Читать книгу: «Король Людовик Святой», страница 4

Глава третья. Вторая битва при Мансуре

Все, как и планировал король, осуществили. Протянули лодочный мост через Ашмум, по нему в новый лагерь пришли значительные подкрепления. Фактически только отряд герцога Бургундского, небольшие отряды копейщиков и арбалетчиков да обслуга осадных машин остались на прежнем месте. Вокруг нового лагеря возвели ограду из деревянных брусьев, вкопанных в грунт, но не плотно, а так, что между ними мог пройти один пеший человек. Это хотя бы предотвращало возможность внезапного нападения, вроде того, как шестьсот рыцарей Роберта д'Артуа разогнали многотысячную армию эмира Фахр эд Дина.

Сарацины получили подкрепление, подошедшее из Каира, и начали готовиться к нападению на крестоносцев. Христиане сразу это поняли и тоже подготовились.

Это случилось на третий день после победы при Мансуре. Тысячи конных и пеших сарацин окружили лагерь полукольцом – позади крестоносцев протекала река. Эмир Бейбарс выехал на небольшом коренастом коне перед фронтом своих войск, оглядывая лагерь христиан и высматривая, на каком участке стоит больше крестоносцев, против них он посылал сосредоточиться большему количеству своих людей. Не остался в стороне и старый лагерь. Чтобы герцог Бургундский не смог отправить подкрепления, у построенной переправы через Ашмум собрались три тысячи бедуинов.

Целое утро сарацины готовились, выстроившись перед крестоносцами, подводили резервы, чтобы уж наверняка одним мощным ударом покончить с непрошеными гостями и подать приближающемуся молодому султану головы христиан и плененного или убитого французского короля.

Людовик даже рад был сложившемуся положению вещей. Сам атаковать Мансуру он был не в силах, зато разгромить сарацин на поле он мог только защищаясь, когда основная работа ложилась на плечи копейщиков, арбалетчиков и лучников. Очередной разгром сарацин привел бы армию в воодушевление и мог обозначить дальнейший ход событий. Выстроившись плотными рядами у импровизированного палисада, каждый из отрядов крестоносцев получил строгий приказ – рыцарям вперед не рваться, противника не преследовать, беречь коней и собственные жизни.

Первыми сарацины двинулись против отряда Карла Анжуйского. На стягах и гербах на одежде его воинов красовались золотые лилии на лазоревом поле. Сарацины уже знали, что это символизирует французского короля, и стремились в первую очередь именно сюда. Пехотинцы несли большие, сплетенные из бамбука щиты, за которыми могли спрятаться пара человек – так они защищали свой фронт от обстрела со стороны крестоносцев. Действительно, залп арбалетчиков графа ни к чему не привел. Утыканные болтами бамбуковые щиты крепко выполняли свое предназначение. Зато, максимально приблизившись к позициям Анжуйского, из-за этих щитов выскочили легковооруженные воины без доспехов, в руках у них были горшки с пылающей смесью. Они быстро стали метать их в христиан. «Греческий огонь» в горшочках сразу разлетался по всему фронту христиан и вглубь его, мгновенно охватывая людей страшным, негасимым пламенем.

Рев сгораемых заживо разнесся по всему войску крестоносцев, заставляя другие отряды содрогаться. Копейщики и арбалетчики, стоявшие плотно, вспыхивали, распространяя огонь на соседей. Ужас и отчаяние охватило ряды воинов Карла Анжуйского. От тех, кто горел, старались отшатнуться, убежать, спастись. Горел песок, горела ограда лагеря. Кони рыцарей шарахались от огня, сбрасывали седоков. Всякое подобие строя здесь исчезло.

Пришедшие накануне из Каира метатели «греческого огня», на которых сделал ставку Бейбарс, сразу отошли назад, оставшись без своих смертоносных горшков. Зато в бой вступили копьеносцы, а за ними и конные воины. У каждого был мешочек с песком, чтобы засыпать огонь перед собой, прикрывшись щитом. Враг легко вклинился глубоко в лагерь христиан. Опешившие воины Карла Анжуйского не смогли организовать сопротивление и во множестве гибли под ударами сарацин.

