Читать книгу: «Пленницы. Комплект из 3 триллеров про маньяков», страница 10

Шрифт:

Я качаю головой.

Он кладет свою левую руку на мое лицо; его пальцы давят мне на глазницы, скулы и макушку головы.

– Давай готовься, – произносит он.

Я чувствую, как металл плоскогубцев касается моего зуба, того, что шатается и кровоточит. Щипцы горячие и кажутся огромными, как будто кто-то водит грубым молотком по моим коренным зубам. Ленн раскрывает щипцы, захватывает мой зуб и левой рукой сильнее надавливает на мое лицо.

Зуб вырывается.

Я чувствую привкус крови во рту и сглатываю. Ленн убирает руку с моего лица, а мой язык движется по десне, чтобы прощупать свежую дырку.

– Ничо такого. – Ленн осматривает вырванный зуб, который все еще держит в плоскогубцах, разглядывая его нечеловечески длинные корни.

– Так, теперь второй.

Я сглатываю, чувствуя, как моя кровь течет по горлу. Но часть боли испарилась.

– Открой! – кричит Ленн.

Его рука снова на моем лице, вдавливает мою голову в шею. Металлические зубцы плоскогубцев скребут по моим зубам, а затем разжимаются. Боль проникает в меня из зуба, моего нешатающегося зуба. Ленн захватывает его, надавливает на мое лицо и тянет.

Господи, боль просто невыносима.

Мой позвоночник сжимается под ладонью этого человека.

Я плачу.

Ленн снова берет меня за лицо, хватает щипцы и дергает зуб вверх, выкручивая его, а мое зрение расплывается по краям. Я хочу, чтобы это прекратилось.

Хуонг плачет. Во рту все больше крови, Ленн раскрывает плоскогубцы, захватывает зуб и расшатывает его вперед-назад, а я закрываю рот, потому что боль слишком сильна, чтобы ее терпеть. Он вытаскивает плоскогубцы и разжимает мне челюсть.

– Не валяй дурака, почти все уже. На проглоти.

Что-то касается моего языка. Я сглатываю и осколки таблеток царапают пищевод. Я снова глотаю и чувствую еще больше крови. На вкус она теплая, отдает металлом. Ленн хватает зуб плоскогубцами, я смотрю ему в глаза, эти водянистые серо-голубые глаза, а он тянет и тянет мой зуб. Слышу, как плачет Хуонг, а затем у меня в глазах темнеет. Он останавливается. Хватаюсь за стул подо мной, он дергает мой зуб, что-то говорит, но я не слышу. Я слышу стук. Ленн тужится с плоскогубцами, и вдруг все проваливается во тьму.

Глава 15

Мои веки открываются.

Я моргаю и прочищаю глаза.

Я шевелю челюстью, боль уходит; теперь у меня болит только лицо и десны. Глубокая боль, боль в костях, нервах и челюсти, закончилась.

Я сажусь. Где она?

Оглядываю маленькую спальню. Как я сюда попала? Перебираюсь на край кровати и встаю. Мне сложно удерживать равновесие.

– Ленн, – зову его, заглядывая к нему в спальню. Никого.

Я держусь за перила и спускаюсь по лестнице; моя правая нога болтается в воздухе, когда я спрыгиваю вниз.

Хуонг плачет, она чувствует меня. Я прохожу на кухню, а малышка, как и прежде, лежит на диване, обложенная подушками. Она кричит на меня, и я чувствую, как теплое молоко стекает по моему животу, а рубашка становится мокрой. Я подхожу к ней, целую ее в лоб и прижимаю к груди. Она безумно хочет молока, кричит, причмокивает губами. Дочка прижимается ко мне и начинает кушать.

Но крики не прекращаются.

– Помогите!

Я вскакиваю с места, держа Хуонг у груди.

– Что? – удивленно спрашиваю я. Может, это таблетки? – Кто это сказал?

Входная дверь открывается, и в дом заходит Ленн с двумя пакетами из «Спара». Он ставит их на сосновый стол. Два моих зуба лежат на окровавленной салфетке рядом с пакетами.

– Ш-ш-ш, – говорю я. – Слушай!

Но голос затих.

Может, это все же таблетки, но мне кажется, я что-то слышала. Чей-то голос. Кто-то звал на помощь.

