Читать книгу: «Ад находится у океана», страница 6

Глава 6. Странности Орджоникидзе

1

Еще раз выглянув в окно, Рита Ехевич кивнула. Где-то в области шеи, той ее части, что плавно переходит в спину, щелкнуло. Возраст не позволял вот так запросто разбрасываться кивками, но Рита ничего не могла с собой поделать. День обещал быть солнечным и крепким, будто загар пустыни, а значит, белье должно быстро высохнуть.

Она подхватила белый пластиковый таз. Пожалела, что не бросила в стирку кухонные прихватки. Впрочем, ей было глубоко плевать, что там перекручивает и пережевывает стиральная машинка. Ибо всё служило одной цели: выбраться на свежий воздух.

– Зима не зима, лето не лето, – сказала она так, словно это всё объясняло.

Рита почти всю жизнь проработала в должности медсестры-акушерки и лишь на пенсии поняла, что ничего не имеет за душой. Ничего, кроме одинаковых воспоминаний о вечно визжащих засранцах и вот таких редких поводов высунуть нос на улицу.

Количество постирочных дней Риты напрямую зависело от количества солнечных дней в году. Это походило на безумие, но разве безумен тот, кто желает вещам – чистоты, а зябнущим конечностям – тепла? Зимой и в межсезонье, когда птицы жалобными голосами звали солнце, было особенно плохо: хотелось выть и скрести ложкой по батарее центрального отопления. Да и кто сказал, что Дальний Восток – это солнечная конура, куда забираются, чтобы не ломило кости? В иные дни даже летом приходилось сушить всё дома.

Но сегодня было иначе.

Сегодняшний денек пылал жаром, да таким, что белье подсушивалось прямо в тазу. Солнце ревело, предлагая выстирать какой-нибудь цирковой шатер и посмотреть, за сколько часов он высохнет. И Рита поспорила бы на последнюю ночнушку, что истерзанный шатер просохнет меньше чем за два часа, чтобы уже через сорок минут задышать запахом лошадиного навоза, вываливающегося из этих маленьких лошадиных задниц.

Она поставила таз на банкетку и отперла входную дверь. Засунула под мышку моток бечевки, планируя натянуть ее между сушильными стойками. Вновь подхватила таз, от которого буквально разило мятой и лимоном. Вышла из квартиры – и в оцепенении застыла.

По ступеням, шаркая черными шлепанцами, спускался Матвей Бондарев, повар-вахтовик, проживавший двумя этажами выше вместе с женой.

Спортивные штаны были заляпаны кровью. Казалось, в них повар яростно трудился за мольбертом, используя только один цвет – запретный и чересчур яркий. Белую футболку покрывали розовые пятна пота. Правой рукой повар постукивал по перилам, а в левой сжимал огромный нож-тяпку. С лезвия срывались капли, перерождавшиеся в красные кляксы, – инструмент художника во всей красе. Солнце равнодушно освещало этот спуск.

Ш-шарк…

Нога опустилась на одну ступень.

Д-дум!

Кулак ударил по перилам.

Ш-шарк…

Еще одна ступень позади.

Д-дум!

Кулак опять заявил о себе.

– Жарко… – сорвалось с губ Бондарева. – Как же, чёрт возьми, жарко…

Рита пригляделась. Между пальцами левой руки повара – той, что держала нож, – торчали чьи-то длинные волосы, потяжелевшие от крови. Казалось, последняя попытка перехватить рукоятку ножа закончилась тем, что в хват угодил чей-то локон.

Шею Риты уже вовсю пекло от боли. Последний раз она так стояла, задрав голову и приоткрыв рот, лет этак тринадцать назад. Тогда почти всему персоналу перинатального отделения почудилось, будто бы в зале с верещащими младенцами исчез потолок. Просто растворился, мутировал в стекло, демонстрировавшее нечто. Словно приоткрылось окно в темный мир циклопических строений и шпилей – вымерший и голодный.

Рита плохо помнила, что именно видела в те мгновения. Разум сам отсеял эти опасные зернышки, что впоследствии могли выложить дорогу из зеленого кирпича, ведущую прямиком к сумасшествию.

– Матвей… – только и сумела вымолвить она, когда Бондарев приблизился.