Граф, ругаясь на своих людей, повел рыцарей в контратаку, надеясь увлечь за собой копейщиков и удержать свой участок фронта от полного развала. Карл верил: он не хуже Роберта д'Артуа – и готов погибнуть, но не сдаться.

Рубя мечом, прикрываясь щитом, он с рыцарями действительно остановил прорыв. Но в давке его окружили так плотно, что коню невозможно было двинуться. Жадные до добычи сарацины хотели взять графа живым, думая, что это сам король. В него тыкали копьями, били булавами по ногам, чтобы он упал. Но Карл Анжуйский не сдавался.

Дубася коня по голове, сарацины опрокинули Жана де Анжольра, сорвали с него шлем, обездвижили, вырвали оружие и потащили. Три провансальских рыцаря-трубадура из любимцев королевы Маргариты пали рядом, до последнего сопротивляясь, чтобы не попасть в плен. Арбалетчики, по большей части нанятые из Северной Италии, были плохими бойцами в ближних схватках. Их сарацины резали без всякой пощады. Арбалетчики отступили. Копейщики, пытавшиеся пробиться к окруженному графу, бились щитами о щиты, но никак не могли продавить сарацин. Здесь против Карла Анжуйского Бейбарс послал сражаться своих мамлюков, а гвардейцы слыли самыми упорными и непримиримыми воинами.

Людовик со своими рыцарями находился в резерве в центре лагеря. Он сидел на коне, в любой момент готовый вступить в бой. Раненый гонец, примчавшийся к нему от Анжуйского, с трудом проговорил, что королевский брат в большой опасности, и упал на землю.

– Вперед, господа! Я не допущу, чтобы еще один мой брат погиб! Ударим все вместе!

Заранее, чтобы воины графа расступились, рыцари короля затрубили в боевые рога. Сто пятьдесят рыцарей под командованием короля, коннетабля Эмбера де Божё и маршала Жана де Бомона, не успевшие как следует разогнаться, но все равно использующие свой чудовищный таранный удар, врубились в ряды сарацин, давя и уничтожая их.

Чтобы остановить железный кулак королевского контрудара, Бейбарс приказал метателям «греческого огня» снова вступить в бой и закидать огненными горшками весь участок прорыва, не считаясь с тем, что его собственные войска могут сгореть. «Во имя Аллаха!» – напутствовал эмир Бейбарс замешкавшихся метателей «греческого огня».

Людовик пробился к брату. Попона его коня вся была забрызгана кровью и мозгом убитых сарацин. Его страшный германский меч разрубал шлемы напополам вместе с головами. Карл Анжуйский, израненный, но живой, с радостью приветствовал короля, дал коню шпоры, чтобы дальше уничтожать сарацин. И тут в общую свару полетели горшки с «греческим огнем».

Пламя охватило как крестоносцев, так и сарацин. От него не спасали ни щиты, ни доспехи. Начался хаос. Обожженные сарацины рванулись вперед, прямо на мечи и копья крестоносцев, и массово гибли. Христиане метались между сарацинами. Все скрещивали мечи в дыму и огне, падали, давя друг друга, сверху и своих и чужих били копытами обезумевшие от страха кони. Капли разлетевшегося огня попали в королевского коня, обожгли ему бок, он шарахнулся, и Людовик еле удержался в седле. К королю сразу потянулись сарацины, чтобы пленить. Но Жан и Эрар де Валери были начеку и порубили противника. Филипп де Нантей и Матьё де Марли подскакали к Карлу Анжуйскому и закрыли раненого графа щитами, уводя его коня в тыл.

Рядом с позицией Карла Анжуйского держали оборону рыцари из Сирии и Кипра под общим командованием кипрского коннетабля Ги д'Ибелина. Свежие, не участвовавшие в боях три дня назад, эти воины рвались в бой, но подчинялись дисциплине и строгим приказам коннетабля. Кипрские рыцари, восхищавшиеся Людовиком Французским, очень хотели выделиться. И выделились, но не лихой атакой, а упорной глухой обороной. Рядом с ними стоял насмерть Гоше де Шатильон со своим небольшим отрядом. Он один из четырех членов рода, отправившихся в поход, дожил до этого дня и потому считал долгом показать чудеса храбрости, как если бы остальные трое – Гуго де Шатильон, Аршамбо де Дампьер и Гоше де Шатильон-Отреш стояли рядом с ним плечо к плечу.

