Читать книгу: «Брусничное Солнце», страница 3

Котильон всегда был танцем-игрой, танцем-флиртом. Для Варвары же он обратился в отчаянное сражение. Вот он, главный противник. В холодной улыбке изгибал суровую линию тонких губ. В темных грозовых глазах клубилось веселье. Наслаждался ее безысходностью, впитывал. Ждал смирения или горьких слез и мольбы? Тонкие пальцы сжались светлой замшевой перчаткой. Они сделали первый шаг, стали в круг пар.

Легкие семенящие шажки навстречу стоящей напротив девушке, едва касающиеся друг друга изящные руки в разноцветных перчатках, улыбки. Наигранное бегство от собственных партнеров, заинтересованные взгляды, брошенные из-под полуопущенных ресниц.

А Варвара чувствовала себя жертвой по-настоящему. Свободно выдыхала, стоило увеличиться расстоянию меж ними, и сгорала от беспомощной злобы, когда в танце партнеры нагоняли партнерш. Его широкие руки на собственной талии жгли сильнее каленого железа. Барыня их возненавидела.

Возненавидела наклон светловолосой головы к ее виску, едва различимые вдохи, когда тело его напрягалось от дразнящей близости. Последний отзвук мелодии стал для нее благословением. Дамы присели в ответных поклонах перед кавалерами.

– Я провожу на ужин. – Самуил уверенно протянул ей руку, Варвара сделала поспешный шаг назад, едва не сбивая шагающую мимо увлеченно болтающую пару.

– Благодарю, но я вынуждена отказаться. От жары и танцев у меня разболелась голова, я предпочту забрать экипаж и вернуться домой. Буду благодарна, если вы передадите эту весть моей матушке и гостеприимно одолжите ей свой. Вас не затруднит найти с ней общий язык, в этом нет сомнений. – Молниеносный словесный выпад, последние слова перешли в разочарованный шепот-выдох. Едва слышно. Он слышал.

Сделал шаг вперед в опустевшей зале. Музыканты отошли от инструментов, гости отправились за широкие столы на веранду. Эхо их голосов улетало к высокому потолку, разбивалось о десятки зеркал на стенах.

Вот они, замершие друг напротив друга. Демонстративно стягивающая с рук перчатки Варвара, дающая понять, что светский прием для нее окончен вместе с этой беседой. И азартно подающийся вперед Самуил.

Она не отступила, не позволила загнать себя в угол. Он давил пространство вокруг нее, сжимал, перетягивал на себя все внимание. Так близко, что, склони она голову, щека легла бы на парадный мундир. Откровенно издеваясь, Самуил прихватил ее подбородок указательным и большим пальцами, заставил поднять лицо.

– Разве это не посчитается дурным тоном?

– Моя головная боль? Увольте, что может быть естественнее подобного явления? Душная погода, вино и танцы, а затем столь неожиданная новость… Любой бы подурнело.

Мужчина наклонился ближе, еще немного – и губами заденет ее губы. Резкий рывок головы. Ничего не вышло. Пальцы, словно стальные, не позволяли увернуться, отступить. И тогда она поступила единственным верным способом. Варвара сказала правду:

– Я не выйду за вас, Самуил. Дело не в вас, клянусь Богом. Мое сердце давно занято. Я не сумею стать вам примерной женой.

Он будто не услышал. Проклятый мужчина смеялся у самого рта Варвары, щекотал дыханием губы. В легкие ворвался тяжелый древесный запах, перемешанный с сигарным дымом.

– Станешь. – Так легко и просто, словно это единственное верное мнение. Не задумываясь ни на миг, не вслушиваясь в смысл искренних фраз. Ему просто хотелось так. А на Варины чувства было глубоко плевать. – Я научу тебя быть примерной, Варя. Ты забудешь обо всех, кто был до. Перебью их, отправлю на тот свет каждого, кого заподозрю в чувствах к тебе. Потому что ты моя. С того самого момента на охоте, когда попыталась задеть мое самолюбие. С тех балов, во времена которых не замечала меня в толпе, не жаждала моего общества. Ты полюбишь меня, можешь быть уверена. Проникнешься чувствами так сильно, что едва сможешь дышать. Не ко мне, значит, к нашим детям и всему, что я положу к твоим ногам. Чем скорее ты примешь это как данность, тем проще станет. Тебе непременно следует поступить именно так: свыкнуться и научиться наслаждаться.

