Читать книгу: «Я слишком долго мечтала», страница 2

3
2019

Подхожу к выходу М.

Стараюсь отогнать воспоминания, которые теснятся в голове, возникают одно за другим, словно хотят снова пройти чередой перед моим мысленным взором, возродиться к жизни.

Мне кое-как удалось отделаться от назойливых образов 1999 года – зала в ожидании посадки, пассажира, летящего в Шикутими, возбужденной Фло – от всего этого, но не от гитарных аккордов. Самая рациональная часть мозга пытается вразумить меня: «Эй, красавица, кончай с этим бредом!»

Сунув список членов экипажа в карман форменного жакета, я пробираюсь между пассажирами, которые ждут приглашения на посадку, некоторые вполне терпеливо, а некоторые – торопыги или приехавшие в аэропорт слишком поздно и не нашедшие свободных мест в зале – начинают выстраиваться в очередь перед стойкой. В самолет их впустят не раньше чем через двадцать минут, но я по опыту знаю, что и те, кто сидит, сейчас встанут в этот импровизированный, непрерывно растущий хвост, вместо того чтобы спокойно отдохнуть в кресле.

Я бы предпочла второе.

Сидя удобнее за всеми наблюдать.

Но вообще-то это чистая глупость, сама не понимаю, зачем я пришла в зал посадки, когда все остальные коллеги давно ждут меня в самолете, готовые бдительно рассмотреть каждого входящего пассажира. И никто из путешественников не обращается ко мне за справками ни по поводу Шикутими, ни по каким другим. Это мозг продолжает играть мною в пинг-понг, гоняя между прошлым и настоящим, словно завороженный совпадениями между двумя рейсами, нынешним и двадцатилетней давности. Париж – Монреаль – Лос-Анджелес, посадка у той же стойки М, с той же Фло, с тем же первым пилотом Балленом… Я снова и снова пытаюсь привести себя в чувство. Обычно должность стюардессы не мешает мне стоять обеими ногами на земле.

Меня не впервые посещает чувство дежавю. Уже казалось, что я когда-то была в подобной ситуации, проходила по тому же коридору к той же стойке регистрации, на тот же рейс и с тем же экипажем; когда я вдруг забывала, который час, кто я такая и куда лечу – в Пекин, Пуэнт-Нуар или Токио, – особенно если рейсы повторялись слишком быстро, только успевай пересаживаться из самолета в самолет. Да, возвращаясь домой после долгих ночных перелетов, я часто ощущаю себя оторванной от времени и пространства.

Но никогда – перед рейсом!

Никогда – приезжая из Порт-Жуа после пятидневного отдыха.

И теперь я, несмотря на жалкие остатки благоразумия, не могу заставить себя не всматриваться в этом переполненном зале ожидания в каждое лицо и не вслушиваться в каждый звук.

Более того, я знаю, сама себе в том не признаваясь, чтó именно ищу здесь.

Красную клетчатую кепку! Кудрявые – сейчас, наверно, поседевшие – волосы.

И конечно, не нахожу, хотя где-то в углу аэропорта явственно слышу тихую гитарную мелодию.

Господи, какая же я идиотка!

Продолжаю машинально обводить взглядом зал, пытаясь умерить свое смятение. Неужели сегодняшняя Натали так ничего и не поняла? Неужели она недостаточно настрадалась? Та, прежняя Натали еще не знала, что ее ждет, но ведь с тех пор прошло двадцать лет! Так неужели я позволю давним призракам терзать меня из-за каких-то трех нелепых совпадений?! Выход М терминала 2F 2019 года не имеет ничего общего с тем, 1999-го. Теперь здесь повсюду экраны – огромные на стенах, малюсенькие в руках путешественников. Некоторые из пассажиров подзаряжают их от своих аккумуляторов или от аэропортовских розеток. Залы посадки превратились в станции обслуживания, где можно купить сколько угодно батареек.