Сарацины берегли горшки с «греческим огнем» – их в армии было не в изобилии, поэтому применяли не против всех крестоносцев, а на отдельных участках, для создания прорыва. Против киприотов, сирийских сеньоров и Гоше де Шатильона сарацины сражались без своего страшного оружия, по-простому – щит к щиту, меч к мечу, копье против копья. Арбалетчики и лучники укладывали сарацин плотным слоем, стреляя сначала в упор, а потом из-за спины рыцарей и копейщиков. Не терпелось кипрским рыцарям с сенешалем Бодуэном д'Ибелином, братом коннетабля Ги, пойти в контратаку, надоело стоять в строю и, упираясь ногой и щитом, сдерживать поток врага. Ги видел, как злится его брат, а вражеские всадники стреляют в них со стороны, но, чертыхаясь, брызгая слюной из-под круглого шлема с бармицами, кричал, чтобы никто не смел покидать строй.

Далее, за Шатильоном, стояли последние тамплиеры в войске короля. Вместе с французским магистром Рено де Вишье и его несколькими рыцарями – пять рыцарей Великого магистра Гийома де Соннака, он сам, орденские арбалетчики, копейщики, вооруженные слуги – всего не более пятидесяти человек. Белые сюрко и плащи с красными восьмиконечными крестами – одни из главных объектов ненависти и страха у мусульман на Востоке – сразу привлекли внимание Бейбарса. Его мамлюки убили почти всех тамплиеров в Мансуре, теперь он хотел покончить с ними окончательно. Против Гийома де Соннака он отправил метателей «греческого огня».

Великий магистр, осознавая слабость своего маленького отряда, выставил перед собой остатки разобранных катапульт, чтобы из-за этой преграды действовать исключительно стрелками. Но массивные бревна оказались бесполезными против огня. Первые же горшки, вылетевшие из-за больших бамбуковых щитов, охватили пламенем всю защитную конструкцию. Лучники сарацин обрушили дождь стрел. Тамплиеры, закрывшись щитами, выдержали его, но из-за огня, перескакивая горящее дерево, на всем скаку в них врезалась сарацинская конница.

Накануне битвы Соннак вспоминал всех магистров ордена Христа и Храма, погибших в битвах с сарацинами, – Бернар де Трамбле, Жерар де Ридфор, Роберт де Сабле, Арман де Перигор, Ришар де Бюр. Пятеро из восемнадцати магистров со времен основания ордена – не так уж и много, учитывая постоянные войны. Мучимый раной, он знал, что не переживет следующего сражения и присоединится к списку шестым. Сдержанный и осмотрительный, он принял руководство орденом в тяжелое для него время после катастрофического поражения при Форбии. Рыцарь из Руэрга, всю жизнь прослуживший тамплиером в Аквитании, по странной воле судьбы был неожиданно избран магистром, почти сразу после прибытия в Святую землю. Хотя он был больше дипломатом, чем полководцем, Соннаку пришлось стать именно полководцем и оставаться им до последних своих минут.

Тамплиеры мужественно встретили сарацин. Скрестились мечи. Красные восьмиугольные кресты на щитах с треском потеснили арабскую вязь на щитах с другой стороны.

– Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу! – выкрикнул Гийом де Соннак девиз тамплиеров. И это были последние слова в его жизни.

Один глаз и голову магистра перебинтовали перед боем, надевать горшковый шлем ему показалось неудобным, поэтому Соннак остался в кольчужном капюшоне. В незащищенное лицо с размаху ударило копье вражеского всадника, проткнув единственный глаз, повредив мозг. Магистр выпал из седла. Тьма, окрашенная красными всполохами, объяла его. Один всполох казался ярче, превращался в человеческую фигуру с длинными волосами, протягивающую к нему руки. Соннак обрывком последней мысли угадал в ней Христа. Бившая фонтанчиком кровь из глаза магистра исчезла под копытом сарацинского коня, наступившего на поверженного врага.