Свободная рука заботливо заправила выбившийся из прически локон за ухо, и Самуил неспешно отстранился.

Сделал шаг назад, с наслаждением глядя на то, что сумел с нею сотворить. Ее глаза были распахнуты в ужасе, а руки прижаты к сердцу.

Убить ее любовь, чтобы занять место в сердце?

– Вы безумец. – Глинка потрясенно качнула головой и с омерзением растерла щеку, по которой на прощание мазнули горячие губы. – Вы решились жениться на мне только из-за того, что я подстрелила облюбованного вами зверя, а затем не пала к вашим ногам во время танцев? Одумайтесь, Самуил Артемьевич, вы влюблены не в меня и мою неприступность, вы отчаянно нежите собственное тщеславие!

Самуил не слышал ее. Равнодушный к увещеваниям, он спокойно смотрел на то, как она теряла самообладание. Убийца ее мечты надменно улыбался.

Глава 3. Подвенечное платье и похоронное

Поместье встретило Варвару глухой тишиной. Лишь где-то в далеких коридорах нижних комнат можно было услышать запоздалый отзвук спешащих прочь шагов. Должно быть, одна из служанок приметила подъезжающий экипаж и теперь торопилась предупредить отлынивающих от работы подруг. Барыне было все едино. Сердце ныло, обдирало алые пульсирующие бока в кровавое месиво из обиды, отчаяния и злобы. Ей хотелось сжечь несправедливый мир, хотелось исчезнуть, стереть все случившееся на балу из памяти. Словно издеваясь, перед глазами возникал образ провожающего до кареты Самуила. Набежавшие тучи, порывы злого, еще горячего ветра, бросающие светлые пряди волос в серые глаза. И его улыбка. Холодная, бессердечно-широкая. Он был уверен в своих силах, в скорой победе. Варя так и смотрела на него в окно до последнего, пока кучер не подогнал двойку лошадей, выезжающих на главную дорогу.

Пока молодой мужчина не стал невыразительной мошкой пред махиной-усадьбой, она до последнего надеялась, что небо над их головами разломится надвое, покарает мужчину молнией. Несчастье, настигшее Варвару так внезапно, так же внезапно само собою разрешится.

Не бывает такого, глупая.

Не поразило, он не пал. Дышать с каждым мигом становилось тяжелее. Ровно как и держать себя в руках. Разум больше не был холодным, в нем испуганными птахами бились страшные дурные мысли, сбивающие с толку.

– Авдотья! – Звонкий крик разнесся по всему дому, Варвара, не сбавляя шаг, взлетела по ступеням к жилым комнатам. То, что личная служанка может проводить свободное время во флигеле, Варе не думалось. – Авдотья! Ко мне, живо!

Она мчалась к собственной комнате, выдирая на ходу из прически тонкие жемчужные нити и бездумно швыряя их на вычищенный полированный пол. Избавиться, забыться. Оставляя дверь распахнутой, барыня метнулась к туалетному столику, зеркало показывало удручающе печальную картину: горящие безумием выпученные глаза, дрожащие губы и отливающая болезненной синевой бескровная кожа. От нежной величественной прически не осталось и следа, Варя с остервенением вцепилась в локоны гребнем. С нажимом, до резкой боли и искр из глаз. Нужно успокоиться, выдохнуть. Чувства прожигали нутро, клокотали в глотке.

На первом этаже суматошно зазвучали шаги, громкие перешептывания и голоса. Крепостные боялись ее безумного, невиданного раньше гнева.

Варвара почти разделась, выдираясь из узкого корсета с раздраженным шипением, когда в дверном проеме появилась ее служанка. Запыхавшаяся, с раскрасневшимися щеками и широко распахнутыми глазами. Видно, как и все, была напугана. Даже так, растрепанная, со сбитым на затылок платком, она была красива. Ясноликая, с медными густыми волосами и пронзительными зелеными глазами. Вот уж кого в пору в ведьмы записывать. Рядом с вечно мрачной и холодной хозяйкой она смотрелась что солнце среди грозовых туч.