И все-таки я трижды бдительно осматриваю каждого пассажира. И молодых – что совсем уж глупо, – и, главное, пятидесятилетних… Нет, никто из них не похож на него, ни вблизи, ни издали. Ни у кого нет с собой ни гитары, ни других инструментов. Никто ничего не играет для окружающих. Здесь у каждого своя музыка, и они слушают ее, уединившись в тишине своих наушников.

Мой бог-шутник, кажется, исчерпал запас розыгрышей. Прошлое никогда не возвращается, даже если жизнь переполнена воспоминаниями, которые изредка будоражат душу. Как говорили греки, или японцы, или еще какой-то народ, исполненный мудрости, в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Даже если она течет так же медленно, как Сена около моего сада. Жизнь – это длинная спокойная река, кое-где с перекатами, чтобы ей слаще журчалось, и главное – не пытаться плыть по ней против течения…

So long¹¹, Ил…

– Нати!

Этот голос вырывает меня из прошлого. Оборачиваюсь. И вижу Фло. Безупречно сидящая форма, белокурый шиньон с просверками седины и несколько новых морщинок со времени нашего последнего совместного рейса в Куала-Лумпур прошлой зимой. Зато выражение лица – как у подростка, впервые севшего на мотоцикл.

– Нати, – повторяет Фло, – что ты тут прохлаждаешься! Бежим скорей! Я такое узнала!..

– Опять?

– У нас на борту Роберт!

Какой еще Роберт?

Открываю рот… и не могу вымолвить ни слова.

Роберт…

Нет сил шевельнуться, застыла как парализованная, вцепившись в ручку чемодана на колесах. Фло замечает, что я пошатываюсь, разражается смехом и поддерживает меня, схватив за плечи.

– Да-да, Роберт Смит, старушка! Солист «Кью», клянусь чем хочешь! Оказывается, он жив! Более того, они по-прежнему ездят в турне и сейчас сидят в нашем самолете! С ума сойти, Нати, я как будто помолодела лет на двадцать!

* * *

Я стойко перенесла этот шок. По крайней мере, сделала вид. Миллионы километров, проведенных в самолетах, помогают сохранять на лице автоматическую улыбку. На ватных ногах я прошла за Фло к нашему самолету и, привалившись к стенке у входа, встретила и поприветствовала каждого пассажира эконом-класса, пока Фло занималась персонами из бизнес-класса, в том числе английскими рок-звездами, которым через три дня предстоял концерт в «Метрополисе», историческом зале Монреаля. То есть на следующий день после того, как мы вылетим обратно.

Мое сердце бьется со сверхзвуковой скоростью, пока я слушаю, как наш Жан-Макс обращается к пассажирам со своим фирменным квебекским говорком: Говорит командир корабля Баллен. А ну-ка, быстренько пристегнитесь, ребята, мы кончили газовать, сейчас немножко потрясемся.

Считается, что добрая шутка пилота способствует хорошей репутации авиакомпании не меньше вкусного обеда на борту. Пассажиры искренне смеются. И стюардессы, впервые летящие с Жан-Максом, тоже, покоренные юмором нашего командира-ветерана. Только Жорж-Поль, Фло и Сестра Эмманюэль – самые опытные члены экипажа – слушают его со скучающим видом. Жорж-Поль набирает последнее сообщение на мобильнике, Фло поправляет прическу, готовясь угостить шампанским своих рок-звезд, а Сестра Эмманюэль хлопает в ладоши.

За работу!

Напялив маску Дарта Вейдера, я приступаю к пантомиме – инструктажу по обращению со спасательными средствами, – которую вслед за мной разыгрывают Жорж-Поль и стажерка Шарлотта, моя юная подопечная. Сестра Эмманюэль следит за нами с зоркостью балетного педагога. Она последняя из поколения старших стюардов, которые считали, что наше представление должно увлечь пассажиров. Я уверена: будь ее воля, она запретила бы им пользование мобильниками, чтение журналов и даже частные разговоры на время нашего инструктажа. Или пригрозила бы, что по окончании процедуры устроит экзамен и проверит, все ли внимательно слушали.