Тамплиеров разметали в разные стороны, но никто не попытался бежать. Стойко умерли и арбалетчики, и копейщики, много лет служившие в Святой земле, не обесчестили себя и прислужники, погибшие с именем Господа на устах. Вскоре Рено де Вишье с тремя рыцарями остались единственными живыми, и их бы убили, если бы не спасли госпитальеры Жана де Роне, стоявшие в резерве. Вечные соперники, они сразу же забыли разногласия перед лицом смерти. Накануне Жан де Роне доказывал королю, что бессмысленно ставить у ограды маленький отряд тамплиеров, ведь госпитальеров много больше – они точно не прогнутся под ударом врага. Но Соннак настоял на своем – мол, негоже тамплиерам, всегда бившимся в первых рядах войска Христа, стоять в тылу. Людовик рассудил, что лучше иметь хороший резерв, чем и госпитальеров поставить во главе обороны. И вот стремительный натиск госпитальеров ликвидировал прорыв, спас четырех тамплиеров, уничтожил всех сарацин, что зашли за пылающую ограду.

Далее шел строй воинов и рыцарей, на гербах которых на золотом поле черные львы, идущие на задних лапах. Граф Фландрский хоть и понес большие потери в первой битве при Мансуре, но не хотел допустить, чтобы кто-то мог взять себе славу, в то время как он ждал бы в резерве. Он выставил копейщиков фалангой, чтобы враг не смог пробиться за стену щитов, ощетинившихся копьями, а за ними поставил арбалетчиков и лучников, потом уже сам с рыцарями на конях ждал, когда дойдет очередь до него.

Сарацины ринулись дружно – пешие и конные, без всякой команды стреляя из луков, кто когда хочет. Гийом де Дампьер дал команду, и вверенные ему стрелки произвели большое опустошение среди наступающих. Те, кто добрался до ограды, повисли мертвые на копьях. Еще один наступ, и снова стрелы и арбалетные болты крестоносцев пригвоздили к песчаной земле несколько десятков врагов. Кони сарацинских всадников вставали на дыбы перед рядом копий, сбрасывали седоков. А те всадники, кто вовремя не останавливал коней, падали вместе с несчастными животными, чьи животы были вспороты.

Сенешаль Жан де Жуанвиль, возглавивший всех людей из Шампани, держался позади отряда графа Фландрского. Сам он и почти все его рыцари жестоко страдали от ран предыдущего боя и очень надеялись, что до них в этот день дело не дойдет. Жуанвиль, видя, как плотно и бессмысленно атакуют сарацины участок обороны графа, велел своим стрелкам бить навесом, чтобы нанести еще больший урон противнику. Шквал стрел косил сарацин в безумных количествах. Эмиры гнали воинов на убой, стараясь выделиться перед Бейбарсом, но люди отказались идти на верную смерть. Очередная волна атакующих остановилась, предчувствуя, что сейчас их снова плотно обстреляют, и побежала назад. Тогда-то Гийом де Дампьер, вопреки всем запретам короля, бросился в погоню. Копейщики и конные рыцари по главе с самим молодым графом, словно львы, изображенные на гербе, напали на стадо животных.

Средний брат короля – Альфонс де Пуатье по собственному желанию возглавил обширный участок на правом фланге. Он не присутствовал при взятии Дамиетты, не отличился в стычках при движении к Мансуре и в бою у нее не показал ничего выдающегося. И хоть по складу характера он не был таким воинственным, как Роберт д'Артуа, или Карл Анжуйский, или даже сам Людовик, но не желал отставать от братьев, хотел, чтобы и его в семье хвалили за храбрость, а вассалы уважали не только по праву сеньора. Много рыцарей из Пуатье и Тулузы погибли три дня назад, и когда король сказал, что отныне рыцарей следует беречь, граф сразу отказался от них, предпочтя возглавить большой отряд копейщиков. Альфонс де Пуатье один восседал на коне, привлекая собой и своим гербом, где сочетались французские лилии и кастильские замки, внимание сарацин. Пусть попробуют одолеть графа!

