Читать книгу: «Король Людовик Святой», страница 2

Но если примчаться на площадь по дороге не составило труда, то повернуть обратно сотням рыцарей и уйти одним путем было просто невозможно.

Эмир Бейбарс крикнул и опустил булаву. Тысячи мамлюков отпустили тетиву луков.

Дождь стрел обрушился на христиан. Щиты, поднятые рыцарями над головами, не спасали их, ибо сарацины стреляли как навесом, так и напрямую и стрелы летели с разными траекториями. В отличие от всадников в защитном вооружении, кони, покрытые попонами, были вообще без защиты.

Хватило одного залпа, чтобы одномоментно скосить половину ворвавшихся в город крестоносцев. Многие получили более десятка стрел, и если одни застряли между кольцами кольчуги, то другие пробили их и вонзились в тела. Еще живые рыцари падали и не могли выбраться из-под смертельно раненных или наповал убитых коней.

Часть крестоносцев, в основном тамплиеры, успели развернуться и бежать по дороге, остальные, оставшиеся в седле после первого залпа мамлюков, утыканные стрелами, но все же живые, пытались найти путь среди сотен погибших людей и коней, мешающих движению.

И тут мамлюки дали второй залп из луков.

Уильям Лонгеспе, раненный, потерявший коня, пытался выбраться, как ему казалось, на спасительную дорогу. Десять его рыцарей, тоже лишившиеся коней, кто раненные стрелами, кто чудом уцелевшие, поднимая щиты, старались увести сеньора с поля боя. Мимо проскакали прямо по телам умерших три французских рыцаря. Англичане попросили их взять с собой Лонгеспе, но те не стали слушать. Лавина стрел накрыла крестоносцев во второй раз.

Сэр Уильям видел, что три француза впереди сразу погибли, как и их кони. Он оглянулся. Пятеро его людей, изрешеченные стрелами, рухнули на трупы предыдущих. С ним осталось пятеро из всего отряда в двести человек. Вся площадь оказалась густо усеянной павшими крестоносцами. Мамлюки вышли из своих укрытий и начали искать выживших, чтобы добить их.

Виконт Адам де Мёлен силился подняться. Круп мертвого коня не давал это сделать. Еще жеребенком виконт выбрал гнедого себе в рыцарские кони, любил его, объезжал, кормил с руки. Теперь его конь мешал ему попытаться продать свою жизнь подороже. Неподалеку раздался хрип – это мамлюки перерезали горло какому-то раненому. Виконт приподнял голову – вокруг ходили мамлюки, низко нагибаясь над павшими крестоносцами, чтобы никто не смог выжить, изображая мертвого. Ничего особенно не происходило в жизни сорокапятилетнего Адама де Мёлена. Конец, который, он знал, уже близок, должен был последним ярким блеском осветить все предыдущие годы. Пятеро детей остались дома, и один, виконт знал, в утробе его второй жены. Наверное, уже скоро родится. Может быть, сын? Он станет четвертым. Или третья дочка?! Хорошо бы, сын.

– Господи, пусть мои дети отомстят за мою смерть, – прошептал Адам де Мёлен и ловким сильным движением выпростал ногу из-под коня.

Сняв шлем, чтобы лучше видеть всех врагов вокруг, он встал один – гордый, обреченный, крепко сжимая меч и треугольный щит с родовым гербом.

Адам де Мёлен ждал, что сарацины будут биться с ним один на один и он сможет убить многих, надеясь на свою силу, но по старой восточной традиции мамлюки толпой напали на него одного.

Гийом де Соннак вел тамплиеров прочь из Мансуры, но жители города не желали выпускать ни одного живого христианина. Они перегородили дорогу к воротам арбами, сундуками, закидали домашним скарбом. Так как сзади ждала только смерть, тамплиерам ничего не оставалось, как вступить в бой с городской толпой, стоящей на импровизированной баррикаде. Конными нечего было и думать преодолеть преграду, рыцари, кого могли, убили, достав копьями, затем спешились и вступили в бой с горожанами. Убивать плохо вооруженных было легко, и потому тамплиеры быстро разгромили врага, разобрали преграду, оттащив самые большие ее части – арбы – в сторону. Но они потеряли время. Мамлюки мчались за ними и по улице, и по крышам домов, непрерывно стреляли из луков. Дальше, у ворот, жители строили уже новую баррикаду. Соннак понял, что наступает конец, и, громко призвав Господа, повел рыцарей в последний бой. Он увидел, что в доме справа от него Роберт д'Артуа со своими рыцарями ведет бой с прорывающимися мамлюками.

