Читать книгу: «Чабанка», страница 19

Лето 1987 года. Киев

Шли мы как-то с моим приятелем Сашей Письменным мимо магазина «Турист», что рядом с университетскими корпусами на ВДНХ. Зашли и купили себе с бухты-барахты по теннисной ракетке. Этот кусок железа со струнами имел оригинальное теннисное название «Хоккей 2». На следующий день мы, натянув веревочку вместо сетки, без каких-либо тренировок приступили к игре на счет на кортах Ледового стадиона, что напротив киевского ипподрома, в десяти минутах ходьбы от университета. Так началась моя любовь к теннису, буквально с первого удара. А тогда играли мы, мягко говоря, отвратительно, но самозабвенно. Имитируя подачу мастеров, я своим плечом снес с носа очки и немедленно на них наступил. Хрусть!

Магазинов «Оптика» тогда в Киеве было не то что сейчас – в каждом квартале, но они таки были. А вот, где взять рецепт? Как ветеран призыва, я прошёл минимум 26 медицинских комиссий до армии и в каждой, конечно, был окулист. Я помню эти муки, и мои, и врачей:

– Закрой левый глаз.

– К, Л, П, …

– Неверно. Попробуй вот с этим стеклышком, минус полтора…

– К, П, Н, … – напрягая глаз, с трудом различал я темные пятна. – Нет, мало.

– Давай вот с этим. Один семьдесят пять.

– К, Л, Л, Л, … Нет, много.

– Полтора – мало, а один семьдесят пять – много? Понятно. Симулянт!

При этом я искренне хотел подобрать для себя правильные очки. Ещё со школы я знал, что постоянно напрягая глаза в попытках рассмотреть написанное на доске, чего я добивался непременно, так это головной боли к вечеру. Используемый вместо приличной оптики, широко известный советский метод зреть – оттягивание пальцем уголка глаза, полного удовлетворения мне не приносил. Я хотел видеть, как все люди. Кстати не все люди хотели этого так же, как я. Был у меня приятель по военкомату Валера Бартошек из Быковни. Тоже ветеран призыва, много раз я с ним проходил комиссию и видел его фокус. Дело в том, что Валерка был профессиональным шофером и зрение ему полагалось стопроцентное. Беда была в том, что один глаз у Бартошека видел на все сто, а второй вообще ничего не видел. Как скрыть? Фокус состоял в следующем:

– Закрой левый глаз.

Валерка брал со столика в правую руку ширмочку и закрывал левый глаз.

– К, Л, Н, …

– Отлично. А теперь закрой другой глаз.

Валерка перекладывал ширмочку в левую руку и широким жестом закрывал на этот раз… опять левый глаз.

– К, Л, Н, …

– Отлично. Оба сто процентов. Следующий!

Супер идея! Всегда у него это проходило. А у меня: много, мало, много, мало – симулянт!

Этот сценарий повторялся из года в год. Я стал носить минус полтора, но очень большой разницы – в очках я или нет – я не ощущал.

И вот я снова без очков. Где взять рецепт? Нашел я одну «Оптику» с врачом. Приехал, там старичок такой на приеме, взятый целиком и полностью из черно-белого кино:

– Ну-с, батенька. Закройте левый глаз.

– К, Л, П, …

– Неверно. Попробуйте вот с этим стеклышком, минус полтора…

Я только вздохнул.

– К, П, Н, … Нет, мало, доктор.

– Давайте вот с этим. Один семьдесят пять.

О, как это мне было знакомо!

– К, Л, Л, Л, … Нет, много.

– Полтора – мало, а один семьдесят пять – много? Понятно. Попробуем так.

Он вставил другое стеклышко, повернул его, подправил. Я только ахнул. Я не смотрел на таблицу, я смотрел в окно. Как передать чувства человека, который к 27 годам впервые в жизни увидел листья на дереве? До этого дерево для меня было размытым пятном зеленой краски с оттенками разной глубины. А тут… каждый листик, каждая веточка! У меня слёзы на глазах.

– Так у вас астигматизм, батенька! Боюсь, что своими очками вы только портили зрение.

Десять лет, десятки врачей… а главное, что мы продолжаем им верить, нам кажется, что всякий в белом халате – уже специалист. Страх за свое здоровье лишает нас разума. В тот день я впервые подумал: а в чем, собственно, разница между нашим университетом и мединститутом? Работая, в том числе и со студентами, будучи сам студентом последнего курса, я отчетливо понимал, что на сто выпускников, в лучшем случае, приходится десять специалистов. Дай Боже, чтобы в мединституте статистика была получше, но шанс попасть на хорошего специалиста очень-очень далек от ста процентов.