– Чего? – спрашивает Ленн, роясь в пакете. – А ну сядь, – приказывает он.

Я сажусь обратно на диван и слышу чьи-то всхлипы, чей-то плач.

– Я это часто делать не буду, так что не вздумай привыкать, на вот тебе, держи.

Он садится в свое кресло. Всхлипы не затихают, словно работает телевизор в другой комнате. Но телевизор здесь, в этой комнате, и он закрыт в шкафу в углу. Ленн протягивает мне какую-то коробочку в своей грубой руке.

Маленькая баночка вазелина.

– Для детеныша.

У меня на глазах выступают слезы. Это самое лучшее, что я видела в жизни.

– Спасибо, – благодарю его.

Я пытаюсь отнять Хуонг от груди и намазать ее вазелином, но она не дается. Малышка умирает с голода.

– Сколько я спала? – спрашиваю его.

– Откуда я знаю, часов двенадцать или около того. Я не думал, что уже проснулась.

Двенадцать часов…

– Но как же Мэри?

Ленн улыбается и касается пальцем своей головы.

– Ну я ж принес ее к тебе, так? Прям к тебе принес и к соску приложил, штоб Мэри поела, каждые пару часов или около того так делал. Ты все в отключке была, как убитая. С детенышем все в порядке, мы с ней хорошо сработали, Мэри и я.

Я смотрю вниз. Глаза Хуонг плотно закрыты, ресницы слиплись, их кончики почти касаются моей кожи. Я прослеживаю пульс на ее идеальной шее. Все это время ты была с ним? И я проспала? Все это время?

– Я, наверное, от таблетки отключилась.

– Не без этого, да и зубы у тебя, как у лошди. Никогда таких не видел, в два раза длиньше моих и матери. Я чуть не грохнулся, пока вытаскивал второй зуб.

Я снова слышу всхлипы. Откуда? Из ванной? Сверху?

– Ленн, ты слышишь?

– Жрать хочешь? – спрашивает он.

Я киваю.

Я замечаю на его шее красную царапину.

– Щас я тебе бутерброд с сыром и ветчиной сделаю, и мы поговорим.

Заканчиваю кормить малышку, кладу ее на диван и снимаю подгузник. Давно пора. Я достаю бумажные полотенца и миску с водой, которую держу под диваном, подмываю дочку и складываю использованные полотенца в пакет из «Спара». Старая грязь уже засохла. Мне приходится смачивать ее и соскабливать, но как бы нежно я это ни делала, Хуонг кричит и вопит. Раздраженная кожа. Кровь.

– Я знаю, крошечка, – успокаиваю Хуонг. – Я знаю. Прости меня, пожалуйста. Уже почти все. Теперь у нас есть крем, и скоро ты поправишься, я обещаю.

Я смачиваю бумажное полотенце. За криками Хуонг я уже не слышу чьих-то всхлипываний. Лицо малышки покраснело. Она плачет, слезы брызжут, а те, что оседают на ее щеках, дрожат.

Мой инстинкт подсказывает щедро намазать ее попу вазелином, искупать в нем. Я читаю этикетку, но она мне мало о чем говорит. Беру указательный палец, зачерпываю немного густого, гладкого геля и наношу его на раны моей дочери. Я осторожна. Я не хочу втирать его слишком сильно или причинять ей еще больше боли, я и так уже достаточно натворила. Намазываю самые крупные участки сыпи, засохшую кровь, волдыри и заворачиваю Хуонг в новый подгузник. Я обнимаю ее, и она мгновенно засыпает в моих объятиях. Я чувствую, как ей полегчало. Сижу с ней, а всхлипывания все еще раздаются где-то рядом.

Когда Хуонг глубоко засыпает, ее веки дрожат, я встаю, подхожу к раковине и мою руки.

– Умоляю, помогите, – слышится голос. – Джейн, помоги мне.

Мое сердце срывается в галоп.

Ленн вскакивает с кресла и бежит к входной двери. Я наблюдаю от печки, как он отпирает дверь полуподвала и захлопывает ее за собой. Я прислушиваюсь. Ни слова ни от него, ни от нее. Неужели это Синти? Рыжеволосая женщина с лошадью? Должно быть, так, ведь никто больше не знает моего имени, моего ложного имени, к которому он меня принудил.