– Жарко, тетушка, – повторил он дребезжащим голосом. Его покрасневшие глаза словно пытались уследить за некоей метавшейся точкой. – И Марии было жарко, тетушка. Скоро будет жарко всем. И только океан… один лишь океан… не горит…

Переложив нож в другую руку, он выхватил у охнувшей Риты тазик со свежевыстиранным бельем. Прижал его к бедру и зашагал вниз.

Ш-шарк…

Д-дум!

Ш-шарк…

Д-дум!

На этот раз он постукивал рукой с ножом. Выпавший моток бечевки так и остался лежать на придверном резиновом коврике.

Рита, насколько хватало скорости, развернулась и бросилась в квартиру. Рывком захлопнула дверь. Дрожащими пальцами вогнала запорный крючок дверной цепочки в заводное отверстие.

Но перед тем как позвонить в полицию, она просеменила на кухню и выглянула в окно. Свихнувшийся повар, положив нож в тазик, развешивал ее бельё. Забрасывал его прямо на сушильные стойки. Получались влажные и разноцветные привидения, хлопавшие на ветру. И почти каждое из них было отмечено кровью.

Губы Риты растянулись в чудаковатой старушечьей улыбке.

Она всё-таки не забыла постирать прихватки.

2

Илья полагал, что вызов будет самым обычным.

Без двадцати одиннадцать в дежурную часть поступило сообщение о мужчине с окровавленным тесаком, бродившем по подъезду пятого дома по улице Орджоникидзе. Нарушитель общественного порядка был поваром, и Илья подумал, что дело сводится к банальной забывчивости: кулинар что-то стряпал, увлекся и в неподобающем виде выскочил в подъезд, перепугав жильцов.

Но сейчас, глядя на сушильные стойки, Илья не думал ни о банальности, ни о чём-либо еще. Обширный двор, объединявший две допотопные пятиэтажки, заливало солнце, и в его лучах испачканное кровью белье напоминало насесты, дожидавшиеся чудовищных аистов.

Илья взглянул на небо. Ничего. Только жара неторопливо раскатывалась над городом.

– Какая квартира, Маргарита? – терпеливо спросил Семён Абалухов, обращаясь к старухе, вызвавшей наряд полиции. – Вы ведь понимаете, что должны сообщить этаж и номер квартиры вашего повара? Понимаете, да?

– Да? – растерянно уточнила Рита.

– Да, господи боже. Да.

Они стояли у подъезда, прячась в тени козырька, и Абалухов изо всех сил пытался быть вежливым. Впрочем, с той же предупредительной вежливостью майор держал руку на кобуре пистолета.

– Мою жену тоже зовут Маргарита, – сказал Абалухов, – но для меня она, знаете, просто Ритусик. Вас ведь тоже кто-то называет так, верно?

Старуха оживилась. Ее помутневшие голубые глаза неотрывно следили за кошмарным танцем белья на ветру.

– Для друзей я всегда была Ритусиком. Иногда во сне меня так называют. Кажется, эти голоса идут из города. Ну, из такого страшного. Эта дура Ейльман посчитала, что всё было по-настоящему. Ну, когда возникли те жуткие башни, сожравшие потолок. Она и уволилась после того случая. Я и сама…

– Этаж, Маргарита. Назовите нам хотя бы этаж.

Илья посмотрел на землю. Редкие капли крови, едва заметные на траве и асфальте, представляли собой наглядную карту перемещения подозреваемого: он вышел из подъезда, напетлял среди сушильных стоек, потом вернулся.

– Сёма, время уходит. – Илья наконец оторвался от следов и посмотрел на майора. – А если этот кретин прямо сейчас продолжает кухарничать? Я прямо-таки вижу, как Каменев открывает рот и откусывает нам головы. Но сперва, разумеется, тебе – как старшему.

На щеках Абалухова возникли белые пятна.

– Ладно, пошли. Спасибо, Маргарита, вы нам очень помогли.

В подъезде их уже поджидали старшина Тимур Давыдов, едва ли не самый высокий и волосатый в третьем отделе, и взволнованный парень в униформе сотрудника МЧС.

– С годами эти орешки всё крепче, да? – заметил Давыдов, находя смущение майора крайне забавным.

– Не знаю, – огрызнулся Абалухов. Он вздохнул и первым углубился в полумрак подъезда. – Знаю лишь, что мне не платят, чтобы я эти самые орехи колол.

Давыдов хмыкнул, а Илья улыбнулся. Не успели они сделать и несколько шагов, как подала голос старуха.

– Передайте этому сукину сыну, что он испортил мои лучшие прихватки! – выкрикнула она, злобно щурясь.