Извините и будьте здоровы.

Весна 1985 года. Чабанка-Кулиндорово (продолжение)

Так что, работы наши были очень разные и рабство тоже имеет свои оттенки. Было нам более приятно, когда нас продавали «налево» гражданским. Например по весне ночью улики перевозить с места на место. Тоже бывало намаешься, загрузив «крокодила» в два ряда по высоте тяжеленными ульями с мёдом. Но зато и накормят и с собой дадут.

А той весной и вовсе классный левак попался – продали часть моей бригады ваять из ракушечника домики на посёлке Котовского в частном секторе, сразу напротив хозворот Молодой Гвардии. У куркулей участок – соток пять, а они строят пять-шесть домиков два-на-три метра, дачникам летом сдавать. «Удобства во дворе» называется. И не только удобства, всё во дворе, в домике помещались только две кровати. Не Хилтон, одним словом.

Каждый вечер мы, кто продолжал работать и за себя и за того парня на Кулиндорово, заезжали к куркулям забирать остатки бригады. Согласно договорённости, каждый вечер нас ждал щедро накрытый стол на всю бригаду. Когда с бромбусом, а когда и с самогонкой. А годы-то голодные… Денег мы не получали, деньги получали те, кто нас продавал.

В части снова перемены – жалко, но исчез комроты Меняйлов. Пара залётов, суд офицерской чести и не стало нашего командира роты. Хороший он был парень, незлобный и не дурак, случайный в армии человек. В роте Корнюш подлаживал под себя парня из нового призыва. Если я с самого начала всё время пытался выскользнуть из лап старшины, то Владик, так звали этого пацана из Николаева, выпутаться из этой вязкой паутины и не пытался. Каждый раз, когда он выходил из каптёрки старшины, он получал в зубы и немедленно возвращался, а нашему прапорщику только того и надо было. Однажды я видел, как Владик стоял прислонившись спиной к столбу в спальном помещении, а Кириченко бил его кулаками по челюсти.

– Руки опусти!

И удар справа. Несильно. Владик дернулся.

– Стой смирно, я сказал!

И удар слева. Так несколько раз. Наконец Владик замер и обреченно закрыл глаза. Кириченко стал бить его непрерывно с двух сторон. Молча. Владик только привычно качал головой.

Его спасение было в каптерке доброго прапорщика Гены. Чем сильнее зависимость солдатика от старшины, тем старшине выгодней. Он и защищал-то только для вида, я это уже потом сообразил. Он сразу начинал оказывать особое внимание своей жертве, чтобы остальные её, жертву, возненавидели. Мне в своё время удалось уйти в бригаду и тем получить относительную независимость. У меня сохранялись хорошие отношения со старшиной, но они больше походили на равные, …нет, панибратство не допускалось, просто он согласился, что я не под ним, я где-то рядом. Хотя он и продолжал очень ревниво относиться к любым моим проявлениям самостоятельности.

Не сложно было догадаться, что у Владика должна была быть библиотека дома хорошая. Так оно и оказалось. Вызвал меня как-то Корнюш и говорит:

– Гена, у Владика сестра замуж выходит. Мать просит отпустить его на свадьбу, а боец он ненадёжный, тревожный какой-то. Я тебя прошу, сгоняй с ним на сутки в Николаев, присмотри за ним. Туда-назад.

– Без проблем, товарищ прапорщик.

– Кстати, вы же по любому домой к нему заедите, ты там присмотри, чего хорошего в его библиотеке, а то он сам совсем не рубит в этом деле.

– Есть, – эта часть задания мне понравилась значительно меньше.

Была свадьба, много пили, танцевали, пели, выходили покурить, меня хотели бить, не побили, пили на брудершафт, хотели побить других уже вместе со мной. Программа свадьбы была стандартной.

В части первым делом алчущий старшина спросил меня совершенно конкретно:

– Ну?

– Нормально всё, товарищ прапорщик, боец был под полным контролем.

– Я не об этом. Есть у них интересное что-нибудь на книжных полках?

– Так… а я дома то у них так и не был.

Старшина осунулся лицом, недоверчивые глаза сверлили меня до предстательной железы. Не поверил.