Внизу что-то грохочет. Доносится сопение.

Потом я слышу шаги: он поднимается по крутой деревянной лестнице к полуподвальной двери, открывает ее и снова захлопывает.

– Садись давай, – приказывает Ленн, показывая пальцем на два сосновых стула.

Я послушно сажусь.

– Нравится Мэри этот крем, да? Всю ночь спокойно с ним проспит!

– Да, – отвечаю я, переводя взгляд с его лица на половицы. – Кто это? – спрашиваю шепотом.

Ленн качает головой.

– Не твоего ума дело, Джейн. Я тебе вот что скажу: раз уж ты с детенышем, я подумал, тебе кой-какие вещи понадобятся, вроде крема, что я в «Спаре» купил. Ты продолжай свою работу делать, за домом присматривай, за Мэри, а я свое слово сдержу, уговор? Вроде как сделка у нас будет. Да и пора тебе кой-каких обновок купить. Будешь жить в маленькой спальне, займешься собой и Мэри, а об этом ни слова больше, усекла?

Из подвала больше не доносится ни звука. Полная тишина.

Это тот момент, где я прекращаю повиноваться. Момент, где я встаю и борюсь. Я кричу женщине под ногами, что не брошу ее, что не оставлю без помощи.

Но Хуонг… Я даже не представляю, насколько недоношенной она была, когда родилась. Насколько она еще уязвима. Если ей суждено пережить эти опасные первые недели, если я хочу жить, кормить и питать ее, дать ей вырасти, то я должна быть эгоисткой. Ради Хуонг. По крайней мере, пока она не подрастет. Я не могу рисковать ее здоровьем. Я смотрю на ее спящее личико, круглые щечки, волосы, мягкий подбородок.

– Мне нужен градусник, – говорю я. – Если вдруг у нее начнется лихорадка, мне нужно знать, насколько ей плохо. И мне нужен парацетамол. Его мне давала мама от болезней. Он очень нужен.

Ленн кивает.

– Посмотрим. Вы двое давайте-ка наверх в спальню, а я нам ужин сделаю. Бульон с хлебом. Вы отдохните, а я тут все приготовлю. И штоб никакой больше болтовни, вопрос закрыт!

Мы делаем то, что велит Ленн. Мы поднимаемся в спальню.

После того как я потеряла сознание и слышала крики Синти из вонючего полуподвала, мы оставляем все это позади. Что же я за ужасный человек, раз могу просто лечь спать после всего этого? Я изгибаюсь, как полумесяц, вокруг Хуонг, она посапывает, и мы вместе спим.

Когда мы спускаемся, на улице уже стемнело, и по полу гуляет холодок.

– Бульон горяченький, хороший, – произносит Ленн. – Сам на стол накрыл, садись, ногу свою не нагружай.

Я сажусь. Хуонг проснулась, но ведет себя тихо.

Мы едим дымящийся бульон, разогретый на плите, и добираем остатки СуперБелым хлебом с маргарином. Разделавшись с едой, я приступаю к кормлению дочки, а Ленн приносит две жестяные банки. Я поднимаю на него глаза. Что это?

– Кусочки ананаса, – говорит он с улыбкой и кладет чайную ложку рядом с открытой банкой. – Мэри на пользу пойдет. Витамины всякие, и для твоего молока хорошо.

Я ем. Это просто фантастика, я ем ананас впервые за многие годы, мое первое разнообразие в рационе с момента прибытия на эту ферму. Сок даже не щиплет мои раны на деснах, они в порядке. Заживают. Язык пощипывает от кислоты, и это замечательно.

Синти все еще там, внизу? Жива ли она? Не слышно ни шума, ни всхлипов.

Я купаю Хуонг в ванне с чуть теплой водой, и теперь, когда ее пупок зажил, а хрустящий остаток пуповины отпал, малышка выглядит завершенной. Я смазываю ее раны и старую сыпь. Вазелин начал действовать.

Когда я возвращаюсь в кухню, Ленн уже убрал посуду в раковину. Он впервые это сделал. Вытираю Хуонг насухо, наношу свежий слой вазелина, благодарю Бога за этот крем, за это чудо, надеваю на нее новый подгузник, затем старую детскую одежду Ленна и кладу малышку на обтянутый полиэтиленом диван, пока мою посуду.