И вновь в прорыв пошли метатели «греческого огня». Пара десятков огненных горшков сразу опрокинули ряды крестоносцев – ограда горела, люди полыхали или разбегались. Дополнительно обстреляв позицию христиан из луков и перебив сразу не менее сотни, в брешь помчались всадники сарацин и их пехота. Граф де Пуатье даже не успел понять, каким образом десять шеренг воинов, стоявших перед ним, перестали существовать – кто погиб, кто бежал от огня, и он остался один на один с сарацинами, приблизившимися на расстояние двух вытянутых рук. Альфонс де Пуатье успел подумать, как глупо заканчивается жизнь и, самое главное, – где? – черт знает в каких Богом забытых землях. Он взмахнул булавой, размозжив голову первому мамлюку, схватившему его коня под уздцы. Но уже со всех сторон враги обступили графа, вцепившись в его плащ, ноги, повиснув на шее. Они стаскивали его с коня, чтобы уволочь в плен. Граф сопротивлялся что было сил, но в топфхельме дышать-то стало тяжело, не то чтобы увидеть через смотровую щель, кого и куда стукнуть кулаком в латной перчатке.

Обозники, рыцарские слуги, кузнецы, находившиеся в лагере, увидев, что граф де Пуатье будет вот-вот унесен, вооружившись чем попало, ватагой бросились на сарацин, показывая пример людям исключительно военным, как надо не бояться противника. Во врага кидали комья земли, самые смелые, подбежав близко, били по головам сарацин корзинами или железными прутьями – у кого что было. Копейщики воспользовались кратким замешательством врага и, собравшись, атаковали, чтобы освободить графа. Большие щиты крестоносцев таранным ударом сбили сарацин с ног. Альфонс де Пуатье упал на землю, его едва не затоптали и свои и чужие. Он протягивал руки, чтобы ему помогли подняться, сам бил кулаком сарацин по ногам, кому-то его удар в колено выбил чашечку, и противник свалился, как подкошенный, прямо на графа. Еле-еле удалось поднять Альфонса де Пуатье. Копейщики сомкнули ряды и вытеснили всех сарацин с позиции.

Жосеран де Брансон – самый опытный из воинов Христа в армии Людовика, поучаствовавший в тридцати шести сражениях, занимал крайнее положение за графом де Пуатье, ближе к реке. Потеряв коней в предыдущей битве, его рыцари бились пешими вперемешку с копейщиками. На коне были только он и его юный сын Генрих. Отряд его – немногочисленный, но хорошо обученный, стойкий, отражал яростные атаки сарацин. Видя, как горстка крестоносцев мужественно бьется и постепенно тает, из-за реки, расположившись на берегу, лучники и арбалетчики под командованием Генриха де Сона – рыцаря из свиты герцога Бургундского – стали прицельно обстреливать фланг наступающего противника, чтобы до людей Брансона добралось как можно меньше воинов. Вскоре весь берег у позиции Брансона и вода в канале были завалены трупами сарацин, утыканных стрелами.

Жосеран де Брансон, хоть и служил судебным приставом Бургундии, слыл храбрецом неспроста. Его хватало всюду – и поддержать своих людей у ограды, и, видя, как они поддаются под напором противника, выскочить одному на коне, порубить нескольких сарацин, наводя среди остальных переполох, а потом быстро вновь уйти за ограду. Рыцари Брансона с тремя золотыми волнистыми полосами на лазурном поле в гербе, гибли, но не поддавались врагу. Жосеран хотел, чтобы его сын Генрих вырос таким же храбрым, как и он, потому паренек должен был видеть самые страшные моменты боя воочию – как отрубают руки, пронзают насквозь тела, вываливаются внутренности из вспоротых животов, перерезают горло. Юный Генрих смотрел с высоты своего коня на резню раскрытыми от ужаса глазами, но не отводил взгляд – отец настрого запретил. Жосеран де Брансон получил много ран – копья, мечи, топоры, булавы не оставляли его без внимания, но упорно, превозмогая боль, бледнея от потери крови, но держась, Жосеран де Брансон вновь и вновь выскакивал за ограду, чтобы поразить очередного мамлюка или бедуина. Двенадцать из двадцати его рыцарей уже отдали Богу свои души, пехотинцев осталось всего-то несколько человек, но неутомимый бургундец продолжал вести бой.