– Знаешь, что я тебе скажу?

Я вопросительно моргнул своими лысыми веками.

– Куда солдата не целуй, у него кругом жопа! Свободны, товарищ младший сержант.

С этого дня наши отношения заметно ухудшились. А библиотека у Владика была таки охренительная!

Часть 4. Черпак ли?

Весна 1985 года. Майор Белоконь

И так было нескучно, а тут судьба нам подбросила целого майора Белоконя. Или майора Белоконь? Как правильно? Утром на разводе командир части представил нам нового командира роты. Маленький такой дедушка-гномик с выцветшими лукавыми светло-серыми глазами и длинными косматыми седыми бровями, которые резко контрастировали с черной шерстью торчащей из огромных лопатых ушей. Вечером он бодро провёл проверку, выступил с речью о воинской дисциплине и приказал сержанту Аронову к утру повеситься. На этом мажорном аккорде рота была распущена спать. Дневальным поступил приказ занести койку в канцелярию роты, а каптёрщику выдать бельё. Так у нас поселился бес по имени Белоконь.

Вскорости стала известна его история. Ещё недавно служил он целым командиром батальона в Запорожской области, пил, по пьяному делу повесил солдата. Не до смерти. К крюку в потолке он привязал сначала кусок резинки от трусов, а уже к ней верёвку, смастерил петлю. Позвал в чем-то провинившегося солдатика, поставил того на табурет, надел на шею петлю, зачитал приговор и выбил из под ног опору. Резинке даже не пришлось растянуться, как рассчитывал изобретательный командир, она просто оборвалась, но боец рухнул на пол уже без сознания. Пошутил майор. Весёлый он был человек, но крышу ему с тех пор повело конкретно. Понизили его в должности и направили к нам в часть начальником штаба. На этой должности он долго не продержался, понизили его до командира роты и бросили на третью роту подальше от части. Но на свободе майора несло по полной и его перекинули к нам, под неусыпное око командования. Пил он непрерывно, но пьяным я его не помню. Он не пьянел, у него только менялось всё время настроение, неожиданно и противоположно.

Если раньше нами занимался в основном старшина, остальные командиры только так – отбывали повинность от сих до сих, то теперь новый командир роты переплюнул даже старшину. Белоконь жил в роте. Семьи у него не было. Его домом стала наша казарма, в частности канцелярия роты. После кровати, следующим обустройством нехитрого майорского быта стала сигнальная кнопка, установленная ему в стол нашим радистом и соединённая с сигналом боевой тревоги. В большем он не нуждался, в его понимании необходимая степень уюта была создана. А при помощи кнопки он управлял ротой.

Утро. Одновременно с криком дежурного громкий звонок над тумбочкой дневального. Звенит долго, Белоконь кнопку нажал и не отпускает. Это плохой знак. Дневальный несмело приближается к двери канцелярии и очень осторожно открывает её. Оттуда крик:

– Дневальный, нах, дежурного по роте ко мне. Бе-егом, басурман!!!

Дневальный находит Гулямова.

– Гулям, тебя, типа, Белоконь к себе зовёт.

– Ну его нахуй! Сам иди.

– Не, он не отцепится, тебя зовёт.

Снова звенит звонок. Делать нечего, к двери приближается Гулямов, осторожно приоткрывает её и еле успевает пригнуться – сквозь то место, где только что была его голова, пролетает на безумной скорости какой-то предмет. Не снижаясь предмет врезается в кафель на противоположной от двери стене, что над фонтанчиком для водопоя. Хорошо, что там никто не утолял свою жажду в этот момент. Предмет со звоном разлетается на множество осколков. По осколкам определяется, что это была псевдохрустальная пепельница. Проснулся!

Из канцелярии раздаются крики, через мгновение оттуда вылетает Гулямов.

– Дневальный, на стакан, набери воды, отнеси командиру, пусть подавится, сука, алконавт ебучий.

Дневальный относит воду. Тишина. Через минут пять короткий звонок. Дневальный открывает дверь канцелярии, оттуда голос Белоконя, как ни в чём не бывало:

– А кто у нас сегодня дежурным по роте?

– Рядовой Гулямов, товарищ майор.

– Пригласи его ко мне, сынок.

