Читать книгу: «Юдоль», страница 2

– Сатана, получается, разбился… – то ли уточняет, то ли констатирует Сапогов.

– Аки фарфоровая ваза! – кивает Прохоров. – На мелкие кусочки. Но говорят… – ведьмак оглядывается по сторонам, словно его могут подслушать, – Сатану уже почти собрали. Не хватает одного пальца – Безымянного. В чёрной тетради о девяноста шести листах было записано, что палец Сатаны найдётся у костяного мальчика.

– Понятно, – говорит Сапогов. – А что за тетрадь такая?

– Студента первого курса Политехнического института, – отвечает Прохоров. – В ней лекции по сопромату.

Помню эту тетрадь, милая. В клетку, с клеёнчатой обложкой.

– Как представлю, что мается наш касатик у кого-то в коммуналке! – причитает с фальшивой слезой Гавриловна. – Стоит точно статуя на тумбочке, ждёт последнего пальчика!

– Чуш-шь! – снова плюётся Прохоров; чем-то ему не понравились и слова про коммуналку с тумбочкой. – Чуш-ш-шь!..

Капельки слюны разлетаются, даже попадают Сапогову на щёку. Андрей Тимофеевич мстительно смекает, как отыграется на ведьмаке. Непринуждённо достаёт носовой платок и вытирает щёку. Теперь у него в распоряжении биологический материал для порчи, можно «ванечку» замесить…

Кстати, у Макаровны отвалился пластырь, упал под лавку – тоже пригодится. Жаль, с Гавриловны ничего не урвать.

– А что за костяной мальчик? – еле сдерживая гнев, спрашивает Сапогов.

Андрей Тимофеевич полагает, что над ним посмеялись и унизили.

– Не знаю! – радостно отвечает Прохоров. – Это ж аллегория, шарада и мистерия! Вот найдёшь Безымянного, старичок, и сразу станешь главным любимчиком Сатаны!..

Ушли ведьмы. Как сквозь землю провалился Прохоров. Андрей Тимофеевич, сидя на корточках, шарит рукой под скамейкой, ищет пластырь с носа Макаровны. Будь у Сапогова пустая банка, счетовод закатал бы туда распирающее бешенство.

Эмоции мешают Андрею Тимофеевичу понять, что произошло нечто архиважное – и с ним самим, и в окружающем его пространстве. Если бы Сапогов удосужился посмотреть наверх, увидел бы провода, сложенные в нотный стан, грязно-серых голубей, расположившихся на них, словно ноты и знаки альтерации: ля – фа – ре-ре – до-диез! La-аcrimo-оsa!..

Сама природа оплакивает в Моцарте поражённое скверной бытие и бывшего счетовода Сапогова, о тщета, о Юдоль!

Ведьма Гавриловна, того не желая, сказала Сапогову правду – произнесённая вслух, она медленно преображает реальность. Сатана действительно обитает неподалёку, но только не в коммуналке, а в двушке на улице Нестерова.

А раньше находился в Серпуховском краеведческом музее с табличкой «Истукан из этрусского кургана, II век до н. э». Ростом Сатана невысок, примерно полтора метра, – по нынешним меркам почти лилипут. Те, кому довелось лицезреть его, говорят, что это скульптурная компиляция шумерских, египетских и африканских мотивов: рогатая тиара, клыки, вместо ног собачьи лапы, за спиной четыре крыла, как у саранчи, и длинный уд с головой кобры. По всей статуе трещины, будто её когда-то уронили и склеили.

Долгое время Сатана стоял в зале со скифскими бабами и прочими полезными раскопками родного края, а потом его убрали в запасник ввиду выставочной незначительности.

По одной из версий, научный консультант убедительно доказал, что музейный Сатана – коммерческая подделка начала двадцатого века, изготовленная в Индии. Согласно архивным записям, в тысяча девятьсот восьмом году на аукционе в Лондоне Сатана как «месопотамский демон» был продан в частную коллекцию миллионера-мецената Морозова; в семнадцатом году статую во время революционных погромов разбили матросы, но советская власть осколки не выбросила, а сберегла.