Илья и остальные посмотрели на нее, но ничего не ответили.

3

Подъезд напоминал бетонную парилку, и в этой самой парилке кто-то пролил кровь.

Илья, поднимавшийся сразу за Абалуховым, расстегнул кобуру и вынул пистолет. Ощутил себя как в плохой комедии – тем идиотом, который ни разу не стрелял в человека, хотя не первый год тянет полицейскую лямку. Не то чтобы стрельба по людям была непременным атрибутом службы, но порой мир не оставлял шансов. И тогда в разговор вступали «громовые палки» и другие «громовые штуки», назначенные государством, чтобы люди уважали друг друга и в первую очередь закон.

Вскоре их группка замерла на площадке четвертого этажа. Сбитый коврик из искусственного войлока недвусмысленно указывал, что кровавый след начинался именно здесь и сюда же возвращался, сузившись до цепочки редких капель, обходивших основное кровавое празднество по дуге. Возвышавшаяся над ковриком дверь представляла собой черно-серое стальное полотно, утопленное в коробе. Цифры «72» тускло блестели.

Парень из МЧС напустил на себя важный вид и подсел к двери. Бегло осмотрел ее.

– Так-так-так, два замка́. Один – сувальдный, врезной, хороший. Второй – накладной, дерьмовый. Говно, в общем. – Он вопросительно посмотрел на Тимура Давыдова. – Мне дверь сразу выкорчевывать? Или вы там что-то сперва сделаете или скажете, ну, как всамделишные полицейские из криминальной хроники?

Старшина с улыбкой переадресовал взгляд Семёну Абалухову, и тот со вздохом занес указательный палец над кнопкой звонка. Задумался. Потом встал правее двери и посмотрел на парня.

– Как зовут?

– Даня. – Парень забросил в рот зубочистку. – Лучше – Даниил. Как на серьезной работе. Мы же на работе, так?

– Готовь инструменты, Даня. И выплюнь эту дрянь, пока не подавился.

Дверь находилась напротив лестничного марша, уводившего наверх, к затопленному солнцем узкому окну. Слева еще оставалось место, и Илья прижался к стене, зацепив плечом электрощиток. Покосился на показатели: цифры семьдесят второй квартиры уверенно бежали вверх.

– Дома кто-то есть. Счетчик крутит как сумасшедший.

– Надеюсь, это работает кондиционер, – пробормотал Давыдов. Он опустился на две ступени. – Господи, Семён, позвони уже в чертову дверь, пока у нас мозги не спеклись.

Палец майора утопил розоватую кнопку. Раздалась омерзительная трель севшего звонка. За дверью послышалось копошение, кто-то кашлянул, и Илья приготовился услышать привычное: «Кто там?»

– А Матвея нет дома, – донесся визгливый голосок. – Он и Мария отправились собирать асфальт. Взяли мешочки и пошли. – Голос хихикнул. – Асфальт в это время года пахнет чудесно, не правда ли? Матвей и Мария выложат его в широкую вазу и будут нюхать, пока не захлебнутся слюнями от восторга.

– Матвей, это вы? – Абалухов показал жестом, чтобы все приготовились. – Это полиция. Откройте, пожалуйста.

Из-за двери раздалось мычание, словно некто, кривляясь, изображал муки раздумья.

– Матвей, чья у вас кровь на коврике? Вы пугаете соседей. Кто-то пострадал? Мы сломаем дверь, если вы будете упрямиться.

Голос опять заговорил. На этот раз он шипел и плевался.

– Я резал жару, разве не ясно? И я, чёрт возьми, показал ей! Показал этой несносной суке, кто в доме хозяин! Достало ее вечное нытье! Вечное недовольство! Чертова потаскуха!

– Будьте паинькой, Матвей, и откройте дверь, – попросил Абалухов с четко отмеренным спокойствием в голосе. – Я не хочу применять силу, понимаете? Сегодня для этого слишком жарко, не находите?

– Я не хочу с тобой говорить, червяк! Усек это?! Кивни, если усек!

Майор кивнул, но кивок предназначался парню, замершему на корточках у двери. Руки парня уже лежали на чемоданчике с инструментами.

«Всё будет совсем не так, как мы ожидаем, – вдруг подумал Илья. – За дверью обнаружится не только повар, но и та кроха с молоком. Они будут сидеть в круге из маленьких мертвых собачек и гадать, почему те не воскресают… Господи, я не хочу ни в кого стрелять. Ни сегодня, ни завтра – никогда».