Значит уже опохмелился. Сейчас выйдет в мир, благодушный, улыбчивый, с лукавым своим взором из под лохматых бровей. Будет шутить, будет мудрым и добрым. Но с завтрака он уже вернётся другим и тогда судьба окружающих будет зависеть от того, сколько водки он себе оставил вчера в заначке.

Грех сказать, что настроение командира роты зависело исключительно от выпитого. Бывало орёт, с ума сходит и вдруг отеческая улыбка, всепрощение. Пути блужданий его сознания были неисповедимыми для нас только первое время. Путём проб и ошибок подбирали к нему ключики и в деле том в итоге изрядно преуспели. Судите сами.

Опоздала наша бригада к вечерней проверке. Честно опоздала, без дураков, не приехал дядя Яша и нас не предупредил заранее. Ждали мы его, а потом своим ходом двинули, а на Молодой Гвардии зависли на остановке. Не хотели водители бесплатной публикой места в автобусе занимать, не хотели везти нас к месту исполнения нашего гражданского долга. В роте нас встретил дневальный и передал приказ майора зайти в канцелярию. Зашли.

– Товарищ майор, бригада УПТК по вашему…

– К стенке, распиздяи! Смирно!!!

– Товарищ майор, нас не забрали с Кулиндорово…

– Молчать! Меня не интересуют ваши сказки, нах…

Мы выстроились в шеренгу под стеной в канцелярии. Майор встал перед нами, грозно всматриваясь снизу вверх в наши переносицы своими безумными глазами.

– Час назад на нас напали американцы. Вы знаете, что это война!? А вы теперь дезертиры!!! Смирно! Слушай мой приказ, – он понизил голос и медленно, как бы с сожалением, чеканя каждое слово, Левитаном объявил:

– По законам военного времени, властью данной мне коммунистической партией приказываю рядовой состав бригады повесить, сержанта Руденко расстрелять! Приговор привести в исполнение немедленно, – кнопка, звонок, снова крик, – Дежурный по роте!!!

В канцелярию вбежал наш родной Узик.

– Товарищ майор, дежурный по роте, сержант Аронов, по вашему приказанию прибыл!

– Дежурный, повесить дезертиров. Руденко расстреляю лично, утром.

– Вешалки все заняты, товарищ майор, там повара висят.

Нелегко сбить с толку офицера Советской армии. Недолго думая:

– Отконвоировать всех на губу, а утром привести приговор в исполнение. Всё! Точка! – и ладонью так по столу, с сожалением, хлоп!

– Товарищ майор, разрешите?

– Чего тебе Баранов?

– Дайте покурить напоследок. Угостите военных сигареткой.

Вмиг атмосфера в комнате изменилась. Белоконь, устало опустив плечи и свесив себе на грудь небритый подбородок, медленно пошёл и сел за стол, вытянул пачку сигарет, бросил её на приставной столик.

– Садитесь, сынки. Закуривайте.

Слово «сынки» он произносил не издевательски, а по-отечески нежно. Мы присели, закурили. Майор мудро обводит нас всех глазами.

– Ну, что там у вас произошло?

– До последнего ждали нашу машину. Она не приехала. Были вынуждены добираться своим ходом. Вот и опоздали.

– Я же за вас переживаю. Я же ваш батька здесь, нах, в армии.

– Отец родной… – из скромности Белоконь начавшуюся реплику Баранова перебивает:

– Вот хорошие вы хлопцы, но недисциплинированные.

– Мы больше не будем, товарищ майор.

– Да ладно вам. Ужинали?

– Никак нет, товарищ майор. Как приехали, сразу в роту, сразу к вам.

– Веди бригаду ужинать, Руденко. Скажи там, нах, этим ебарям, что я приказал накормить людей.

А то нас без его приказа не накормили бы. Вышли мы мирно из канцелярии и пошли есть свою жареную селёдку. Но опыт, как можно переключить майора, закрепили. Невинная просьба дать закурить смыкала в его голове необходимые проводочки и… – отец родной.

А то помню, как-то в ненавистную субботу, вечером вызывает меня командир роты в канцелярию. Захожу и вижу, он там Райнова распекает.

– …ты, Райнов, ваще на службу, нах, болт забил… – увидев меня, не дал и слова сказать.

– Руденко, почему этот гандон, нах, всё время в парадке ошивается?

– Так он же экспедитор, товарищ майор.

– Какой такой экс-педитор? Не педитор он у тебя, а пидорас!

– Ему по работе положено.

– На его положено мой хуй наложено! Нах ему парадка?