По альтернативной версии, Сатана просто осточертел уборщицам. При каждом посещении зала кого-то обязательно выворачивало аккурат возле экспоната, а если случалась школьная экскурсия, то рвало всю группу. Говорили, от истукана веет бессмысленным и тоскливым ужасом и выглядит он как нечто нерукотворное, точно природная окаменелость. Ещё Сатану будто бы отвозили на экспертизу. Выяснилось, что поделочный материал – копролит непонятного происхождения. Этим, в частности, объясняется факт, что посетителей тошнило. А потом Сатана пропал из запасника.

В музее сохранилась дореволюционная фотография истукана – чёрный тощий божок. Поднял верхние конечности, словно пугает или сдаётся в плен; пальчики растопырены. Кисти у Сатаны четырёхпалые, без мизинцев, и на правой digitus anularis (то бишь безымянного) нет. Я бы сводил тебя в тот музей, милая, да только смотреть там не на что: покрытые прахом времени диорамы сражений, скучные пейзажи в тяжёлых позолоченных рамах, крестьянские костюмы да ковры – Юдоль!..

Вроде бы никому не нужную статую похитил практикант Ермолаев, учащийся исторического факультета пединститута. Какое-то время Ермолаев держал Сатану у себя дома, потом спонтанно обменял на запиленную, но оригинальную пластинку The Beatles у своего приятеля Надеждина. Тот же приобрёл Сатану из расчёта, что истукан романтизирует его интерьер, привнесёт нотку тлена и декаданса, хотя для такой заурядной цели подошёл бы и обычный гипсовый череп.

Кто-то говорил, что у Надеждина с неизменным успехом проходили студенческие оргии, то есть Сатана оказывал благотворное влияние на атмосферу, наделяя участников козлиной неистощимостью. Я больше склонен верить, что копролитное тело мистической вонью, наоборот, отвадило всех гостей; иначе почему Сатана оказался сперва на помойке, а потом в квартире у Клавы Половинки?

Странная она была, Клава. Родилась вроде бы в благополучной семье военного, мать преподавала игру на аккордеоне. Я ещё застал время, когда пожилая и строгая Ольга Николаевна учила детей в музыкальной школе, а беспутная Клава бродяжничала по району с синим, отёкшим от попоек лицом. Половинкой её назвали за странную особенность. Она, к примеру, не приходила в компанию с полной бутылкой водки или же целым батоном – только полбутылки, только полбуханки. Если брала в долг, не возвращала всю сумму, а в лучшем случае пятьдесят процентов, поэтому и зубов у неё к тридцати годам осталась аккурат половина. Клава таскала вещи из дома на продажу. Кому-то отдала за бесценок пиджак покойного родителя, но брюки при этом сохранила, хотя за целый костюм выручила бы больше. Однажды вынесла набор чайных ложек; предполагалось, что их восемь, а она оставила в коробке четыре.

Отец, помнится, купил у неё за рубль шесть нечётных томов Мопассана из двенадцатитомника. Как ни просил потом чётные, суля трёшку, – не вынесла! Ты всё любопытствовала, милая, читал ли я Мопассана; вот, что продала отцу Клава Половинка, с тем и ознакомился. Много чего от неё досталось: Ницше, Генрих Манн (первый, второй и пятый тома в светлом матерчатом переплёте) и даже дореволюционный Папюс, старый добрый никчемный Папюс с ерами-ятями.

Ольга Николаевна умерла, затих аккордеон. Клава Половинка помаленьку пропивала семейное имущество. А однажды кто-то из собутыльников любезно помог ей приволочь на пятый этаж Сатану – благо истукан был не особо тяжёлый, копролит всё ж не мрамор. Клава Половинка уложила его в кровать, сама прилегла рядом и больше не проснулась. И никто о ней не вспомнил, не искал. Какое-то время настойчиво дребезжал телефон. Может, это Сапогов пытался дозвониться? А потом квартира № 71 на пятом этаже по улице Нестерова погрузилась в вечную тишину. Проспиртованная алкоголичка не разложилась, а мумифицировалась, поэтому и дверь не взламывали. Будто и не было на свете Клавы Половинки. Вместе с Сатаной она разделила смертное ложе на долгие годы.

И вот мысленно обнаруженный Гавриловной Сатана, как радиобуй, рассылает по миру сигналы-флюиды своего присутствия. Сапогов же, ошпаренный гневом, их вообще не улавливает.

Но всё чуют юродивые обитатели окраины: Псарь Глеб, Лёша Апокалипсис и Рома с Большой Буквы. Чувствительные натуры уловили в воздухе мощнейшие вибрации грозных сил.

