Читать книгу: «Брусничное Солнце», страница 5

На закате. Повернуть голову к распахнутому окну оказалось так сложно, так тяжко. Солнце клонилось к горизонту. И она сорвалась с места черной стрелой. В легком домашнем платье, лишенном корсета и пышных юбок, в мягких стерлядках¹⁰, с растрепанной черной копной.

Сердце летело впереди хозяйки, с громким хрустом ломая ребра, пока та бежала до конюшни, вскакивала на взмыленного после долгой прогонки жеребца, хватаясь за мягкий недоуздок. Не чуялось, что без седла чрезмерно напрягается тело, а она норовит соскользнуть, не слышались громкие окрики мужиков, бросившихся наперерез взвив – шейся свечой лошади.

Все едино. Весь мир померкнет, выцветет и осыпется к ногам, если в нем больше не будет ее Грия.

И Варвара понеслась вперед.

Шумно и мощно ходили под ней взмыленные бока скакуна, свистел в ушах ветер, пока Варвара неслась по бескрайнему полю вперед.

Она не сумеет успеть до начала дуэли, если отправится по широкой дуге дороги – Глинка свернула к ряду полей и цепи редких пролесков. Нужно ехать напрямик. Быстрее, быстрее, стремясь обогнать уходящее солнце, пока пульс тонкой нитью бился в ушах, отдавал горьким привкусом крови на языке. С губ жеребца срывалась пена, а с ее глаз – злые слезы.

Где была голова Саломута, когда тот направился в поместье Брусиловых? Чем застлало разум, разве не видел он, каков Самуил, еще на кладбище? О чем еще с ним речи вести, как он допустил подобное?

Мимо, смазываясь в сплошное блеклое пятно, пролетели земли барского рода Глинка, начался лес. Оставалось совсем немного: миновать тонкий пролесок и взобраться на холм, с которого петля реки опускалась дальше по землям. Именно там возвышался особняк военных, особняк жестоких, непримиримых убийц. Пятки все сильнее били по бокам замедляющегося коня, ветви склонившихся деревьев рвали волосы, царапали щеки. Пальцы скользили по влажной от пота гриве, когда мир пошатнулся. Секунда, в которую она не успела уследить за происходящим.

Один короткий удар сердца, пока мир вертелся, переворачивался с ног на голову под оглушительно громкое ржание. И ее наотмашь ударило о землю, послышался неприятный хруст, боль обожгла плечо и ключицу, почти ослепила.

Жеребец лежал на боку, шумно дыша, а ее отбросило в сторону. Тяжело поднимаясь, девушка прижала горячую ладонь к ноющему месту и с сожалением посмотрела на лошадь: нога той неестественно вывернулась в скакательном суставе, пена у рта покрылась розовым, закатились глаза. Не поднимется, она не сможет скакать.

Рваный вдох ртом, выдох через трепещущие ноздри. Впереди уже виднелся холм и крона скрывающегося на нем дерева. Совсем близко. Она успеет. Снимая неудобные тонкие туфли, Варя побежала.

Побежала так, как никогда раньше не бегала в жизни. Сосновые иглы, царапающие ступни, сменились мягкими полевыми травами и беспощадно жгучей дикой крапивой. Ветер трепал влажные волосы, к телу прилипло пропитавшееся потом платье. Она не останавливалась, не передохнула даже тогда, когда в легких разгорелся алым цветом пожар, пожирая воздух вокруг, сужая мир до тонкой полосы перед собой. До кроны старого кедра. Она задыхалась, хватая ртом жалкие остатки кислорода, сбивалась с бега, до хруста впиваясь пальцами в ноющую ключицу. Добежать, найти силы, понять, что боль от потери во сто крат хуже нынешней.

Ей оставался десяток шагов, может, чуть больше. Она почти добралась, внутри робко замерцала надежда. И тут же оборвалась. Звук выстрела пронесся над головой. Варвара замерла. Ледяной, почти животный страх сожрал ее, лишил остатков сил. За спиной с кромки леса с громким карканьем сорвалась стая ширококрылых воронов, под заунывное похоронное пение принялась кружить по красному закатному небу.

Не успела.