– Так он же по заводам, по складам, по всей Одессе ездит и стройматериалы заказывает. Он только в парадной форме одежды может перемещаться по городу, а иначе патруль подгребёт.

– Райнов, блядь, ты же одессит?

– Так точно, товарищ майор.

– Каждый день, нах, мамкин борщ хаваешь?

– Никак нет, товарищ майор.

– Ага, заливай больше. Руденко, слушай мою команду: одесситов к ёбаной матери из педиторов. Пусть, суки, лопатами, как все, машут. От жиды.., блядь!

И тут Райнов, нельзя сказать чтобы к месту, глядя на стол майора, спрашивает:

– А вы, товарищ майор что, в шахматы играете?

– Играю, – тембр голоса сразу стал котенкообразным, многоумная улыбка, хитро прищуренный глаз, – а ты что поиграть со мной хочешь?

– Хотелось бы, товарищ майор.

– Ну, давай. Только я не пацан, нах, на шалабаны с тобой играть. Что ставишь?

– Увольнительную домой до утра понедельника.

– Совсем охуел! – радостно, – Ладно, давай! Руденко оставайся, увидишь, как я разделаю этого шаромыжника под орех!

Шахматная доска лежала на столе у майора. Лёнька споро начал расставлять фигуры и себе и майору. Белоконь откинулся на спинку стула, закурил и бросил пачку сигарет на стол. Это был сигнал, я тоже закурил командирские, подсел к столу. Как играет Райнов, я знал, мы с ним на Кулиндорово сражались и не раз. Так себе. Счёт у нас был примерно равным, а я шахматистом себя не считал. Минут через двадцать Райнов объявил счастливым голосом:

– Вам мат, товарищ майор!

Товарищ майор глаз от доски не поднимал. Повисла пауза, улыбка сползала с губ Райнова вниз, за белый нагло расстегнутый ворот. Майор хрипло:

– Встать, сука… Ремень! Снять ремень, я сказал!

– Вы проиграли, товарищ майор. Всё по понятиям. Вон Руденко свидетель.

Я благоразумно молчал.

– Младший сержант Руденко, рядовой Райнов арестован. Приказываю вам отконвоировать его на гауптвахту, – наконец он поднял голову, – трое суток ареста, я те, сука, дам, блядь, увольнительную!!!

– А может ещё партейку, товарищ майор?

– Объебать хочешь, паскуда!?

– Да то ж может быть случайность, а?

Майор вновь прищурился, посмотрел пытливо в очки Лёнчику, выдержал паузу и снизошел:

– Ну, давай. На что?

– Да на ту же увольнительную.

– Расставляй, нах! – махнул рукой, как товарищ Буденный шашкой.

На этот раз Лёнчик сдался уже на пятнадцатой минуте. Белоконь сидел счастливый, широко раскинувшись на стуле.

– Плакала твоя увольнительная, Райнов!

– А может ещё партейку?

– Расставляй!

И в этот раз Лёня не выдержал сокрушительной атаки майора, сдался. Майор Белоконь был счастлив, как пятилетний ребёнок под ёлкой в Новый год, сидел такой гордый, брови распушил, острый щетинистый кадык навострил в самое небо.

– Ладно Райнов, будешь знать, как со старшими дядями играть. Получил?! Но я добрый. Помни, что майор Белоконь здесь, нах, тебе за отца и за мать: хочет – выпорет, а хочет – цицьку даст пососать. На тебе твою увольнительную!

С тех пор, как только Лёньке надо было домой, он за доску и к командиру. И ни одной осечки, замечу. Уж чем майор был замечательным, так это своим постоянством… в самых неожиданных местах. Крымская босота наградила его погремухой⁸⁰ «Мелкий Бес» или просто Бес.

Приближались майские праздники. Что-то я давно дома не был. Надо было искать аккорд. Идея подвернулась случайно. Как-то в каптёрке на полке под парадками я нашёл конфетку похожую на родной «Вечерний Киев», съел. Потом ещё одну. Спросил Войновского, кто это конфеты разбросал под парадками? Он не знал. Мы начали приподнимать парадки уже целенаправленно, находя под ними конфеты и немедленно поедая их, как бесхозные. Странные это были конфеты, странные своей бесхозностью и двумя маленькими дырочками, как будто кто-то шилом проколол каждую конфету. Так мы добрались и до самой коробки – развороченный картон, ошмётки вокруг и надкушенные конфеты. Тут-то мы всё и поняли – мыши. Заныкал кто-то из наших коробочку «Вечернего Киева», а мыши обнаружили и распробовали этот деликатес в голодной солдатской казарме. То, что не сильно обгрызли мыши, доели немедля мы с Серёгой, оставив несколько наиболее надкушенных конфет в свидетельство мышиного беспредела. Вещественные доказательства были предъявлены Корнюшу и он, убоявшись прежде всего порчи вещей в своей каптёрке, дал распоряжение сделать капитальный ремонт солдатской каптёрки. Есть аккорд!