– Пойду телик включу, – говорит он.

Я слышу, как Ленн отпирает шкаф на стене у входа, открывает шкаф телевизора в углу, а потом запирает ключ обратно в коробку.

Мы сидим. На улице сыро, в доме сыро, поэтому он впервые за это время года открывает дверцу печи и дает пламени трепетать и плеваться, свет изнутри печи лижет стены и нащупывает потолок. Мы смотрим вечерние новости; я сижу на полу, а Ленн гладит меня по голове и спутывает волосы, дочка кушает у меня на руках, вкус ананаса еще мерцает на моих губах.

И тут звонит телефон.

Коробка, в которую он запрятан, заглушает звук, но я чувствую вибрацию сквозь половицы.

– Помоги-ите-е-е!!! – Синти кричит из подвала, ее голос напоминает вой животного, не человека. – Умоля-я-я-ю-ю-ю!!!

Телефон звонит и звонит, а мы трое просто сидим, словно ничего такого не происходит. Его рука все еще на моей голове. Жесткая, твердая. А потом телефон замолкает, и Синти кричит что-то нечленораздельное.

Ленн стучит по полу ногой в носке с такой силой, что я подпрыгиваю. От этого Хуонг тоже немного подпрыгивает, а затем снова находит мою грудь и продолжает кушать как ни в чем не бывало.

– Славно сидим, – произносит Ленн, поглаживая меня по волосам. – Хорошо ж живем, а? Неплохо.

Глава 16

Он уже почти закончил собирать урожай. Я наблюдаю с порога, как вывозят зерно и капусту, а он стоит у запертых ворот на полпути в своем комбинезоне, встав между мной и грузовиками, между нами и водителями грузовиков.

Я круглосуточно поддерживаю огонь в печи. Хуонг мерзнет по ночам, если отодвигается от меня, и, к сожалению, таблетки, которые мне до сих пор приходится пить, заставляют меня спать так крепко, что иногда я не так близка к ней физически, как мне хотелось бы при пробуждении. Мои соски потрескались, а левый кровоточит. Но это из-за лодыжки. Я не могу отказаться от таблеток. Не могу даже уменьшить дозу. Сырость, октябрьская болотная сырость проникает в суставы, в то, что от них осталось, и заставляет их опухать, застывать и пульсировать. Но это также из-за нее. Там, внизу. Этот непрекращающийся ужас. Я ничего не могу с этим поделать, не могу придумать гениальный план, как помочь ей, как помочь Синти. Поэтому я полностью сосредоточиваюсь на Хуонг, на том, что нужно малышке каждую минуту, чтобы не думать о том, каково ей там, внизу, в вонючем полуподвале.

Синти.

Синтия.

Я должна держать в памяти ее имя. Повторять его снова и снова у себя в голове. Если я забуду ее имя, то не смогу себя простить. Я должна дать ей хоть немного человеческого достоинства. Она все еще личность, там, внизу, в этой черной дыре под этим богом забытым местом. Она еще жива. Она не просто женщина, запертая в полуподвале. Ее зовут Синти.

За семь лет жизни на этой ферме я ни разу там не была. Таково правило. Но я заглядывала вниз. Когда солнце опускается к порогу входной двери, в конце долгого летнего дня, оно освещает темные уголки этого дома. Я заглядывала туда лишь дважды, в первые дни, в те ясные дни, когда обе мои лодыжки были здоровы, когда задвижки были ослаблены, и в том полуподвале всегда было темно и удивительно прохладно; пахло спорами, тленом, мокрым картоном и гнилью.

Я кормлю Хуонг наверху, и она начинает кусаться. У нее нет зубов, но мне кажется, я чувствую что-то в глубине ее десен, что-то твердое. Я клянусь заботиться о ее зубах, когда они появятся, и если когда-нибудь ей понадобится профессиональная стоматологическая помощь, я как-нибудь обеспечу ей это.

Синти спрятана в полуподвале. Если она и плачет, то мне отсюда не слышно, и поэтому я почти не бываю в гостиной, только готовлю Ленну обед и ужин да поддерживаю огонь в печи. Ленн облегчил мне работу по дому, и это немного идет на пользу моей ноге даже при таком сыром воздухе.