Псарь Глеб и Рома с Большой Буквы тотчас покинули свои панельные каморки и отправились неведомо куда, повинуясь зову. А Лёша Апокалипсис околачивался возле продуктового, но тоже всё бросил, даже откровения не закончил: «И видел я магазин о пятидесяти шагах в длину и ширину. И стены его и двери были подобны чистому стеклу, и был он полон жигулёвского питья в сосудах изумрудного цвета, и работали там неправедные жёны, и дано им было право отпускать продукты по государственной цене, и они их отпускали, а самые дефицитные продукты толкали с чёрного хода по цене, завышенной вдвое. И были у жён этих белые одежды и белые венцы на головах, а зубы сияли как золото, потому что были из золота, и пахло от них благовониями и табаком. Ещё видел я там очередь о семи хвостах и сорока головах, многочисленные семьи, хитрые чреслами, матерей и отцов, которые посылали детей своих занимать места во всех хвостах, чтобы взять им побыстрее и всё сразу. И видел я скорбных и праведных, кто честно стоял в очереди и не осквернился хитростью чресел…»

Помню его, Лёшу Апокалипсиса, вечно лохматого забулдыгу без возраста. Зимой и летом носил куртку сварщика и демонстративно тушил о манжет окурки, показывая несгораемые свойства чудесного материала…

Возможно, юроды хотят поклониться Сапогову и предложить свою службу. Или же, наоборот, проклясть, а может, попросить денег взаймы, как это обычно делает Рома с Большой Буквы.

Худой, как леший, в драповом пальто без пуговиц. Попрошайничает в напевной воркующей манере:

– Обратиться к вам меня заставило горе с большой буквы «Г». Моя мамочка с большой буквы «М» получила пенсию с большой буквы «П» и сказала мне, чтобы я купил хлебушка с большой буквы «Х» и творожка с большой буквы «Т», а я вместо хлебушка с большой буквы «Х» и творожка с большой буквы «Т» купил себе папиросочек с большой буквы «П» и обманул мамочку с большой буквы «М». Помогите мне, пожалуйста, рубликом с большой буквы «Р», чтобы я принёс мамочке с большой буквы «М» хлебушка с большой буквы «Х» и творожка с большой буквы «Т»…

Ушёл скотский дед, тот, что скоблил неподалёку подошвы. Сапогов злобно бормочет «кис-кис», шаря под скамейкой в поисках чёртова пластыря.

– Ну и где он?! – сварливо восклицает Андрей Тимофеевич.

Слышит похрустывание гравия и приближающиеся шаги. Поднимает голову. Рядом средних лет одутловатый мужчина в клетчатом демисезоне, парусиновых штанах и матерчатых грязных туфлях. В руке болтаются аж четыре собачьих поводка, похожие вместе на палаческую многохвостую плеть.

– Вот ваш котик! – тычет пальцем собачник.

Сапогов щурится в указанном направлении и видит лишь стену дома с подвальной отдушиной да пожухлые цветы на газоне.

Зато обнаружился пластырь Макаровны – просто отнесло ветром в сторону.

– Нет тут никакого кота… – сварливо бормочет счетовод. Поднимается и для надёжности накрывает подошвой пластырь. – Вы о чём вообще, товарищ?!

– Да вот же! – у незнакомца круглое бабье лицо и глуповато-помешанный взгляд, потому что один глаз отчаянно косит. – Давайте-ка я вам помогу его поймать, пока моих разбойников рядом нет!

Собачник передаёт Сапогову связку поводков:

– Подержите-ка… Да вы не волнуйтесь, – успокаивает. – Котики меня любят!

Андрей Тимофеевич досадливо понимает, что давешнее «кис-кис» сбило с толку неравнодушного прохожего и теперь надо подыгрывать, чтобы не выглядеть глупо.

Клетчатый ловко движется на полусогнутых ногах, кружит возле кустов. Невидимого кота он подзывает свистящим звуком, будто прыскает смехом сквозь зубы «к-ссс, к-ссс». Судя по прицельному выражению его глаз, животное давно им обнаружено и теперь он к нему подбирается. Только вот Сапогов по-прежнему кота не замечает.