Парень достал из чемоданчика аккумуляторную дрель и приставил ее к двери. Кончик сверла отыскал личинку нижнего замка́, готовясь задать ей хорошую трепку. На плечо парню легла ладонь майора.

– Даня, Даня. А если этот кретин пальнет через дверь – что тогда? Прикажешь твои мозги в дуршлаг собирать? Твоя мама не обрадуется такому подарочку, как думаешь?

Произнес это Абалухов мягко и в чём-то даже проникновенно. И так же мягко отодвинул голову опешившего парня подальше от двери. Тот обиженно надулся и попытался найти упор в новом положении.

Дрель взвизгнула разок-другой и начала вгрызаться в запорный механизм. Подъезд наполнил неприятный и визгливый скрежет.

– Семён! – позвал Илья.

– А?

– Твой поганый язык когда-нибудь поцарапает кошка! Парня как напугал!

Парень, нахохлившись еще больше, сделал вид, будто ничего не услышал. Полицейские улыбнулись. Как бы то ни было, у Ильи отлегло от сердца, когда Абалухов дал парню этот совет – держать голову подальше. Возможно, это был совет всей его жизни.

Некоторое время, пока работала дрель, Абалухов размышлял над замечанием Ильи, а потом развел руками:

– Если кому-то должно приспичить, Млечный, будь уверен: этому кому-то приспичит именно на тебя.

Давыдов не без иронии заметил:

– Звучит так, будто кто-то переделал Закон Мёрфи.

– Пусть этот Мёрфи подаст служебную записку, и я всё переделаю обратно, – отмахнулся Абалухов.

Илья и Давыдов сдавленно хохотнули.

Сквозь шум работающей дрели прорвался отчетливый хлопо́к. Ничего не понимая, Даня выключил дрель. Завертел головой. Его примеру последовали остальные, пытаясь поймать глазами то, что уже уловили уши.

В навалившейся тишине что-то прыгало. Судя по звуку, что-то твердое и металлическое. Наконец все увидели, что это. По лестничной клетке метался маленький серый комок, напоминавший свинцовую жвачку. Подкатившись к двери соседней квартиры, он замер.

Илья буквально физически ощутил, как их взгляды, такие тяжелые и скрипучие, устремляются к пулевому отверстию, возникшему десятью сантиметрами выше рассверленной личинки замка́. Абалухов покраснел, словно это был не выстрел, а пошлая шутка, и дернул на себя Даню. Парень завалился на правый бок и с испугом вцепился в ногу майора. Дрель с грохотом выпала из рук.

Не дернулся и не вздрогнул лишь старшина. Его лицо побелело. Над правой бровью кровоточила ссадина – метка, оставленная скакавшей пулей.

– Я его пристрелю, – прошептал Давыдов. Он потрогал лоб и с изумлением уставился на кровь, растер ее на пальцах. – Этот ублюдок чуть не подстрелил меня!.. Точнее, подстрелил… то есть не до конца… Я его пристрелю. Я его…

Говорить старшина мог долго, особенно на фоне какого-либо потрясения. Собственно, только поэтому он до сих пор и оставался в столь низком звании для своих тридцати четырех лет. Илья оттолкнулся от электрощитка и врезался в старшину, увлекая его за собой. Оба, стиснув зубы и охая, съехали по ступеням на пару метров.

К счастью, нового выстрела не последовало.

– Спасибо, Млечный, – выдохнул Давыдов, безумно вращая глазами.

Илья не ответил: он внимательно следил за дверью.

– Чертова жара меня доконает, слышите? – Теперь голос жаловался. – Я просто хочу ветерка, легавые. Прямо вот через эту дырочку. Асфальт так тяжело пахнет. Тяжелее свинцовой воды.

– Матвей, ты из ума выжил? – прошипел Абалухов. Его рука поглаживала по голове Даню, но ни он, ни сам парень не замечали этого. – Ты хоть понимаешь, чем тебе это грозит, Матвей? Минимум двенадцатью годами лишения свободы. Ты стрелял в сотрудников полиции при исполнении. Покушался на наши жизни, чёрт возьми!

– Она, моя Мария, растеклась по ковру, – невпопад ответил тот. – Я пытался ее собрать, но не выходит. Это… это нормально?