Как же страшно было снова заставить ноги двигаться, как давило отчаяние, когда она вновь ринулась вперед, цепляясь за растущие на склоне травы, чтобы подтянуть дрожащее девичье тело. Слабое, предательски изнеженное. Она его возненавидела.

А когда младшей Глинке удалось преодолеть холм и увидеть ствол широкого раскидистого кедра – все мысли вынесло из головы. Она закричала. В отчаянии выкрикнула его имя и, путаясь в платье, ринулась вперед.

Грий медленно повернул голову. В широко распахнутых глазах читалось чистое, почти по-детски наивное удивление. Пистолет лежал на земле у его ног, а пальцы зажимали живот у солнечного сплетения. По неестественно белой коже рук заскользила тонкими ручейками кровь.

– Варенька…

Он упал на колени, опустилась пшеничного цвета макушка, а затем Грий с уставшим вздохом завалился на бок. Барыня успела упасть ничком рядом, подставить крупно дрожащие руки, чтобы примостить его голову на свои ноги. И заплакала, захлебнулась отчаянным рыданием, зажимая его руки собственными пальцами. Один из секундантов уже развернулся и бегом направился в сторону дома – позвать врача. Брусилов еще не успел опустить руки с пистолетом.

Ужасная картина, а она вспоминала другую.

Россыпь золотых волос на собственных коленях, васильковые глаза, глядящие вниз с безумным восторгом. Запыхавшиеся дети сидят на ветви исполинского дерева и испуганно хохочут. Под дубом – разозленные, раззадоренные прошедшей охотой и детскими воплями борзые. Кидаются вверх, щелкая зубами в прыжке. Ветка кажется ненадежно-низкой, маленькая барыня сипло визжит, поджимая пятки во время каждого их прыжка. Удержала. Зазнавшийся мальчишка едва не упал с ветви и теперь шумно дышал, прижимая щеку к ее коленям. Сесть у него уже не хватило духу: пальцы цеплялись за ткань ее платья, а ноги обхватывали широкую ветвь, он шумно дышал.

«Держи, Варенька, только удержи, ни слова худого больше не скажу! Не бросай, барыня, ой как страшно-то!»

Крупные слезы срывались с ресниц, под ладонями все давно стало мокро от крови, а Грий, этот проклятый мужчина, разбивающий ей сердце, неловко улыбался.

– До чего ж паскудно вышло, прости меня…

Она помнила его извинения. Сухие поцелуи в костяшки пальцев и собственные мелко дрожащие губы. На Купалье он целовался с другой. Лучший друг, при взгляде на которого так щемило сердце, плясал в хороводах простолюдинов, ощущая недоступную ей свободу. Собирал вольные поцелуи, пока она рассыпалась на мелкие кусочки, глядя на него издалека. А когда его взгляд наткнулся на нее среди толпы, раскрасневшуюся от злости и обиды, Варя просто сбежала. Пришпорила лошадь, уносясь обратно к поместью. От одуряюще пахнущей медовухи, ритмичной музыки гуслей и бубнов. От предателя, находящего в объятиях других покой. Он нагнал ее у самого поместья, дернул на себя и прижал к разгоряченному телу, пока из Варвары лилась обида вместе с желчными словами. Болезненно меткими – она чувствовала, как ниже опускалась его голова с каждым из них, пока не легла на ее макушку. Вместо того чтобы разочароваться в ней, оттолкнуть, Грий переливчато и мягко рассмеялся.

«Значит, чувства мои отклик и в твоем сердце нашли, барыня. А я почти отчаялся. Прости, молю, прости меня. Впредь никогда тебя не обижу, моя милая гневная Варенька».

– Молю, держись, скоро подоспеет врач, все непременно будет хорошо. Ты обещал не бросать меня, помнишь? – Голос дрожал, она едва проталкивала слова через стиснутое спазмом горло. Из-за слез почти не видно его лица. И Варвара так отчаянно боялась, что больше не сумеет увидеть света его глаз. Пыталась напиться, налюбоваться. А он холодный, Господи, совсем ледяные пальцы, их даже пролитая кровь не грела. Она по-детски шмыгнула носом, яростно смаргивая соленую пелену. Улыбка Грия медленно стиралась.