Собачник внезапно разгибается, прижимая к груди пустоту, которую тотчас начинает поглаживать:

– Хороший котик! Хороший! Не бойся!.. – и торжествующе улыбается Сапогову. – Видите?! Поймал! А вы говорили… Получайте питомца!

Подходит к Сапогову вплотную. Мокроватый, в белом налёте, рот растянут в бессмысленной улыбке:

– Вы его под животик возьмите…

Сапогов брезгливо отстраняется, уже собираясь обругать нежданного помощника психом, но на руки вдруг перетекает весомый тёплый объём. Андрей Тимофеевич несколько озадачен.

– Как вас зовут? – спрашивает собачник.

– Николай Николаевич Башмаков, – зачем-то выдумывает Сапогов. Всё равно же не проверить. – Капитан дальнего плавания в отставке.

Вообще, все колдуны безбожно врут, это в порядке вещей – для конспирации. Сатана – отец лжи, так почему бы и нам не присочинить, его никчемным, вышвырнутым на обочину жизни бастардам…

– Очень приятно. А я Псарь Глеб, – отвечает загадочный субъект. – Признаться, думал, я один такой на всём свете.

– Какой? – подозрительно спрашивает Сапогов, машинально поглаживая большим пальцем пустоту, сидящую у него на руках.

– В детстве я часто болел, – издали начинает Псарь Глеб. – Но кроме этого, сколько себя помню, замечал кошек и собак, которых никто другой не видел. Бывало, идём с мамашей по улице, я ей кричу: «Вон собачка побежала!» – а она смотрит недоуменно: где собачка? Пока я совсем мальцом был, думали, фантазирую, а потом решили, что ненормальный…

Особенность видеть невидимое свойственна маленьким детям. Мама как-то на несколько минут оставила меня одного возле продуктового. Я ждал её и глазел по сторонам. Вдруг из-за угла соседнего дома появилась удивительная чёрно-белая корова. Рогатую голову украшал цилиндр. Опираясь на трость, корова степенно вышагивала на задних ногах, между которыми болталось увесистое розовое вымя. Я очень обрадовался этой корове, засмеялся, решив, что это начало великолепного циркового представления. Но она так свирепо посмотрела на меня, замычала и ткнула в мою сторону тростью. Я чуть не обмочился от страха! В тот момент на улице находилось много людей, но никто кроме меня не видел той коровы в цилиндре и с тростью – не выдумываю, милая, так всё и было…

– А потом невидимый пёс впился мне в ногу своими прозрачными клыками, – заканчивает рассказ Глеб Псарь. – От боли я потерял сознание. Но самое удивительное, мои одноклассники ничего не видели. Но когда меня принесли в больницу, на ноге были кровавые следы укуса. С тех пор я долго лечился от испуга и косоглазия. Но потом решил, что невидимых псов нужно не бояться, а приручать!

– Получилось? – интересуется Сапогов, невольно вспоминая фильм «Полосатый рейс». Уж очень чудаковатый собачник похож на пухлого враля-буфетчика. – Вы, значит, теперь дрессировщик?

– Нет! – Псарь Глеб хмурится. – Ненавижу это слово – дрессировщик! Я – Псарь Глеб!

– Ах, извините! – ехидствует Сапогов, но доверчивый собачник не чувствует иронии и сразу же извиняет Андрея Тимофеевича.

– У меня четыре пса! Прекрасные, мощные и чрезвычайно свирепые создания! Но без моего приказа они ни на кого не набросятся. А чего вы такой печальный?

– Кое-кто разозлил и обидел! – жалуется Сапогов. – Но я отомщу! С моряками шутки плохи!

– Непорядок! – Псарь Глеб топает ногой. – Мы не дадим вас в обиду, капитан!

Собачник как-то по-хитрому складывает пальцы и засовывает в рот. Резко выдыхает и сразу же поясняет:

– Это такой специальный беззвучный свист, не подумайте, что я не умею свистеть! – Потом кричит: – Мор! Раздор! Глад! Чумка! Ко мне!.. – И снова тихонько поясняет: – Это клички моих псов, они уже мчатся сюда!..

Ничего не происходит, и Сапогов готов саркастически улыбнуться, но пустой объём в его руках точно взрывается, и царапучая боль пронзает ладони.

Сапогов невольно вскрикивает: «Ах!..» – роняет пустоту и видит, как через двор катятся низкие и стеклистые волны какой-то расплывчатой ауры.

