Читать книгу: «Пленницы. Комплект из 3 триллеров про маньяков», страница 10
Я качаю головой.
Он кладет свою левую руку на мое лицо; его пальцы давят мне на глазницы, скулы и макушку головы.
– Давай готовься, – произносит он.
Я чувствую, как металл плоскогубцев касается моего зуба, того, что шатается и кровоточит. Щипцы горячие и кажутся огромными, как будто кто-то водит грубым молотком по моим коренным зубам. Ленн раскрывает щипцы, захватывает мой зуб и левой рукой сильнее надавливает на мое лицо.
Зуб вырывается.
Я чувствую привкус крови во рту и сглатываю. Ленн убирает руку с моего лица, а мой язык движется по десне, чтобы прощупать свежую дырку.
– Ничо такого. – Ленн осматривает вырванный зуб, который все еще держит в плоскогубцах, разглядывая его нечеловечески длинные корни.
– Так, теперь второй.
Я сглатываю, чувствуя, как моя кровь течет по горлу. Но часть боли испарилась.
– Открой! – кричит Ленн.
Его рука снова на моем лице, вдавливает мою голову в шею. Металлические зубцы плоскогубцев скребут по моим зубам, а затем разжимаются. Боль проникает в меня из зуба, моего нешатающегося зуба. Ленн захватывает его, надавливает на мое лицо и тянет.
Господи, боль просто невыносима.
Мой позвоночник сжимается под ладонью этого человека.
Я плачу.
Ленн снова берет меня за лицо, хватает щипцы и дергает зуб вверх, выкручивая его, а мое зрение расплывается по краям. Я хочу, чтобы это прекратилось.
Хуонг плачет. Во рту все больше крови, Ленн раскрывает плоскогубцы, захватывает зуб и расшатывает его вперед-назад, а я закрываю рот, потому что боль слишком сильна, чтобы ее терпеть. Он вытаскивает плоскогубцы и разжимает мне челюсть.
– Не валяй дурака, почти все уже. На проглоти.
Что-то касается моего языка. Я сглатываю и осколки таблеток царапают пищевод. Я снова глотаю и чувствую еще больше крови. На вкус она теплая, отдает металлом. Ленн хватает зуб плоскогубцами, я смотрю ему в глаза, эти водянистые серо-голубые глаза, а он тянет и тянет мой зуб. Слышу, как плачет Хуонг, а затем у меня в глазах темнеет. Он останавливается. Хватаюсь за стул подо мной, он дергает мой зуб, что-то говорит, но я не слышу. Я слышу стук. Ленн тужится с плоскогубцами, и вдруг все проваливается во тьму.
Глава 15
Мои веки открываются.
Я моргаю и прочищаю глаза.
Я шевелю челюстью, боль уходит; теперь у меня болит только лицо и десны. Глубокая боль, боль в костях, нервах и челюсти, закончилась.
Я сажусь. Где она?
Оглядываю маленькую спальню. Как я сюда попала? Перебираюсь на край кровати и встаю. Мне сложно удерживать равновесие.
– Ленн, – зову его, заглядывая к нему в спальню. Никого.
Я держусь за перила и спускаюсь по лестнице; моя правая нога болтается в воздухе, когда я спрыгиваю вниз.
Хуонг плачет, она чувствует меня. Я прохожу на кухню, а малышка, как и прежде, лежит на диване, обложенная подушками. Она кричит на меня, и я чувствую, как теплое молоко стекает по моему животу, а рубашка становится мокрой. Я подхожу к ней, целую ее в лоб и прижимаю к груди. Она безумно хочет молока, кричит, причмокивает губами. Дочка прижимается ко мне и начинает кушать.
Но крики не прекращаются.
– Помогите!
Я вскакиваю с места, держа Хуонг у груди.
– Что? – удивленно спрашиваю я. Может, это таблетки? – Кто это сказал?
Входная дверь открывается, и в дом заходит Ленн с двумя пакетами из «Спара». Он ставит их на сосновый стол. Два моих зуба лежат на окровавленной салфетке рядом с пакетами.
– Ш-ш-ш, – говорю я. – Слушай!
