Читать книгу: «Элитная западня. Часть первая. Чужие тайны», страница 4

Недавние события навязчиво всплывали в памяти: тени за спиной, чужие взгляды из-за угла, ощущение, будто за ней следят. Ладонь судорожно сжала телефон, готовая набрать экстренный номер.

Затонированное стекло опустилось, обнажив холодный профиль Соловьёвой.

"Соловьёва?!" – Ева чуть не выдохнула от облегчения, но напряжение не отпускало. Что ей нужно?

– Подойдите, – прозвучало из глубины салона. Голос был ровным, но в нём чувствовалась стальная нотка, не терпящая возражений.

Ева сделала шаг вперёд, всё ещё настороженная. Возможно, опасность была не там, где она её ждала. Она, конечно, бы ни за что не села в любую другую машину, остановившуюся сейчас перед ней, но ее приглашала сама Валентина Ивановна Соловьёва, заместитель декана, женщина, перед которой студенты и преподаватели невольно выпрямляли спины. Деваться было некуда.

Дверца захлопнулась с глухим звуком, и роскошный Maybach плавно тронулся. Валентина Ивановна, не отрывая взгляда от дороги, ловко выруливала между потоками машин, прежде чем заговорить:

– Вы, наверное, заметили, что Тёмы сегодня не было на лекциях?

– Да, – кивнула Ева, сжимая пальцы на коленях.

– Я хотела об этом поговорить, вы где живете?

– На Крестовском острове.

– Вчера Тёма сказал отцу, что останется у девушки. Но у него нет девушки, я это знаю точно.

Ева почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– А сегодня мой начальник охраны, Адам, сообщил, что вчера вы вместе с моим сыном покинули университет.

Пауза.

– Так вот, мы сейчас поедем к вам. Вместе поднимемся, и я заберу Тёму. – Валентина Ивановна резко перестроилась, обгоняя грузовик. – Иначе, зная его упрямство, я могу год просидеть у вашего подъезда, а он так и не выйдет.

Ева молчала. Она смотрела в окно на мелькающие огни города, на спешащих куда-то людей, и думала о том, как же легко мы раним тех, кто нам дорог. Одно неосторожное слово, один необдуманный поступок – и вот уже между людьми вырастает стена.

А Maybach тем временем уже сворачивал на набережную.

– Валентина Ивановна, я искренне хотела бы пригласить вас на чай, но Тёмы у меня нет.

Машина тем временем уже подъезжала к дому. Валентина Ивановна не реагировала, её пальцы лишь чуть сильнее сжали руль. Когда Maybach плавно остановился у парадного входа, она наконец повернулась к Еве. В её глазах читалось нечто большее, чем просто материнское беспокойство.

– Вам, наверное, кажется, что я преувеличиваю, – произнесла она глухо. Что если молодой человек не ночевал дома – это нормально. Возможно, так и есть. Но Артём никогда так не поступал. И я не понимаю… зачем он это делает.

– Он просто хочет доказать вам и отцу, что способен на что-то выдающееся! – выпалила Ева, слова вырывались стремительно, будто боясь, что их не дослушают. – Этот робот, над которым он столько работал – всё ради вас! Понимаете?

Валентина Ивановна резко выдохнула, будто от удара.

– Ах, девочка, если бы вы знали, сколько таких «гениальных проектов» мы уже пережили с мужем… – её голос дрогнул. – Но сейчас… сейчас у меня дурное предчувствие. У него же сахар.

– Что… что значит «сахар»? – Ева непроизвольно потянулась к воротнику пальто, расстёгивая тугую пуговицу.

– Сахарный диабет! – почти прошипела Соловьёва, и в её глазах вспыхнуло отчаяние. – У него может случиться приступ!

И тут Еву будто ударило током. Перед глазами всплыли вчерашние кадры: Тёма, смеющийся за её кухонным столом, уплетающий пирог с клубникой, потом мороженое, потом ещё какие-то сладости… И его бесконечные просьбы: «Можно ещё воды?»

– Это… это опасно? – её голос сорвался на шёпот. – Он вчера ел много сладкого… Очень много.

В салоне воцарилась гробовая тишина.