– Обождите, барыня, что ж вы, платье-то такое красивое порвете! – С протестующим воплем она ринулась вперед, сжала Варварины руки. – Что ж случилось-то такое? Весь дом переполошили, эти дурные молиться поголовно ринулись, гнева вашего что ада преисподней страшатся…

– А ты не страшишься? Хозяйка твоя все горло содрала, а ты как ни в чем не бывало щебечешь. – Варвара заставила себя разжать пальцы на легкой ткани, уперлась в туалетный стол, прикрыла сухие болящие глаза. Устала, до смерти устала от этого проклятого бала. Ругаться сил уже не было.

– Так а чего мне бояться? Как бешеная неслась, чуть шею у ступеней не свернула. Ежели вы бы предупредили, что раньше положенного явитесь, я б вам и воду велела в бадью налить, и окошко проветрить распахнула бы. Обычно за полночь экипаж к дому воротится, а тут едва сумерки наступили, да еще и без Настасьи Ивановны. Приключилось что?

Платье с тихим шелестом упало к ногам, но Варвара не разогнулась: коль отпустит сейчас отполированную столешницу – свалится без сил на пол.

Авдотья была ее служанкой с десяти лет. Такая же тощая, неразумная девчонка. Отчего взгляд матери пал именно на нее? Может, даже кичась нынешним возвышенным положением, Настасья понимала, что Варе под боком нужен кто-то такой же маленький и открытый к миру, чтобы скрасить одиночество? Мать Авдотьи работала на кухне и считалась лучшей поварихой из ныне живущих в губернии. И радости ее не было предела, когда женщина поняла: дочь не будет гнуть спину за тяжелой работой. В свои тринадцать ей нежданно повезло служить младшей барыне за достойную награду.

Девочки сдружились. Ежели это можно было назвать дружбой. Старшая Авдотья никогда не забывалась: прекрасно понимая, где ее место, она не пыталась главенствовать, ее простая бесхитростная речь была пропитана преклонением, каждый поступок – покорностью. А Варвара, как положено барыне по праву рождения, принимала ее помощь и тепло благодарила. На личную служанку можно было положиться в самом неловком и деликатном вопросе. Крепостная оказалась хитрой, одаренной умом и абсолютно неболтливой, ни единый секрет не вышел за пределы комнаты барской дочери.

– Грия мне найди. – Надтреснутый голос звучал страшно, Авдотья замерла, наклонившись за платьем. Пальцы так и не дотянулись до синей ткани, она не разогнулась, только медленно приподняла голову со сбитым платком. Словно не услышав ответов на вопросы, крепостная попыталась их разглядеть в сгорбленной фигуре хозяйки. – Да поживее. Всякая свободная пусть ищет, каждый угол проглядите, каждый аршин, каждую сажень. Не найдете – высеку, до мяса кожу спущу.

И впервые услышав про розги, Авдотья не засмеялась, зрачки изумленно расширились, девка попятилась к двери спиной. Варвара продолжала дышать. Ровно, натужно. Вдох через трепещущие тонкие ноздри, сиплый выдох ртом. Голова шла кругом, страх взобрался на хребет, сочно впился в мясо, жируя на ее душе, пресыщаясь.

Бежать. Им надобно бежать. Матушка не переменит своего решения, слишком крупный куш сам пришел к ней в руки.

– Как велите, Варвара Николаевна, мы его мигом к вам позовем. – С тихим скрипом прикрылась дверь. В этом звуке послышалось ей тоскливое отчаяние. Давно надобно смазать поржавевшие за сырую весну петли.

Барыня сделала шаг к узкому окну, распахнула настежь. Вечерний ветер ударил в лицо, скользнул по щекам. Расплакаться бы, выплеснуть все, да только она не сумеет остановиться, зайдется в горьком припадке. Оставалось молчать и дышать. За окном разбушевалась стихия: ветер гнул тонкие осинки к земле, возмущенно рокотали и скрипели столетние дубы на окраине сада, дождь стоял такой непроглядной стеной, что стоит шагнуть наружу – через миг станешь насквозь мокрым.

За глухим шумом и разрывающими небо вспышками белоснежных молний Варя не сразу заметила выезжающий из аллеи чужой экипаж. До ушей донеслось испуганное ржание лошадей, кучер прикрикнул на животных, взмахнул кнутом.