Одна волна сильно, точно двумя лапами, толкает Сапогова в грудь, так что Андрей Тимофеевич едва не падает. Подвижные образы чего-то незримого облепляют Псаря Глеба, колышутся пылью у его ног.

– Раздор, фу, фу! – орёт Псарь Глеб. – Мор! Глад! Чумка! Сидеть!.. Сидеть, кому говорят!.. – он вертится и хлещет пустоту поводками – утихомиривает.

Сапогов изумлённо разглядывает ладони и видит длинные глубокие царапины, будто его и впрямь отделал драпанувший с рук котяра.

– Виноват, виноват! – сокрушённо восклицает Псарь Глеб. От раскаяния он даже залепляет себе звонкую пощёчину. – Простите меня! Я, дурак, не сообразил, что у вас котик на руках! Но я видел, как он невредимым прыгнул в отдушину! Надеюсь, Раздор не сильно вас напугал?!

– Всё в порядке, – сдержанно отвечает Сапогов. – Я просто несколько растерялся.

– Простите! Простите! – чуть не плачет Псарь Глеб. Продолжая хлестать себя по щеке, говорит: – Вдруг мы вам понадобимся, капитан, свистите бесшумным свистом, – он снова замысловато складывает пальцы и тихонько прыскает или шипит сквозь зубы. – Никому не позволим вас обижать… Мор! Раздор! Глад! Чумка! За мной!..

Нелюдимый Псарь Глеб явно проникся симпатией к незнакомому старику – родственной душе, которой дано видеть невидимое. При этом не исключено, что собачник – обычный сумасшедший. Когда он удалялся прочь, поводки так безжизненно волочились по гравию. В мультфильме моего детства кукольная девочка тащила на резинке варежку, вообразив, что это собачка.

Но как объяснить вполне реальные царапины на руках Сапогова? А что, если это Сатана пробудился в кровати Клавы Половинки и в мир просочилось тёмное колдовство, оживившее параноидальные фантазии городских безумцев?

На детской площадке ветерок скрипит ржавыми качелями. Лёша Апокалипсис, пощипывая кудельки льняной бороды, рассказывает Роме с Большой Буквы:

– И встретил я пожилого человека с волосами белыми, как речной песок. Сказал он мне: «Потрогай мой лимфоузел», и голос у него был булькающим, похожим на полоскание для рта. И потрогал я его лимфоузел, и открылась у меня рвота желчью. И увидел я в луже желчи роддома́ и матерей, у которых в грудях не молоко, а черви, и вскармливали они своих младенцев червями. Увидел я больницы, куда вместо донорской крови блудницы сдают кровь менструальную, и врачи порченую кровь переливают по капельницам страждущим!..

Рома с Большой Буквы кивает, одалживаясь папиросой из протянутой пачки:

– Я в храм с большой буквы «Х» недавно заходил, там у покойника с большой буквы «П» один глазик с большой буквы «Г» был совсем без ресничек с большой буквы «Р»…

Лёша Апокалипсис с тревогой продолжает:

– В церкви на улице Руставели у батюшки выскочили рога на голове, а ведьмы бубнили свои нечистые молитвы, злые, ненавистные, и было много их. Потом у батюшки пошла отрыжка, он службу остановил, ведьмы наперегонки побежали ручки ему целовать, а моя свеча чёрным закоптила. И хотел я прочесть «Богородице Дево, радуйся», но у меня вперемешку со словами молитвы начали выскакивать матерные слова, а рука вместо крёстного знамения – выделывать польку-бабочку. И стал я говорить дальше такие глупости, что меня вывели из церкви!..

Сапогов не вспомнил бы, кому скормил когда-то остатки пирога «Квач», но по дороге домой налетел на Лёшу Апокалипсиса. Тот узнал его и начал приветственно: «И повстречался мне старик, что угостил меня хлебобулочным продуктом собственного производства, и пахло от того продукта болотной тиной…» – но Сапогов юроду договорить не дал, сразу попросил потрогать своё горло. Пока простодушный Лёша Апокалипсис трогал, пробормотал заклинание: «Моя хвороба у тебя до гроба!» – а вместо «аминь» кулдыкнул «Юдоль»!

Интуитивно Сапогов делает всё правильно. Колдуны так и перекидывают на подвернувшихся жертв свои болячки, и для этого хватает «дружеского» рукопожатия или объятия. Осуществляется перенос на закате, так что и со временем суток Андрею Тимофеевичу подфартило.

Просто со здоровьем у Сапогова последние недели нелады. Из-за беспорядочного чародейства воспалились лимфоузлы. Кроме прочего, Андрей Тимофеевич, пока шлялся по кладбищам и таскал оттуда всякую всячину, подцепил бонусом каких-то могильных паразитов, которые ослабили его иммунную систему энергетическим вампиризмом. А всего-то надо было сказать перед уходом: «Кто за мной увязался – тут и остался».

И ещё прошение Сатане, собственной кровушкой написанное, гниёт вместе с покойником в гробу! Вот тебе, Андрей Тимофеевич, и подмышки твои, и бульканье в горле по утрам! Есть даже порча такая – «Покойницкий зачин», когда волосы, ногти или просто личные вещи жертвы кладут под гроб какого-нибудь покойника.

Меня просили как-то спасти эпилептичку, которой «добрые» люди посоветовали измерить себя ниткой, а потом подложить её в гроб – как нитка сгниёт, так падучая и пройдёт. Но вместо этого девица начала гнить заживо. И чем тут поможешь? Разве вскрыть могилу, достать из гроба нитку (или что от неё осталось), вдеть в иголку, вышить на повязке магическое слово или руну и год носить повязку не снимая…

Утром следующего дня Сапогов идёт на рынок и, отчаянно торгуясь, покупает голенастого чёрного петуха – аж за три рубля! Он, конечно, позабыл слова Макаровны, что отправлять посланца Сатане надо со вторника на среду, а нынче вообще-то суббота. Палец после прокола ноет больше обычного, и Андрей Тимофеевич в послании даже допускает две орфографических ошибки в слове «Сатана» – пишет через «о».

Записку Сапогов для надёжности приматывает к петушиной ноге липкой лентой. Дождавшись полночи, выходит на ближайший перекрёсток. А петух и не думает куда-то бежать, просто поклёвывает грязь на дороге. Сапогов хлопает в ладоши, подгоняет его криком: «Пошёл! Пошёл!..» – петух только пугается, улепётывает на пару метров в сторону и снова продолжает пастись – в общем, очередной провал. Сапогов с незадачливым гонцом под мышкой бредёт восвояси.

Ярость клокочет в счетоводе, он клянётся всеми демонами Пекла, что отомстит за насмешку, и Макаровна оказывается первой в «расстрельном» списке. Петух получает временное проживание в комнатке у Сапогова, до момента, пока не решится его судьба.

В воскресенье подлая птица с утра пораньше кукареканьем поднимает Сапогова и Иду Иосифовну. За раннюю побудку Сапогов выслушивает от математички визгливый матерный нагоняй, а Ида Иосифовна тайно получает от Сапогова веночек с порчей на женский орган. Можно сказать, обмен «любезностями» состоялся.

– Ю-доль!.. Ю-доль!.. – булькает за столом Сапогов, кровь из носа каплет прямо на аппликацию. Поделка представляет собой пластырь Макаровны, на который приклеены пёрышко дохлого воробья, седой клок собачьей шерсти, рыбья чешуя и навозные мухи с зелёным отливом. Порча похожа на невообразимый африканский орден, которым вождь племени наградил отличившегося воина или охотника.

Удовлетворённый Сапогов садится почитать газету. Но вдруг какая-то сила заставляет Андрея Тимофеевича сунуть пластырь в карман и выбежать на улицу. Будто невидимая рука ухватила старика за седой чуб и волочит дворами, ржавыми гаражами.

Откуда ни возьмись Рома с Большой Буквы. В пятницу разминулся с Сапоговым, а теперь повстречались. Юрод обгоняет Андрея Тимофеевича и поворачивается с просьбой:

– А одолжите-ка мне рубличек с большой буквы «Р », чтобы купить мне запечатную машинку с большой буквы «М», стихи с большой буквы «С» запечатывать!..

Дует из-за гаражей нечистый сквозняк, кружит мусорной позёмкой, вздымает на юроде пальто. Синие глаза Ромы с Большой Буквы заливает мутная белизна, поедающая радужки и зрачки, небритое лицо костенеет, и он начинает греметь искажённым голосом, точно пропущенным через гитарный дисторшн:

– Кшта-хъа-ар магул а-алум с большой буквы «М»! Н-н-н-н с большой буквы «Н»! Коохчи нахтара нъхива-а-лъ с большой буквы «К»!..