Под присмотром Сестры Эмманюэль этот спектакль длится вдвое дольше, чем без нее, но сейчас он позволяет мне кое-как привести в норму сердечный ритм.

Я по-прежнему погружена в свои мысли, но хожу по салону, наводя порядок: успокаиваю плачущего ребенка, пересаживаю на другое место сговорчивого пассажира, чтобы воссоединить влюбленную парочку, и даже успеваю посидеть и передохнуть перед тем, как Жан-Макс объявит: Ребята, сидите смирно, сейчас наша тачка оторвется от земли!

Пока самолет пролетает над Парижем, мое дыхание приходит в норму. Вскоре Жорж-Поль сообщает, что мы уже над Версалем. Те, кто его слышит, приникают к иллюминаторам, чтобы проверить, так ли это, и восхищенно подтверждают: Точно, Версаль!

Я почти успокоилась, но в голове продолжает звучать голос Фло: У нас в самолете Роберт! Роберт Смит, ты представляешь?! Солист группы «Кью», клянусь чем хочешь! И я не могу понять, когда услышала эти слова – двадцать минут или двадцать лет назад? Мне расхотелось играть в вероятности, я просто добавляю это новое совпадение к списку предыдущих: рейс Париж – Монреаль, старший пилот Жан-Макс Баллен, стюардесса Флоранс… а теперь еще и группа «Кью» в полном составе, в бизнес-классе! Мне хватило бы и одного из этих совпадений, чтобы сойти с ума. Наверно, я продолжаю искать разумные объяснения тому, что все так совпало, я убеждаю себя, что стала жертвой скрытой камеры, или дурацкого розыгрыша, или галлюцинации. Что все это – простое стечение обстоятельств, одна из тех невероятных историй, которые случаются пару раз в жизни, и потом, когда все разъяснится, они станут хорошим сюжетом для рассказов.

Рассказов – кому? Кому я могу поведать эту историю?

Рассказать – значит сознаться. Сознаться в страшном. Сознаться в настигшем меня проклятии, под гнетом которого я жила все эти двадцать лет.

* * *

Самолет уже набрал высоту и теперь с мерным рокотом летит над морем облаков. Я встаю, раздаю подносы с обедом, приношу дополнительные одеяла, объясняю пассажирам, как откинуть спинку кресла, как выключить свет, советую надеть наушники, чтобы не слышать шума двигателей. Потом оставляю людей дремать в безмолвии.

Сижу одна в заднем отсеке, прижавшись лбом к шторке иллюминатора, и размышляю, стараясь убедить себя, что между рейсами 1999-го и нынешним все-таки есть разница, и гораздо более существенная, чем все эти совпадения. Я уже сто раз перечитала список пассажиров, вгляделась в каждое лицо в каждом ряду.

Илиана среди них нет.

Закрываю глаза. Возвращаюсь в прошлое.

В год того рейса двадцатилетней давности.

Рейса, где был Он.

4
1999

Самолет летит над океаном, и он пустыннее пустыни. Атлантика. Ни одного острова на три с лишним тысячи километров, до самого Ньюфаундленда. Ни одного судна внизу, на волнах, сколько ни гляди.

Я сижу в служебном отсеке. Фло наклоняется ко мне, протиснувшись между металлическими тележками для раздачи еды. Она шепчет, чтобы ее не услышали пассажиры, которые стоят тут же в очереди в туалет, переминаясь с ноги на ногу, – то ли качка виновата, то ли им так приспичило.

– Знаешь, о чем меня попросил командир Баллен?

– Нет.

– Он мне показал копию списка пассажиров, где пометил крестиками с десяток фамилий и объяснил, причем на полном серьезе, что это женщины, которые летят одни, без мужей и детишек.

Нахмуренные брови Фло вызывают у меня улыбку. Из ее шиньона выбиваются непокорные пряди, словно подчеркивая ее возмущение.

– Ну и пусть, если его это забавляет, – говорю я. – Перелет через Атлантику долог. Я знаю командиров, которые ухитряются решать за штурвалом кроссворды, а некоторые…

– Погоди, Нати, это еще не все! Из десяти пассажирок он вычеркнул тех, кому меньше двадцати лет и больше сорока…

– Я же говорю: перелет через Атлантику долог.