Вернулась, не дожидаясь окончания приема и не отужинав? По ступеням взлетел быстрый звонкий топот вечерних туфель. Верно. Матушка.

Распахнулась, ударяясь о стену, дверь, разъяренная Настасья, тяжело дыша, замерла на пороге.

– Ежели ты моей смерти желаешь, ты все для этого делаешь, Варвара Глинка. Что за скверный тон, что за жажда привлечь чужое внимание недостойным поведением? Дурноту почуяла? Хоть полумертвая, хоть в бреду и с горячкой, тебе положено было отужинать, за трапезой должна была объявиться ваша помолвка. Такая удача, а ты так недостойно поступаешь? – С каждым оброненным словом лицо ее наливалось неестественной краснотой, покрылись алыми пятнами лоб, щеки и шея. В гневе. В бессильной злобе разжимались и сжимались кулаки.

– Не пойду за него, моего мнения вы не спрашивали. Не хочу видеть этого человека в своей судьбе, не по нраву мне такая жизнь. – Удивительно, как складно и спокойно зазвучали слова из уст той, которая пару мгновений назад хотела разрыдаться, падая на пол.

– О, пойдешь! – Резвый бросок вперед, Варвара не отшатнулась. Материнские пальцы до рези впились в волосы на затылке, сжали. Рука хладнокровно опустилась ниже, заставляя Варю вскинуть голову, чтобы встретиться с черными, безумными глазами. Живая всепоглощающая злость и неуемная жажда наживы. Ни любви, ни понимания. – Будь он хоть одноногим слепым калекой, ты бы пошла. Покорнейше и с радостью. Потому что под его началом вскоре будут без малого вся Костромская и Владимирская губернии. Ныне ты человека сильнее и богаче не сыщешь. Он даст власть твоим детям, богатую жизнь, понимаешь, растопча?⁵ Думаешь, будешь вечно молодой и красивой, полагаешь, женихи выстроятся в ряд и будут ждать, пока тобой изволит наиграться нищий Саломут?

Вспышка. В глотке разорвался обжигающий ком, слезы сами хлынули из широко распахнутых глаз, не мигая впивающихся в материнское лицо. Не от боли физической, нет, разве дикую боль причиняли руки? То были ее слова.

Знала. Знала о их любви и просто отворачивалась, ни разу не поговорила, не поддержала. Предпочла уделить внимание чему-то более значимому. Не Варваре. И зная о нежных чувствах собственной дочери, Настасья устроила помолвку с другим.

– Я люблю его, а он меня. – Просто, на выдохе. Потому что очевиднее этого не сыскать.

Настасья Ивановна презрительно скривила губы, отшвырнула ее от себя. Варвара упала, ноги отказались держать. Упираясь тонкими руками в пол, приподняла тело, вскинула голову. Ночное платье задралось, спутанные волосы прилипли к мокрым щекам.

Молодая барыня знатного рода Глинка. Статная красавица, яркая ера⁶.

Жалкое зрелище.

Мать медленно присела рядом, сверля Варю немигающим взглядом.

– Теперь настоятельно рекомендую меня услышать, Варвара. И принять близко к сердцу. Любовь – удел глупцов и бедняков. Это то самое чувство, которое отберет у тебя все: статус, богатство, власть и собственный разум. Оно сожрет тебя, перемелет и остатки вышвырнет в канаву. Ежели хочешь быть счастливой – люби только себя. А не хочешь выходить замуж за Самуила – решение есть. Ты всегда можешь утопиться в пруду.

Мать поднялась. В пять неспешных шагов дошла до двери, даже голову в сторону тихо плачущей дочери не повернула. Лишь у самого входа она замерла, с нажимом растирая виски, и картинно тяжело вздохнула.

Вот каково бывает с недальновидной глупой дочкой.

– Я велела подготовить экипаж для Григория Евсеевича. Полагаю, больше в его компании ты не нуждаешься, ближайшие дни тебе надобно думать о венчании. И что-то подсказывает, что общество Григория к этому совершенно не располагает.

Дверь закрылась, Варвара не сумела вернуть самообладание. Свернулась на полу, плотно зажимая ладонями рот.