Бесу несколько затруднительно вещать. У Ромы с Большой Буквы, пусть и одержимого, всё ж сохранился остаточный рисунок личности, который так просто не вытравить галиматьёй какого-то праязыка.

– Фархо-ун нахтан-геш таеши шумару с большой буквы «Ш»! Н-н-н-н-н! Ахор! Ахор лахтобъ коохчи мору! Н-н-н-н-н!..

Волею случая (просто на шаг раньше оказался!) юрод спас Андрея Тимофеевича от бесовской растяжки, то бишь оккультной мины, специально заложенной между гаражами. Именно туда волокли Сапогова, но «подорвался» ни в чём не повинный Рома с Большой Буквы, а теперь в рифму пророчествует:

 
Когда разверзается Бездна,
Грохочет повсюду война,
По небу на Троне железном
Крылатый летит Сатана!
Куда он летит – непонятно,
Просторами Русской страны,
И гнойно-кровавые пятна
На мантии у Сатаны!..
Н-н-н-н!..
 

Это, конечно, «мороз-воевода дозором». И по-хорошему, зачем крылатому Сатане летающий трон? Но ведь не так уж и скверно для одержимого юрода, милая?

– Дай три рубля! – перебивает Сапогов. – Н-н-н-н!.. Хоть рубль! Н-н-н-н!.. Полтинник!..

Глас, обескураженный, затихает. Глазам юрода, белым и твёрдым как скорлупа, возвращаются зрачки и голубизна, лицо розовеет. Он произносит обычным голосом:

– А потом женщина прошла, а за ней котик пробежал… – и начинает плакать, ибо понимает, что уже не Рома с Большой Буквы, а нечто новое, к примеру, сатанинский громкоговоритель на столбе.

А Сапогов дальше несётся. Даже не понял, как ему повезло. Мог бы сейчас вместо Ромы нести тарабарщину вперемешку со стихами.

И вот перед Андреем Тимофеевичем знакомый двухэтажный барак. Счетовод забегает в подъезд. Отдышливо (всё ж годы берут своё) топает на второй этаж, гулко ударяя подошвами в ступени. Синяя лампочка красит стены и облезлые двери пурпуром. Звонит в первую попавшуюся квартиру.

Открывает Макаровна – распатланная, в коричневом халате, шаркающих тапках. Руки дряблые, рыхлые, трясутся как студень, ноги в венах.

Запыхавшийся Сапогов бормочет оторопело:

– А нет ли у вас… – и произносит первое, что пришло на ум, – стакана перловки?

Ведьма пучит лиловые, словно бы варикозные губы:

– Я-то думала, кто ж на меня порчу месил? А отвод тебя не учили ставить, старый ты дурень?!

Меньше всего ожидала она увидеть Сапогова. Но ещё больше заботит вопрос – каким образом старик-самоучка обошёл бесовскую ловушку?! Либо напортачила сама Макаровна, либо белобрысый дед не такой уж и дилетант. Это следует выяснить.

Если что, о магической защите Андрей Тимофеевич слыхом не слыхивал. А откуда? В газетах про это не напишут. Суть в чём: любое действо типа порчи влечёт за собой ответный импульс в сторону колдующего, так называемую обратку. У пресловутого тёмного эгрегора нет индивидуальности. Это древняя паразитическая нейросеть, устроенная как финансовый спрут: охотно даёт в долг и с лихвой забирает «проценты», неважно с кого. И вот, чтобы не зацепил маятник «обратки», нужно делать «отвод», как справедливо заметила Макаровна. Отводы бывают на растение, животное, предмет. На «болвана» – случайную жертву (или не очень случайную, а вполне конкретную), которая безвинно примет му́ку за чьи-то колдовские делишки.

Макаровна защиту наилучшую поставила. Двойную с сигнализацией: «зеркальную» и «кладбищенскую» (она же «покойницкая» или «бесовская»). Плюс западня с растяжкой. «Зеркалка» нужна, чтобы вражина, осмелившийся поднять колдующую руку, получил в рожу симметричный ответ – «отражение». А уж бесы-стражи (или покойники) потащат виноватого к растяжке. Но поскольку за Сапогова удар принял Рома с Большой Буквы, Андрея Тимофеевича просто швырнули к порогу Макаровны – на хозяйкин суд.