Взялись мы за дело с Серёгой очень серьёзно. Раскурочили все полки, травили мышей, законопатили все дыры, отциклевали пол, сделали новые полки, заново перекрасили стены, побелили потолок. Проблема состояла для нас в том, что, когда мы согласились на этот аккорд, то ещё не знали, что на Кулиндорово к нам пойдёт новый дом, вагон за вагоном. То есть волынить на работе у нас не получится, следовательно, аккорд по-честному надо будет делать в свободное от работы время, то есть по ночам.

Красоту мы задумали немыслимую для солдатской казармы. Полки покрасили в шоколадный цвет, стены – в кремово-ванильный, отбив красивые «зеркала» в меру тонкими полосами шоколадного цвета. Благородные сочетания цветов подбирал я, подмешивая обычную гуашь в белую водоэмульсионку. До того времени открытые полки решили закрыть занавесками из «стеклянной» ткани производства ДШК⁸¹ золотистого цвета. Списавшись со своими, я знал, что смогу привезти её в достаточном количестве. Из этой же ткани решили сделать и занавеси на большие окна. Уютная должна была получиться каптёрка. А чего ж? Для себя же и делали. Бригада УПТК, практически, жила в каптёрке.

Работа подходила к концу, мы с трудом успевали к международному дню солидарности трудящихся. Каптёрка приобретала запланированный вид. Старшина на нас не мог нарадоваться, ему искренне всё нравилось. Но силы наши были на исходе, мы не спали уже несколько ночей. Днём поспать не удавалось, по ночам вначале мы работали до двух часов ночи, потом до трёх, последние ночи мы не спали вообще. Однажды по дороге с Кулиндорово я заснул в автобусе стоя, удобно положив голову на руку, которая держалась за верхний поручень. Не задремал, а заснул, глубоко, надолго, со сладкими снами.

В одну из последних ночей апреля, уже под утро заглянул к нам Белоконь. Не спалось командиру, денно и нощно, в свойственной только ему манере, думал он о повышении обороноспособности вверенного ему подразделения.

Кстати, наблюдая наши потуги, он приказал дневальным изготовить ему специальную этажерку для газет, покрасив её в наши фирменные цвета. Этой обновкой он собирался разнообразить быт своей берлоги. Время шло к пяти часам утра. Вначале мы с Войновским услышали голос командира роты в коридоре, который ворковал дневальному:

– Молодец, классная подставочка получается! Молодец, сынок, давай докрашивай, меняйся и отдыхай, нах.

Дверь в каптёрку осторожно открывается, появляется довольная Белоконская рожа.

– Бля-ядь! – восхищённо, – Молодцы! Всем, нах, четвёртая рота носы утрёт. Нигде в гарнизоне нет такой каптёрки. Музей, мля, мадам Трико!

– Рады стараться, товарищ майор!

– Старайтесь и домой! Заслужили. Ну, не буду мешать, работайте, сынки.

Мы с Серёгой продолжили. Работа была очень ответственная, мы отбивали полосы на больших плоскостях стен, работа тонкая, ручная, специальных инструментов у нас не было. Глаза сильно резало от хронического недосыпа и дыма – мы курили одну за одной.

Минут через пятнадцать снова шум в коридоре, крик майора:

– Ты, чурка задроченная, чем это ты занимаешься?

– Так, товарищ майор…

– Молчать! Что это у тебя за хуйня?

– Ваш приказ выполняю, товарищ майор.