Синти высокая.

Вот что еще не выходит из моей головы: ее рост. Я и сама высокая, но она выше меня, а этот полуподвал, по словам Ленна, высотой по грудь. Там приходится сгибаться чуть ли не пополам, или приседать, или даже становиться на колени. Там близко негде встать в полный рост. За все время, которое Синти там провела, она даже выпрямиться не смогла.

Я истратила целый тюбик вазелина, и Ленн купил мне еще два. Сыпь от подгузников почти прошла. Хуонг теперь выглядит довольнее, но кушает она, точно дикий зверь после засухи: сосет и стучит головой о мою грудь, чтобы получить больше молока, пытается выжать его из меня. Это из-за того, что она кушать хочет? Или потому, что ей, как и мне, нужны лошадиные таблетки?

Я слышу, как скрипит входная дверь.

– Чай! – кричит он.

– Сейчас спущусь, – отвечаю я.

– Не дури. Джейн, чаю бушь? Я счас принесу тебе.

Такое случается впервые на моей памяти.

– Спасибо.

Хуонг все еще кушает, и я слышу, как Ленн ставит чайник на плиту. Я слышу, как Синти кричит из своей тьмы. Он топает ногой. Синти затихает, чайник начинает свистеть, и он поднимается к нам.

– Детеныш-то хорошо жрет, а?

Я киваю, и Ленн ставит рядом кружку с чаем, ту самую, которая ему досталась от поставщика удобрений, у моей кровати.

– Спасибо, Ленн.

– Давай-давай, пей как следует, Мэри! – Он не спускает с нее глаз. – Расти большая!

– Ленн, – говорю я. – Можно ей немножко еды отнести?

– Чего?!

Я киваю в сторону подпола. Его челюсть напрягается.

– Я чуть позже до магазину доеду, ты хочешь что-нить? Может, Мэри вазелину надо?

– Нет, Ленн, спасибо!

Он подходит к комоду в маленькой спальне, открывает дверцу и поворачивается к дощатым полкам справа, на которых лежат вещи его матери.

– Тут одежка кой-какая есть, старье мое, моль все пожрала, но и так сойдет. Ты заштопай, где надо, хошь, я тебе ткань в магазине куплю?

Представляю себе, что я могу сшить для Хуонг. Разноцветные вещи. Мягкую новую одежду, которую я сошью для нее, а не ту, которая его мать сшила для него. Новые вещи, которые будут источником уверенности для нас обеих. И может быть, я смогу перешить старые вещи, приспособить рубашки и брюки, прежде чем малышка вырастет.

– Да, Ленн, если можно.

Он поворачивается ко мне лицом, и в его руке я вижу письма от Ким Ли. Все семьдесят две штуки. Между его пальцев свисает шпагат, которым они связаны, свисает, словно кукольные волосы, раздавленные в его ладонях.

– Тебе еще нужны эти письма? Не наигралась еще с ними?

Я напрягаюсь.

– Да, нужны.

– Ну тогда и не суй свой нос куда не следует! Я не собираюсь с тобой обсуждать, что творится в подполе. Ты за детенышем присматривай, дом в порядке держи, ужин мне готовь, вот твоя работа!

Я киваю.

– Ничего у тебя ведь больше не осталось?

Я снова киваю. Это последнее, что у меня есть на этой земле.

– Так что не потеряй все из-за своей тупой башки.

Я опускаю взгляд на дочь. Она все еще кушает, ее щечки румяные, волосы блестят, словно шелк, от этого тепла, нет, жары между нами, от физического напряжения.

Ленн спускается по лестнице и уезжает на своем «Ленд Ровере». Я укладываю Хуонг на подушки, накрываю одеялом и осторожно спускаюсь по ступенькам на спине. В подвале тихо. Подхожу к входной двери и проверяю, что его нет, а потом смотрю на черный железный засов в верхней части полуподвальной двери и на точно такой же – внизу. Я слышу шум. Скрип дерева. Полуподвальная дверь двигается в косяке.

– Джейн? Джейн, это ты? Это ты? Помоги мне!