Рыдания душили, рвались наружу обреченным воем, из-за слез комната превратилась в темное смазанное пятно.

Отослала, теперь никак не объясниться, не помыслить о побеге. Не попрощаться…

От слез промокла сорочка, воздух больше не желал на рваных хрипах врываться в легкие. Варя разжала пальцы, обхватила колени, прижалась к ним носом. Косой дождь продолжал лупить в распахнутое окно, обжигающе холодными каплями касался заплаканного лица и прикрытых глаз.

Пока створку не закрыли заботливые руки. Сзади к выпирающим из-под тонкой ткани сорочки позвонкам прижалась Авдотья, обхватила руками озябшее тело, положила на острое плечо подбородок.

– Полно вам, барыня, не убивайтесь так. Конюх про подготовку экипажа еще в полдень заговорил, как гость Настасьи Ивановны уехал, да только не успел отбыть Григорий Евсеевич. Он картину в соседнем поместье господам писал. Я его у дороги и встретила, ваш наказ передавать уже боязно было: видала, как ваша гневная матушка к дому из кареты бросилась. Предложила ему у родни моей ночь скоротать, с вами перед отъездом дела на старой мельнице обговорить. Деревушка Сосновец рядышком-то, минут десять бодрым шагом, ночью вашу пропажу не приметят. Оно так-то лучше будет, верно?

– Верно. – Рыдание сменилось хриплым сухим кашлем, в грудине ныло и тянуло. Варвара замерла в объятиях служанки, одеревенела.

Она бы и пролежала так оставшееся время до полуночи, только причитания и оханья Авдотьи так набили оскомину, что пришлось перебраться на кровать и до подбородка укутать в одеяло продрогшее тело. Непогода продолжала бушевать, молнии выдирали из тьмы неровные силуэты высокого кресла и флакончиков с маслами на комоде. Мать не присылала служанок с предложением совместно отужинать: видимо, сочла неблагодарную дочь недостойной собственного внимания.

Оно и к лучшему. Когда среди сгустившихся плотных туч острым серпом промелькнула луна, Варвара поднялась к шкафу. Не было нужды подбирать неприметное платье: почти весь ее гардероб был черным, легкого покроя, прикрывающим шею воротниками, а руки – рукавами. Ей не нравилась столичная мода с зазывно широкими вырезами и безумным количеством пышных оборок на юбке. Подобные платья к бальным вечерам шились по указу Настасьи на заказ, а затем, единожды одетые, сиротливо ютились в углу широкого шкафа.

Идти по узкой тропе за Авдотьей было тяжело: злой ветер нырял в глубокий капюшон плаща, норовил вытянуть волосы из плотного узла на затылке. Бросал ледяные капли вместе с липкой паутиной и одиноко пролетающими сорванными листьями. Совсем скоро она насквозь промокла.

На окраине деревушки стояла высокая мельница. Крылья лениво шевелились под нападками бури, натужно и возмущенно скрипели. В дверных расщелинах виднелся горящий свет.

– Я вас обожду у дверей! – Служанка почти кричала, оборачиваясь к молодой барыне. Прикрыла глаза рукой, пытаясь разглядеть Варвару за пеленой, сотканной из ветра и дождя.

– Не говори ерунды, возвращайся в поместье или переночуй у дядьки. Не желаю, чтобы тебя сбило с ног простудой. – Авдотья замялась, нерешительно закусила губу, и Варе пришлось быть суровой. В голосе больше не осталось мягких нот – жесткий приказ. Как положено обходиться с крепостными. Властно и понятно. – Кому я говорю? Не забывайся, Авдотья, ежели распоряжение слышишь, его исполнять надо!

В неохотном согласии опустилась голова служанки, но, когда барыня потянула на себя дверь, девушка неожиданно цепко схватила ее за широкий рукав плаща и по-детски потянула на себя, привлекая внимание.

– Не уходите не попрощавшись, Варвара Николаевна. Ежели решитесь, оставьте хоть письмо… Дядька мой в восьмой избе от дороги живет.

– Иди в усадьбу.

Рукав выскользнул из разжимающихся пальцев, дверь отсекла ее от бури и оставшейся в грозной стихии служанки. Варя скинула капюшон с головы, осмотрелась.

Грий сидел на мешках муки: плечи расслаблены, потерянный взгляд равнодушно скользил по стенам, на которых плясали тени. Она шагнула вперед, юноша обернулся.

И было все в его взгляде: радость, что она пришла, нежность, страсть и тоска. Непонимание, что произошло, отчего он попал в немилость в доме, в котором раньше всегда ждали его приезда. Варвара не сдержалась, метнулась навстречу распахнутым рукам, вбиваясь в поднявшегося художника так, что едва снова не опрокинула его на пыльные мешки, покрытые тонким слоем белой муки. Горькие слезы сами собою полились из глаз. Дыхание от обиды сбивалось, во время рассказа то и дело слышались всхлипы. Так маленькие дети жалятся разумному и всесильному взрослому, искренне веря, что он отгонит любую печаль.

Грий молчаливо слушал. Тонкие изящные пальцы скользили по выступающим позвонкам, гладили голову, дарили утешение и покой. От его тепла хотелось плакать громче, жалеть их нелегкую судьбу сильнее. Когда Варвара выдохлась, вылила из себя всю боль со словами, он приподнял ее заплаканное лицо ладонями, мягко коснулся губ.

Поцелуй был соленым, трепетным, едва уловимым. Вот его губы скользнули выше, к мокрым ресницам, целуя, убрали готовую сорваться слезу.

– Не плачь, любовь моя, ведьма моя, все разрешится. Веришь?

Ей хотелось. Пальцы цеплялись за его мокрую легкую рубашку с такой силой, что их сводило болезненной судорогой. Будто прямо сейчас сюда ворвутся и навсегда их разлучат. Словно он может растаять, как предрассветный сон, оставив взамен пустоту.

– Давай сбежим, Грий? Умоляю, давай отсюда уедем. – В широко распахнутых сиреневых глазах волнами плескался испуг, он сожрал всю ее, поглотил до конца. Так отчего Григорий казался таким спокойным? Гладил большими пальцами ее щеки, вытирая соленые дорожки, прижимался лбом ко лбу и смотрел. Смотрел так, что все внутри заходилось. – Я сумею быстро собрать украшения, у меня их много, на первое время хватит. Уедем жить в другую далекую губернию, я стану учить господских детей, ты продолжишь рисовать. Мы уже говорили об этом, пусть и ради забавы, помнишь?

– И жить беглецами? Кто возьмет под свой кров сбежавшую невесту угодных двору Брусиловых? А кто решится заказать картину у подлеца, укравшего чужую женщину? – В его голосе слышались мягкие ноты, но вместо покоя они сбили ее лавиной холода, заставляя губы дрожать. – Мы обязательно будем вместе, даю слово. Но сделаем все иначе. Я постараюсь обговорить все с твоей матушкой, не выйдет – отправлюсь к Самуилу.

Он увидел в ее глазах протест. Несогласная, Варя мелко замотала головой, снова всхлипнула. Грий не дал вновь разразиться слезам, успокаивающе сжал предплечья и положил подбородок на влажную макушку, прижимая барыню к себе. Так плотно, что его запах укутал, отбросил куда-то в счастливое прошлое.

– Ежели не выйдет, сделаем по-твоему. Месяц до обручения. У нас найдутся лишние пару дней, согласна? Завтра же я обговорю все с Настасьей Ивановной, а затем наведаюсь к Брусиловым. Как мужчина мужчину, он должен понять. Слухи о нем ходят разные, но никогда Самуила не называли мерзавцем. Ежели в твоих словах он слышал вызов, мои речи не покажутся угрозою, с которой придется браво сражаться. – Фыркнул в волосы. Варя не сдержала горького смешка.

В детстве мелкий и худой Грий дракам предпочитал словесные баталии, прячась от деревенской босоногой ребятни на самых высоких ветвях. Будто в противовес ей, на любое дурное слово кровожадно обещающей собственноручно высечь каждого из противников. Единожды она даже ринулась в бой с деревенской девчонкой. Тогда еще был жив отец. И их, визжащих в дорожной пыли и рвущих друг на друге волосы, окатили ледяной колодезной водой. Как сцепившихся глупых щенков. Боясь барского гнева, мать той девки, как полагается, оттаскала ее за косу и вслед отходила дубцом, а злую и насупленную Варю посмеивающийся отец вез закутанной в дорожный плащ еще три версты до поместья. Тогда-то он и объяснил ей ее важность и особенность, научил относиться к другим строго, но по справедливости.

Слыша ее смешок, парень мягко засмеялся, прижимаясь так, что вот-вот захрустят кости, перемкнет дыхание.

– Это еще что, сударыня? Сомневаетесь в моих умениях?

– Нисколько. – На мгновение страх соскользнул, прекратил давить на плечи, и Варвара засмеялась, ужом выворачиваясь из крепкой хватки ухажера. – Языком вы молоть, сударь, горазды. Правда, возраст уже не тот, чтобы прятаться от обидчиков по деревьям и крышам.

– Верно, прятаться теперь сложнее, оскорбленным положено отстаивать поруганную честь на дуэлях. – Она оцепенела, словно в землю вросла, и Грий в поспешной попытке утешить провел пальцами по скуле, дразняще нажал на кончик носа. – Не тревожься. О подобном исходе и думать не стоит, я буду аккуратен. Хорошо?

Варя заставила себя кивнуть, тревога неохотно разжимала тиски на сердце, становилось легче. Да, судьба была жестока, ударила по самому сокровенному, по тому, что хранили они так трепетно и бережно. Но все разрешится, иначе и быть не может. Теперь она видела в своем пути просвет, будущее не было затянуто черной пеленой отчаяния.

Пара пробыла на мельнице еще несколько долгих часов. Обнимаясь, целуясь, впитывая каждый миг. Они разговаривали тихим доверительным шепотом, переплетая пальцы рук. Когда она захотела испытать большее, Грий мягко отстранился.

– Первый раз должен быть особенным, сударыня. Не на грязной мельнице в отсыревшей муке. Это будет волшебно и правильно, когда настанет наше время. А до тех пор настоятельно вас прошу на честь мою не посягать. Каков скандал и провокация! Я буду плакать и отбиваться портками.

Хитрый плут. Умело перевел ее притязания в шутку. А затем, с широкой улыбкой наблюдая за вспышкой ее смущенного веселья, Грий проводил Варвару до сада у поместья, целуя каждую костяшку пальцев на прощание.

– Не тревожься, Варенька, я останусь пока в поместье Грасовых, давно обещался написать их маленькую дочь. Все образуется, доверься мне.

И она доверилась.

С улыбкой зажимая холодными пальцами зацелован – ные губы, Варя прокралась в спальню, где, сбросив одежду у самой кровати, нырнула под одеяло, пред тем распахнув настежь окно. Теперь раскаты грома не пророчили тяжелых испытаний, они укачивали, уносили в крепкий сон. Ежели она могла бы знать, чем встретит ее ночь, не сомкнула бы глаз ни на мгновение.

И мир вокруг накрыла тишина, глубокая вязкая темнота, в которой ни вдохнуть, ни выдохнуть. А затем она обрела плоть, расползлась грязными щупальцами, рисуя перед ней комнату бабушки.

Из углов на нее смотрели. Глинка видела десятки горящих голодных глаз, скрюченные тощие лапы с длинными когтями, ободранные шипастые шкуры. Монстры из самых страшных снов тянулись к ней, выли на разные голоса, склоняли косматые рогатые головы. С раболепием, обожанием ползли на лысых брюхах, вылизывали босые ноги. А она раскрывала рот в беззвучном крике, заходилась от страха и отвращения. Двери нигде не было, Варвара не могла пошевелиться.

И среди всех переплетений уродливых тел, среди раздвоенных языков со стекающей вязкой слюной стояла Аксинья. Такая же неправильная и развороченная. Теперь ее глаза не светились мягким теплым огнем, в них горел вековой голод, всепоглощающая жажда. Сморщенные дряблые руки мелко тряслись, на кончиках пальцев – волдыри, черные лопающиеся язвы. Но ее не было жалко, хотелось бежать, скрыться от увиденного.

Аксинья скалилась, тянула к ней скрюченные изуродованные пальцы и кричала. Громко, оглушающе громко и больно, ее слова сливались в грозно рокочущий рев рек и стоны земли, двоились, отлетали от стен тяжелыми булыжниками, жали юную барыню к земле.