– Так страшно тебя одну оставлять, так обидно… – Последнее слово он вытолкнул с натугой, закашлялся. Варвара с ужасом проследила взглядом за тонкой струйкой крови, скользнувшей с губ, и отрицательно замотала головой.

Нет. Нет!

«Ни дня без тебя не могу. Мне кажется, то не любовь – проклятие. Закрываю глаза и твой образ вижу, ведьма моя, нежная моя. Я сделаю все, чтобы мы были счастливыми. Отец на именины имение мне подарил. Хлипкое, до того безобразное… Я ради тебя его краше дворца сотворю. Каждый уголок уютом наполню, чтобы дети наши цвели в нем, словно прекрасные цветы в императорских оранжереях. Еще три зимы, не больше. Я закончу его и с богатствами свататься приеду. Подаришь мне сына, а за ним еще пару красавиц-дочерей. Подаришь ведь, Варенька?»

– Пожалуйста, ты обещал мне… – уже не говорила, отчаянно выскуливала. Ужас плотным кольцом сжал грудину, мешал дышать. И ей казалось, что не Грий истекает кровью, лежа у нее на коленях. Кровоточит сама душа.

– Прости меня, не держи зла на дурака. Не цепляйся за прошлое, ты у меня такая упря… – Он замер на полуслове. Вот он был, мягкий журчащий голос, а вот тишина. Отблеск виноватой улыбки все еще оставался на губах, а взгляд опустел. Мгновение, в которое он потерял четкую осознанность, опустился Варваре за плечо. И его тело на ее руках расслабилось. Упала набок голова.

– Грий… Грий! – Она неуверенно разжала пальцы на его руках, и бледная кисть тут же безвольно упала с живота.

Не верила, отрицательно мотала головой, обхватывая широкие плечи, встряхивая. – Грий, очнись! Давай же, ну!

До разума не доходило, она не понимала, что творит. Дрожащие пальцы скользили по застывшим губам, касались лба, убирая влажную светлую прядь. Сжимали щеки. Ужас трусливо сбежал, на его место пришло что-то большее, такое огромное и пожирающее, что собственное сердце наверняка не выдержит, куском упадет к ногам, коснется его окровавленной неподвижной груди.

«Расскажу по секрету, только не смейся надо мною, Варенька. С первого мига тобой очаровался. Такой серьезной, хмурой и заносчивой. Каким же вредным ребенком ты была, все внимание мое на себя тянула. Мне до зубовного скрежета это не по нраву было. Казалось, все краски вокруг поблекли, осталась ты – осклабленный злой зверек. Сколько же я противился. А сердце уже тогда знало: тебе оно отдано. До последнего удара, до последнего вздоха моего. Как отчаянно я надеюсь, что сумею встретить с тобой свою дряхлую ничтожную старость».

Она не кричала. Стоило понять, что Грий мертв – весь воздух вокруг сгорел, нечем было наполнить легкие. Боль. Такая ослепительно белая, пожирающая… Цепляясь судорожно скрюченными пальцами за пропитанные кровью одежды, Варвара принялась выкарабкиваться из-под мертвого возлюбленного, пока наконец осиротевшим волчонком не прижалась к его боку и не прикрыла глаза. Умереть, больше ничего ей не надобно. Сквозь хриплые беззвучные рыдания она шептала о своей всеобъемлющей, невероятно трепетной к нему любви. Молила Господа Бога вернуть его и тут же теряла во Всевышнего веру. А вокруг их тел сворачивалась, темнела трава, разрастался выжженный круг земли, будто горе ее травило.

Тяжелый армейский сапог уверенно перешагнул эту границу. Ее подхватили чужие руки. Откуда-то, словно издалека, раздались голоса сочувствующих мужчин, подоспел и бросился к Грию врач. Поздно только… У нее не было сил на сопротивление, весь мир сузился до выцветающих васильковых глаз. Грий с виноватой улыбкой смотрел ей вслед. И больше не видел.

Глава 6. Глупое дитя

Широкие ступени крыльца, удар ноги в дверь, Самуил покачнулся с нею на руках, но Варвара не отреагировала. Взгляд стал пустым, бессмысленным – она еще была там, на поляне. Прижималась к единственному человеку, рядом с которым чувствовала себя живой. Для чего ей нынче влачить свое существование?