В груди Ильи всё окончательно смерзлось. Труп. Их за дверью поджидал труп, который растекся по ковру и который никак не получается собрать. Противный внутренний голосок тут же пропел: «Не хотите ли немного пазла в этот жаркий денек, ребятки? Замечательно освежает после пальбы. Рекомендуем».

– Матвей, я не знаю, нормально это или нет, – тихо ответил Абалухов. Жестом приказал Дане отодвинуться еще дальше. – Твоей жене нужен врач? Только скажи, и мы вызовем «скорую». Но мы должны быть уверены, что ты не повторишь фокус с «проветриванием».

Из-за двери донеслось глумливое хихиканье:

– Я не разговариваю с мертвецами.

– А я и не мертвый. Ты ни в кого не попал, если речь об этом. Приоткрой дверь и аккуратно передай нам оружие. Больше никаких шуток, Матвей.

– А я и не шучу! А еще я не хочу слышать трупов или видеть, как они открывают рты, это ясно? Ясно тебе?! – завизжал голос. – Потому-то я и не смотрюсь в зеркало! Только поэтому! Но кто-то, – прошептал он прямо в пулевое отверстие, – кто-то из вас поговорит со мной… Скажет то, что я хочу знать! Кто же это будет, а?

Абалухов осторожно потрогал испорченный замо́к. Посмотрел на Илью и старшину и изобразил рукой мельницу, показывая, чтобы кто-то продолжал забалтывать безумца. Затем шепнул что-то Дане, и тот проворно достал из чемоданчика монтировку. Парень на удивление бесшумно принялся загонять ее конец под дверное полотно.

Старшина тяжело задышал, намереваясь ревом продолжить беседу, но голос из-за двери остановил его:

– Ты тоже мертвец, волосатый! Мертвец! Следующая жертва миража! Так что заткнись, понял? Понял?! Кто еще есть? Ты! Почему ты молчишь?

«Этот кретин наблюдает за нами через дверной глазок, – сообразил Илья и опустил голову, пряча лицо. – Наблюдает и делает выводы. Сумасшедший. Наверное, и я такой же, раз хочу выстрелить ему в рожу. Прямо через дверь».

– Еще есть я, Матвей! – Илья изумился тому, насколько тонко прозвучал его голос.

– А вот и он. А вот и он! Ну что, Млечный, поговорим по душам?

Тишина обрушилась на подъезд тяжелой, неподъемной плитой.

– Мы встречались? – осторожно спросил Илья.

– Расскажи мне про океан, Ильюша. Я ведь могу называть тебя так? Знаю, что могу. Мы все так делаем. Все называем тебя ласково, будто умирающего птенчика.

Илья поднялся со ступеней, прижался к стене, вымазавшись в побелке, и приблизился к майору и парню, продолжавшим тихо возиться с дверью. Бросил вопрошающий взгляд на Семёна Абалухова, но тот лишь пожал плечами. Старшина в точности повторил маневр Ильи, даже плечо и спину так же испачкал. Теперь все сгрудились справа от двери.

– Говори про океан, Млечный, пока я не пустил пулю под таким углом, что она посшибает вас как кегли! – пролаял голос.

– Ну, океан – он холодный! – выкрикнул Илья. Он пытался уследить за мыслями безумца, но получалось плохо.

– Холодок бы нам не помешал, да? Вот тебе загадка, участковый: что находится у океана?

– Да что угодно: пляж, зонтики, песок! Я не знаю. Откуда мне знать?

– Нет-нет! Ты совсем не включаешь голову, мой дорогой. Совсем! Что еще находится у океана?

– Петропавловск-Камчатский? Мне бы не помешала подсказка, Матвей. Я могу ее получить?

– О, так ты и впрямь не знаешь. – Из-за двери послышался смешок. – Не ты архитектор будущих событий, но именно твоя рука положит последний кирпичик. Это как в картах: последняя рука – хуже дурака! Слыхал о таком?

– Никогда. Я не азартен. О чём ты?

– Приготовьтесь, – шепнул Абалухов.

Он и Даня одновременно воспользовались инструментами: парень – монтировкой, отгибая с ее помощью металл дверного полотна, а майор – отверткой, отжимая оголившиеся ригели запорного механизма.

Дверь в квартиру с треском отворилась.

– Я пойду первым, – прохрипел Давыдов и рванул внутрь. Кровь из ранки на лбу смешивалась с по́том и затекала в правый глаз.

«Господи, он же так ничего не увидит!» – перепугался Илья и бросился следом.