– …после чего попросил меня сходить и посмотреть, как выглядят семь оставшихся… и пригласить самую хорошенькую посетить его в кабине!

Глаза Фло мечут молнии – она оскорблена в лучших чувствах. Я еле удерживаюсь от смеха. Мне такая методика отбора кажется скорее остроумной.

– Ну и? Что ты сделала?

– Послала его ко всем чертям, конечно! И тогда он сказал: «Не хочешь услужить – не надо, я не запла́чу» – и протянул свой идиотский список Камилле. И эта якобы недотрога не заставила себя долго упрашивать – пошла в салон разыгрывать сводню!

В полном изумлении, я выглядываю из своего закутка и вижу Камиллу: она идет по проходу, освещая фонариком лица пассажирок в поисках «избранниц султана», и наверняка надеется, что ни одна ему не приглянется и она сможет хоть на один вечер стать фавориткой командира.

– Не так уж глупо придумано! – шепчу я на ухо Фло. – Ты вполне можешь сделать то же самое!

– Что?! Переспать с командиром?! Неужели ты думаешь, что я такая размазня?

И она свирепо щиплет меня за плечо. Ай!

– Да нет же, дурочка! Я советую взять на вооружение его метод – найти в списке одиноких мужчин, которые летят без жен и детей, и выбрать какого-нибудь симпатичного холостяка.

Фло опять хищно нацеливается на мое плечо, но на сей раз я ее опережаю. Фло – очаровательная блондиночка, сплошные соблазнительные изгибы и выпуклости; так и хочется съесть ее всю целиком, до того она аппетитно выглядит со своими округлыми щечками в веселых веснушках и стройными ножками! Можно подумать, что форменную юбку стюардесс Air France заузили специально, чтобы подчеркнуть плавные линии ее упругой попки, а жакет намеренно сделали тесноватым, чтобы потуже обтягивал ее пышную грудь.

– А ты думаешь, я не пробовала? Да я просекла это куда раньше нашего дурака Баллена! Только вот не догадалась, что если такой тип летит один, то значит, он свободен! Жан-Максу на это плевать, он хочет перепихнуться с девушкой, которая потом не станет приставать. А у меня все наоборот: если я и собираюсь с кем-нибудь переспать, то хочу, чтобы человек ко мне привязался…

Я чмокаю руку Фло, сжимающую мое плечо, а она нежно обнимает меня и шепчет в шею:

– У меня осталось всего шесть лет! После сорока дело кончено…

– Почему? Мне казалось, у тебя есть теория, что стюардесса не должна увлекаться мальчиками.

– Подтверждаю, недостойная мать! Но у меня есть и другая теория, может, она и тебе когда-нибудь пригодится. Ответь, дорогая, что происходит с плохо подобранными супружескими парами? С такими, где муж лучше жены или жена лучше мужа. С такими, где он или она – каторжное ядро на ноге другого, и это все видят. Так что же происходит, если известно, что в девяноста случаях из ста именно жены решают свалить?

Я отрицательно качаю головой, не понимая, куда она клонит.

– А вот что! – объявляет Флоранс. – Нетрудно догадаться, что если сорокалетний мужик все еще состоит в браке со своим «ядром», значит, он просто боится одиночества, тогда как женщина в данной ситуации наверняка послала бы его подальше. Вот так, моя милая. После сорока лет мужик либо надежно пристроен, либо ни на что не годен. Это аксиома! – И Фло испускает преувеличенно тяжкий вздох. – Ты заметила в самолете хоть одного красивого мужика?

– А твой Роберт? А остальные рокеры?

– Дохлый номер! Попили чаю или минералки, развесили свои белые рубашечки на вешалках и спят как младенцы. Спасибо хоть не надели сеточки на головы, чтобы не смять свои ирокезы.

Charlotte Sometimes…¹² Я отвечаю улыбкой. Молчу. Долго молчу. Потом все же решаюсь:

– Ну, один все-таки есть!

– Кто?

Я осторожно направляю луч фонарика на 18-й ряд, еще освещенный верхней лампочкой:

– Вон тот кудрявый паренек в кепке из красной шотландки.

И сразу раскаиваюсь. Мне кажется, Фло посмеется надо мной. Она-то ищет мужчину с положением, способного предложить ей просторную квартиру с большой кухней и балконом на солнечной стороне, чтобы изображать стюардессу Air France на полставки, забавы ради. Эдакая наполовину стюардесса, а на другую – домашняя хозяйка. Вот ее дурацкая хрустальная мечта.

– Еще чего! – фыркает она.

– А в чем дело? – удивляюсь я.

– Да в том, что такие златокудрые мальчики не про меня, могла бы и сама догадаться. Мой жанр шляпа-котелок, а не красная кепка. Но я понимаю, почему ты на него глаз положила. Так вот, моя дорогая, послушай свою старую опытную подругу: воздержись! Я не знаю, привяжется ли к тебе этот парень после того, как вы перепихнетесь, но в одном уверена на все сто: к таким мальчикам женщины привязываются навеки, спят они с ними или нет…

– Ты с ума сошла, я замужем!

– Знаю-знаю, подружка, за плотником, совсем как Дева Мария!

* * *

18-й ряд, место D. Одна за другой вспыхивают лампочки. И начинается наша утренняя каторга – раздача двухсот пятидесяти завтраков.

– Чай или кофе?

Он отрицательно трясет белокурой кудрявой головой, крепко зажав кепку коленями, словно робкий мальчуган, оберегающий самое заветное свое достояние. Потом кладет книгу на столик. Я успеваю прочесть имя автора – Пенелопа Фармер¹³ (моя эрудиция сводится к знанию ее однофамилицы Милен¹⁴).

– А шампанского можно? – спрашивает он. (Ага, значит, не так уж и робок!)

Я улыбаюсь. Под расстегнутой рубашкой виднеется майка с принтом «КЬЮ – Мировое турне».

– Его подают только в бизнес-классе. Там, где сидят ваши приятели.

– Мои приятели?

Он говорит по-французски. Значит, француз. Если не считать легкого испанского акцента.

– Ну, остальные из вашей группы. Роберт Смит… Других я не знаю. Кажется… Бобби Браун? Тедди Тейлор? Пол Янг?¹⁵

Парень безжалостно терзает свою кепку. Наверно, ему приходится каждую неделю покупать себе новую.

– О-ля-ля… Вы только не подумайте, что я член их группы. Меня наняли на три дня помогать во время концерта в Квебеке, потому что я говорю по-французски. Слышали такую шутку: людей спрашивают, кто умеет играть на гитаре, и выбирают того, кто поднял руку, – чтобы таскать за исполнителями их инструменты? Роберт и все остальные даже не знают о моем существовании.

– А жаль… Вы хорошо играете!

У меня это вырывается невольно, банальная вежливая фраза, с какими я обращаюсь к любому пассажиру. Но сейчас она помогает мне держаться в рамках, хотя на самом деле я уже в них не держусь. Внутренний голос нашептывает мне: Ты катишься по наклонной плоскости, Нати, по наклонной… по наклонной… А ему вторит голос Фло: Воздержись, Нати… воздержись!

Парень продолжает комкать свой головной убор, словно тряпку.

– Откуда вы знаете?

– А я вас слушала в зале, перед посадкой.

Он смотрит удивленно, почти испуганно, – точно мальчишка, пойманный на шалости. Такой трогательный в своей застенчивости. А я чувствую, что соскальзываю все ниже, а спуск все круче. Он продолжает с легкой улыбкой:

– Мне еще платят за настройку инструментов. Вообще-то я ничего не играл, просто настраивал гитару.

– Это… это правда?

Он наконец перестает теребить кепку, а я жалею, что не могу эффектно откинуть назад свою прядь, сейчас надежно забранную в пучок.

– Нет, я пошутил. Я и правда играл. Ну… импровизировал.