Дверь с гулким звуком ударилась о стену, мужчина не шел – почти бежал. Вверх, по ступеням, марая бархат ковров грязными сапогами. До очередного узкого коридорчика, за которым начинались жилые комнаты второго этажа.

Пока служанки боязливо жались в углы, пропуская злого господина вперед. Их руки тряслись, сжимая края потрепанных юбок. Наверняка они слышали звук выстрела: всему поместью было известно, что сын хозяина – жестокий убийца, не знавший проигрыша или пощады. Когда дуэли других господ проводились до первой крови – Самуил непременно заканчивал свои чужой смертью. Креститься ныне никто не отважился. Пальцы молоденькой служанки было потянулись ко лбу, но тут же опала рука. Некому будет спасти ее от гнева чудовища, ежели он увидит взгляд, преисполненный страха и отвращения.

– Подготовьте бадью в моем покое, поживее!

Его голос – живая пылающая злоба и ненависть, громкие раскаты уносились к высоким потолкам. Варвара тут же услышала торопливо семенящие по ступеням шаги. Вторую дверь он вновь открыл ударом грязного армейского сапога. Грубо стряхнул ее с рук, заставляя пошатнуться, падая перед ненавистным убийцей на колени. Голова безвольно поникла, с длинных ресниц одна за другой падали крупные слезы – мир перед глазами смазался соленой едкой пеленой, она дышать забывала. Не рыдала, заламывая руки и причитая. Варя молча давилась своей болью, втягивая горячий горький воздух через приоткрытый рот.

Не может быть такого, до разума просто не доходило, никак не могло улечься, что нет больше Грия. Как может исчезнуть человек в одно мгновение? Как это – забыть его касания и мягкий шепот, пропитанный нежностью? Как увериться в том, что больше его рука не заведет прядь волос за ухо, не скользнет по щеке в мимолетной ласке?

– Взгляни на меня. – В проникновенном голосе Самуила она слышала дрожащие от сдерживаемого гнева ноты, мужчина медленно опустился рядом с ней на корточки. – Подними свои глаза, Варвара.

Пусть катится в пекло. В саму преисподнюю, в которой его освежуют заживо, выпотрошат и вывесят на адские ворота встречать других грешников… Вдох. Выдох. Она едва не теряла сознание. Сломленная, с душой искореженной. Казалось, это ее поразил выстрел, а предательски глупое тело никак не желало доходить, не давало ей положенного покоя.

Рывок. Грубые пальцы вбились в предплечья, и он поднял ее силой. Встряхнул так, что невольно клацнули друг о друга зубы, натужное дыхание сбилось, чтобы через мгновение стать тяжелее, надрывнее. Она вытерла тыльной стороной ладони глаза и подняла голову.

Не раскаивался. Проклятый Брусилов дышал словно загнанный вусмерть жеребец: гневно трепетали ноздри, резко поднималась и опускалась широкая грудная клетка. В серых глазах – ледяная стужа, парализующий, разрывающий на куски, добирающийся до костей холод. И ни мига сожаления, ни зачатка вины. Пред собою Варвара видела уверенного в своей правоте и безнаказанности негодяя. Его губы изогнулись, приподнялись в угрожающей усмешке, обнажая ровные белоснежные зубы. Хватка на руках ослабла, она сделала шаг назад.

– Я предупреждал тебя: так будет с каждым из них. Кто угодно, где угодно, стоит лишь бросить на тебя взгляд, Варвара. Потому что отныне ты принадлежишь мне, иначе быть не может.

Он медленно протянул к ее лицу руку, смазал со щеки кровавый след большим пальцем и улыбнулся. Безумно. Это оскал бешеного зверя, обещание вечных мук. Барыня сбросила его руку. Брезгливо растерла то место, где только что ее касались чужие пальцы. Отчаяние грызло, глодало, и среди этой невероятной боли алым цветом расцвело иное чувство. Гнев. Такая чистая, такая рубиново-алая ярость, она разгоняла кровь, плавила вены, бурлила в глотке.

Миг, в который она почти поверила, что Брусилов умрет по единому ее желанию. Стоит только захотеть по-настоящему, сильнее, еще немного.

Этот гнев съедал все, менял, преображал искаженное мукой лицо. Она сделала шаг вперед, брови Самуила удивленно приподнялись.

