Читать книгу: «Потерянные цветы Элис Харт», страница 3

– Не волнуйся, зайчонок, – сказала мама, взрыхляя землю для овощной грядки. – Это фермеры жгут поля. Они делают это нарочно.

– Нарочно?

– По всему миру крестьяне жгут поля перед новым севом, – объяснила мама. Элис сидела на корточках и пропалывала взрыхленную землю. Услышав, что сказала мать, она не поверила своим ушам. – Это правда, – кивнула мать и оперлась о грабли. – Сжигают старые растения и деревья, чтобы освободить место для новых. Контролируемые пожары снижают риск лесных.

Элис обхватила руками колени.

– Значит, маленький пожар может предотвратить большой? – спросила она и вспомнила библиотечную книжку, лежавшую у нее на столе, где лягушки превращались в принцесс, девочки в птиц, а львы в барашков. – Это колдовство, что ли?

Мама высаживала рассаду рядками во взрыхленную землю.

– Пожалуй, да, своего рода колдовство – превращение одного в другое. Есть же цветы и семена, которые без пожара не расцветут и не прорастут: орхидеи и казуарины, например. – Она отряхнула руки и смахнула со лба прядь волос. – Ты моя умница, – сказала она и улыбнулась в кои-то веки не только губами, но и глазами. А через миг вернулась к рассаде.

Элис тоже взялась за работу, но краем глаза продолжала наблюдать за матерью в контровом свете послеобеденного солнца: та взращивала новую жизнь из ничего. Когда мама огляделась и взгляд ее упал на сарай, ее лицо помрачнело, и в тот момент Элис со всей ясностью поняла: она должна найти нужное заклинание и в подходящий момент устроить пожар, чтобы ее отец превратился и стал другим человеком.

4. Василек

Значение: горюю без тебя

Brunonia australis | Все штаты и регионы

Этот многолетник произрастает в лесистой местности, редкостойных лесах и на песчаных равнинах. Соцветия средне-голубого и ярко-голубого цвета обычно расцветают весной и представляют собой полушария на высоком стебле. В садах приживается плохо и может погибнуть через несколько лет.

«Элис, ты меня слышишь? Я тут».

Голос. Тихий.

Она то пробуждалась, то снова теряла сознание, выныривая лишь на миг и цепляясь за звуки и запахи. Резкий запах антисептика и хлорки. Слепящий белый цвет стен. Сладкий аромат роз. Шершавые накрахмаленные простыни. Ритмичный писк сбоку у кровати. Скрип резиновых подошв по резиновому полу. Голос. Тихий.

«Ты не одна, Элис. Я тут. Я расскажу тебе сказку».

Язык набух, так ей хотелось ответить. Она собрала все силы, чтобы что-то сказать и остаться рядом с ароматом роз, но мутные глубины утянули ее, а руки и ноги отяжелели, увязая в трясине памяти.

Жидкий янтарный свет возник из небытия, окутавшего Элис со всех сторон. Миллиметр за миллиметром она приближалась к свету. Почувствовала твердь под ногами, словно ступив на песчаное дно мелководья после глубины. Тут она поняла, что находится на пляже около своего дома, но случилось что-то плохое. Дюны, поросшие серебристо-зеленой морской травой, обуглились и дымились. Песок чернел, как сажа, а океан исчез: такого отлива Элис еще не помнила. Она отшвыривала почерневшие панцири мертвых крабов и треснувшие раковины, прежде розовые, а теперь обугленные. Тлеющие искры парили в воздухе, как маленькие звездочки; хлопья соленого пепла оседали на ресницах. Вдали мерцал прилив, как тлеющие угли, переливались под темным небом оранжевые волны. Воздух напитался жарой и зловонием.

«Я тут, Элис».

Слезы обожгли щеки.

«Элис, я расскажу тебе сказку».

Элис оглядела почерневший берег. Во рту застыл едкий привкус. Кожу обожгло еще до того, как Элис обернулась к морю.

Тлевшие далеко на горизонте угли вспыхнули. Накатили пламенные волны, разбились о берег и выросли снова – стадо быков с горящими глазами. Было больно дышать. По черному песку ей навстречу несся грохочущий горящий океан.

Жар от высоких волн опалил лицо. Все вокруг пропиталось запахом роз.