Но голос затих.
Может, это все же таблетки, но мне кажется, я что-то слышала. Чей-то голос. Кто-то звал на помощь.
– Чего? – спрашивает Ленн, роясь в пакете. – А ну сядь, – приказывает он.
Я сажусь обратно на диван и слышу чьи-то всхлипы, чей-то плач.
– Я это часто делать не буду, так что не вздумай привыкать, на вот тебе, держи.
Он садится в свое кресло. Всхлипы не затихают, словно работает телевизор в другой комнате. Но телевизор здесь, в этой комнате, и он закрыт в шкафу в углу. Ленн протягивает мне какую-то коробочку в своей грубой руке.
Маленькая баночка вазелина.
– Для детеныша.
У меня на глазах выступают слезы. Это самое лучшее, что я видела в жизни.
– Спасибо, – благодарю его.
Я пытаюсь отнять Хуонг от груди и намазать ее вазелином, но она не дается. Малышка умирает с голода.
– Сколько я спала? – спрашиваю его.
– Откуда я знаю, часов двенадцать или около того. Я не думал, что уже проснулась.
Двенадцать часов…
– Но как же Мэри?
Ленн улыбается и касается пальцем своей головы.
– Ну я ж принес ее к тебе, так? Прям к тебе принес и к соску приложил, штоб Мэри поела, каждые пару часов или около того так делал. Ты все в отключке была, как убитая. С детенышем все в порядке, мы с ней хорошо сработали, Мэри и я.
Я смотрю вниз. Глаза Хуонг плотно закрыты, ресницы слиплись, их кончики почти касаются моей кожи. Я прослеживаю пульс на ее идеальной шее. Все это время ты была с ним? И я проспала? Все это время?
– Я, наверное, от таблетки отключилась.
– Не без этого, да и зубы у тебя, как у лошди. Никогда таких не видел, в два раза длиньше моих и матери. Я чуть не грохнулся, пока вытаскивал второй зуб.
Я снова слышу всхлипы. Откуда? Из ванной? Сверху?
– Ленн, ты слышишь?
– Жрать хочешь? – спрашивает он.
Я киваю.
Я замечаю на его шее красную царапину.
– Щас я тебе бутерброд с сыром и ветчиной сделаю, и мы поговорим.
Заканчиваю кормить малышку, кладу ее на диван и снимаю подгузник. Давно пора. Я достаю бумажные полотенца и миску с водой, которую держу под диваном, подмываю дочку и складываю использованные полотенца в пакет из «Спара». Старая грязь уже засохла. Мне приходится смачивать ее и соскабливать, но как бы нежно я это ни делала, Хуонг кричит и вопит. Раздраженная кожа. Кровь.
– Я знаю, крошечка, – успокаиваю Хуонг. – Я знаю. Прости меня, пожалуйста. Уже почти все. Теперь у нас есть крем, и скоро ты поправишься, я обещаю.
Я смачиваю бумажное полотенце. За криками Хуонг я уже не слышу чьих-то всхлипываний. Лицо малышки покраснело. Она плачет, слезы брызжут, а те, что оседают на ее щеках, дрожат.
Мой инстинкт подсказывает щедро намазать ее попу вазелином, искупать в нем. Я читаю этикетку, но она мне мало о чем говорит. Беру указательный палец, зачерпываю немного густого, гладкого геля и наношу его на раны моей дочери. Я осторожна. Я не хочу втирать его слишком сильно или причинять ей еще больше боли, я и так уже достаточно натворила. Намазываю самые крупные участки сыпи, засохшую кровь, волдыри и заворачиваю Хуонг в новый подгузник. Я обнимаю ее, и она мгновенно засыпает в моих объятиях. Я чувствую, как ей полегчало. Сижу с ней, а всхлипывания все еще раздаются где-то рядом.
Когда Хуонг глубоко засыпает, ее веки дрожат, я встаю, подхожу к раковине и мою руки.
– Умоляю, помогите, – слышится голос. – Джейн, помоги мне.
Мое сердце срывается в галоп.