И тогда яд начал литься с губ, журчать медленным потоком слов. С каждым – глубже, больнее, попадая по самолюбию проклятого убийцы. Будь у нее чуть больше сил, возможностей – она убила бы его не думая. Сомкнула бы пальцы на горле с пульсирующей проступающей голубоватой артерией. Она бы вгрызлась в него зубами, рвала кусок за куском, пока он не перестанет трепыхаться, дышать. До последнего толчка сердца.

– Ты не проживешь долго, слово тебе даю. Днем или ночью, ты станешь бояться каждого шороха, каждой тени, я разрушу тебя. Стану вольной. Не бывать между нами брака, Самуил, я скорее утоплюсь в твоем пруду за домом, чем ступлю в этот поганый род ногой, – выплюнула Варвара прямо в лицо, неосознанно приподнимаясь на носочки.

Миг. На его лице ни единой эмоции, даже злость стерло. Миг. А затем белоснежная ярость ослепила – он резким рывком выбросил руки вперед и схватил ее за плечи так, что ноги подогнулись от вспышки острой боли. Пихнул назад, к окну, она врезалась поясницей в подоконник и схватилась за него руками, чтобы не осесть на пол. Взлетела в воздух растрепанная коса с присохшей на кончике кровью. Кровью, пролитой его рукой. Он дернулся за ней следом, на лбу вздулись крупные вены, на скулах заиграли желваки.

Не человек. Отродье, ниспосланное самим дьяволом в их мир.

Варвара попыталась оттолкнуть, но тщетно: слишком сильный, крупный, Самуил едва пошатнулся от ее наполненного злостью рывка. Схватил за косу, марая пальцы в алый, накрутил на кулак, заставляя карабкаться на подоконник, искать опору, пока он тянул вниз, заставлял запрокинуть голову, нажимом жестких пальцев раздвигал ноги, становясь меж бедер.

Серые глаза так близко, Брусилов придвинулся. Опустился к ней, давя, втягивая вокруг пространство, оставляя лишь крепкий древесный запах, перемешанный с запахом мужского пота. Его дыхание обожгло щеку, вызвало жаркую волну отвращения. Варвара зашипела разъяренной кошкой, вцепилась в его руку. До крови вбивая ногти-полумесяцы в загоревшую грубую кожу. Он не почувствовал – не увел взгляда, не вздрогнул даже.

– Тебе не уйти. Ни в этой жизни, ни в следующей, слышишь? Что мне твои ведьмины уловки? – Глаза ее испуганно расширились, Самуил будто духом от этого воспрял. Засмеялся хрипло, судорожно. – Только что на поляне вокруг мертвого твоего друга круг разгорался, думала, ослеп я? Не найти тебе на меня управы, Варвара, а коль вздумаешь – поплатишься. Я научу тебя быть прилежной. Или жить в одной комнатушке на хлебе с водой станешь, человеческий язык забудешь. Супруге покорной быть полагается. Запоминай, коль вместе с материнским молоком не впитала – сейчас учись.

В смежной комнате с широкой кадкой зашуршали, зашептались перепуганные напряженные голоса. Шум переливаемой из ведер воды давно стих, служанки жались к соседствующей со спальней двери, тени их ног суетливо скользили у порога.

А Варвара и Самуил не видели никого и ничего. Испепеляли друг друга взглядами, шумно дышали, сбивая, смешивая воедино хриплое дыхание.

– Ты болен. – Вышло тихо, натужно. Что есть мочи дернула его руку от своих волос. Не разжал, лишь сбежала по коже крупная алая капля, замарала рукав рубашки, оставила алый узор, набухающий на мягкой ткани. После этого разговора Самуил еще долго будет носить на кисти ее отметины. – Никак понять не можешь, на что себя и меня обрекаешь. То не любовь, Брусилов, то проклятие. Опомнись, отрекись.

Он злился. Глухой глупец встряхнул ее как щенка, а затем потянул за собой за волосы так, что она упала с подоконника, подвернув лодыжку. Варвара едва поспевала бежать за широким шагом, цепляясь руками за собственные волосы чуть выше того места, где он сжал косу. Боль заставляла переставлять ноги, не упираться. Они почти влетели в узкую комнату с кадкою воды. И тогда он разжал руку, швырнул ее в сторону наполненной, исходящей паром бадьи.

