Я всегда держалась дальше от района, прилегающего к Уолл-стрит, куда мы с мамой ходили в контору к отцу. Но то было в другой жизни.

Я снова достаю из сумочки письмо, провожу пальцами по почтовому штемпелю Ки-Уэст.

В животе урчит – маму покоробило бы от этого звука. Неподалеку находится закусочная – видавшая виды белая вывеска с выцветшими буквами извещает о названии: Кафе «У Руби».

А внизу помельче многообещающая приписка:

Лучший лаймовый пирог в городе.

Я убираю письмо в сумочку, открываю кошелек и быстро пересчитываю деньги. Сердце сжимается.

Когда я кладу свои скудные капиталы назад в кошелек, пальцы натыкаются на что-то металлическое, – платиновые зубцы помолвочного кольца впиваются в кожу с такой силой, что выступает кровь.

Я делаю глубокий вдох и двигаюсь в направлении кафе «У Руби».