Валентина Ивановна наконец заметила, как нервничает сидящая рядом с ней девушка:

– Ваши руки дрожат, такое проявление волнения неприемлемо для будущего дипломата. Лучшее, что можно сделать в критической ситуации – это постараться быть полезным, – заявила она сухо. Ева в ответ сжала пальцы, пытаясь унять их предательскую дрожь, и сказала предельно спокойно:

– Вы правы, я, кажется, знаю, где он может быть. Конечно, я бы никогда не стала его выдавать, но, как и вы, очень беспокоюсь о нем. Он, должно быть, в гараже.

– В гараже?

– Да, в гараже деда, у него там лаборатория.

Рулевое колесо скрипнуло под внезапным сжатием пальцев Соловьёвой. Машина резко развернулась, подбрасывая Еву на сиденье.

***

Когда ржавая гаражная дверь со скрежетом отъехала в сторону, перед ними предстала странная картина: среди хаоса проводов и механических деталей на раскладном кресле лежал Артём. Его лицо пылало неестественным румянцем, одна рука была опухшей. Валентина Ивановна словно сбросила с себя маску железной леди. В этот момент она была просто матерью. Она присела на край раскладного кресла и провела рукой по пылающему лбу юноши. Потом дотронулась до опухшей от собачьего укуса руки, тем самым разбудив Артема. Он приоткрыл затуманенные глаза, посмотрел на стоящую в широком залитом солнцем дверном проеме Еву и еле слышно сказал:

– А вот и принцесса Греза.

Соловьева, услышав слова сына, подумала: «Бедный мой мальчик, снова схватился за несбыточную мечту». Затем она перевела суровое лицо на Еву и процедила сквозь зубы:

– Об этом никому ни слова!

Ева, чтобы не расплакаться, выбежала из гаража, так и не заметив на столе, заваленном упаковками от заказной еды, картонные коробки из-под пиццы, на которых была изображена та самая загадочная красная эмблема, которую они с Ланой обнаружили на форме сына миллионера – золотой диск с буквами «ДП», расшифровывающимися не иначе как «Добрая пицца».

Глава 4. Ящик Пандоры

 Александр ненавидел суету во всех ее проявлениях. Хаотичные движения, нервная спешка, беспорядочная болтовня – всё это вызывало у него почти физическое отвращение. Поэтому каждое утро он начинал одинаково: просыпался с первыми лучами солнца, ещё несколько минут лежал неподвижно, вспоминая сновидения, которые всегда были удивительно яркими и осмысленными. Затем неторопливо поднимался и отправлялся в душ.

Его ежедневный ритуал был почти священнодействием: он тщательно мыл свои густые, черные как смоль волосы, дважды нанося шампунь, затем кондиционер, который пахнул сандалом и амброй. Высушив волосы мягким полотенцем, втирал в них капельку арганового масла – ровно столько, чтобы придать им благородный блеск. Перед зеркалом изучал своё гладко выбритое лицо, с правильными чертами и густыми бровями, доставшимися ему от отца-южанина. Удовлетворенный отражением, направлялся на кухню, где его уже ждал горячий завтрак.

Мать, невысокая полная женщина с красноватым носом и вечно встревоженными глазами, наблюдала за ним с обожанием. Ее переполняла гордость: сын вырос поразительно красивым, целеустремленным, шел прямой дорогой к дипломатической карьере. Лишь одна мысль временами омрачала ее радость – страх, что какая-нибудь девчонка разрушит их планы. Но Александр никогда не говорил о девушках, и мать утешала себя тем, что его интересуют только карьера, наука и спорт.

Но в это утро что-то пошло не так. Войдя на кухню, Александр увидел за столом отца, что само по себе было необычно, тот появлялся только к обеду. В руках у отца были два странных бумажных листка, похожих на игральные карты.

– Доброе утро, сынок, – непривычно бодро произнес отец. – Мы с мамой приготовили тебе сюрприз.

Александр замер у стола, его тонкие пальцы нервно сжали край столешницы.

– Я ненавижу сюрпризы, – произнес он, заставляя уголки губ приподняться в подобии улыбки. Голос звучал ровно, но в глубине глаз тлели искры раздражения. Он опустился на стул перед остывающим омлетом.

Отец, не замечая напряжения, с трогательным энтузиазмом протянул ему два билета:

– Это на финал St. Petersburg Open. Мы знаем, как ты любишь теннис. Правда, мать не сможет пойти… Но зато я наконец-то пойму, в чем там суть.

Бумага под пальцами была приятно шершавой. Александр почувствовал, как в груди поднимается что-то горячее и колючее.

– Вам не пришло в голову спросить мое расписание? – Он резко встал, отодвинув стул с неприятным скрипом. – У меня в это время семинар по международному праву.

Отец лишь добродушно подмигнул:

– Один пропуск, не преступление. Иногда нужно позволять себе маленькие слабости.

Тут мать, сияя, вытащила из-под стола коробку. Ее глаза блестели, как у девочки:

– Но и это еще не все, – вмешалась она, – я на днях получила премию и сэкономила еще кое на чем, и смотри, какие мы кроссовки выбрали для тебя. В магазине сказали, что в таких только профессионалы играют, теперь не стыдно будет показаться на корте, а то я спать не могла, все думала, как ты в своих старых кедиках там играешь, – закончила воодушевленно Мария Семеновна, теребя в руках обувную коробку.

Александр закрыл глаза. В висках стучало.

– Мама, я же просил… Ну зачем ты тратилась, я уже много раз говорил… мне все это не нужно, мне плевать на одежду.

Но она уже гладила коробку, словно это была не обувь, а нечто драгоценное:

– Сашенька, не кипятись, я рада, что ты не такой, как вся нынешняя молодежь, и тебе чужды мещанские идеалы, но все-таки от самого необходимого отказываться нельзя. Даже Ницше носил ботинки, дорогой.

Юноша стоял, тяжело дыша, и корил себя за дикую реакцию, но совладать с собой не мог и тут же отправился к себе в комнату. Грудь вздымалась, как после долгого бега. Он проклинал себя за эту детскую вспышку, но нервы уже были натянуты, как струны.

Механически он начал бросать вещи в сумку – свитер, книгу, туалетные принадлежности. Ящики комода хлопали с непривычной резкостью. Молния заела и он, стиснув зубы, выдохнул: "Черт!" – нарушив тем самым негласный запрет на брань в этом доме, где даже разногласия выражались вежливыми полутонами.

Через десять минут он вышел к родителям, уже остывший, с привычной маской спокойствия на лице. Они стояли в прихожей, как всегда, готовые проводить своего единственного сына – мать с тихой грустью в глазах, отец с напускной бодростью. Александр вежливо поблагодарил их за подарки, поцеловал мать в щеку и уже взялся за ручку двери…

– Саша, дорогой! – раздался за спиной голос отца. – Ты же ракетку забыл.

Александр обернулся. В дверном проеме стоял его отец, вдруг показавшийся таким старым, таким беззащитным с этой теннисной ракеткой в дрожащих руках.

– Ты опять все перепутал, папа, – сказал Александр, и голос его неожиданно дрогнул. – Сегодня праздник первокурсника. Я еду за город. С ночевкой.

Он быстро повернулся и почти побежал вниз по лестнице, не в силах смотреть в эти родные, любящие лица. Каждый шаг отдавался в сердце острым уколом. Он бежал не только от них, но и от самого себя, от того идеального сына, каким они его знали.

Александр обернулся. В дверном проеме стоял его отец, вдруг показавшийся таким старым, таким беззащитным с этой теннисной ракеткой в дрожащих руках.

– Ты опять все перепутал, папа, – сказал Александр, и голос его неожиданно дрогнул. – Сегодня праздник первокурсника. Я еду за город. С ночевкой.

Он быстро повернулся и почти побежал вниз по лестнице, не в силах смотреть в эти родные, любящие лица. Каждый шаг отдавался в сердце острым уколом. Он бежал не только от них, но и от самого себя, от того идеального сына, каким они его знали.

На улице, наконец, вдохнул прохладный воздух – резкий, как правда, которую он так тщательно скрывал. Впереди был праздничный день и вечер с однокурсниками, выпивка, смех, свобода… Но почему-то именно сейчас, впервые, он почувствовал, что это настоящее предательство – притворяться перед самыми близкими.

Дома он разыгрывал из себя примерного сына – учтивого, почти святого. В университете же носил маску богатого наследника, хотя на самом деле даже чашка кофе в студенческой столовой была для него роскошью. Две маски, две лжи, и нигде ни капли правды. Где-то между ними должен был существовать он сам, но чем дольше длилась эта игра, тем труднее было вспомнить, кем он был на самом деле.

«Как забавно, – подумал Александр с горькой усмешкой, – человек может так легко потерять себя, даже не заметив, когда именно это случилось».

Хотя нет, точка отсчета была. Он помнил тот день с поразительной ясностью, как помнят моменты, когда жизнь неожиданно поворачивает в новое русло. Возвращаясь с подготовительных курсов, он случайно нагнал у Светлановской площади профессора, читавшего лекции по истории стран СНГ.

Старик, перешагнувший седьмой десяток, но сохранивший изысканность жестов и ясность мысли, охотно поддержал разговор. Он говорил с теплотой, отмечая способности молодого человека, и Александр, польщенный, уже видел себя блестящим дипломатом, чья карьера складывается как нельзя лучше, когда вдруг старик провёл морщинистой рукой по лбу, и тон его изменился:

– Вы талантливы, юноша. Но знаете ли, в этих кругах талант – лишь входной билет, который быстро теряется среди прочих. Слышали выражение "потомственный дипломат"?

– Разумеется, – кивнул Александр, ощущая, как почва уходит из-под ног.

– Без принадлежности к этому клубу… – старик сделал многозначительную паузу, – вам потребуются исключительные связи.

– Я заведу нужные знакомства в университете! Глаза Александра вспыхнули решимостью:

– О, мой мальчик, – печально улыбнулся собеседник, – их круг напоминает старинный фарфоровый сервиз – красивый, утончённый и совершенно закрытый для посторонних. Будь вы хотя бы наследником состояния…

В этот момент Александр принял решение, от которого сжалось сердце: он скроет своё скромное происхождение. Лишь одно мучило его, как смотреть в глаза родителям, зная, что вскоре ему придётся стыдиться той самой семьи, чьи жертвы позволили ему оказаться здесь.

… Александр пересек двор, минуя розовеющий в утреннем свете фасад соседского дома и пустынную в этот час детскую площадку с потускневшими от осенних дождей качелями. Ноги сами привели его в сквер, где клены стояли, словно охваченные пламенем: багряные, золотые, янтарные.

Уверенно свернул к знакомой беседке, почти полностью скрытой пожелтевшим клематисом. Это место давно стало его убежищем. Сев на скамью, закрыл глаза, вдыхая прохладный воздух, пахнущий опавшей листвой и чем-то еще, возможно, последними цветами, цепляющимися за жизнь перед наступающей зимой.

До лекций оставалось время. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, снял тот самый галстук – скромный, купленный матерью в супермаркете, стянул тонкую дешевую ветровку. Пальцы нашли в портфеле белый кардиган, мягкий, с идеальным кроем. Он натянул его на плечи, затем поменял дешевые студенческие часы на элегантную реплику швейцарских, а на запястье застегнул кожаный браслет с позолоченным якорем. Последний штрих – уверенным жестом расправил прилизанные назад волосы, так, чтобы густой чуб эффектно падал на лоб.

– Так-то лучше, – пробормотал он, встряхнув головой, будто сбрасывая с себя не только навязчивые мысли, но и чужие ожидания.

Где-то вдали прозвонил колокол. Александр встал, поправил манжеты и вышел из беседки уже не тем послушным сыном, каким его знали дома, а тем, каким он мечтал себя видеть: утонченный, слегка пресыщенный, человек с безупречным вкусом и загадочным прошлым.

***

Концерт, посвященный дню первокурсника, начался, как и положено с небольшим опозданием. Софиты ударили в глаза, зал растворился в слепящем свете. Первые аккорды фанфар, аплодисменты, всё как в тумане. Ева автоматически улыбнулась, но тут услышала, как Леша, объявляет певцов вместо танцоров.

– Ты перепутал порядок номеров! – прошипела она, всё ещё улыбаясь в зал.

– А-а… – он растерянно заморгал, роняя листок с текстом.

Именно в этот момент Ева поняла: концерт будет долгим. Очень долгим.

Леша, несмотря на миловидную внешность, демонстрировал поразительную неспособность прочитать даже заранее написанный текст. Его реплики звучали так неестественно, будто он произносил их на чужом языке.

За кулисами Ева резко схватила его за локоть.

– Теперь ты просто улыбаешься, – прошептала она, и в её голосе было столько ледяного презрения, что Леша лишь покорно кивнул.

Объявляя финальный джазовый коллектив, она уже мысленно находилась где-то очень далеко – возможно, на той самой загородной вечеринке, куда все так собирались. Закрыв глаза ладонью, она на мгновение погрузилась в темноту, представляя, как танцует с Алексом на сверкающем огнями танцполе, как он притягивает ее ближе, губы касаются уха, горячее дыхание смешивалось с шепотом, но тут…

– Привет.

Голос раздался так близко, что она вздрогнула. Открыв глаза, Ева увидела Петра Тарэка – того самого, с чьей подачи стала ведущей этого концерта. Он стоял, слегка наклонив голову, и изучал её взглядом шахматиста, просчитывающего сложный ход.

– Ну как тебе концерт? – спросил он.

– Если честно, такого музыкального кошмара мне ещё не доводилось объявлять, – Ева махнула рукой в сторону сцены, где музыканты с трогательным энтузиазмом извращали джазовые стандарты.

Пётр обнажил в улыбке мелкие, редковатые зубы:

– Прекрасно, Ева. Теперь это твоя вотчина – решать, что достойно нашей сцены. Через месяц день факультета. Начинай готовить сценарий, – его голос принял лёгкий оттенок заговора, – а я прослежу, чтобы тебе не перечили.

Ева ощутила странное противоречие, где-то глубоко внутри появилось приятное тепло от неожиданного доверия, но вместе с тем её охватила паника. Комплимент Тарэка, как и всё в этом человеке, был двусмысленным: то ли искренним признанием, то ли изощрённой ловушкой.

Она кивнула, стараясь сохранить на лице уверенное выражение, в то время как в голове уже лихорадочно прокручивала варианты: кого пригласить, какие номера включить, как не ударить в грязь лицом. Как любой человек неожиданно вознесённый на вершину, она уже боялась одного – не удержаться на этой высоте.

Четыре часа дня

Автобусы, блестящие, как жуки, замерли у подножия древних кедров. Молодые люди, шумные и оживленные, высыпали на поляну, покрытую мягким мхом, и тут выяснилось, что до базы предстоит идти еще добрых два километра через лес.

Ева и Лана переглянулись.

– Два километра, – прошептала Ева, глядя на свою массивную поклажу с тем же ужасом, как если бы перед ней лежала гора, которую предстояло покорить. Она никогда не носила ничего тяжелее крошечных брендовых сумок, и мысль о том, что ей придется тащить этот груз, казалась абсурдной.

– Идем последними, – внезапно решила она, прикрывая улыбку ладонью. – Пусть никто не видит, как мы будем кряхтеть.

Словно заговорщицы, подруги отошли в тень, наблюдая, как остальные – первокурсники и организаторы – веселой толпой движутся к озеру, к огням, к музыке, к тому, что должно было стать незабываемой ночью.

Когда последние фигуры растворились среди деревьев, девушки вздохнули и схватили свои сумки.

Но они ошибались. Они были не последними.

Матвей Жданов. Тихий. Загадочный. Рыжий парнишка с бриллиантом в зубе и звуками тайги в наушниках. Тот, кто всегда держался в тени, чье имя лишь изредка мелькало в разговорах. Он шел позади них, неспешно, без единой сумки, словно прогуливался по парку. В одной руке держал фитнес-батончик, в другой – несколько шишек, подобранных по пути.

– Хотите, помогу? – его голос прозвучал неожиданно, но в нем не было ни капли насмешки.

Лана, не раздумывая, протянула ему свою сумку.

– А мы думали, ты вообще не разговариваешь, – сказала она, изучая его лицо.

Матвей взял вторую сумку из рук Евы, избегая встретиться с ней взглядом.

– Разговариваю, – ответил он просто.