Действительно, граф д'Артуа с группой рыцарей сумел выжить после первого массированного обстрела сарацинами и повернул к дороге, однако второй залп из луков перебил половину тех, кто еще оставался с ним. Конь графа был ранен – стрелы торчали у него из крупа и шеи. Из спины Роберта тоже возвышались две стрелы, но кольчуга его была добротной, с мелкими кольцами, потому наконечники причиняли лишь боль, впившись в кожу, но не проникли дальше.

Когда началось повальное бегство по единственной дороге, конь графа упал и забился в предсмертной судороге. Рыцари окружили своего сеньора, стали поднимать, в это время к ним подступили мамлюки и начался суровый неравный бой.

Бертран д'Атталь никогда и не представлял ничего более страшного и грандиозного, чем гибель сотен рыцарей под плотным обстрелом из луков. Вокруг него пали все, кто находился рядом. Лишь он чудом остался жив. Теперь, не отставая от графа д'Артуа, он прикрывал его, сражаясь с мамлюками. Атталя сбили с лошади и едва не пришибли булавой, но другие рыцари спасли его и подняли.

В хаосе боя на узком пространстве, живые стояли на телах погибших. Щиты били о щиты, мечи о сабли. Шли в дело булавы и ятаганы. Плющились от сокрушительных ударов шлемы, била кровь из перерезанных шей. В бешеной рубке не оставалось места ни словам, ни мыслям – лишь глухие удары, стоны и непрерывная, страшная смерть. Рыцари и мамлюки уничтожали друг друга, стоя так близко, что могли разобрать блеск в противоположных зрачках, если бы на это могло быть время.

Все меньше становилось рыцарей, все неумолимее напор сарацин. Роберт д'Артуа приказал отступать к воротам боковыми улочками, так как вся большая дорога заполнилась врагами. Граф, хромая из-за раненой левой голени, как мог, бежал, за ним поспешали выжившие рыцари. Их оставалось не более двух десятков.

Атталь бежал рядом со стариком Фуко де Мерлем. Старый рыцарь задыхался. Атталь подхватил его под руку, чтобы тот не упал. Сзади, сыпя проклятиями, их подталкивали другие рыцари. Вдруг сверху кто-то бросил горшок – и прямо на голову де Мерля. Старик давно сбросил шлем, теперь горшок так оглушил его, что он упал и не мог подняться. Атталь хотел его вытянуть, но позади наскочили рыцари, пиная Атталя, отбросили его в сторону, дабы он не загораживал проход. Фуко де Мерль приоткрыл глаза, залитые кровью из лба, рассеченного горшком, и слабым голосом попросил Атталя убегать. Бертран уже четко видел остервенелые лица мамлюков, неотступно следовавших за спасающимися крестоносцами, и побежал что было сил.

Улочка повернула в сторону, а дальше уперлась в грязный загаженный тупик. К нему выходила дверь одного из домов. Рыцари выбили дверь мечами и проникли внутрь. В доме пряталась семья из семи человек, включая женщин и детей.

Граф велел завалить заднюю дверь всем, что найдется в доме.

– Пьер де Куртенэ, Бертран д'Атталь, встаньте у той, главной двери, выходящей на улицу, следите, чтобы сюда никто не начал прорываться.

Жители дома в ужасе жались друг к другу. Рыцари не обращали на них никакого внимания.

– Так, господа! – сказал, тяжело переводя дух, Роберт д'Артуа. – Дело наше плохо. Не знаю, как, но надо пробраться к воротам. Пока мы здесь прячемся, надо осмотреть раны, перевязать, попить воды и идти на прорыв.

Рыцари угрюмо и обреченно смотрели исподлобья.

– Еще не все, друзья мои! – ободрял их граф, силясь вытащить из спины стрелы. – Мы живы пока, а значит, можем биться.

За задней дверью слышалась возня и десятки голосов сарацин, собирающихся ворваться в дом и покончить с горсткой христиан.

– Может быть, пора помолиться, ваше высочество? – тревожно спросил пикардийский рыцарь Рауль де Куси, сын знаменитого отца Ангеррана де Бове сеньора де Куси, соратника Филиппа Августа и Людовика VIII, участника войн с катарами.

– Рауль де Куси! – строго прикрикнул на него граф. – Нашей последней молитвой будет звон мечей. Не время распускать слюни. Господь и так знает, что мы его верные сыновья! Мы безгрешны потому, что бьемся во имя его, за нашу веру!