– Кровь от проданной крови, плоть от проклятой плоти. Не ведающая силы своей ведьма. – Удар дряблой руки, влажный хруст и дикая боль в грудине. В пальцах старухи осталось сердце – черное, последними толчками качаю – щее дегтярную ядовитую кровь. Варя рухнула на колени, задохнулась в пожирающей боли. – Душегубица, разрушительница. Пожинающая чужие жизни.

Рывок за волосы, собственная голова запрокинулась, Аксинья обожгла взглядом. Не родная бабушка, нет. Не та, кого она знала и помнила всю свою жизнь. Иное существо: опасное, бессердечное. Не было у него ни сожалений, ни жалости, лишь отчаянная дикая жажда. Старуха вцепилась в нее двумя руками, упала на колени рядом, с размаху вбивая голову внучки в пол. Варвара обреченно зажмурилась, но удара так и не почувствовала.

Лишь ледяная вода вокруг заливалась в нос, шумела в ушах, щипала глаза, выедая гнилой тиной. И она рвалась вверх, к воздуху, к заветному свету и свободе. Вынырнула. Здесь оказалось неглубоко – до колен добирались рваные клочья белесого тумана. Вокруг – топи. Грязная вода обожгла холодом, девушка брезгливо поджала пальцы босых ног, стараясь отдышаться.

Голос Аксиньи гремел, шелестел и шептал вокруг, словно та – душа топи. Ее слова слышались в воплях выпи, она кричала из широко раззявленных клювов цапель, урчала в животах вздутых жирных жаб.

– Шаг за шагом к чужой гибели, разрушая жизни, покрывая свою тропу кровью невинных. Не его ведьма. Не его солнце. Проклятие. Отданная зверю, его отвергающая. Протяни руку, возьми силу, окрепни, вырасти…

Варя выбралась на островок суши и захлебнулась в ужасе. Впереди – тело Грия. Широко раскинутые руки, мирная улыбка, которую она так нежно любила. Пустые глаза смотрели в затянутое тучами небо, в них больше не было света.

И она утонула в этой бездонной боли, побежала вперед, царапая и пробивая ступни мелкими ветками. Все вокруг в крови, в брусничных ягодах. Пальцы Грия холодные, окоченевшие, их больше не согнуть, не переплести привычно руки. И Варвара завыла раненым зверем, сворачиваясь у ледяного бока. Больше не слышно его дыхания.

Мгновение. Он растворился. Мираж. Дымное облако. Вот Грий был, а теперь она чувствовала рядом лишь пустоту, озадаченно распахнув глаза.

Все вокруг переменилось, теперь Варя стояла на коленях. Будто кукла в вертепе⁷, умело переставленная в другие декорации. Впереди – неказистая узкая землянка, поросшая густым слоем мха, кругом – широкий болотный остров. Рядом мирно паслась косуля. Какие боги занесли ее на скудную бесплодную землю? Она вскинула безрогую голову, и во влажно блестящих глазах возникло Варино отражение: перекошенное страхом лицо и глаза. Не фиалковые, нет, в них горел огонь преисподней – плескался в яркокрасном, мешался с золотом. Испуганное животное ринулось прочь, высоко вскидывая изящные ноги, и, соскальзывая с узкой кочки, рухнуло в топь. Почти с головой. Раздался жалобный вопль.

– Нет спасения их душам, обреченные. Каждый шаг – кровь, каждый вздох – смерть.

Варя побежала вперед, стремясь помочь, но животное слишком быстро исчезало под водой. Последнее, что она увидела, растягиваясь на безопасной почве и протягивая к морде пальцы, – влажный грустный глаз, а в нем страх перед неминуемой гибелью. Вскоре скрылся и он.

Барыня с трудом выкарабкалась, устало растянулась на влажной сырой земле. И тут же, вздрогнув, резко села. Рядом стоял мужчина – неясный, теряющийся в тумане незнакомый силуэт. Еще немного пройдет, и она его рассмотрит. Но глаза, она так четко увидела его глаза… Глубокие, не карие, по-настоящему черные. Он улыбался, медленно опускаясь перед ней на колени. Варвара не сразу заметила страшную рану на животе. Под ногами снова возникла спелая, налитая красными боками брусника, настоящие горы, в которых не сделать и шага.