Ага, значит, этот робкий юнец еще и шутник! Он подманил меня к западне, и я с ходу в нее угодила.

– Это было красиво.

– Спасибо.

Пауза.

Я чувствую, что скатилась ниже некуда и если сейчас же не заторможу, это выльется в бесконечное падение, как у Алисы в Стране чудес. Он снова хватается за многострадальную кепку. И я замечаю, что у него обгрызены ногти.

– Но это были не Boys Don’t Cry и не Close to Me…¹⁶ Кстати, если любите гитару, почему не обслуживаете настоящих музыкантов – там, в бизнес-классе?

– Я уступила их подруге, она обожает звезд!

– Жаль, сочувствую вам…

Его светлые глаза, более голубые, более искренние, чем мои, выражают неподдельное участие, словно он считает себя недостойным того времени, которое я на него потратила. Первое, чему нас учат на стажировке, это умение говорить с каждым пассажиром интимным, задушевным тоном, чтобы клиенту казалось, будто он путешествует на личном самолете. Я использую профессиональную уловку – заглядываю ему в глаза и «рискую» сделать признание:

– Не думаю, что проиграла, а вот за вас мне обидно.

Он неотрывно смотрит на меня:

– Что-то не верится.

Не могу понять, чем заняты его руки. И безуспешно ищу выход из положения:

– Ну и зря… Моя подруга очень хорошенькая… Кроме того, в бизнес-классе подают шампанское… Хотите, принесу и вам?

– Не стоит. Я пошутил. Мне нечем за него заплатить.

– Это не проблема, я вас угощу за счет заведения.

– Да нет, как раз проблема. Когда в кармане ни гроша, особенно сильно хочется за все платить.

Я хмурю брови и притворяюсь рассерженной, но не слишком, – стараюсь, чтобы мои глаза не метали молнии. За последние шесть лет поднаторела в этом, тренируясь на Лоре.

– Но я же сказала – за счет заведения! Пусть это будет гонорар за ваш короткий импровизированный концерт!

– А вы упрямая. Не забывайте, здесь еще двести пассажиров, которые ждут, чтo вы им предложите – чай или кофе?

– «Моэт» или «Вдову Клико»?

Он испускает тяжелый вздох покорности судьбе. Его руки лежат на коленях и как будто подстерегают одна другую.

– Окей, пусть будет «Моэт». Но в таком случае я вас приглашаю на наш настоящий концерт. – Я не успеваю опомниться, как он продолжает: – Сегодня вечером, в семь часов, в баре «Фуф», рядом с «Метрополисом». Если мы встретимся пораньше, я смогу провести вас через служебный вход. Придется посидеть на ящике, зато окажетесь меньше чем в двадцати метрах от Роберта, Джейсона, Саймона и Роджера.

Я буквально немею, а парень с ловкостью фокусника хватает шариковую ручку, фирменную салфетку Air France и вот уже протягивает мне адрес бара: 87, улица Сент-Катрин, 19:00. И больше ничего – ни имени, ни номера телефона. Только наверху, над записью, нацарапана крошечная птичка с раздвоенным хвостом.

– Значит, до завтра, Miss Swallow?

– Простите?

– Swallow – это по-английски «ласточка»… Вы похожи на ласточку, мадемуазель, вольную, как ветер, которая летает по всему свету в своем голубом костюмчике и красной косынке.

Вольная, как ветер…

Я открываю рот, чтобы ответить (сама не знаю что, никогда не умела быстро реагировать на шутки), но тут раздается громкая трель звонка и голос Жан-Макса Баллена перекрывает все разговоры:

– Доброе утро, ребята! Надеюсь, полет был приятным. В данный момент мы начинаем потихоньку заходить на посадку в Монреале. Внизу собачий холод, минус тридцать, а снегоочистители забастовали. Сейчас вам выдадут коньки, чтобы добраться до аэровокзала, потому что посадочная полоса – сплошной каток. Рекомендую держаться вместе, выходя из самолета: нам сообщили, что у трапа собрались полчища голодных гризли.