Ленн вскакивает с кресла и бежит к входной двери. Я наблюдаю от печки, как он отпирает дверь полуподвала и захлопывает ее за собой. Я прислушиваюсь. Ни слова ни от него, ни от нее. Неужели это Синти? Рыжеволосая женщина с лошадью? Должно быть, так, ведь никто больше не знает моего имени, моего ложного имени, к которому он меня принудил.
Внизу что-то грохочет. Доносится сопение.
Потом я слышу шаги: он поднимается по крутой деревянной лестнице к полуподвальной двери, открывает ее и снова захлопывает.
– Садись давай, – приказывает Ленн, показывая пальцем на два сосновых стула.
Я послушно сажусь.
– Нравится Мэри этот крем, да? Всю ночь спокойно с ним проспит!
– Да, – отвечаю я, переводя взгляд с его лица на половицы. – Кто это? – спрашиваю шепотом.
Ленн качает головой.
– Не твоего ума дело, Джейн. Я тебе вот что скажу: раз уж ты с детенышем, я подумал, тебе кой-какие вещи понадобятся, вроде крема, что я в «Спаре» купил. Ты продолжай свою работу делать, за домом присматривай, за Мэри, а я свое слово сдержу, уговор? Вроде как сделка у нас будет. Да и пора тебе кой-каких обновок купить. Будешь жить в маленькой спальне, займешься собой и Мэри, а об этом ни слова больше, усекла?
Из подвала больше не доносится ни звука. Полная тишина.
Это тот момент, где я прекращаю повиноваться. Момент, где я встаю и борюсь. Я кричу женщине под ногами, что не брошу ее, что не оставлю без помощи.
Но Хуонг… Я даже не представляю, насколько недоношенной она была, когда родилась. Насколько она еще уязвима. Если ей суждено пережить эти опасные первые недели, если я хочу жить, кормить и питать ее, дать ей вырасти, то я должна быть эгоисткой. Ради Хуонг. По крайней мере, пока она не подрастет. Я не могу рисковать ее здоровьем. Я смотрю на ее спящее личико, круглые щечки, волосы, мягкий подбородок.
– Мне нужен градусник, – говорю я. – Если вдруг у нее начнется лихорадка, мне нужно знать, насколько ей плохо. И мне нужен парацетамол. Его мне давала мама от болезней. Он очень нужен.
Ленн кивает.
– Посмотрим. Вы двое давайте-ка наверх в спальню, а я нам ужин сделаю. Бульон с хлебом. Вы отдохните, а я тут все приготовлю. И штоб никакой больше болтовни, вопрос закрыт!
Мы делаем то, что велит Ленн. Мы поднимаемся в спальню.
После того как я потеряла сознание и слышала крики Синти из вонючего полуподвала, мы оставляем все это позади. Что же я за ужасный человек, раз могу просто лечь спать после всего этого? Я изгибаюсь, как полумесяц, вокруг Хуонг, она посапывает, и мы вместе спим.
Когда мы спускаемся, на улице уже стемнело, и по полу гуляет холодок.
– Бульон горяченький, хороший, – произносит Ленн. – Сам на стол накрыл, садись, ногу свою не нагружай.
Я сажусь. Хуонг проснулась, но ведет себя тихо.
Мы едим дымящийся бульон, разогретый на плите, и добираем остатки СуперБелым хлебом с маргарином. Разделавшись с едой, я приступаю к кормлению дочки, а Ленн приносит две жестяные банки. Я поднимаю на него глаза. Что это?
– Кусочки ананаса, – говорит он с улыбкой и кладет чайную ложку рядом с открытой банкой. – Мэри на пользу пойдет. Витамины всякие, и для твоего молока хорошо.
Я ем. Это просто фантастика, я ем ананас впервые за многие годы, мое первое разнообразие в рационе с момента прибытия на эту ферму. Сок даже не щиплет мои раны на деснах, они в порядке. Заживают. Язык пощипывает от кислоты, и это замечательно.
Синти все еще там, внизу? Жива ли она? Не слышно ни шума, ни всхлипов.