– Приведи себя в надлежащий вид, смой… это… – Его взгляд скользнул по алому пятну, расползшемуся на платье у коленей, по заляпанным кровью тонким пальцам и следам на лице. Уголки губ опустились в брезгливой гримасе. А ей до невозможного хотелось плакать. От толчка Варвара едва не перекинулась через короткий бортик, сморгнула злую слезу, вбиваясь ногтями в собственные ладони.

Утопить бы его здесь. И больше не мучиться.

– Чтоб ты сдох! – Низкий голос на грани шепота насквозь пропитался ненавистью и отвращением.

Он медленно подался вперед, Варвара стремительно отшатнулась. Верхняя губа Брусилова едва заметно приподнялась, обнажились крупные клыки в предупреждающем оскале. Не сдержавшись, барыня нервно перекинула волосы за спину. Готова сорваться в любой миг, броситься вон из проклятого места.

Его кулаки сжались так сильно, что кожа на костяшках побледнела. Из груди вырывалось глухое низкое рычание. Еще миг – и метнется, разорвет на куски, свалит на пол тяжелой пощечиной. Варвара отступила за кадку, прижалась лопатками к стене, мимолетным взглядом скользнув по двери – единственному пути к отступлению. Проследив за ее взглядом, Брусилов мрачно усмехнулся. Заставил себя выдохнуть натужно, тяжело, а затем отступил.

– Ныне здесь твой дом, Варвара Николаевна. Сейчас же отправлю гонца с письмом к твоей матушке, венчаться со дня на день будем. – Издеваясь, он согнул спину в глубоком уважительном поклоне. А искрящиеся злой насмешкой глаза не опустились, он продолжал пронзать ее взглядом. – Не пожелаешь принять ванну сама, я приду и сдеру с тебя платье силой. Слово даю.

Разогнулся, уверенно распрямились широкие плечи, и Брусилов стремительно направился к двери. Умей человеческое сердце гореть от злобы, от его собственного что-нибудь осталось бы?

Стоило двери прикрыться, Варвара ринулась к окну. Из этой части поместья одинокого дерева у реки совершенно не было видно. Метнулась вперед, распахивая двери в комнату, быстрее, к южным узким окнам. Сердце замерло, застыло в лавине тугой текучей боли, а затем сделало разрывающий на части толчок.

Забилось предательски громко, она слышала его удары в ушах, ощущала сильные толчки в подушечках собственных пальцев, до синевы зажимающих подоконник. Забилось тогда, когда сердце Грия уже умолкло. Разве не желали они «долго и счастливо», чтобы с жизнью в один день проститься?

Отсюда виднелся лишь край раскидистой кроны, часть ствола, скрывающая распластанную едва ли не у самых корней фигуру. Она отчаянно всхлипнула. А вокруг тела возлюбленного – черная земля. Нет ни единого зеленого клочка, цветка или ветки – края ровного круга подкоптились, свернулись тонкие травинки на границе с цветущим лугом. Он ширился на двадцать шагов от Саломута в разные стороны. Пятнал своим существованием землю, казался инородным, неправильным. На границе замерли секунданты, присаживаясь на корточки; они несмело касались пальцами черной грани, их рты раскрывались и закрывались, но она не могла услышать голосов.

Усталость сбивала с ног.

Сколько времени она простояла вот так, цепляясь за подоконник, как за последнюю опору?

А ведь Брусилов вернется, он свои обещания держит. Одна мысль о том, что он вновь коснется ее, вызывала горячее липкое отвращение. Варвара заставила себя переставлять ноги. Добрести до кадки, на ходу сбрасывая платье, а за ним нижнюю рубашку. Забраться в успевшую остыть воду, прикрывая глаза. На дно бадьи, пока водная гладь не сомкнется над головой, а уши не зальет плотным слоем мягкого шума. Пока легкие не разгорятся, а судорожно сжимающие голову пальцы не занемеют, сведенные напряжением. Она кричала. Так отчаянно и громко, но вода пожирала все звуки, пуская их вверх невесомыми пузырями. Плакала. Заходилась, плотнее жмуря глаза и разрываясь на части. Может, ей стоит утопиться? Прекратить это все?