Из глубин квартиры донесся рев старшины:

– Веди себя спокойно, понял, ублюдок?! Кровь служителя закона – священна! А ты пустил ее! Пустил! Богом клянусь, я тебя уделаю, если дашь хоть еще один повод! Уделаю!

Кровь в ушах Ильи гулко била в адреналиновые барабаны, но опасности не было. Как и не оказалось девочки с пакетиком молока и вороха мертвых собак. Впрочем, в своих предположениях Илья ошибся еще кое в чём.

Они обнаружили не один труп, а два.

И больше никого.

4

– Господи боже мой! – выдохнул Давыдов и помчался по коридору в сторону кухни.

Там защелкали оконные створки, и в квартиру хлынул горячий городской воздух, разнося соленые океанические нотки. Однако намечавшийся трупный запах, сладковато-тошнотворный, напоминавший аромат сгнивших томатов и растворителя краски, не спешил отступать. Он упрямился и словно вгрызался в желтоватые обои, отчего те казались наклеенными на стены лоскутами старой кожи.

Вдобавок пахло кровью.

Старуха, пожелавшая передать сукиному сыну, что он испортил ее лучшие прихватки, говорила, что тот работает где-то на Новосибирских островах. До Ильи не сразу дошло, что повар в ресторане и повар, кормящий оголодавших вахтовиков на Крайнем Севере, – это два разных уровня кулинарного бытия. И если в первом случае ожидались роскошь и вкус, то во втором ничего особенного ждать не приходилось.

Это был как раз таки второй случай.

На полу гостиной застыли два тела. Мужчина и женщина средних лет. Беззвучно работал телевизор, транслируя непривычный бейсбол. В квартире что-то тоненько пищало. Судя по звуку, это возмущался холодильник, напоминая о том, что было бы неплохо захлопнуть дверцу.

«Наверное, на Крайнем Севере это обычное дело – готовить, смотреть бейсбольный матч и убивать», – пронеслось в голове Ильи, пока он, смахивая со лба пот, разглядывал тела.

Женщина – вероятно, та самая Мария – представляла собой порубленную тушу. Отделенная от тела голова смотрела в сторону мебельных модулей. Глаза страшно выпучены, язык вывалился и почернел; типичные признаки удушения. Руки, как и голова, были лишены какой-либо связи с туловищем. Халатик в местах ударов порвался, облепив выходы вен и костей. От ног почти ничего не осталось.

Сам Матвей Бондарев выглядел ненамного лучше. Он замер близ жены и в целом походил на порядочного мертвеца, выдернутого из жизни крючком под названием «инфаркт». Иллюзию разрушали отрубленные ступни – обе сине-желтые там, где их не коснулась кровь. Причем правая так и не была отхвачена до конца – она держалась на чём-то, напоминавшем толстый кусок бекона. Рядом валялись охотничий карабин и здоровенный поварской нож.

Гостиная превратилась в одно сплошное багровое озерцо. Здесь запах крови был особенно силен. Можно сказать, он на равных сражался с трупной вонью за право положить палец на корень языка, чтобы затем хорошенько надавить.

Побуревший ковер противно захлюпал, когда Илья ступил на него. В голову почему-то лезли мысли о молоке. Илья где-то слышал, что настоящий цвет солнечных лучей – черный. Уж неизвестно, какой безумец выдвинул эту теорию и по какой причине, но сейчас это казалось правдой. Как и то, что настоящий цвет крови – белый. Как у молока, что этим утром пила девочка с «картонкой».

Илья с испугом ощутил, что сверзнется с кромки здравомыслия, если продолжит думать в таком ключе. Ладони вспотели. К горлу подкатил липкий ком: вонь всё-таки нащупала ту кнопочку, нажатие которой выдвинет содержимое желудка, будто ящичек кассового аппарата, и теперь поглаживала ее.

– А там, в холодильнике, есть молоко? – спросил он осипшим голосом.

– А что? Хочешь пить? – уточнил Давыдов. Он что-то высматривал в коридоре. – Вы в курсе, что в другой комнате работает обогреватель? Сумасшедшие… Я ведь могу его выключить, как думаете?

Подошел Семён Абалухов. Под его ногами тоже захлюпало, и он поморщился.

– Так, больше ни шагу. Господи боже мой, здесь же всё – улики! Так что ничего не пить и не выключать, это ясно?

– Да. Да, ясно, – вяло отозвался Илья. Он и не планировал соваться дальше необходимого.