Волны накатывали, обрастали гребешками и набирали силу, подбираясь к ней все ближе. Она пыталась отползти, падала, отталкивалась руками и ногами, стараясь забраться выше на дюны, но проваливалась в мягкий песок. Поняв, что попала в ловушку, она обернулась и беспомощно взглянула на несущийся навстречу океан огня – сплошную стену клокочущего пламени. Хотелось кричать, но, когда она сделала глубокий вдох и раскрыла рот, из глотки вырвался лишь безмолвный вихрь маленьких белых цветов.

Она плыла на кораллово-золотых волнах. Ей казалось, что море охвачено пламенем, но, присмотревшись, она увидела, что в этом море не было воды: оно целиком состояло из огненного света. Море бурлило и постоянно менялось, вспыхивая то небесно-голубым, то фиолетовым, то оранжевым. Она провела рукой по переливающимся волнам, и ее тело ушло на глубину.

В комнате было темно. Кто-то туго натянул поверх ее тела шершавые простыни. Воздух пах так резко, что нос защипало и заслезились глаза. Она попыталась перевернуться на бок, но сил не хватило; полосы света превратились в плотных пылающих змей. Они обвились вокруг нее и вспыхивали ярче, сжимая тиски. Элис сильно закашлялась и принялась хватать воздух ртом, ее легкие сжались. От страха она потеряла голос.

«Элис, ты меня слышишь? Я тут».

Она наблюдала за собой со стороны. Огненные змеи пожирали ее тело.

«Слушай мой голос».

Салли дочитала вслух последнюю страницу и закрыла лежавшую на коленях книгу. Откинулась на спинку стула, стоявшего у больничной койки Элис. Смотреть на ее бледную, покрытую синяками кожу было почти невыносимо. Как же она изменилась всего за два года с того знойного летнего дня, когда пришла в библиотеку в ночнушке, грязная, неухоженная и чудна́я, как существо из сна. Теперь она безжизненно лежала на койке, длинные волосы разметались по подушке и свисали с боков кровати. Она напоминала героиню сказок из книги, которую Салли держала в руках.

– Элис, ты меня слышишь? – снова спросила она. – Элис, я здесь. Слушай мой голос. – Она вгляделась в ее лицо, долго смотрела на руки, лежавшие поверх больничных простыней, пытаясь уловить малейшее движение. Но девочка совсем не шевелилась, не считая мерно поднимавшейся и опускавшейся груди, которой помогали жужжавшие и пищавшие рядом аппараты. Ее челюсть отвисла, вся правая половина лица превратилась в сплошной синяк. Кислородная трубка оттягивала рот, и тот округлился в виде буквы О.

Салли вытерла слезу. В голове, как змея, пожирающая свой хвост, кружилась мысль: не надо было выпускать Элис из виду в тот день, когда девочка пришла в библиотеку одна. Но существовала и другая правда, более жестокая, которую Салли не хотела признавать, зарыла глубоко: надо было тогда уже усадить Элис в машину и отвезти к себе домой, приготовить ей горячий обед, наполнить ванну и сделать так, чтобы Клем Харт не смог до нее дотянуться.

Вздохнув, Салли вскочила со стула и принялась мерить шагами палату у изножья больничной койки.

Не надо было слушать Джона, твердившего, что юридически Салли не имела права удерживать девочку. Не надо было успокаиваться той версией, которую рассказал ей Джон: после того как Салли позвонила в участок из библиотеки, к Хартам направили патрульную машину. Агнес впустила двух полицейских в дом, предложила им чай с булочками. Пока офицеры были там, вернулся Клем. «Элис – всего лишь непослушный ребенок, – сказал он. – Ничего страшного». Ради Джона Салли попыталась выбросить из головы тот случай. Но встреча с Элис странно на нее подействовала – она потеряла контроль над своими мыслями и с тех пор могла думать только о девочке. Примерно через месяц после того, как Элис побывала в библиотеке, Клем как ни в чем не бывало явился, принес книгу про селки и склеенную скотчем библиотечную карточку. Он вел себя как хозяин. Салли спряталась за стопкой книг, и навстречу Клему вышла ее коллега. Когда он ушел, Салли затрясло, дрожь никак не унималась, и ей пришлось уйти домой, сказавшись больной. Она набрала ванну. Выпила полбутылки скотча. Но ее все равно трясло. Он всегда так на нее влиял. Он был ее страшной тайной.