Последние капли воздуха давно выскользнули с приоткрытых губ, порозовевшая вода хлынула в рот, коснулась глаз, когда она решилась их распахнуть. Хватит ли ей храбрости? Один маленький вдох… Говорят, смерть утопленниц одна из самых страшных. До конца ты борешься, стараешься продержаться, не вдыхать. Головою понимаешь, что тогда придет конец. Но когда желание выжить пересилит, когда легкие расправятся, вынуждая сделать вдох – тебя поглотит боль и темнота.

Из мягкого бесшумного кокона ее выдернули чужие руки. Обхватили за плечи, вбиваясь ногтями в нежную кожу. И дернули вверх, к воздуху. К жизни.

Письмо в руках дрогнуло, дорогая белоснежная бумага с тихим шелестом смялась под пальцами, Настасья откинулась на спинку кресла, утомленно прикрывая глаза.

Сколько еще ударов преподнесет ей судьба?

Домовладелец у стола нетерпеливо переминался с ноги на ногу, она и позабыть успела, что до визита запыхавшегося бледного гонца решала проблемы родной усадьбы.

Ведьма, значит… Родная мать предала ее, перешагнула через отчаянные просьбы и мольбы. Передала. Сколько опасности таит в себе дар в умелых руках ведьмы? Он губит жизни, выворачивает и коверкает любовь, перекраивает мысли. Что, ежели Варвара доберется до записей бабки?

Киприан неловко прочистил горло, удобнее перехватил прижатую к себе тяжелую крепостную книгу.

– Так что ж делать с беглым мужиком, барыня? Третьим за пять годков уже будет, не к добру это. Может, провести среди калитовских беседу? Напомнить, что жизнь беглеца короткая и голодная.

Ведьма. Мысли Настасьи были далеко от калитовских бед, в груди тревожно сжималось сердце. Ежели не укротить Варварин норов, если полюбится ей колдовство – не удержится дочь, все планы глупым поступком разрушит. Надобно не подпустить ее к дневникам Аксиньи, не проглядеть.

– Сначала юнец тот, Яков, с академии врачевательной сбежал, затем баба Агафья, которую у Сибирских земель мертвой нашли, а теперь вот те на, Алеша. Неспокойно на селе, по рассвету наши прачки к реке ходить отказываются, запужали их родные и знакомые калитовские. Сбрендили, видать, браги кислой перепили, как умом все тронулись. Хорошее было село, земля у болот плодовитая, а сколько клюквы и брусники собираем? Доход какой.

Она нехотя вынырнула из пучины мрачных рассуждений, повернула голову, во взгляд возвращалась осознанность. Еще пару мгновений Глинка молчала, касаясь сцепленными в замок пальцами пухлых губ. А затем поднялась и повернулась к прикрытой двери, огибая вмиг умолкшего домоправителя вместе с широким дубовым столом.

– Полно, Киприан, поняла я тебя, разберемся. Отложи эти дела до вечера, а пока отправь девку на рынок, пусть заберет у купца Ерошина мой заказ. Можешь сам прогуляться, растрясти древние кости. Не до того мне сейчас, поважнее дела есть.

Мужчина суетливо поклонился, пробормотал: «Конечно-конечно, как прикажете…» – и проворно для своих седых лет дернулся вперед, придержать перед ней дверь. Настасья только скривила выразительные губы. Не до внимания прислуги сейчас.

В комнате матери пахло полынным дымом, сколько пучков выжгли сенные девки¹¹, прежде чем она прекратила чувствовать невидимый, прожигающий укором взгляд собственной матери? До сих пор по ночам Настасье чудились тяжелые вздохи, радостный шепот и царапанье когтей по стенам.

«Ликуешь, старуха? Теперь понимаю отчего. Ну ликуй, уничтожая жизнь родной внучки, с тебя станется».

Вдох. Тихий выдох. И она понеслась по комнате вихрем. Задыхаясь, выворачивая на пол содержимое широких ящиков, стягивая плотный матрас с постели, срывая балдахин. Зазвенели по полу украшения из золота, разбился флакон с одуряюще пахнущим маслом, кособоко сдвинулся столик с круглым зеркальцем в деревянной оправе.