Я купаю Хуонг в ванне с чуть теплой водой, и теперь, когда ее пупок зажил, а хрустящий остаток пуповины отпал, малышка выглядит завершенной. Я смазываю ее раны и старую сыпь. Вазелин начал действовать.
Когда я возвращаюсь в кухню, Ленн уже убрал посуду в раковину. Он впервые это сделал. Вытираю Хуонг насухо, наношу свежий слой вазелина, благодарю Бога за этот крем, за это чудо, надеваю на нее новый подгузник, затем старую детскую одежду Ленна и кладу малышку на обтянутый полиэтиленом диван, пока мою посуду.
– Пойду телик включу, – говорит он.
Я слышу, как Ленн отпирает шкаф на стене у входа, открывает шкаф телевизора в углу, а потом запирает ключ обратно в коробку.
Мы сидим. На улице сыро, в доме сыро, поэтому он впервые за это время года открывает дверцу печи и дает пламени трепетать и плеваться, свет изнутри печи лижет стены и нащупывает потолок. Мы смотрим вечерние новости; я сижу на полу, а Ленн гладит меня по голове и спутывает волосы, дочка кушает у меня на руках, вкус ананаса еще мерцает на моих губах.
И тут звонит телефон.
Коробка, в которую он запрятан, заглушает звук, но я чувствую вибрацию сквозь половицы.
– Помоги-ите-е-е!!! – Синти кричит из подвала, ее голос напоминает вой животного, не человека. – Умоля-я-я-ю-ю-ю!!!
Телефон звонит и звонит, а мы трое просто сидим, словно ничего такого не происходит. Его рука все еще на моей голове. Жесткая, твердая. А потом телефон замолкает, и Синти кричит что-то нечленораздельное.
Ленн стучит по полу ногой в носке с такой силой, что я подпрыгиваю. От этого Хуонг тоже немного подпрыгивает, а затем снова находит мою грудь и продолжает кушать как ни в чем не бывало.
– Славно сидим, – произносит Ленн, поглаживая меня по волосам. – Хорошо ж живем, а? Неплохо.
Глава 16
Он уже почти закончил собирать урожай. Я наблюдаю с порога, как вывозят зерно и капусту, а он стоит у запертых ворот на полпути в своем комбинезоне, встав между мной и грузовиками, между нами и водителями грузовиков.
Я круглосуточно поддерживаю огонь в печи. Хуонг мерзнет по ночам, если отодвигается от меня, и, к сожалению, таблетки, которые мне до сих пор приходится пить, заставляют меня спать так крепко, что иногда я не так близка к ней физически, как мне хотелось бы при пробуждении. Мои соски потрескались, а левый кровоточит. Но это из-за лодыжки. Я не могу отказаться от таблеток. Не могу даже уменьшить дозу. Сырость, октябрьская болотная сырость проникает в суставы, в то, что от них осталось, и заставляет их опухать, застывать и пульсировать. Но это также из-за нее. Там, внизу. Этот непрекращающийся ужас. Я ничего не могу с этим поделать, не могу придумать гениальный план, как помочь ей, как помочь Синти. Поэтому я полностью сосредоточиваюсь на Хуонг, на том, что нужно малышке каждую минуту, чтобы не думать о том, каково ей там, внизу, в вонючем полуподвале.
Синти.
Синтия.
Я должна держать в памяти ее имя. Повторять его снова и снова у себя в голове. Если я забуду ее имя, то не смогу себя простить. Я должна дать ей хоть немного человеческого достоинства. Она все еще личность, там, внизу, в этой черной дыре под этим богом забытым местом. Она еще жива. Она не просто женщина, запертая в полуподвале. Ее зовут Синти.
За семь лет жизни на этой ферме я ни разу там не была. Таково правило. Но я заглядывала вниз. Когда солнце опускается к порогу входной двери, в конце долгого летнего дня, оно освещает темные уголки этого дома. Я заглядывала туда лишь дважды, в первые дни, в те ясные дни, когда обе мои лодыжки были здоровы, когда задвижки были ослаблены, и в том полуподвале всегда было темно и удивительно прохладно; пахло спорами, тленом, мокрым картоном и гнилью.
Я кормлю Хуонг наверху, и она начинает кусаться. У нее нет зубов, но мне кажется, я чувствую что-то в глубине ее десен, что-то твердое. Я клянусь заботиться о ее зубах, когда они появятся, и если когда-нибудь ей понадобится профессиональная стоматологическая помощь, я как-нибудь обеспечу ей это.
Синти спрятана в полуподвале. Если она и плачет, то мне отсюда не слышно, и поэтому я почти не бываю в гостиной, только готовлю Ленну обед и ужин да поддерживаю огонь в печи. Ленн облегчил мне работу по дому, и это немного идет на пользу моей ноге даже при таком сыром воздухе.
Синти высокая.
Вот что еще не выходит из моей головы: ее рост. Я и сама высокая, но она выше меня, а этот полуподвал, по словам Ленна, высотой по грудь. Там приходится сгибаться чуть ли не пополам, или приседать, или даже становиться на колени. Там близко негде встать в полный рост. За все время, которое Синти там провела, она даже выпрямиться не смогла.
Я истратила целый тюбик вазелина, и Ленн купил мне еще два. Сыпь от подгузников почти прошла. Хуонг теперь выглядит довольнее, но кушает она, точно дикий зверь после засухи: сосет и стучит головой о мою грудь, чтобы получить больше молока, пытается выжать его из меня. Это из-за того, что она кушать хочет? Или потому, что ей, как и мне, нужны лошадиные таблетки?
Я слышу, как скрипит входная дверь.
– Чай! – кричит он.
– Сейчас спущусь, – отвечаю я.
– Не дури. Джейн, чаю бушь? Я счас принесу тебе.
Такое случается впервые на моей памяти.
– Спасибо.
Хуонг все еще кушает, и я слышу, как Ленн ставит чайник на плиту. Я слышу, как Синти кричит из своей тьмы. Он топает ногой. Синти затихает, чайник начинает свистеть, и он поднимается к нам.
– Детеныш-то хорошо жрет, а?
Я киваю, и Ленн ставит рядом кружку с чаем, ту самую, которая ему досталась от поставщика удобрений, у моей кровати.
– Спасибо, Ленн.
– Давай-давай, пей как следует, Мэри! – Он не спускает с нее глаз. – Расти большая!
– Ленн, – говорю я. – Можно ей немножко еды отнести?
– Чего?!
Я киваю в сторону подпола. Его челюсть напрягается.
– Я чуть позже до магазину доеду, ты хочешь что-нить? Может, Мэри вазелину надо?
– Нет, Ленн, спасибо!
Он подходит к комоду в маленькой спальне, открывает дверцу и поворачивается к дощатым полкам справа, на которых лежат вещи его матери.
– Тут одежка кой-какая есть, старье мое, моль все пожрала, но и так сойдет. Ты заштопай, где надо, хошь, я тебе ткань в магазине куплю?
Представляю себе, что я могу сшить для Хуонг. Разноцветные вещи. Мягкую новую одежду, которую я сошью для нее, а не ту, которая его мать сшила для него. Новые вещи, которые будут источником уверенности для нас обеих. И может быть, я смогу перешить старые вещи, приспособить рубашки и брюки, прежде чем малышка вырастет.
– Да, Ленн, если можно.
Он поворачивается ко мне лицом, и в его руке я вижу письма от Ким Ли. Все семьдесят две штуки. Между его пальцев свисает шпагат, которым они связаны, свисает, словно кукольные волосы, раздавленные в его ладонях.
– Тебе еще нужны эти письма? Не наигралась еще с ними?
Я напрягаюсь.
– Да, нужны.
– Ну тогда и не суй свой нос куда не следует! Я не собираюсь с тобой обсуждать, что творится в подполе. Ты за детенышем присматривай, дом в порядке держи, ужин мне готовь, вот твоя работа!
Я киваю.
– Ничего у тебя ведь больше не осталось?
Я снова киваю. Это последнее, что у меня есть на этой земле.
– Так что не потеряй все из-за своей тупой башки.
Я опускаю взгляд на дочь. Она все еще кушает, ее щечки румяные, волосы блестят, словно шелк, от этого тепла, нет, жары между нами, от физического напряжения.