– Пакостить, значит, горазд, а про обратку не слыхивал? – говорит Макаровна, уперев руки в боки. – Вот же гад белобрысый!

Сапогов не юлит, а отвечает начистоту:

– А зачем вы надо мной посмеялись?! Я к вам со всей, можно сказать, душой!..

– Не продал ещё? – хихикает старуха. – Душу-то? Не нашлось покупателя?

– Взял по вашему совету петуха, – занудствует Сапогов, – привязал записку, а он никуда не побежал! Вы меня специально обманули!

Макаровна брезгливо щурится:

– Сколько ж на тебе дряни кладбищенской повисло! Фу-у!..

Замысловато щёлкает пальцами, что-то невнятное бормочет – проводит оккультную дезинфекцию.

– А что это вы делаете? – спрашивает подозрительно Сапогов. – Небось колдуете против меня?

– Рожи мёртвые за твоей спиной висят, как шары надувные. Протыкаю их. Да не оглядывайся, дурак! Нельзя!..

Влечение, милая, всё ж не тот пустой звук, с которым лопаются за спиной Сапогова могильные упыри. Макаровне впору бы разозлиться и примерно наказать незадачливого колдуна-счетовода. Однако ж избавила Андрея Тимофеевича от кладбищенских паразитов. Сапогов ещё с прошлого раза чем-то ей приглянулся, может, напомнил кого-то из юности, пастушка или гармониста…

В жизнь Макаровна шагнула деревенской необразованной дурой, но к старости, как иные жиром, обросла умом и опытом. Вышло так, что Макаровна, заурядная курносая девка двадцати лет, вынужденно ночевала в комнате, где стоял гроб с родственницей, про которую соседи с опаской шептались, что ворожея она и чертовка. Сначала в темноте что-то засопело. Макаровна проснулась, зажгла керосинку. Сама не понимая зачем, подошла к покойнице. Вдруг у лежащей в гробу старухи открылся и блеснул мёртвый глаз. Макаровна хотела взвизгнуть, но голос куда-то подевался. Оглянулась – в комнате остались одни стены, да если бы и была дверь, убежать она не смогла бы, сковало оцепенение.

Изо рта старухи медленно вытекла струйка серо-голубоватого цвета, похожая на папиросный дымок, собралась под потолком в клубок. Печь превратилась в треснувшую боковину склепа с вензелем в виде перевёрнутой пятиконечной звезды, а рядом возник силуэт в сером, как подвешенный для просушки дождевик. Под опущенным капюшоном чернел взгляд кромешной пустоты, пронзающей тоской и холодом.

Мрак из дождевика что-то беззвучно произнёс, клубок дыма заметался под потолком, а рот у Макаровны сам собой приоткрылся. Серый клубок развернулся спиралью и резко влетел девке в горло, а у старухи распахнулся второй глаз. Вот тогда Макаровна и завопила на всю хату. Люди вбежали на крик, а она уже беспамятная каталась по полу, словно в падучей. А родственнице так и не смогли затворить глаза, хоронили с открытыми.

С той поры у Макаровны началась иная жизнь. Вскоре сбежала она из деревни в город, а там постепенно развернулись её недюжинные колдовские способности, доставшиеся в наследство от родственницы-ведьмы. Кому нечистые сами передают мастерство, и учителя не нужны – всё даётся само.

– Ладно, – разрешает Макаровна. – Заходи! Но сначала плюй! – и строго показывает на загаженную икону Спаса.

У обычных людей принято вытирать ноги о половичок, у колдунов положено глумиться над священным. Сапогов плюёт, но без слюны, опасается оставить личный материал.

В прихожей вешалка, на ней поношенная одежда. Внизу убогая обувь – сапоги, войлочные туфли «Прощай, молодость!». Тотальное отсутствие дорогих вещей и иных признаков бытового достатка.

Кухня, куда Макаровна сопровождает Сапогова, без алхимических пузатых реторт, пучков травы, свисающих с потолка, кошачьих лапок, сушёных жаб или змей, заспиртованных демонкулусов в банках. Да ведь это клише – из книжек или фильмов. А Макаровна – настоящая ведьма.