Теперь, годы спустя, в городе только и разговоров было что о Клеме Харте. Обаятельный фермер, державший красивую жену и чудаковатую дочку взаперти, как в мрачной сказке. «Какая трагедия!» – восклицали одни. «Такая молодая», – говорили другие и отводили глаза.

Ритмично попискивал сердечный монитор. Салли остановилась. Венки на закрытых веках Элис голубели как паутинка фиолетовых ручейков. Салли обхватила себя руками. После смерти Джиллиан к ней в библиотеку приходили дети, десятки детей, но ни одна из этих встреч не вызвала у нее такого смятения, как встреча с Элис Харт. Это не было совпадением, разумеется. Она была дочерью Клема Харта. С того вечера, когда Джон пришел домой и рассказал Салли про пожар, она каждый день ходила в больницу и читала Элис вслух, а полицейские и сотрудники соцслужб толпились за дверью, решая судьбу девочки. Салли старалась говорить тихим, но отчетливым и уверенным голосом, надеясь, что Элис ее услышит, в каких бы сферах сознания та ни витала.

Открылась раздвижная дверь.

– Привет, Сэл. Как наш маленький боец сегодня?

– Хорошо, Бруки. Правда хорошо.

Брук просмотрела карточку Элис, проверила ее капельницу, улыбнулась и измерила девочке температуру.

– Тут пахнет розами. Ты, наверное, единственная, кого я знаю, кто всю жизнь пользуется одними духами.

Салли улыбнулась. Они с Брук дружили сто лет, в ее присутствии ей было уютно и тепло. Но назойливый писк аппаратов не давал расслабиться. Слушать его было невыносимо, и Салли заговорила.

– Кажется, ей сегодня лучше. Правда. Ей нравятся сказки. – Салли показала книгу, которую читала вслух Элис. Ее рука дрожала. – Да и кому они не нравятся.

– Верно. Особенно со счастливым концом, – улыбнулась Брук.

Улыбка Салли померкла. Ей ли не знать, что за каждым счастливым концом всегда прячется куча оговорок.

Брук внимательно на нее смотрела.

– Я знаю, как тебе трудно, Сал, – тихо проговорила она. – Знаю.

Салли вытерла нос рукавом.

– Я ничему не научилась за эти годы, ничему, – сказала она. – Я могла бы ее спасти! Могла бы сделать хоть что-то. А теперь… только взгляни на нее. – Ее подбородок неуправляемо задрожал. – Какая же я дура.

– Нет. – Брук покачала головой. – Не смей так говорить. Я этого не потерплю, слышишь? Будь я на месте Агнес Харт, упокой Господь ее бедную душу, я бы благодарила Бога за то, что ты приходишь сюда каждый день, сидишь с Элис и читаешь ей сказки лишь потому, что у тебя большое сердце, полное любви.

При упоминании Агнес у Салли внутри все перевернулось. За годы она видела ее несколько раз. Дважды, когда та сидела на пассажирском сиденье Клемова грузовика, проезжавшего по городу. Один раз в очереди на почте. Она была похожа на пушинку. Такая блеклая и невесомая – казалось, она вот-вот исчезнет, прямо на глазах. У Салли чуть сердце не разорвалось, когда она стояла за ней в очереди и глядела на ее хрупкие плечики. И хотя у Салли были на то свои причины, находиться в больнице, сидеть у кровати Элис и читать ей сказки – меньшее, что она могла сделать для Агнес.

– Она меня даже не слышит. – Салли безвольно опустилась на стул. Голова разболелась.

– Глупости, – фыркнула Брук. – Знаю, ты в это не веришь, но, если тебе так нравится, продолжай себя жалеть. – Она ласково толкнула Салли в бок. – Каждый день, что ты проводишь здесь, не проходит даром для Элис. Ты это знаешь. Температура спала, легкие очистились. За отеком мозга мы наблюдаем, но прогнозы хорошие. Такими темпами мы выпишем ее к концу недели.

Салли нахмурилась. Неверно истолковав причину ее слез, Брук наклонилась и крепко ее обняла.

– И бабушка нашлась, это же здорово. – Брук сжала подругу в объятиях и выпрямилась.

– Бабушка? – Ноги Салли окаменели.

– Соцслужбы нашли ее бабушку.

– Что? – еле слышно прошептала она.

– Та живет на ферме в каком-то богом забытом захолустье, кажется, в центральной части страны. Выращивает цветы. Фермерство, видно, у них в крови.

Салли кивала, как болванчик, и не могла остановиться.

– А я думала, это Джон ей звонил и все устроил – он разве тебе ничего не рассказывал?

Салли вскочила и торопливо собрала вещи. Брук осторожно шагнула ей навстречу, протянула руку. Салли попятилась к двери, качая головой.

– Ох, Салли. – Брук внезапно все поняла.

Салли открыла дверь и бросилась бежать по коридору прочь из больницы, отнявшей у нее уже двух детей, которых она любила больше всего на свете.

Элис парила, убаюканная безмятежным вакуумом. Тут не было ни океана, ни огня, ни змей, ни голоса. От предвкушения пощипывало кожу. Где-то рядом зашумел ветер; захлопали крылья. Хлоп, хлоп, и птица взлетела. Выше, выше, прочь.

Огненное перо упало вниз, оставив мерцающий след, и поманило ее за собой.

Элис бесстрашно двинулась на зов.

5. Вертикордия расписная

Значение: слезы

Verticordia picta | Юго-запад Австралии

Кустарник от миниатюрных до средних размеров покрыт чашевидными цветками со сладким ароматом. В культурных условиях живет до десяти лет. Изобильно цветет в течение всего длинного сезона.

«Я тут. Я тут. Я тут».

Элис слушала стук своего сердца. Это был единственный известный ей способ успокоиться и унять эмоции. Но получалось не всегда. Слышать порой было страшнее, чем видеть. Глухой стук, с которым тело матери ударялось о стену; краткий выдох, вылетавший у отца, когда тот ее бил.

Она открыла глаза и огляделась, взывая о помощи: ей не хватало воздуха. Куда делся голос из снов, рассказывающий сказки? Кроме Элис, в комнате никого не было, лишь сбоку от кровати тревожно пищали аппараты. Ее ужалила паника.

В комнату вбежала женщина.

– Элис, все в порядке. Тебе надо сесть, тогда будет легче дышать. – Она потянулась ей за спину и нажала на какой-то рычажок в стене. – Не паникуй.

Верхняя часть кровати поднялась, и Элис села. Боль в груди начала затихать.

– Так лучше?

Элис кивнула.

– Вот и умница. Дыши глубоко, как можно глубже.

Элис задышала, как ей велели, приказывая сердцу успокоиться. Женщина прислонилась к краю кровати и коснулась ее запястья двумя пальцами, глядя на маленькие часики, прикрепленные к своей рубашке.

– Меня зовут Брук. – Голос у нее был добрый. – Я твоя медицинская сестра. – Она посмотрела на Элис и подмигнула. Когда она улыбалась, на щеках проступали глубокие ямочки. Фиолетово-голубые тени переливались в складках кожи над глазами, как перламутр между створок устричных раковин, которые Элис находила на берегу. Аппаратный писк замедлился. Брук отпустила ее запястье.

– Тебе что-то нужно?

Элис попыталась попросить стакан воды, но не смогла выговорить ни слова. Она жестом показала: «пить».

– Проще простого. Сейчас вернусь, детка.

Брук ушла. Аппараты пищали. В белой комнате слышались разные странные звуки: далекий звон; невнятные голоса, спокойные и встревоженные; шум открывающихся и закрывающихся дверей; скрип шагов, торопливых и медленных. Сердце Элис снова застучало часто, грозясь выпрыгнуть из груди. Она попыталась замедлить его ход, закрыв глаза и глубоко дыша, но слишком глубокие вдохи отдавались болью. Она попробовала позвать на помощь, но вместо слов из горла вырвался лишь воздух. Губы потрескались, глаза и нос саднили. В груди скопились незаданные вопросы. Где ее семья? Когда ее отпустят домой? Она попыталась снова заговорить, но голоса не было. Вспомнились белые мотыльки, вылетавшие изо рта в пылающем океане. Было ли это воспоминание? Произошло ли это на самом деле? Или ей приснилось? А если приснилось, значит ли это, что она только что проснулась? И долго она спала?

– Не волнуйся, Элис, – сказала Брук, вбежав в комнату с кувшином и кружкой. Она поставила их на столик, взяла Элис за руку и утерла ей слезы. – Понимаю, какое это потрясение – вот так проснуться. Но ты в безопасности. Мы о тебе заботимся. – Элис заглянула в перламутровые глаза Брук. Ей хотелось верить ее словам. – Врач уже идет. – Брук медленно растирала запястье Элис круговыми движениями большого пальца. – Она очень хорошая, – добавила она, внимательно глядя на Элис.

Вскоре в комнату зашла женщина в белом халате – высокая, плавная, с длинными серебристыми волосами, зачесанными назад. Они напомнили Элис морские водоросли.

– Элис, я доктор Харрис. – Она встала у изножья кровати и просмотрела бумаги в папке. – Очень рада, что ты очнулась. Ты храбрая девочка.

Доктор Харрис обошла кровать и достала из кармана маленький фонарик, включила и поводила им перед глазами Элис. Та инстинктивно прищурилась и отвернулась.

– Прости, я знаю, это неприятно. – Врач прижала к ее груди холодную головку стетоскопа и прислушалась. Услышит ли она вопросы, скопившиеся в груди? Вдруг она внезапно вскинет голову и на них ответит? Элис пока сама не знала, хочет ли знать ответы. В животе растекались холодные лужицы страха.

Доктор Харрис вынула из ушей наушники стетоскопа. Тихо сказала что-то Брук и протянула ей папку. Та повесила папку на изножье кровати и закрыла дверь комнаты.

– Элис, сейчас мы поговорим о том, как ты здесь оказалась, хорошо?

Элис взглянула на Брук. Ее веки отяжелели. Она перевела взгляд на доктора Харрис и медленно кивнула.

– Хорошо. – Доктор Харрис слегка улыбнулась. – Элис, – заговорила она, сложив ладони, как для молитвы, – на вашем участке, в твоем доме случился пожар. Сейчас полицейские пытаются понять, как это произошло, но главное, что ты в безопасности и уже идешь на поправку.

В комнате установилась гнетущая тишина.

– Мне очень жаль, Элис. – Глаза доктора Харрис потемнели и увлажнились слезами. – Твои родители не выжили при пожаре. Здесь все хотят тебе добра и будут заботиться о тебе, пока не приедет бабушка…

Дальше Элис не слушала. Доктор Харрис снова упомянула бабушку, сказала что-то еще, но Элис словно оглохла. Она думала только о маме. О ее глазах, полных света. О песнях, что она напевала в саду, об их грустных мелодиях, проникавших в самое сердце. Об изгибе ее нежных запястий и карманах, полных бутонов, о ее теплом молочном дыхании по утрам. О том, как мама качала ее на руках, сидя на холодном песке под жарким солнцем, и Элис чувствовала, как поднимается и опускается ее грудь, бьется ее сердце и голос льется, как песня, когда она рассказывает свои сказки, оплетая их двоих теплым волшебным коконом. «Так я встретила настоящую любовь и пробудилась от сонного проклятия, зайчонок. Ты стала моей сказкой».

– Увидимся во время следующего обхода, – сказала доктор Харрис и, взглянув на Брук, вышла из комнаты.

Брук осталась стоять у изножья кровати Элис с мрачным лицом. Дыра разверзлась у Элис внутри. Слышала ли Брук, как это случилось? Дыра ревела, как огонь, шипела и бушевала, пожирая все на своем пути. В голове назойливо звучал вопрос, повторяясь снова и снова. Он вонзался в нее рыболовным крючком, вырывая из нее куски.

Что она наделала?

Брук обошла кровать, налила кружку бледного сока и протянула Элис. Поначалу той захотелось выбить кружку у нее из рук, но, попробовав сладкой холодной жидкости, она откинула голову назад и сглотнула. Жидкость ледышкой плюхнулась в живот. Часто дыша, Элис протянула кружку, прося добавки.

– Сейчас, – сказала Брук и неуверенно налила еще.

Элис пила так быстро, что сок заструился по подбородку. Икая, она протянула кружку за добавкой. Еще. Еще. Она затрясла кружкой перед Брук.

– Последнюю.

Элис чуть не подавилась, выпив последнюю порцию. Дрожащей рукой опустила кружку. Брук схватила пакет и успела вовремя его раскрыть: Элис вырвало фонтаном сока. Она откинулась на подушки, пытаясь отдышаться.

– Ну тихо, тихо. – Брук погладила ее по спине. – Тихо, моя умница. Дыши.

Дышать Элис совсем не хотела. Больше никогда.

Спала она беспокойно. Ей снился огонь, и она пробуждалась в холодном поту. Она проснулась с раскаленным сердцем; казалось, грудь вот-вот расплавится. Элис принялась царапать ключицы и расцарапала их в кровь. Раз в несколько дней Брук подрезала ей ногти, но каждую ночь Элис продолжала себя царапать, и тогда Брук стала надевать ей на ночь пушистые перчатки. А голос все не возвращался. Он просто пропал, испарился, как соленая лужица в отлив.

Приходили другие медсестры. Их форма по цвету отличалась от той, что носила Брук. Они ходили с ней по больничным коридорам и объясняли, что ее мышцы ослабели за то время, что она спала, и теперь ей нужно вспомнить, как быть сильной. Ее учили делать упражнения в кровати и в палате. Приходили и другие люди, разговаривали с ней о ее чувствах. Приносили с собой карточки и игрушки. Голос, что рассказывал ей сказки, пока она спала, больше не возвращался. Она бледнела. Кожа ее потрескалась. Она представила, как ее сердце чахнет от жажды и жухнет с краев, остается лишь воспаленная красная сердцевина. Каждую ночь она продиралась сквозь пламенные волны. А днем лежала и смотрела в окно на меняющееся небо, пытаясь не вспоминать и не задаваться вопросами. Она ждала прихода Брук. У Брук были самые красивые глаза.

Время шло. Голос к Элис не возвращался. За каждым приемом пищи она съедала всего пару ложечек, как бы Брук ее ни уговаривала. От незаданных вопросов в теле совсем не осталось свободного места, и один пугал ее больше остальных.

Что она наделала?

Хотя она почти не ела, Брук еле успевала приносить новые кувшины со сладким соком и водой, но ни соку, ни воде не удавалось смыть вкус дыма и скорби.

Вскоре под глазами Элис залегли темно-фиолетовые круги цвета грозовых облаков. Медсестры дважды в день выводили ее на прогулки на солнце, но свет слепил глаза, и она выдерживала лишь пару минут. Снова пришла доктор Харрис и объяснила, что, если Элис не будет есть, ее станут кормить через трубочку. Элис было все равно: боль от незаданных вопросов была сильнее боли от любых трубок. Вопросы вытеснили из нее все чувства, кроме безразличия.

Как-то утром Брук вошла в палату, скрипя подошвами розовых резиновых тапочек. Глаза ее искрились, как летнее море. Она держала что-то в руках, спрятав это за спиной. Элис взглянула на нее со слабым интересом.

– Тут кое-что принесли, – улыбнулась Брук. – Это тебе. – Элис вскинула бровь. Брук изобразила барабанную дробь. – Та-да!

Она держала в руках коробку, перевязанную яркой веревочкой. Элис приподнялась и села на кровати. Ее охватило слабое любопытство.

– Нашла ее на посту утром, когда заступила на смену. Там была карточка, а на ней – твое имя. – Она положила коробку Элис на колени и подмигнула. Элис ощутила приятную тяжесть.

Она развязала бантик и открыла крышку. Внутри среди слоев папиросной бумаги лежали книги. Они лежали корешками вверх и напомнили ей цветы из маминого сада, тянувшиеся бутонами к солнцу. Она провела кончиками пальцев по тисненым буквам на корешках и ахнула, встретив знакомую надпись. Это была книга про селки, та самая, которую она взяла в библиотеке, когда пришла туда впервые. Ощутив внезапный прилив сил, Элис перевернула коробку. Книги высыпались на колени, она подхватила их, прижала их к груди. Пролистала, вдохнула запах старой бумаги и типографских чернил. Сказки о соленом море и манящих глубинах запорхали вокруг, призывая ее. Услышав, как скрипнули шлепанцы Брук по линолеуму за дверью палаты, Элис удивленно встрепенулась: она не слышала, как медсестра вышла.

Позже Брук молча прикатила столик на колесиках и установила столешницу над кроватью ⁶. На столе были блюда всех цветов радуги. Стаканчик йогурта и фруктовый салат, сэндвич с сыром и салатом на хлебе со срезанными корочками и маленькая тарелочка хрустящего картофеля фри. Картошка лоснилась от масла и соли. Сбоку стояла коробочка с изюмом и миндалем и солодовое молоко в пакетике с соломинкой.

Элис посмотрела в глаза Брук и через секунду кивнула.

– Вот умница, – сказала Брук, зафиксировала колесики стола и вышла из комнаты.

Элис закрыла книгу про селки и пролистала другие. Выбрала одну, открыла, услышала, как хрустнул корешок, и вздрогнула от радости. Потянулась за треугольным сэндвичем, закрыла глаза, откусила кусок мягкого свежего хлеба. Элис и не помнила, когда в последний раз ела что-то настолько вкусное. Сливочный вкус соленого масла, островатый сыр, хрустящий салат, сладкая морковка и сочный помидор. Проснулся аппетит: она запихнула сэндвич в рот целиком, подхватывая выпавшие изо рта крошки и кусочки морковки.

Запив сэндвич солодовым молоком, она громко рыгнула, удовлетворенно улыбнулась и, чувствуя приятную сытость, вернулась к чтению. Хотя она точно никогда не читала эту книгу, сюжет почему-то был ей известен. Она провела пальцами по тисненой обложке. На ней была изображена красивая юная девушка, которая спала, держа в руках усеянную шипами розу.

На следующий день, почти дочитав «Спящую красавицу», Элис оторвалась от книги и увидела на пороге палаты Брук и доктора Харрис с двумя незнакомыми женщинами. Одна была в костюме и массивных квадратных очках, ее губы были накрашены яркой помадой. В руках она держала пухлую папку. Другая была одета в рубашку цвета хаки, застегнутую на все пуговицы, брюки того же цвета и добротные коричневые ботинки наподобие тех, что ее отец надевал на работу. В волосах виднелась седина. Когда она шевелилась, раздавался тихий звон колокольчиков: ее запястья были увешаны серебряными браслетами, которые бренчали, когда она взмахивала руками. Элис смотрела на нее, как завороженная.

Женщины вошли в палату. Элис уткнулась в книжку. Они подошли к кровати; Элис на них не смотрела. Тихо звякнули колокольчики.

– Элис, – проговорила Брук. Ее голос срывался. Элис не понимала, почему в ее глазах слезы.

Женщина в костюме выступила вперед.

– Элис, мы хотим тебя кое с кем познакомить.

Элис смотрела в книгу. Спящая красавица вот-вот должна была пробудиться, познав настоящую любовь. Когда женщина в костюме заговорила снова, она повысила голос, словно решила, что Элис туговата на ухо:

– Элис, это твоя бабушка. Ее зовут Джун. Она приехала забрать тебя домой.

Брук усадила Элис в инвалидное кресло, провезла по больничному коридору и вывезла на яркий утренний свет. Чуть раньше она вышла из палаты, оставив Элис наедине с женщиной в костюме, доктором Харрис и Джун. Джун таращилась на Элис и переминалась с ноги на ногу. Элис прочла достаточно книжек про бабушек и видела, что Джун в ее рабочей одежде и уродливых полуботинках на бабушку совсем не похожа и ведет себя не так, как положено бабушкам. Хотя ее браслеты бренчали не переставая, она не произнесла почти ни слова, даже когда женщина сказала, что это Джун прислала Элис посылку с книгами. Доктор Харрис сказала, что Элис передают Джун на по-печенье. Они с женщиной в костюме произнесли это слово раз двадцать. По-печенье. По-печенье. Элис слышала это слово и представляла печенье. Но Джун не была похожа на бабушку, которая печет печенье. Элис ни у кого не видела таких отстраненных глаз, далеких, как горизонт с размытой границей между небом и морем.

Джун ждала их в старом фермерском грузовике на стоянке для посетителей больницы. Рядом с ней в кабине сидела громадная собака, которая дышала, высунув язык. Из открытых окон лилась классическая музыка. Заметив Брук и Элис, собака вскочила, залаяла и заняла всю кабину. Джун завела мотор, сделала музыку тише и отпихнула собаку.

– Гарри! – прикрикнула она, пытаясь успокоить пса. – Извини, – бросила она Элис, засуетилась и вышла из кабины.