Лана буквально засыпала юношу вопросами, как градом. Он лишь смущённо улыбался, пытаясь отшучиваться, но каждую его неловкую попытку уйти от ответа девушка парировала новым каверзным вопросом.

Ева же шла чуть позади, очарованная окружающей её сказочной природой. Величественные кедры с узорчатой корой и мощными ветвями, будто сошедшие с полотен Шишкина, возвышались по обе стороны тропы. Сквозь густую хвойную крону просвечивало бездонное небо, чистое и прозрачное, словно вымытое дождём. Под ногами похрустывали мелкие ветки, а переливчатые трели птиц сливались с шелестом тёплого ветерка.

Вдруг Ева радостно захлопала в ладоши:

– Смотрите! Мухомор! – воскликнула она, указывая на ярко-рыжий гриб, – как со страниц детской книжки. – Такой рыжий, прямо как…

Она обернулась к спутникам, и её взгляд невольно задержался на Матвее. Тот улыбнулся своей тихой, чуть виноватой улыбкой и глухо проговорил:

– Хотела сказать, что похож на меня?

– Нет, – рассмеялась Ева. – На солнышко.

– Ой, да их тут целая поляна! – перебила Лана и, свернув с тропы, смело зашагала вглубь леса, раздвигая руками папоротники.

Матвей нерешительно переступил с ноги на ногу, всё ещё крепко сжимая ручки девичьих сумок. Ева поймала его взгляд – тёплый, чуть растерянный, но почему-то почувствовала, как в груди защемило что-то тревожное.

– Надо сфоткать эту поляну и срочно отправить Натали! – крикнула Ева, исчезая вслед за Ланой в зарослях. Матвей остался один. Он аккуратно поставил сумки на покрытый мхом валун и опустился на траву, ощущая под ладонями прохладу земли.

Он был некрасивым. Он знал это. Ржавые, как консервная банка, волосы, бледная кожа, покрытая веснушками, нелепо большой рот. Как оживший герой из детской книжки – тот, кого рисуют нарочито некрасивым, чтобы подчеркнуть его "особенность". В сказках такие иногда в конце превращаются в принцев. Но жизнь не сказка. Он привык.

Что касается девушек… Здесь история была вовсе печальна. Ни одного романа. Ни одного свидания. Только украдкой брошенные взгляды и быстро потупленные глаза. Он не умел заводить знакомства. Каждый новый человек казался ему сложным шифром, который он боялся начать разгадывать. Поэтому только два друга детства, которые теперь учились в других городах.

И еще та история. Та, что случилась два года назад. С тех пор в его душе и поселилась эта гнетущая пустота.

Матвей запрокинул голову. Небо между кедровыми ветвями было таким голубым, таким бескрайним. И вдруг – тень. Огромная, величественная. Птица с широкими крыльями кружила прямо над ним, будто рассматривая, будто что-то выискивая. Он замер. Сердце бешено застучало. В этот момент он почувствовал себя добычей.

Птица исчезла так же внезапно, как появилась. Матвей судорожно достал телефон. Хищные птицы Ладожского озера. Белохвостый орлан. Охотится на рыбу, пикируя с высоты.

"Это знак", – подумал он.

Он повалился на спину, закрыв лицо руками. Два года. Два года он носил это в себе.

– Матвей?

Голос Евы заставил его вздрогнуть. Он открыл глаза. Она стояла перед ним, залитая солнцем, в руках – горсть ягод. Брусника, как капли рубина, черника, как темный агат.

– Это тебе, – сказала она, и в ее голосе звучала какая-то новая, нежная интонация. – Я впервые в жизни собирала ягоды.

Он должен был отказаться. Мать-стоматолог с детства внушила ему страх перед микробами. Но Ева смотрела на него так, что он молча протянул ладони. Ягоды были теплыми. Тёплыми от её рук.

Он съел ягоды одну за другой, не думая о последствиях. А высоко в небе, где-то за верхушками кедров, кружил орлан. Будто ждал. Будто напоминал.

– Ты что, они же немытые! Я не думала, что ты действительно их съешь! – Ева рассмеялась, отряхивая ладони. Солнечные блики играли в её волосах, делая их почти золотистыми.

Матвей наклонил голову, и тень от кедра скользнула по его лицу, подчеркивая резкие черты.