Как раз в этот момент мамлюки проломили все преграды и проникли в дом через заднюю дверь. Женщина-сарацинка бросилась к окну, выходящему на главную улицу, и открыла ставень. Она закричала на своем языке, что в доме христиане и гвардии султана надо поспешить сюда. Но на улице в тот момент собирались для последнего боя тамплиеры, и Гийом де Соннак, заглянув в окно, увидел там Роберта д'Артуа. Женщину сразу же убил один из рыцарей графа.

Начался такой же беспощадный и страшный бой, как и на улице. В доме, где в трех комнатах развернуться было негде, резали друг друга с беспредельной ненавистью крестоносцы и мамлюки. Граф д'Артуа сражался неистово, показывая остальным личный пример храбрости, вдохновляя, поддерживая. Все стены в доме забрызгала кровь. Кровь лилась по полу тягучими темными струями, которые быстро затаптывались сражающимися, а под упавшими растекались новые липкие красные ручьи.

Атталь и Пьер де Куртенэ, видя, что все меньше остается людей рядом с графом, бросили пост у двери и присоединились к Роберту д'Артуа. Упорно бились рыцари, как никогда им не приходилось в жизни биться. Но на место павшего сарацина заступали сразу трое, а на место погибшего крестоносца встать было некому. И тем не менее неимоверными усилиями рыцари под командованием Роберта д'Артуа перебили весь отряд сарацин, что неотступно следовал за ними. Несколько человек сбежали, чтобы привести помощь.

С графом осталось всего трое – Пьер де Куртене, раненый Рауль де Куси и Бертран д'Атталь. Бертран тяжело переводил взгляд с дверей на горы трупов – в доме их лежало не менее сотни, погибли и все жители дома, которых крестоносцы зарубили в пылу схватки.

Граф тяжело опустился на единственное место на полу, где не лежал мертвец. Он был обессилен и тихо сказал упавшим, полным обреченности голосом:

– Все, господа! Все!

Атталь, который почти ничего не соображал от усталости, сознания того, как много сегодня он убил сарацин, и собственной скорой смерти, с отупением осматривал кольчугу в поисках ран.

– Надо посмотреть, что там, снаружи, – предложил Пьер де Куртенэ.

– А вы не слышите арабскую речь? – с трудом выговорил граф. – Вон как лопочут! Они уже здесь! Не знают, сколько нас, вот и не решаются пока войти. Но уже скоро придут.

– Но там же были тамплиеры! – воскликнул в отчаянии Рауль де Куси.

– Да? – вымученно усмехнулся граф. – Что-то никого из них не слышно!

– Неужели все мертвы? – ужаснулся де Куртенэ.

– Даже если и не все – нас это не спасет.

– Но, ваше высочество, спасшиеся могут привести помощь! – возразил де Куси. – Армия короля должна уже прийти под стены Мансуры!

– Что ж, Рауль, попытайся продержаться до подмоги! – только и ответил граф.

– У двери стоят, слышите, говорят шепотом, будто скрываются? – с горечью произнес Атталь, и от страха у него заныло в животе. Полдня он сражался и ничего подобного с ним не было, а тут осознание конца привело Бертрана в ужас. Он никогда не увидит ни родной дом, ни Катрин, ни Францию, его просто не станет, и все вокруг исчезнет навсегда.

– И от задней двери слышится шум, – сказал де Куртенэ.

Роберт д'Артуа поднялся. Казалось, слова его последних рыцарей придали ему невесть откуда взявшихся сил.

– Господа, сейчас мы умрем и предстанем пред Господом. Не бойтесь. В свои последние минуты подумайте о тех, кого любите, кто вас ждет и никогда не дождется.

Граф быстро обнял каждого из рыцарей, а потом прошептал, устремив взгляд к открывающейся двери, из-за которой показались остроконечные шлемы мамлюков:

– Матильда, ты в моем сердце! За тебя!

Граф ринулся в бой, круша сарацин, словно бы и не уставал вовсе. Он поднял второй меч и бился двумя руками, рубя головы, пронзая плотные кольчуги, разрубая круглые щиты. Атталь хотел встать рядом с графом, но из задней двери в дом проникли еще мамлюки, и Пьер де Куртенэ, окруженный ими, звал на помощь. Атталь ринулся к нему, но поскользнулся на луже крови, попытался восстановить равновесие и споткнулся о трупы убитых рыцарей и сарацин. Он упал. Почти сразу же на него свалился Рауль де Куси, и горячая черная кровь хлынула у него из горла прямо в лицо Атталю. Бертрану стало нечем дышать под тяжестью погибшего рыцаря. Удар сапогом в голову, от идущего мимо сарацина, лишил его сознания.