Гарри по-прежнему лаял. Элис машинально подняла ладонь и подала псу сигнал – «тихо». Но то был Гарри, не Тоби. Он не отреагировал, и Элис поняла свою ошибку и чуть не заплакала.

– О нет, – воскликнула Джун, неверно истолковав выражение ее лица. – Ты не бойся его, потому что он такой большой! Бульмастифы очень добрые. – Она присела на корточки у ее кресла. Элис на нее не смотрела. – У Гарри есть суперсила, знаешь. Он помогает тем, кто грустит. – Джун так и сидела на корточках и ждала. Не обращая на нее внимания, Элис сцепила на коленях руки, теребила пальцы.

– Давай поможем тебе сесть в грузовик, Элис, – сказала Брук.

Джун отошла в сторону, а Брук помогла Элис встать и забраться на пассажирское сиденье. Гарри подпрыгнул и сел рядом. Пахло от него по-другому, сладостью и землей, а не так, как от Тоби – тот пах соленой мокрой собакой. И шерсть у него была совсем не длинная и не пушистая: в нее нельзя было запустить пальцы.

Брук наклонилась к ее окну. Гарри взглянул на нее и радостно задышал, высунув язык. Элис закусила нижнюю губу.

– Веди себя хорошо. Элис. – Брук ласково коснулась ее щеки и резко повернулась к грузовику спиной. Подошла к Джун, стоявшей неподалеку, и они тихо о чем-то заговорили. Элис ждала, что Брук обернется, подойдет к грузовику в своих туфлях на резиновой подошве и скажет, что ошиблась, Элис не надо никуда ехать. Брук отвезет ее домой, где ее будет ждать ее стол и мамин сад; там, на берегу среди ракушек морских гребешков и крабов с голубой спинкой, к Элис вернется голос, и она закричит, а на крик явится ее семья. Элис ждала, что Брук обернется. Верила, что это вот-вот произойдет. Брук была ее подругой. Она никогда не позволила бы ей уехать с незнакомой бабушкой. Даже если та согласилась взять ее на по-печенье.

Элис пристально на них смотрела. Джун коснулась плеча Брук, и та сделала ответный жест. Наверное, успокаивала ее и объясняла, что произошла большая ошибка и Элис никуда не поедет. Брук передала Джун сумку с вещами Элис – впрочем, кроме книг, у нее ничего не было, – и повернулась к грузовику.

– Будь хорошей девочкой, – прочитала Элис по ее губам, подняла руку и помахала. Еще некоторое время Брук стояла у входа с пустой инвалидной коляской. А потом развернула коляску к автоматическим дверям и вошла, и двери за ней закрылись.

У Элис закружилась голова, точно с уходом Брук из ее тела утекла вся кровь. Она бросила ее с этой незнакомой бабушкой. Элис потерла глаза, прогоняя слезы, но это было бесполезно. Она ошибалась, думая, что слезы исчезли, как голос. Не исчезли: они струились по щекам, как вода из сломанного крана. Джун подошла к кабине с пассажирской стороны и встала, свесив руки по бокам, словно не зная, что делать. Через несколько секунд открыла дверь, убрала сумку Элис за сиденье и тихонько захлопнула дверь. Обошла грузовик, села на водительское место и завела мотор. Некоторое время они сидели в тишине. Молчал даже Гарри, пес-великан.

– Ну что, Элис, поехали домой, – сказала Джун и включила передачу. – Путь неблизкий.

Они вырулили со стоянки. От усталости у Элис слипались глаза. Все болело. Гарри несколько раз пытался обнюхать ее ногу, но она оттолкнула его морду, повернулась спиной к обоим своим спутникам и закрыла глаза, чтобы не видеть свой новый мир.

Брук нажала кнопку вызова, порылась в сумочке и наконец нашла пачку сигарет, которую берегла на экстренный случай. Сжала пачку в кулаке. Когда послышался сигнал и открылись двери лифта, Брук зашла в кабину и со всей силы вдавила кнопку нужного этажа. Она снова вспомнила, как озарилось лицо Элис при виде коробки с книгами, как засияли ее глаза; только ради этого стоило соврать, откуда взялись эти книги. Элис теперь с бабушкой. Больше всего ей нужна семья.