Ленн спускается по лестнице и уезжает на своем «Ленд Ровере». Я укладываю Хуонг на подушки, накрываю одеялом и осторожно спускаюсь по ступенькам на спине. В подвале тихо. Подхожу к входной двери и проверяю, что его нет, а потом смотрю на черный железный засов в верхней части полуподвальной двери и на точно такой же – внизу. Я слышу шум. Скрип дерева. Полуподвальная дверь двигается в косяке.
– Джейн? Джейн, это ты? Это ты? Помоги мне!
Я открываю рот, чтобы что-то ответить, а потом смотрю направо, на камеру в углу гостиной над запертым телевизором. Она подмигивает мне красным огоньком. Я закрываю рот, облизываю губы, прищуриваюсь и возвращаюсь на кухню. После этого она больше ничего не говорит. Я мою посуду, вытираю кастрюли, развожу огонь и втираю грудное молоко в соски, чтобы унять боль. Много лет назад, после травмы лодыжки, но до того, как Ленн сжег мои кроссовки, я попросила у него новый лифчик, на что он сказал, что я обойдусь лифчиком его матери. Недавно я снова попросила подобрать мне подходящий, отчасти из-за моей спины, но Ленн снова сказал, что лифчика его матери будет достаточно. Ей-то ведь нормально было, так?
Через час он возвращается из «Спара» с двумя сумками, и, пока я убираю покупки, Ленн просматривает записи.
– Молодец, – хвалит он, глядя в мерцающий монитор, отбрасывающий на его лицо серый свет. Его усики отчетливо видны в отблесках экрана. – Будешь вести себя нормально, и никаких проблем не будет, усекла?
Я открываю последний пакет. До сих пор там было все то же, что Ленн покупал нам каждую неделю: курица, пакет с корнеплодами, замороженный зеленый горошек, свиные колбаски, бульонные кубики, ветчину и сыр в нарезке, апельсиновый сок, печенье Rich Tea, спички, СуперБелый хлеб, нарезанный толстыми ломтиками, чипсы с солью, чай в пакетиках, сахар, цельное молоко, маргарин, треска в соусе из петрушки в пакете, картофель и замороженная выпечка. В последнем пакете, под горохом, лежит бутылка шампуня для чувствительной кожи от Johnson & Johnson. Для тела и волос. Я беру в руки розовую бутылочку, рвусь прочитать состав, мне не хватает новых слов, хочу узнать, чем эта жидкость поможет моей малышке.
– У Мэри, смотрю, кожа под задницей сухая и за ушами тоже. Это средство поможет.
Ленн прав. У нее и правда начинает шелушиться кожа на голове и теле. Я открываю флакон и чувствую свежий, умиротворяющий запах, что-то новое в этом стылом доме.
– Спасибо, – благодарю его.
– И плесень на потолке в ванной не разводи, слышишь, Джейн. Детенышу навредит. Там в сарае краски полно, так что если споры поползут, сама возьми и покрась, не жди, пока я тебе скажу.
– Хорошо.
Я начинаю заниматься ужином. Готовлю пирог из вчерашней курицы, сдирая мясо с костей. Пока я выковыриваю мясо с «устриц»12, представляю себе, что у меня под пальцами его глаза. Пока я отрываю мясо с крыльев и бедер, представляю себе, что он беззащитен и не может сопротивляться. Его мать делала пироги с кусочками моркови и горошком внутри теста, а не на тарелке, нет-нет-нет, она любила добавлять в них нарезанный картофель и оставшуюся подливку. Ленн рассказывал про то, как готовила его мать, в первые дни моего здесь пребывания. Снова и снова, как заевшая пластинка. Про то, как она складывала его рубашки. Насколько бежевым она заваривала ему чай и каким способом отбеливала раковину. Я срезала остатки мяса с тушки. Он забрал бо́льшую часть вчерашних овощей свиньям, так что я использую кое-что из новой партии. Нарезаю, приправляю, кладу ложкой мясо в пирог и выкладываю тесто сверху.
Начислим
+28
Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.
Участвовать в бонусной программе