Где же они? Своими глазами видела, как после колдовства опустошенная, но довольная собою мать заплетала длинные волосы в тугую косу и садилась писать. Она обучала Настасью чтению на своих заговорах, показывала, как притянуть к себе взгляд мужчины, удержать до конца веков. Только дар ее обошел стороною, что вода сквозь пальцы скользили пустые, лишенные силы заклятия.

Три книжицы. Потрепанные желтые страницы, старательно выводящиеся, но корявые буквы. Она помнила их так четко, словно еще вчера держала в руках.

Нет. Нигде нет. Заламывая руки в бессильной ярости, Настасья заметалась по комнате зажатой в угол дикой волчицей.

Ежели Варвара уже добралась до них? Ежели нашла?

Метнулась к дверям, налетела в коридоре на подглядывающую тайком Авдотью, личную прислужку Варвары. Злость лизнула глотку, дрожащая от страха и ярости рука вцепилась в рыжую косу.

– Брала твоя хозяйка с комнаты бабки книги? Говори, брала?!

Девка тихо пискнула, но тронуть ее руки не посмела, зажала кожу у ушей двумя ладонями, силясь ослабить боль и напряжение.

– Не брала, барыня, Господом Богом клянусь, не брала она… Я бы знала, Варвара Николаевна всем со мной делится, вот вам крест, не брала!

Настасья отшвырнула ее от себя, поправила сбитую набок высокую прическу, поникли плечи. Дыхание не желало успокаиваться, сердце частило где-то в глотке, раздражение зудело под ногтями.

– Немедля собери все ее вещи и отправь в поместье Брусиловых, а затем передай нашему возничему поручение: пусть к отцу Михаилу на поклон явится, скажет, чтоб на следующей седмице венчать рабу божью Варвару с Самуилом Артемьевичем Брусиловым готовился.

Она ненавидела промедление. Желает Самуил взять в жены Варю даже после такого оскорбления? Так она затянет дочь на алтарь супружества за волосы. Не медлить, не ждать, пока одурманенный чувствами глупец разорвет помолвку, остынет, одумается. Ни единой заминки, удача сама приплыла к ним в руки, будет глупо терять ее из-за смерти безымянного бедного художника.

Служанка испуганно заправила косу за воротник рубахи, тихо всхлипнула. В глазах ужас, непонимание. Вот-вот сунет нос туда, куда ей не положено… Повезло, не глупа. Смолчала.

– Позволите рядом с Варварой Николаевной остаться прислуживать?

– Ни в коем разе. В доме мужа ей свои девки по закону будут положены, тебе и здесь работа сыщется.

Она глубоко поклонилась, юркнула за двери, пока барыня выглянула в окно, подзывая конюха:

– Экипаж вели подать, да живо!

Дорога до поместья Брусиловых пролетела незаметно. Когда экипаж въезжал на длинную широкую аллею перед домом, на порог неспешно вышел Самуил. Развязная расслабленная походка, руки, спрятанные в узкие карманы кюлотов¹². Ни единого намека на почтение. И он был вправе выражать свою раздраженность небрежностью, ведь Варвара нанесла ему удар. А сглаживать произошедшее приходилось ей.

Из экипажа Настасья выскользнула, не дожидаясь помощи извозчика. Быстро проскочила ступени, оказываясь около младшего Брусилова.

Высокий, статный, богатый, от природы одаренный выразительной мужской красотой. Чего еще Варваре надобно? Дура. Глупая слепая ослица, влюбленная в жалкого юнца, не способного защитить даже себя.

– Вы заставили обмануться меня, Настасья Ивановна. Не думал, что к Варваре Николаевне прилагался воздыхатель, а сердце ее занято. Когда рука уже принадлежит мне. – В его голосе сквозило холодное раздражение, Настасья замерла на ступенях. Натянутая блеклая улыбка соскользнула с лица.

– Я и сама обманулась, Самуил Артемьевич… Приношу глубокие извинения за свою дочь. Полагаю, мы сможем быстро разрешить сие недоразумение.

Он так и не достал рук из карманов, коротко дернул головой в сторону двери и развернулся, заставляя ее стремительно шагать следом.