И вот наконец побежали сарацины.

Это произошло не везде, но сначала на фланге графа Анжуйского король с рыцарями и людьми своего брата повел неудержимую контратаку, опрокидывая, топча и уничтожая всех сарацин, кто встречался им. Потом госпитальеры, защитив позицию погибших тамплиеров, устремились вперед, мстить за своих вечных соперников. За ними помчался последний резерв – граф Бретонский Пьер де Моклерк со всеми оставшимися рыцарями. Они окружили тех сарацин, что пытались прорваться против Ги д'Ибелина и графа Фландрского. Киприоты и фландрцы, видя, как им помогают победить, с воодушевлением бросились на врага. В плен не брали никого, даже если враг молил о пощаде.

– Монжуа, Сен-Дени! С нами Бог! – реял над полем боя клич французов, несших неумолимую смерть.

Пехота христиан не могла действовать быстро, поэтому вся осталась в лагере, мощным ревом вторя рыцарям.

Израненный Жосеран де Брансон, поддерживаемый сыном, тоже поскакал на врага, держа копье с родовым гербом. Он знал, что уже не выживет, но должен был привести к победе своего сына, чтобы Генрих увидел не только резню, но и ее ликующую развязку.

Жан де Роне мчался впереди своих госпитальеров, преследуя врага, раздавая смертоносные удары бегущим. От безысходности, зная, что от рыцарской конницы не спастись, некоторые сарацины поворачивались и встречали смерть лицом к лицу, а кто-то пытался хоть немного сопротивляться. И вот один из сарацин – по всей видимости, человек мужественный, не бросивший, как большинство других, копье во время бегства, чтобы легче было улепетывать, – предвосхитив наскок рыцарского боевого коня, резко остановился и повернулся. Жан де Роне занес меч для удара, полностью открыв корпус, не успев прикрыться щитом в левой руке. Сарацин с размаху ударил его копьем снизу вверх. Сила удара и скорость коня были так велики, что копье легко пробило кольчугу и вонзилось в грудь магистра. Сарацина зарубили другие госпитальеры, а Жан де Роне рухнул на землю, обливаясь кровью.

Рено де Вишье, магистр французских тамплиеров, скакавший позади, видя гибель Жана де Роне, остановился и, спешившись, подошел к нему. Несколько госпитальеров, склонившихся над Великим магистром, расступились, пропуская Вишье. Он опустился на колени, снял шлем с головы де Роне и прижал его голову к себе. Если бы не смелая атака де Роне, Вишье лежал бы сейчас неподалеку от Соннака. Один из последних тамплиеров в войске короля закрыл закатившиеся глаза Жану де Роне.

Победа была полной. Сарацины бежали, во множестве истребленные на равнине перед Мансурой.

Рыцари вернулись, окрыленные, гордые, высоко поднимая знамена с родовыми гербами и крестами. Король спешился перед шатром, скинул шлем. Папский легат Эд де Шатору со слезами радости на глазах, с распростертыми объятиями встретил короля и обнял его. Людовик поцеловал крест, протянутый легатом, и обернулся к своим рыцарям, баронам и графам, собравшимся у шатра.

– Господа, друзья мои, братья во Христе! На нас лежит великий долг благодарности нашему Спасителю, потому как на этой неделе он дважды даровал нам победу! В прошлый раз мы изгнали врага из лагеря, где сейчас расположились, а сегодня мы, сражаясь почти все пешими, выстояли против вражеских всадников. Сейчас идет Великий пост, и в эти священные дни Господь нас не оставил, нехристи разгромлены, понесли большие потери!

Послушать короля остановился юный Генрих де Брансон. Загорелое лицо его побледнело и осунулось, он закусил губу, не зная, что ему делать и как быть. В поводу он держал коня, на котором лежало бездыханное обескровленное тело отца Жосерана де Брансона.