– Это мелочи по сравнению с тем, что минуту назад надо мной кружил белохвостый орлан, – произнёс он, намеренно понижая голос до зловещего шёпота. – Я всерьёз подумал, что он выбрал меня своей добычей.

Лана, наблюдая за тем, как его взгляд снова и снова возвращается к Еве, не удержалась от колкости.

– Бедный, ты и так уже попался в сети, – сказала она, – И сомневаюсь, что сможешь из них выпутаться.

Она многозначительно перевела взгляд на подругу, и уголки её губ дрогнули в ироничной усмешке.

Сорок минут спустя они наконец вышли на гравийную аллею, освещённую стильными фонарями. По обе стороны выстроились аккуратные деревянные коттеджи, такие маленькие, что напоминали скорее игрушечные домики. Ева невольно вспомнила кукольный домик, который отец когда-то установил для неё на лужайке их загородного дома.

Но даже такого скромного жилища им не досталось. Последний коттедж, их последняя надежда, тоже оказался занят.

Лана дернула Еву за рукав:

– Позвони своему Тарэку. Он же тут главный.

Звонить не пришлось. Тарэк шагал по аллее, а за ним, как верный паж, семенил Максим. Ева нехотя помахала рукой.

– Проблемы? – Тарэк подошел с театрально-участливым выражением лица, которое он всегда использовал на публике.

Лана быстро объяснила ситуацию.

– Значит, вам троим не хватило места? – переспросил он, бросая взгляд на подошедшего Матвея.

– Сейчас во всём разберусь, – заявил Тарэк и резко развернулся, направляясь к деревянной сцене, где диджей настраивал аппаратуру.

Максим засеменил следом, его короткие ножки едва поспевали за длинными шагами Тарэка.

– Макс, как могло получиться, что коттеджей не хватило? – сквозь зубы процедил Пётр.

Максим лишь пожал плечами:

– Пришлось сэкономить на одном домике. Я думал, не все приедут.

– И в чью же пользу была эта "экономия"? – Тарэк сверкнул глазами.

– Ну, знаешь… Еда, выпивка, кое-какие мелочи, – невозмутимо ответил Максим.

Тарэк сжал кулаки.

– Прекрасно. Просто прекрасно. Особенно учитывая, что среди этих "мелочей" – та самая девушка, – он бросил взгляд в сторону Евы, – на которую у меня особые планы.

Когда он вернулся к группе, на лице снова играла уверенная улыбка.

– Произошла небольшая путаница, – произнёс Тарэк, ловко подхватывая сумки девушек. – Но я уже во всём разбираюсь. А пока – прошу в этот коттедж.

Он повёл их к четвёртому домику, откуда доносился оглушительный рок. На застеклённой террасе двое парней в погоне за Ингой явно пытались отобрать у неё умную колонку, извергающую тяжёлые гитарные риффы.

Дверь распахнулась.

Первым на пороге появился Тарэк. За ним, растерянные ребята.

Юноша с длинными светлыми волосами, собранными в хвост, мгновенно выхватил у Инги колонку и нажал кнопку отключения.

Тишина.

Две группы – те, что пришли, и те, что уже обжили коттедж – замерли, изучая друг друга.

– Инга, – начал Тарэк, аккуратно размещая сумки на плетёном кресле, – у нас небольшая проблема. Мне нужна твоя помощь. Нужно приютить этих ребят.

Он специально сделал ударение на слове "помощь", прекрасно зная, как лестно это будет Инге.

– Но у нас нет мест, – резко вступил блондин, скрестив руки на груди.

Тарэк лишь приподнял бровь:

– Вас трое. А кроватей – четыре.

– Четвёртая для диджея. Он уже отметился и вещи оставил.

– Отлично, вот как мы поступим, – Тарэк говорил быстро, с той самой улыбкой, которая не оставляла места для возражений. – Парни, вы позаботитесь о девушках. Инга, ты возьмёшь Матвея. Вы же взрослые люди, в конце концов, не малыши из детского сада.

И, не дожидаясь ответа, он ловко выскользнул за дверь, мягко притворив её за собой.

Молодые люди переглядывались, пытаясь осознать только что услышанное. Первой очнулась Инга.