Я открываю рот, чтобы что-то ответить, а потом смотрю направо, на камеру в углу гостиной над запертым телевизором. Она подмигивает мне красным огоньком. Я закрываю рот, облизываю губы, прищуриваюсь и возвращаюсь на кухню. После этого она больше ничего не говорит. Я мою посуду, вытираю кастрюли, развожу огонь и втираю грудное молоко в соски, чтобы унять боль. Много лет назад, после травмы лодыжки, но до того, как Ленн сжег мои кроссовки, я попросила у него новый лифчик, на что он сказал, что я обойдусь лифчиком его матери. Недавно я снова попросила подобрать мне подходящий, отчасти из-за моей спины, но Ленн снова сказал, что лифчика его матери будет достаточно. Ей-то ведь нормально было, так?

Через час он возвращается из «Спара» с двумя сумками, и, пока я убираю покупки, Ленн просматривает записи.

– Молодец, – хвалит он, глядя в мерцающий монитор, отбрасывающий на его лицо серый свет. Его усики отчетливо видны в отблесках экрана. – Будешь вести себя нормально, и никаких проблем не будет, усекла?

Я открываю последний пакет. До сих пор там было все то же, что Ленн покупал нам каждую неделю: курица, пакет с корнеплодами, замороженный зеленый горошек, свиные колбаски, бульонные кубики, ветчину и сыр в нарезке, апельсиновый сок, печенье Rich Tea, спички, СуперБелый хлеб, нарезанный толстыми ломтиками, чипсы с солью, чай в пакетиках, сахар, цельное молоко, маргарин, треска в соусе из петрушки в пакете, картофель и замороженная выпечка. В последнем пакете, под горохом, лежит бутылка шампуня для чувствительной кожи от Johnson & Johnson. Для тела и волос. Я беру в руки розовую бутылочку, рвусь прочитать состав, мне не хватает новых слов, хочу узнать, чем эта жидкость поможет моей малышке.

– У Мэри, смотрю, кожа под задницей сухая и за ушами тоже. Это средство поможет.

Ленн прав. У нее и правда начинает шелушиться кожа на голове и теле. Я открываю флакон и чувствую свежий, умиротворяющий запах, что-то новое в этом стылом доме.

– Спасибо, – благодарю его.

– И плесень на потолке в ванной не разводи, слышишь, Джейн. Детенышу навредит. Там в сарае краски полно, так что если споры поползут, сама возьми и покрась, не жди, пока я тебе скажу.

– Хорошо.

Я начинаю заниматься ужином. Готовлю пирог из вчерашней курицы, сдирая мясо с костей. Пока я выковыриваю мясо с «устриц»12, представляю себе, что у меня под пальцами его глаза. Пока я отрываю мясо с крыльев и бедер, представляю себе, что он беззащитен и не может сопротивляться. Его мать делала пироги с кусочками моркови и горошком внутри теста, а не на тарелке, нет-нет-нет, она любила добавлять в них нарезанный картофель и оставшуюся подливку. Ленн рассказывал про то, как готовила его мать, в первые дни моего здесь пребывания. Снова и снова, как заевшая пластинка. Про то, как она складывала его рубашки. Насколько бежевым она заваривала ему чай и каким способом отбеливала раковину. Я срезала остатки мяса с тушки. Он забрал бо́льшую часть вчерашних овощей свиньям, так что я использую кое-что из новой партии. Нарезаю, приправляю, кладу ложкой мясо в пирог и выкладываю тесто сверху.

12.Куриные устрицы – сочные кусочки курицы, спрятанные между ножкой и позвоночником.
939 ₽

Начислим

+28

Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.

Участвовать в бонусной программе
Возрастное ограничение:
16+
Дата выхода на Литрес:
28 февраля 2025
Объем:
861 стр. 3 иллюстрации
ISBN:
978-5-04-219435-1
Издатель:
Правообладатель:
Эксмо
Формат скачивания:
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,2 на основе 37 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,1 на основе 307 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4 на основе 56 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,3 на основе 35 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,2 на основе 5 оценок
Текст
Средний рейтинг 4,1 на основе 56 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,4 на основе 17 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,6 на основе 11 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,5 на основе 42 оценок
Текст
Средний рейтинг 4,2 на основе 61 оценок
Аудио
Средний рейтинг 4,8 на основе 703 оценок
Аудио
Средний рейтинг 5 на основе 3 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,6 на основе 921 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 5 на основе 3 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок