Читать книгу: «Юдоль», страница 6

III

Бедный Костя – несвятая простота. Он же заурядный троечник одиннадцати лет, нос веснушчатой пуговкой. Ну разве мог ребёнок предвидеть, какой бедой всё обернётся?! Костя никогда не воспринимал свой почерневший палец как нечто сверхценное. Скорее, наоборот, тот был для него стыдной частью тела, мелким уродством, с которым Костя свыкся. А тут какое-то Божье Ничто заявляет, что от почерневшего пальца, оказывается, зависело вселенское благополучие и Костя повинен в будущей гибели своих близких и заодно всего мира!

– Может, срочно заявить в милицию? – вслух размышляет мальчишка. – Они мигом разыщут мерзкого старикашку!

– Безымянный не вернуть, Костя… – скорбно шепчет царапина. – И он не прирастёт обратно. Все умрут, и мир превратится в Юдоль!..

– Ну, допустим, нельзя обратно пришить, – огорчается Костя. – Но палец будет у меня и все останутся живы!

– Это Безымянный Сатаны! Он скоро вернётся к нему и…

– Что ещё за Сатана?! – перебивает Костя. – Это мой палец!

– Был временно, – возражает царапина. – А теперь ты умрёшь! И твои родные тоже умрут! Мама с папой, сестра Верочка, баба Света и деда Вова, которого вы все называете Рыбой…

– Вот откуда ты знаешь, что деда звать Рыбой? И что все люди умрут?

– Я сам ничего не знаю. Но моими устами молвит Бог.

– Бога нет! – уверенно произносит Костя. – Это бабкины сказки. Ну, не моей бабушки Светы, а вообще…

Ему страшно. Бормочущая царапина пугает не меньше, чем исчезновение пальца.

– Ну сам подумай, – шелестит Божье Ничто. – Не будь Бога, как бы я с тобой разговаривал?

– Ты из гвоздя такой умный взялся?!

– Из ниоткуда…

– Ерунда! – не верит Костя. – Что значит – из ниоткуда?

– Если я скажу, что пришёл из пространства Великой Секретности, разве станет яснее?

– Ты не хочешь говорить правду?

– Костя, я не умею лгать, выдумывать или притворяться!

– Сам же сказал, что секрет…

Не собираюсь проводить схоластические параллели с числом ангелов на кончике иглы, но полагаю, что ржавое острие кладбищенского гвоздя вполне подходит на роль магического шприца с потусторонним содержимым, которое Костя запустил себе под кожу, – так сказать, оккультно инфицировался. Хочется верить, это действительно Божье Ничто, а не мертвяк-безымянник или говорящий вампирический полип…

– Что такое Юдоль? – спрашивает Костя и вспоминает, что этот же вопрос задавал ему коварный старик.

Божье Ничто какое-то время молчит, затем отвечает со вздохом:

– Боюсь, ты не поймёшь… Нечто ужасное!

– Как извержение вулкана?

– Гораздо страшнее! – с пафосом восклицает Божье Ничто. – Вы все умрёте!

– Может, Юдоль – землетрясение? – допытывается Костя.

– В миллион раз хуже! Даже несопоставимо!

– Или война с немцами? – Костя вспоминает недавний фильм про партизан, взрывы, выстрелы, нервные звуки губной гармошки.

– Немцы тоже умрут! – монотонно нудит Божье Ничто. – И ты умрёшь!

– Юдоль – эпидемия?

Помнишь, милая, я тебя спрашивал; ты, посмеиваясь, сказала, что Юдоль – вселенская эвтаназия мирозданию. Но Костя не знает слова «эвтаназия»…

– От любой болезни можно найти лекарство, – нагоняет жути Божье Ничто. – От Юдоли нет лекарств! Вы все умрёте…

– Юдоль – наводнение? – механически гадает Костя. – Цунами?

В телевизоре недавно показывали передачу про гигантские волны, сметающие всё на своём пути.

– Океан успокоится и вернёт свои воды обратно, – отвечает Божье Ничто. – А Юдоль никуда уже не уйдёт, останется навеки…

– Юдоль – вечная ночь?

– Мрак можно осветить фонарями, а в Юдоли нет места ни свету, ни тьме…

– Юдоль – это ядерный взрыв! – осеняет Костю. – Как Чернобыль! Или Хиросима!

– Нет, Костя!.. – упорствует Божье Ничто. – После ядерного взрыва и радиации хоть кто-нибудь да выживет. Цыгане и киргизы, крысы и тараканы. А в Юдоли не останется и киргизов…

– Да что же такое Юдоль?!

– Отсох! – всплёскивает багровыми кухаркиными руками баба Света, когда Костя уныло предъявляет ей обворованную кисть. –  Вова! – зычно кличет она деда Рыбу. – У Костика-то нашего палец отвалился!.. Болит?

– Нет, – угрюмо качает головой Костя. – Не болит…

– А где сам палец?! – неожиданно интересуется баба Света.

Под её взглядом Костя суёт руку в карман, будто и впрямь хочет что-то вытащить. Там только волшебный гвоздь и ключи от дома. А ведь он собирался рассказать про коварного старика-фокусника, но, передумав, врёт:

– Не знаю… Потерялся.

– Это как? – баба Света упирает кулаки в бока и делается похожей на надзирателя.

Костя тяжко вздыхает:

– По парку гулял… На качелях катался. Потом смотрю, а его нет…

– Полюбуйтесь! – баба Света вместо того, чтобы пожалеть внука, разозлилась. – Посеял собственный палец!

Будто снарядила Костю за покупками, а он по дороге в магазин выронил деньги.

– Ну что за мальчишка безалаберный! Иди теперь ищи! – строго указывает на дверь. – И без пальца не возвращайся!

– А я не знаю, где потерял! – плаксиво отвечает Костя.

У бабы Светы в руке вонючее кухонное полотенце, больше напоминающее половую тряпку. Кажется, она сейчас от злости врежет им Косте наотмашь по лицу.

И вот спрашивается, зачем ей отвалившийся палец? В качестве памятного сувенира? Удивительно, даже за двойки она так не злилась. И вообще ко всему была равнодушна. А тут словно что-то почувствовала, может, скорую смерть, обещанную Божьим Ничто…

Шлёпая босыми плавниками (ну конечно, ступнями), пришёл деда Рыба:

– Что тут у вас?

– Палец он потерял! – возмущается баба Света.

– Дай-ка гляну! – деда Рыба берёт Костю за руку. – Ох ты ж!..

Вид у деда Рыбы совсем неказистый; к раку желудка явно добавилось какое-то дополнительное недомогание. Отёкший, седой, небритый, мимика грустная, голос подавленный. Даже не сказал «Салют», вскидывая приветственно руку, как член Политбюро на Мавзолее. Ладонь спрятал под майку и поглаживает живот. На костлявых плечах пиджак с тусклыми, как чешуя, медалями. Деда Рыба его нечасто надевает, только в дни, когда особенно тоскливо.

Там, где раньше находился чёрный палец, гладкокожая вмятинка. И выглядит, точно безымянного не было отродясь.

Деда Рыба вытаскивает руку из-под майки и скребёт горбатый затылок:

– Дела…

– Я ж не нарочно, – оправдывается Костя.

– Теперь в армию не возьмут! – тоном эксперта заявляет деда Рыба.

Ударил в больное. После слов про армию мальчишке делается до слёз обидно. Он же вырос в милитаристском обществе, где служба в армии – индикатор мужской полноценности. И я был таким, милая. Не поверишь, до шестого класса хотел поступать в военное училище. Нравились мне и воспитательные военно-пропагандистские комедии про Максима Перепелицу и Ивана Бровкина, «не служил – не тракторист»…

– Почему не возьмут?! – возмущается Костя. – Нажимают-то в автомате на курок указательным! Бах! Бах!..

– Не курок, а спусковой крючок! – поправляет деда Рыба.

– Отец уже знает?! – наступает баба Света. – А мать?

– Нет ещё… – бурчит Костя. – Вечером расскажу.

– У-у, раззява! – баба Света замахивается полотенцем. – Мой руки и садись за стол!

И тут она видит Божье Ничто на Костином левом предплечье.

– А это что?! Где ж ты так поцарапался?

Баба Света за шиворот тащит Костю в ванную.

– Не надо! – вырывается Костя.

– Хочешь столбняк заработать?!

Из шкафчика над умывальником достаёт пузырёк с йодом и щедро льёт на порез. Края ранки темнеют от свернувшейся сукровицы.

– Тону! – еле слышно булькает Божье Ничто. – Горю́! Костя, помоги!..

Баба Света тихого голоса не слышит – глуховата. Костя в испуге выдёргивает руку, да так, что бабка роняет звонкий пузырёк в умывальник – тот скачет, как резиновый, разливая содержимое.

Неожиданно для самой себя старуха изрыгает вослед сбежавшему внуку проклятие на незнакомом гортанном языке:

– Кшаш-щь! Жонгезы! Улучи! Гохчи-ног драхо! Н-н-н-н!..

– Меня нельзя йодом! – в ужасе лепечет Божье Ничто. – Я зарасту и не смогу говорить!

– Я тогда тебя заново сделаю, – успокаивает Костя.

– Это если гвоздь не потеряешь! Ты рассеянный!

– Не потеряю. Это я нарочно так выдумал про палец, чтоб бабушка отцепилась! Но ты же знаешь, что его у меня отнял старик-фокусник!

– Костя!.. – горько возражает царапина. – По Божьему промыслу Безымянный нельзя отобрать силой! Но Бог в своей бесконечной милости оставил тебе свободу воли! Ты сам добровольно отдал палец! Обменял! Произошла сделка! И теперь все умрут! И ты умрёшь! Мир превратится в Юдоль!..

– Ты что там себе под нос бормочешь, как пень старый?! – злится уже на родном языке баба Света.

– Да ничего я не говорю, бабушка! – обижается Костя. – Что ты ко мне прицепилась!

Садится за стол с мыслью побыстрее разделаться с обедом. Баба Света ставит еду, потом замирает возле окна и смотрит на улицу. В комнате деда Рыба жалобно подпевает радиоисполнителю.

Звучит очень знакомая песня, только слова в ней почему-то другие. Хотя голос тот же – негромкий грустный баритон:

 
А бесы обернутся чем угодно:
Собака, кошка, птица воробей!..
Но бесам обернуться невозможно
Ни в Богородицу, ни в белых голубей!..
– А-а-а-а-а! Н-н-н-н-н!
– А-а-а-а-а! Н-н-н-н!..
 

Удивительно, но суп вкусный! Даже лучше, чем у мамы. Котлета нормально прожарена, макароны не разварились. Баба Света отродясь так хорошо не готовила!

Косте делается жутко, потому что это симптом какой-то необратимой перемены. Я помню, милая, ты меня как-то удивила пиццей, а потом, смеясь, призналась, что это доставка…

– А-а-а-а-а! – тянет в унисон деда Рыба. – Н-н-н-н!..

– Бабушка, – тревожится Костя. – У тебя почему-то вкусная еда. И в радио песня звучит не как раньше. Там же было про журавлей!

– Не знаю… – баба Света невнимательно прислушивается. – Вроде всегда голуби были…

А грустный баритон всё поёт свой псалом. Может, тоже предчувствует Юдоль.

 
Повсюду сатанинские процессы,
И бесы подселяются в людей…
Но не умеют обернуться бесы
Ни в Богородицу, ни в бе-елых голубей!..
 

– А-а-а-а-а! Н-н-н-н-н! – словно скулит от боли деда Рыба. – А-а-а-а-а! Н-н-н-н!..

Вот уже и Костя сомневается в журавлях. Вдруг напутал и действительно пелось про голубей и сказочных бесов…

От бабы Светы Костя снова бредёт в парк к Колесу. Не то чтобы надеется застать там седого ворюгу и потребовать свой палец назад. И так понятно – никто ничего не вернёт. И Божье Ничто про это говорил. Но до сумерек несколько часов. Лучше всё ж погулять, чем сидеть дома.

– А почему, когда Безымянный был у меня, он никому не угрожал, а теперь прям хуже ядерной бомбы? – спрашивает Костя у Божьего Ничто.

Царапина некоторое время раздумывает:

– Он фроде как был на претохранителе, а теперь фключился, и больше его не фыключить. Фы фсе умрёте!..

Дикция у Божьего Ничто сделалась невнятная, будто рот одновременно говорит и жуёт что-то немецкое, может, жвачку из ГДР. Объясняется это просто – царапина чуть подсохла после обработки йодом. Говорить ей затруднительно.

Навстречу троица первоклашек. Бегут вприпрыжку, взбивают башмаками опавшую листву. Один показывает Косте свой рот, набитый сухой землёй. У второго мальчика нос на резинке, картонный конус, а на плече рыжая кошка – разлеглась, как развратная женщина. А девочка и не девочка вовсе, а карлица в школьном платье, в волосах под бантом виднеется плешь золотистого цвета. У неё искривлённые кости ног, лицо безжизненное, как у пупса Малежика.

Может, и не дети они? Просто реальность дала течь, в пробоину просачивается по капле Юдоль, её вымороченный бестиарий.

В трещинах асфальтовых дорожек проступила мутная полуживая слизь; дупла деревьев – искорёженные немым ужасом трухлявые рты, в которые заглядывает невидимый палач-дантист. В глубине парка ревёт Чёртово Колесо.

– А что значит – Божье Ничто?..

– Ох… – задумывается царапина. – Я – щель в потуфтороннее! Прорезь ф инобытие! Я фмыфл, взывающий из глубинного мира! – и, предвосхищая Костин уточняющий вопрос, добавляет: – Из Мира Божьих Вещей! Так яснее?!

– Вещи… – кивает Костя. – Рубашка, молоток, ложка…

– Верно… – Божье Ничто, разговорившись, почти не шепелявит. – Только всё, что ты сейчас назвал, как бы этикетки вещей. А сами вещи находятся не тут.

– Да понятно, что молоток и ложка дома!

– Нет же! – энергично восклицает Божье Ничто, пуская сукровицу. – И квартира твоих родителей, и молоток с ложкой, рубашка, которая на тебе, и та, что висит в шкафу, – это всё вещи, так сказать, по вашу сторону бытия! Поэтому они не-на-сто-я-щи-е!

Костя обижается за вещи:

– Настоящие они!

– Умственные отражения тварной реальности. Феномены! А я тебе толкую о вещах Божьего постоянства! О ноуменах Истинного мира!

Эй, Божье Ничто! Ты в своём уме?! Допустим, ты не погостный бес, не мертвяк-подселенец. Но ведь и не доцент политеха кафедры общественных наук марксизма-ленинизма Вадим Олегович Коровашко, погоняло на курсе – Орехович. Опомнись, ты говоришь с одиннадцатилетним мальчиком, далеко не самым сообразительным! «Инобытие», «Божье Постоянство», ноумен-феномен – он же ни черта не понимает! Хотя по воле случая помнит, как папа, ссорясь с мамой, выговаривал: «Феноменально, Марина! Просто феноменально!» – и в контексте это означало «неслыханно».

– Вот же он – мир! – Костя обводит рукой парковые окрестности, дорогу, бетонный забор, на котором бесстыжими взмахами кирпича начертано слово «ХЛЕБ», стальной ворот Колеса, медленно плывущий над жёлтыми кронами…

Божье Ничто вздыхает:

– Боюсь, мы говорим на разных языках…

– Мы по-русски разговариваем! – упрямится Костя.

– Ты на русском. Но я-то общаюсь с тобой на языке вообще. Иначе бы ты меня совсем не понял. Хотя ты и так не понимаешь…

– Значит, лучше объясняй! – справедливо возражает Костя.

– Пытаюсь… Ну вот представь, что ты звонишь маме на работу. И спрашиваешь у неё позволения пойти в кино. Где находится её разрешение? Разве оно у тебя в руках, как предмет? Было и осталось у твоей мамы, но теперь и у тебя, только как бы полученное напрокат, словесная копия или звуковой дубликат её доброй воли. Так и с вещами.

– В кино я могу и без разрешения ходить! – самоуверенно заявляет Костя. – Если на детский сеанс, конечно…

Божье Ничто уныло опускает уголки условных губ:

– Я перевожу глубинные смыслы в наружные слова, и получается какая-то чепуха. Ох, Костя… Мир, о котором ты говоришь, всего лишь курятник на экранчике «Электроники ИМ-02. Ну, погоди!».

– Издеваешься?! – обижается Костя. – Старик, который палец украл, тоже обещал «Электронику» и обманул!..

В этот момент происходит «подключение». Такое же пережил недавно наш Андрей Тимофеевич, когда тёмный эгрегор показал ему обучающий «мультик».

Божье Ничто наконец-то догадался прокрутить в Костином сознании мысль в довербальном варианте – максимально простом и наглядном, чтобы у мальчишки всё встало на свои места.

Вот что видит Костя. Его реальность с воронами и белками, скамейками, деревьями, молотками и рубашками очень зыбкая, почти жидкая. В ней всё течёт, потому что присутствует время. А божий мир – твёрдый и статичный, нет движения и изменения, ничего иллюзорного, и всё уже свершилось, не начавшись. Может, это и есть настоящая смерть? И ещё Костя понимает, что «жидкий мир» – просто чьё-то усилие, которое ни в чём не обязательно! И если это усилие перестанут совершать, не будет монотонного «Ну, погоди!». Потом Костя видит бога. Точнее, богов. Один Волк, а другой Микки Маус. Оба ловят яйца и как бы соревнуются, кто больше поймает, только не корзинками, а сразу желудками – яйца для них ресурс или пища. Боги отчаянно враждуют. Волк считает, что Микки Маус ворует его яйца, а Микки Маус думает иначе. Каждый полагает, что старше и главнее. Волк уверен, что сотворил Микки Мауса, а тот вероломно предал доверие. Микки Маус в свою очередь говорит, что появился прежде Волка, а жадный Волк хитростью оттеснил собрата от насестов с падающими яйцами. Увы, что бы ни мнили о себе Волк и Микки Маус, они одинаковой природы с падающими безликими яйцами – простенькая кристаллическая графика. Забавно: Волк и Микки Маус не сомневаются в своей субъектности, уверены, что создают причины и следствия, тянут каждый на себя одеяло тварного мира, но истина такова, что боги и яйца детерминированы единственным глобальным смыслом: создавать и обустраивать временную иллюзию, назначение которой – развлечение скучающего Игрока из подлинной реальности, Мира Божьего Постоянства. Смешно и нелепо всерьёз задумываться о том, смертны ли падающие из насестов яйца, добры или злы Волк и Микки Маус. Да в них нет вообще ничего, что хоть как-то относится к добру или злу, жизни и смерти! Переоценивать Игрока тоже не стоит. Он далеко не всесилен. К примеру, не может самолично попасть внутрь – «явить себя» – по факту своей иной имматериальной природы. Игрок не способен также поменять архитектуру игры в «Электронике ИМ-02», заменить персонажей или же правила – не он её создал. Игрок может только играть. Или не играть.

Такое вот альтернативное гностическое «Нинтендо» от Божьего Ничто, любовь моя. Ничем же не хуже апокрифа о разбившемся Сатане, что рассказал Сапогову ведьмак Прохоров…

– А ты чьё Ничто? – спрашивает Костя. Но уже не в голове, а снаружи.

– Божье…

– Это понятно! Ну а какого Бога – Волка или Микки Мауса?

Божье Ничто какое-то время молчит, затем отвечает:

– Костя! Бог один. И он, конечно же, не Волк или Микки Маус. Его вообще нельзя увидеть!

– Почему?! – настаивает Костя. – Он в шапке-невидимке?

– Бог пребывает в Глубинной Реальности, в Истинном Бытии. А это иной порядок сверхэкзистенции, находящейся за пределами привычных тебе пространства и времени. Там в статичной Вечности с Богом пребывают созданные им Имена и Вещи мира.

– Ну а на вещи я хотя бы могу посмотреть? – упрямо спрашивает Костя.

– Человеку не дано видеть первопонятия. Лишь упрощённые проекции…

– Почему?!

– Ты не поймёшь…

– Считаешь меня совсем тупым?! – обижается Костя.

Подходят к Колесу. Рядом никого, только из будки еле слышно доносятся негромкие завывания смотрителя Циркова. На земле затоптанный значок-переливашка. Костя подбирает его, стряхивает налипшую грязь. На поверхности попеременно проступают то Волк с гитарой, то Заяц с барабаном.

Зажав значок в кулаке, Костя заглядывает в будку. Цирков сидит на стульчике, привалившись боком к стене. Штаны его мокры, один глаз широко открыт и полон ужаса, второй будто съехал вниз и полузакрылся, половина рта опущена и роняет слюну. И кто, кроме нас с тобой, родная, вспомнит, что дурак-трудовик любил персики и понедельники?..

Действующую ладонь Цирков прижал к челюсти, точно у него ноет зуб:

– Ах, н-н-н-н!..

Костя понимает, что для посещения Колеса разрешение смотрителя больше не требуется. Он захлопывает дверь будки, мычание делается глуше, тише, точно из-под гробовой крышки.

– Проблема в том, Костя, – продолжает Божье Ничто, – что человеческий мозг устроен так же, как и твой значок.

– Глупости! – Костя запрыгивает в шаткую кабинку.

– Знаешь, откуда берётся мультик в переливашке?

– Конечно! – выдумывает Костя.

Божье Ничто, если б мог, покачал бы головой:

– Анимационный эффект в значке достигается при помощи так называемой лентикулярной печати…

– Какой эффект? – без интереса переспрашивает Костя. – Какой печати?

Мальчишка уже смирился, что Божье Ничто не говорит, а поучает, словно занудный взрослый человек.

– Лентикулярной, – повторяет царапина. – Особый типографский способ, состоящий из печатания узких параллельных полосок с фрагментированным изображением на каждой. В нашем случае – Волка и Зайца. Понимаешь?

– Не очень…

Костя озирает знакомые окрестности. Желтеющий парк облетел, точно растительность на макушке у недавней первоклашки-карлицы. Сквозь редеющую листву просвечивают дорожки, похожие на линии руки.

– Представь себе тельняшку. Или многослойный бутерброд…

– С колбасой? – уточняет Костя.

Он не голоден, просто глуповат. Как и ты, милая…

– Линза, которую накладывают поверх «бутерброда», увеличивает и одновременно ограничивает угол видимости. В результате изображение можно разглядеть целиком только с определённого направления: либо Волка, либо Зайца. В живописи это называется анаморфозой.

– А вот по чуть каждого… – Костя показывает получившуюся химеру – волчий верх и заячий низ. – И так можно.

– Разумеется, – соглашается Божье Ничто. – Когда выставлен не совсем точный угол осмотра. Но суть ты, надеюсь, уловил. Мозг тоже работает по принципу лентикулярной печати! Это естественный прибор-дешифратор, который перестраивает сигналы ноуменального подлинного Мира Божьих Вещей в феномены. А сами по себе Волк и Заяц нарезаны на полоски и неочевидны.

– Значит, твой подлинный мир – просто полоски? – недоверчиво уточняет Костя.

– Престол Божьего Постоянства, малыш, организован в форме волновых частот. Мозг человека отчасти дешифратор, основная же его функция – фильтр, который не только не пропускает информацию о ноуменальном мире, но даже сознательно её искажает. Человеческое сознание из великого многообразия Божьего Мира способно вычленять только мизерную его долю. Вследствие чего тварная реальность получается предельно упрощённой. Вещи Мира, пропущенные сквозь линзу ума, превращаются в смешные мультяшки. Поэтому тебе так сложно понять, что такое Юдоль…

– Что значит – тварная?

– Материальная реальность, данная нам в ощущении.

Пока Костя озадаченно почёсывает затылок четырёхпалой кистью, скажи мне, Божье Ничто, почему же Бог, который вроде бы Любовь, создал человека с таким ущербным органом восприятия?!

– Из милости…

В начале девяностых в нашем городишке ушлые люди открыли коммерческий телеканал. Круглый год крутили по вечерам зарубежные фильмы – ужасы и эротику, триллеры и комедии. А когда жители полюбили всем сердцем кабельную альтернативу, дирекция канала оповестила, что сигнал вскоре пойдёт закодированным в «негатив» и, чтобы посмотреть фильмы, необходимо приобрести и установить на телевизор специальный прибор, который расколдует изображение. Компания организовала массовый сбор средств на «дешифраторы». И были многие, кто поверил и оплатил. И однажды сигнал закодировали, и возрадовались те, кто оплатил дешифратор… Но у канала к тому моменту появились многочисленные конкуренты, продолжать дичь с «негативом» было не просто нелепо, а ещё и убыточно. Однако афера удалась на славу! Сатане ведомо, сколько денег вытянули из доверчивых граждан, которые даже не получили свои декодирующие коробчонки, – о, Юдоль!..

День клонится к вечеру, и надо возвращаться домой. Костя покидает Колесо. Не слышны стоны из будки – смотритель забылся или же умер. Некому выключить аттракцион, Колесо будет скрежетать всю ночь. По-хорошему, надо бы позвать на помощь взрослых, вызвать Циркову скорую – вдруг ещё спасут, но Косте это не приходит в голову. За один день столько навалилось: вор-старик, похищенный палец, конец света, Божье Ничто! А тут какой-то подвывающий смотритель. И не стоит забывать, что дети в большинстве своём бесчувственные эгоистичные существа, начисто лишённые эмпатии…

Костя идёт по центральной аллее. Опустевший парк выглядит словно призрак. Стелется сизый туманец, низкий, как на болоте или кладбище. Пахнет опавшей листвой и трухлявой грибной сыростью. Клёны багряны, каштаны жёлты. Попрятались беспокойные птицы, но кое-где вьются облачка мельчайших мошек да рассекают крылами тишину летучие мыши. Проскакала смешная рыжая белка. Вдруг сложила молитвенно лапки, будто и впрямь вспомнила о Боге. Замерла ровно на то время, чтобы скороговоркой прочесть «Отче наш», перекрестилась и заспешила дальше по своим беличьим делишкам…

В парке совсем безлюдно. Костя сворачивает с центральной аллеи, единственной, где есть фонари, на боковую дорожку. Она вполне основательная, асфальтовая, по обочине растут редкие кусты да рябины. Увядающая листва покрыта чёрным пигментом и налётом осенней ржавчины.

Косте не верится в близкий конец мироздания. Почему всё должно погибнуть, если так спокойно и нежно вокруг? Остывающий воздух полон тепла и добра. Где-то грохочет мирный трамвай, шумят грузовики…

Но из далёкого репродуктора над входом в парк стелется голос Иосифа Кобзона, подпираемый оркестром Гостелерадио:

 
Небо утренне в гостях!
Вам покажут в новостях!
Погребения и трупы!
Хороводы на костях!..
 

– Костя, ты зря сюда свернул! – брюзжит Божье Ничто. – Давай вернёмся на центральную аллею, там хоть люди ходят, а здесь совсем пусто!

– Так быстрее, – отвечает Костя.

– Я чувствую опасность! – не унимается Божье Ничто. – Совсем рядом…

Ах, не всё ли равно, Божье Ничто, если скоро тотальный капут? Вон и Кобзон, похоже, поёт о том же:

 
Страну повели на убой!
Архангел, погромче дуди!
Но Бархатный Агнец со мной!
И жертва его впереди!..
 

– Раньше в песне были другие слова… – второй раз за день подмечает Костя. – Бархатный кто?..

Заодно непонятно, как небо может быть утренне в гостях, но к чудаковатой строчке он с детства привык.

– Прослушал… – чуть нервно отвечает Божье Ничто. – Мне тут не нравится, Костя!..

Мальчишке тоже неспокойно. Не хватало ко всем сегодняшним неприятностям повстречать в парке Фигнера…

О, этот Фигнер! Лютый, неуловимый, безжалостный потрошитель. И детвора, и старшие классы украдкой шепчутся о Фигнере, встреча с которым несёт боль, страх, муку и смерть. Но при этом каждый знает, что взамен Фигнер дарит своим жертвам нечеловеческое наслаждение. Это видно по мёртвым лицам, на которых застыла неизменная улыбка абсолютного счастья, – она никак не вяжется со следами чудовищных истязаний на теле. После встречи с Фигнером не выжил никто; одна девочка успела прошептать подоспевшей милиции: «Ни о чём не жалею!..» – и, улыбаясь, испустила дух. Вот так, милая моя, – не жалею! Вот так…

Божье Ничто точно в воду глядит. Ибо в тот вечер в парк вышла другая городская легенда. По-своему, не менее примечательная. Звать Ефимом. В народе – Тыкальщик. Это не только прозвище, но, по удивительному стечению обстоятельств, и настоящая фамилия – он и в паспорте Ефим Натанович Тыкальщик.

Родился в семье потомственных чертёжников. Отец Ефима Натан Абрамович лично делал для академика Сахарова чертёж водородной бомбы секретным «кохинором 10Т» (твёрже такого лишь алмазы) и был за труд награждён орденом Ленина.

Первый глаз Ефим выколол в самом конце семидесятых годов. Тыкальщик всегда использовал уникальные отцовские карандаши. Бесчеловечный промысел совпал с премьерой киномюзикла «Три мушкетёра». Тогда в стране во множестве появились одноглазые мальчишки – жертвы лицедейства. Даже я фехтовал после школы, милая. Видишь, на виске благородный дуэльный шрам; аккурат от «шпаги» – острейшего прута орешника…

В тени популярного мюзикла безнаказанно промышлял Ефим Тыкальщик. И кто бы подумал, что сын знаменитого отца, с виду робкий студент архитектурного института, и безжалостный маньяк-ослепитель – одна персона. Когда популярность фильма пошла на убыль, правоохранительные органы обратили внимание на повторяющиеся случаи, которые никак не списать на неосторожное дворовое фехтование.

Милицейские облавы не приносили результатов, следователи сбивались с ног, в бессилии плакали хирурги-офтальмологи. Ефим оставался неуловим. Его кохиноры проткнули великое множество глаз, стариковских, мужских и женских, но всем прочим Ефим предпочитает мальчишеские глаза – за дерзкий, ни на что не похожий блеск.

Тыкальщик в расцвете сил. Ему тридцать, он тощ, ловок, пронырлив. Одет максимально удобно – спортивные штаны, кроссовки, курточка. Всё серого цвета и заурядного фасона. Ефим за годы научился подкрадываться, неслышный, словно тать. Шаги невесомы, движения легки, удар выверен, как у кобры, – не промахнётся мимо глаза, воткнёт грифель именно в зрачок. Пару раз случались, конечно, казусы, бил рядом – в глазное яблоко или радужку, но раз Ефиму неприятно об этом вспоминать, то и мы не будем. Ведал бы престарелый Натан Абрамович, чем промышляет по вечерам его сын, старый коммунист сам бы вонзил подонку в сердце кохинор! Но он ничего не знает. Старый чертёжник давно на кладбище…

 
Сатана у нас в гостях
В инфернальных плоскостях.
У отпетых сатанистов
Пентаграммы на кистях!..
 

Странное творится с окружающим миром. Почему песня, давно превратившаяся в эстрадную банальность, звучит не как обычно? И голос Кобзона не рыхлый, а стальной, громовой, какого у него отродясь не было:

 
И слышится дьявольский вой!
И сердце тревожится вновь!
Но Бархатный Агнец со мной!
За нас он прольёт свою кровь!..
 

Бывает, что песни записывают заново, даже полностью меняют в них слова. К примеру, знаменитый фронтовой «Огонёк», где наравне с каноническим текстом о верности соседствует юродство «Ковыляй потихонечку»: девушка отвергает суженого, ставшего вроде бы калекой, но оказывается у разбитого корыта – мнимый инвалид вернулся орденоносцем и при ногах. Скверна ли поразила в одночасье Божий мир, сатанинский мутабор, который на ходу извращает смыслы, подменяет, переставляет слова?

– Бархатный кто? – опять спрашивает Костя.

– Агнец… Не мешай, Костя, я слушаю другое! – тревожится Божье Ничто.

– А кто такой Агнец?

– В одном из первоначальных смыслов – ягнёнок, дитя овцы. Но в основном агнец понимается как искупительная жертва…

Агнец, кроме прочего, ещё Иисус Христос и заодно евхаристический хлеб. Но Божье Ничто, видимо, щадит Костю и не перегружает лишней информацией. Что может знать пионер о Святых дарах и евхаристии?

– А почему Бархатный?..

Тыкальщик давно заприметил Костю и идёт по следу. Ефим определился, где перехватит мальчишку, повалит на землю и, склонившись над ним, лишит зрения. Самое сладострастное для Тыкальщика в этот момент – смотреть, как грифели погружаются в зрачки: течёт стекловидная жидкость, кровь, мешаясь со слезами…

Жертва, конечно, попытается прикрыть ужас веками, все так делают, но Ефим шепнёт заветную отворяющую фразу: «Распахни глаза, и я покажу им Вечную Ночь!»

– Костя! – предостерегающе шепчет Божье Ничто. – За нами кто-то крадётся!..

Костя оглядывается. А Ефим находится буквально в паре метров от него. Притаился за деревом, слился с природой.

Божье Ничто начинает «голосить». Костя ничего не слышит, ибо всё происходит за пределами человеческого слухового диапазона, на потустороннем ультразвуке, от которого в ужасе разлетаются летучие мыши.

Божье Ничто выкликает помощь на ангелическом или же демоническом языке; фонетическая абракадабра, которую проще сразу перевести в человеческие слова: «Души неприкаянные, души неотпетые, проснитесь, пробудитесь! На мой зов поторопитесь! Пока живо Имя, жива Вещь! Бог – не Имя, но Имя – Бог! От Формы к Смыслу, от Смысла к Форме. От Содержания к Знаку, от Знака к Содержанию! От Сердца к Солнцу! От Солнца к Сердцу! Гроба, откройтесь! Прах-земля, разверзнись! Духи отпетые и неотпетые, не спите! Ко мне на помощь спешите!»