– Пошли, – схватив Матвея за рукав, она потянула его в сторону единственной комнаты. – Покажу тебе наше ложе.

Её голос – сиплый, с хрипотцой, больше напоминал шипение, чем человеческую речь. Обернувшись к остальным, она добавила:

– Чего застыли? Разбирайте девочек, пока предлагают.

Матвей бросил на Еву взгляд, в котором читался немой крик о помощи. Но Ева уже вышла на улицу, оставив сумку на террасе.

Лана, не теряя времени, подошла к смуглому парню:

– Куда мне положить свои вещи? – спросила она, узнав его имя.

А Ева шла вдоль коттеджей, вдыхая прохладный воздух, пахнущий хвоей. Она думала об Алексе.

Сегодня на лекции он был особенно хорош – белоснежный кардиган, оттенявший его смуглую кожу, черные волосы, ниспадающие на лоб, когда он слегка наклонился над конспектом, уверенный голос. Вся 112-я группа вздыхала по нему, а Маша Гончарова вчера и вовсе предложила проводить его домой.

Алекс тогда остолбенел, пробормотал что-то про тренировку и исчез в университетских коридорах.

– Ева, ты меня вообще слышишь? – Лана догнала подругу и взяла её под руку.

– Я задумалась.

– О чём?

– Вернее, о ком, – Ева куталась в жакет, отороченный мехом ламы. – Меня мучает эта эмблема на куртке Алекса. Я точно где-то её видела.

Она прижалась к плечу подруги, а ветер с озера трепал её волосы, слова терялись в медленно сгущающихся сумерках.

Где-то в коттедже за их спинами Матвей пытался вырваться из цепких рук Инги.

А над озером поднималась луна – холодная, равнодушная, освещающая этот странный вечер, который только начинался.

Когда ночь окончательно вступила в свои права, а танцплощадка, освещённая разноцветными прожекторами, наполнилась весёлыми криками первокурсников, Ева вдруг вспомнила о серебристом комбинезоне, который специально привезла для этого вечера.

Она пробралась обратно к коттеджу, где на террасе всё ещё горел свет. Вокруг царил приличный беспорядок – разбросанные вещи, смятые стаканчики, пустые бутылки. Ева поморщилась, но всё же отыскала свою сумку.

В комнате, у открытого окна, сидел Матвей. Он грустно наблюдал за весёлой толпой вдалеке, его профиль чётко вырисовывался в свете луны.

– Матвей, – удивилась Ева, – что ты тут делаешь в одиночестве?

Он вздрогнул, словно пойманный на чём-то запретном.

– Я… не очень люблю танцы. Да и знакомых там нет.

– Так ты их и не заведёшь, сидя здесь, – Ева достала из сумки блестящий комбинезон. – Я переоденусь, и мы пойдём. Жаль, Тёмы нет, он бы тебя быстро расшевелил.

– Соловьёв? – Матвей поспешно поднялся и вышел на террасу, давая Еве возможность переодеться. – А почему он не приехал?

– Его укусила кане-корсо, – голос Евы звучал из-за двери. – А когда я узнала кличку этой собаки… Представляешь, этого монстра, которого древние римляне использовали против гладиаторов, зовут Кукла.

Она вышла, поправляя складки на блестящей ткани. Крупные серьги завершали образ.

– Ну что, – Ева соблазнительно улыбнулась, – пошли веселиться?

Матвей кивнул. Его лицо оставалось невозмутимым, но внутри бушевал настоящий ураган. Он едва сдерживался, чтобы не закричать от восторга: "Я иду с самой красивой девушкой на свете!"

Но когда они подошли к танцполу, Ева вдруг замерла.

Алекс танцевал с Машей. Девушка обвила его шею руками, её пальцы запутались в его чёрных волосах. А он… Он всем видом показывал, что это его стихия. Что он создан для того, чтобы его обожали. Ева почувствовала, как что-то холодное сжало её сердце.

– Знаешь, – вдруг сказала она, останавливаясь на краю танцпола, – мне почему-то расхотелось танцевать.

Она отвернулась от ярких огней и шумной толпы, посмотрев в сторону темнеющего озера. – Пойдем лучше к воде. Слышишь, как она зовет?