Атталь не знал, сколько прошло времени. Он очнулся. Дышать по-прежнему было тяжело. Он заворочался, запаниковал. И тут понял – рядом могут быть сарацины и могут заметить его. Бертран затих и прислушался. Зловещая тишина и вонь огромного количества умерших царили в доме. Запах крови смешивался с запахом вспоротых кишок. Атталь осторожно столкнул с себя тело Рауля де Куси и поднялся. Ссадины, мелкие порезы – все, ничего серьезного. Он жив.

Родственник Капетингов Пьер де Куртенэ лежал рядом. Из-под окровавленного плаща виднелись многочисленные страшные раны, нанесенные топорами и мечами. У двери лежал граф Роберт д'Артуа. Вернее, то, что когда-то было его высочеством, братом короля. Мамлюки глумились над телом, обезобразив его. Атталь не мог смотреть. Ничего не соображая от всего пережитого, он подобрал меч, толкнул дверь и вышел на улицу.

Уильям Лонгеспе стоял один, прислонившись к стене, окруженный сарацинами. Кисть правой руки отсечена, левая нога перебита в голени. Золотые львы на красном сюрко стали багровыми, но левой рукой сэр Уильям еще держал меч перед собой, угрожая мамлюкам.

Перед ним стоял сам командир султанской гвардии – эмир Бейбарс, нагло ухмыляющийся, предлагающий сдаваться, о чем Лонгеспе перевели. Сэр Уильям плюнул под ноги эмиру и, упершись локтем раненой руки в стену дома, чтобы быть устойчивее, приготовился продолжать бой.

Атталь увидел вдалеке, как ринулись скопом сарацины на того, кого взяли в полукольцо. Он не знал, что там погибал Уильям Лонгеспе, разрываемый на части. Вся дорога, по которой не так давно почти шестьсот рыцарей ворвались в Мансуру, была устлана телами погибших христиан и сарацин. Всюду виднелись некогда белые, а теперь перепачканные кровью плащи тамплиеров. Бертран пошел в сторону ворот, перешагивая через трупы, и уже услышал позади крики увидевших его мамлюков.

Вдруг его кто-то резко втянул в дом.

– Какого черта ты творишь! – услышал Бертран. – Его уже заметили, сейчас сюда придут!

Атталь увидел перед собой Генриха де Сова, дышащего с усилием и свистом, – его тяжело ранили в грудь, но он еще оставался жив. Рядом с ним стоял Жак де Саваж – тот самый, который «отличился» в резне в сарацинской деревне прошлым летом, и Атталь его хорошо запомнил. Это Саваж возмущался поступком де Сова.

– Он мой земляк, я не мог оставить его там.

– Ты скоро умрешь, де Сов, а я хочу спастись! – зло процедил Саваж. – Этот парень приведет за собой всю армию нехристей.

– Все мертвы, Саваж! Мы не имеем права оставить наших товарищей, – устало заявил Генрих де Сов и закашлялся.

– Я рад видеть вас! – сказал Генриху Бертран. – И если умирать, то вместе будет лучше.

– Послушай, Бертран! – Де Сов поморщился от боли и схватил Атталя за плечо. – Послушай меня и запомни. Ты не должен сейчас умирать. Здесь есть второй этаж, поднимись туда, спрячься, когда будет возможность – беги. Вернись домой, расскажи Катрин, как умер ее отец, как умер я, расскажи королю, как мы все здесь умерли.

Саваж прислушался – мамлюки подходили к дому, где они укрылись. Тамплиер махнул на двух собеседников рукой и полез по деревянной лестнице в квадратное отверстие в потолке на второй этаж.

– Давай за ним, Бертран, – прошептал Генрих де Сов. – Я задержу сарацин!

Бертран д'Атталь, растерянный, не зная, как ему правильно поступить – остаться или уйти, стоял и смотрел, как корчится от боли дядя Катрин.

– Иди, спасайся! – прикрикнул де Сов, поднимая меч, ибо дверь стала открываться.