У входной двери в рвотном позыве согнулся Даня. Глаза парня, казалось, пытались сбежать с лица. На обувь мертвецов закапало.

– А вот и еще «улики», – простонал Абалухов. – В следующий раз, Даниил, вспомни про карманы, чёрт побери, если не можешь вспомнить про мозги! Кто-нибудь, сделайте несколько снимков!

В этом имелся определенный смысл. Пока не прибыли криминалисты со своими крутыми чемоданчиками, в которых лежали не менее крутые фотоаппараты, стоило зафиксировать общую картину места преступления. Это как минимум позволяло избежать ненужных обвинений в некомпетентности и еще бог знает в чём. Уже бывали случаи, когда прибывший наряд полиции затаптывал следы, буквально выпалывая их ногами.

– Я сделаю, – вызвался Давыдов. Он полез в нагрудный карман за смартфоном. – Даня, выйди, если не хочешь, чтобы твоя физиономия попала в кадр.

Парень послушно вышел. На лестничной площадке его опять стошнило.

– Тима, я тебя умоляю, только сам не наследи, – подал голос Абалухов.

– Будь спокоен, босс.

Пока старшина, осторожно перемещаясь на цыпочках, делал общие снимки, Илья попытался понять, что его смущает. Подсознание уловило какую-то несостыковку – то, что упорно отказывалась замечать деятельная часть разума, – но никак не могло подать ее в раздатчик.

– Это же… неверно, нелогично.

– Что именно? – поинтересовался Абалухов. Он привалился к стене, подложив себе под задницу руки, будто заскучавший пассажир в ожидании автобуса.

– Я про время. Про временной интервал – между нашей возней с дверью и проникновением в квартиру. – Подсознание и сознание Ильи наконец помахали друг другу ручкой. – И кто бы смог рубить себе ноги и при этом не орать? Понимаете, о чём я?

– Никто. Никто не смог бы. И я не понимаю, о чём ты.

– Как думаешь, Семён, долго они тут лежат? Запашок ни о чём не говорит?

На бледном лице Абалухова отразилось удивление.

– Что за чушь, Млечный? Этот идиот только что палил по нам! Слава богу, никто не пострадал. Ты хоть представляешь, чем это могло закончиться?

В дверном проеме гостиной возник Давыдов. Его карие глаза не отрывались от тел.

– Моя мама торгует мясом в Кирпичиках, вы знаете. Не самый престижный район Пикея², и работа не бог весть какая. Зато она приносит старушке доход, а нам – ребрышки, верно? Я как-то помогал с разделкой свиньи и так запарился, что ляпнул что-то о схожести человека и хрюшки. Не помню, что именно, но что-то не шибко хорошее, потому что свиная башка грохнулась мне на ногу. Так моя дражайшая маман, желая меня подбодрить, сказала, что и она бы выдохлась на первой же минуте, доведись ей рубить человека.

Абалухов нахмурился:

– Ты это к чему?

– К тому, что наш приятель с ружьем выдохся только на второй ноге – примерно через то же время. Только рубил он не кого-то, а себя.

– Господи, Тимур, ты тоже хочешь сказать, что мы разговаривали с мертвецом? – Семён Абалухов фыркнул и повел плечом, будто намереваясь таким образом отмахнуться от фактов. Лицо побледнело еще больше. – Это всё из-за жары, парни. Только из-за нее. Пусть криминалисты и медэксперты разбираются с этим дерьмом, так что успокойтесь. Тогда и я, возможно, успокоюсь.

Илья молчал, задумчиво шевеля губами. Он был согласен с ними. С каждым, если уж на то пошло. И в первую очередь – с самим собой. Перед мысленным взором то и дело возникал мертвец, сумевший подняться на культяпки, прошагать на них до двери и уже там пальнуть в незваных гостей, предварительно побеседовав с ними. После этого мертвец, разумеется, быстренько вернулся на место и с комфортом расположился в постели из крови.

«Разумеется? – переспросил себя Илья. – Да, разумеется. Если откинуть невозможное, останется только правда. А кто сказал, что такое невозможно?»

Он не сводил глаз с кровавых следов, ведущих из гостиной в прихожую и обратно. Сплошные мазки и округлые отпечатки. Выглядело всё так, как и должно: словно кто-то передвигался на толстых палках, сочащихся красным.

И за правой, судя по штрихам, волочился обрубок.