Бертран побежал и быстро взобрался наверх. Саваж хрипел на полу рядом с лестницей. В комнате прятались местные жители – отец с сыном-подростком. Когда Саваж проник в комнату, отец бросился на него с саблей и ударил в живот со всей силы, славя Аллаха. Саваж, раненный, пронзил мужчину своим мечом наповал. Подросток, видя мертвого отца, рассвирепел и бросился на появившегося Бертрана с ножом. Атталь оттолкнул его, повернулся и стал втягивать лестницу в комнату, чтобы снизу не залезли мамлюки. Он услышал последние звуки, которые издал убиваемый Генрих де Сов, и сам пришел в ярость от полной безысходности. Паренек, растирая слезы, глядя то на отца, то на ненавистного христианина, словно зверь, бросился на Атталя с ножом. Бертран ударил мальчишку кулаком по зубам, нож вывалился у него из руки. Бертран поднял паренька с пола и с размаху ударил головой о стену, потом обмякшее тело поднес к окну. Под домом толпились мамлюки. Бертран бросил на них мальчишку и крикнул что было сил:

– Ну, идите сюда, твари, я убью вас всех! Атталь несет вам смерть! Я убью всех ваших жен и детей, сарацинские ублюдки! Я никого не пощажу!

В проеме пола, откуда Бертран поднял лестницу, показалась голова мамлюка – его подсадили товарищи. Мамлюк уже положил руки на пол, чтобы подтянуться и проникнуть в комнату. Атталь подскочил к нему и с размаху рассек надвое череп. Мозги и кровь забрызгали стоящих внизу.

Бертран приготовился расправиться со следующим безумцем, что попытается залезть, но тут он подумал: сарацины не глупцы, не станут понапрасну жертвовать собой, они могут просто подпалить дом. Бертран взял труп хозяина дома и подтащил к проему на первый этаж, положил его поперек, полностью закрыв вход. Сверху он подтащил и повалил Саважа – тамплиер, судя по всему, еще был жив, но сильное внутреннее кровотечение не оставляло ему никаких шансов.

Закрывшись таким образом, Атталь стал думать, как ему поступить дальше. С одной стороны, он уже почти смирился с тем, что умрет вместе с остальными крестоносцами в Мансуре, вопрос только – когда и как? С другой стороны – почему бы не попытаться спастись даже сейчас, когда, кажется, вообще нет никакого выхода? Бертран осмотрелся – скромная комната без выхода на крышу, одно-единственное окно, под ним улица, где караулят сарацины, они же на первом этаже этого дома совещаются, как им достать христианина – возможно, последнего в Мансуре. Кольчуга за столько часов боев сильно повреждена – во многих местах прорехи. В ближнем бою не продержаться.

Тела хозяина дома и Саважа стали слегка двигаться – их подталкивали чем-то снизу. Вдруг сарацины приволокли какую-то другую лестницу? Можно продолжать обороняться, но надолго ли Бертрана хватит? Он внимательно посмотрел на окно – от его верхнего края до потолка полтора локтя. Надо попытаться!

Бертран осторожно выглянул – три сарацина стояли под окном, еще с пару десятков шарили по доспехам и одежде убитых рыцарей в поисках добычи. Бертран тихонько высунулся из окна, сел, вытянул руки, ухватившись за крышу, поднял ногу, сделав упор носком сапога между окном и ставнем, подтянул вторую ногу. Сарацины его заметили, заорали. Не успел он забраться на крышу, как рядом в стену ударило копье, второй удар копья пришелся Бертрану в правую голень, кольчуга разошлась, и он почувствовал сильную боль. Но теперь он уже на крыше! Вокруг другие дома – ниже или одинаковые с тем, откуда он спасался. Бертран побежал в ту сторону, где были ворота, надеясь как-нибудь суметь выбраться из города.

Вслед ему полетели стрелы. Одна больно поцарапала щеку. Бертран стиснул зубы и продолжал бежать, несмотря на боль в голени. И тут что-то обожгло кипятком его спину. Сначала он подумал – ничего, обойдется, но вот уже каждый шаг давался ему с трудом. Он не мог бежать. Боль становилась все сильнее, в глазах потемнело. Бертран быстро и неглубоко дышал, запрокинул назад руку и нащупал стрелу, торчащую из спины. Должно быть, она попала в разрыв кольчуги.

Детство, когда отец ругался с дедом, сбор винограда, мертвый отец у него на руках, первый взгляд Катрин в повозке, завиток ее волос, колеблемый ветром, и далекая, почти нереальная память об одном-единственном поцелуе в Монтефлере – все это промелькнуло в несколько мгновений. Бертран с ужасом пытался найти опору, но ее не было.

– Неужели все? Вот это и есть смерть? – пробормотал он, проваливаясь в черноту. – Ка… Кат… А…

Бертран д'Атталь рухнул ничком на крышу, по которой бежал, и больше не поднялся. Мамлюки на улице одобрительно загалдели.