Пауза. Вдруг резко, от удара ногой, распахивается наша дверь. В проёме маленькая, но гордая фигура командира в кальсонах, руки за спиной, как у гестаповца, косматые брови насуплены, глаза сверкают. Вначале Бес держит паузу, а потом всё более распаляясь:

– Пиздячите, курвы? Ну-ну… Что, бляди, решили бордель из казармы устроить?! В отпуск захотели?! Я вам дам отпуск! Смирно! Объявляю по десять суток ареста от имени командира части! Это вам вместо отпуска. Закрасить этот публичный дом, нах! Завтра я и вашего злоебучего Корнюша на губу отправлю! Суки! Где вы все эти материалы спиздили? Утром все чеки и квитанции мне на стол! Под трибунал всех, нах! Армию Советскую засрали, пиздопродавцы хуевы! Сгною!!!

Резко развернулся и пошагал в сторону своей ночлежки. По дороге вдруг удар и грохот.

– Это ещё что за хуйня?! Службу неси, пидарёнок, как положено!

Я слез со стремянки. Войновский тупо смотрит в пустой проём двери, а потом, бросив на пол, слава Богу, застеленный бумагой, банку с краской, которую держал для моего удобства в руках, как заорёт неожиданным для столь мощной фигуры тонким фальцетом:

– Да пошёл ты нахуй, пидорас горбатый! Пошло оно всё нахуй! Ебал я все ваши аккорды!

– Серёга, ты чего? Услышит.

– Пусть слышит, падла! Я ему сейчас ещё и ебло раскрашу!

– Не ори, ребят разбудишь.

Я вышел в коридор, там дневальный собирал обломки этажерки.

Мы с Серым были ошарашены. Наша усталость и беспредел командира надломили наши силы. Всё могло быть для нас очень серьёзно. Мы оставались в Советской армии. Не важно, что у командира белая горячка, в армии единоначалие, что он прикажет, так и будет. По любому, сначала надо выполнять приказ, каким бы придурочным он не был, а потом уже, если делать нечего, обжаловать его. И весь этот тупизм реально опасен, трибунал всё время по тому или иному поводу маячил в наших окнах. Войновский, успокаиваясь, устало:

– Ебу я всё, с меня хватит, я ложусь спать.

– Не дури, Серёга. До подъёма полчаса. Ты же знаешь, если дать себе сейчас слабину и заснуть, будет только хуже. Лучше перетерпеть и вообще не ложиться. Приедем на Кулиндорово, может сегодня сможем там перекорнуть хоть часик.

– Ебу. Всё, не хочу я домой. Ты как хочешь, а я спать.

Мой друг ушёл, а я закурил ещё одну.

Сразу же после подъёма длинный звонок. Казарма на мгновение затихла – какой будет приказ из дурдома? Дневальный орёт:

– Руденко, Войновский, к командиру роты!

Казарма снова привычно зашумела, в каптёрку вплыло приведение, слегка похожее на Войновского. Безвольно отвисшая нижняя губа, отсутствующий застывший взгляд. Я ему:

– Пошли, терпила. Посмотрим, что там нового в голове у Беса.

Мы с необходимой осторожностью вошли в канцелярию. Смрад перегара и табачного дыма казались более плотными, чем дверь. Я вообще не помню майора в умывальнике. Когда он чистил зубы? Мы стали по стойке смирно в двух шагах от стола.

– Товарищ майор, военные строители младший сержант Руденко и рядовой Войновский по вашему приказанию прибыли.

Тишина в ответ. Майор, низко склонив голову, сидел на своём месте за столом в застиранных кальсонах и курил. Долгая пауза, затем устало, но довольно спокойно:

– Приказываю вернуть каптёрке прежний вид. Вакханалию с публичным домом прекратить. Никаких отпусков.

– Но, товарищ майор… – осмелился я. А чего мне было терять?

– Никаких «но». Я сказал!

– Вам же нравилось!

– Я те дам «нравилось»! Тебе на губе понравится! – майор начал разогреваться, звук усиливался. – Слушай мой приказ, борзота охуевшая: для начала, вместо отпуска, за порчу военного имущества, по три наряда вне очереди! На картошку! На кухне теперь ваш аккорд будет до самого дембеля…

Своё обычное «нах» он добавить не успел, Войновский, как стоял по стойке смирно, так по стойке смирно, ни на градус не сгибаясь ни в поясе ни в коленях, опрокинулся вперёд и со всего своего роста хрякнулся головой об стол, а затем тело его сложилось и оказалось на полу. Даже майор обомлел, не говоря уже обо мне. Выжить после такого падения казалось нереальным, но Войновский зашевелился. Я помог ему подняться, с тревогой ощупывая глазами лицо моего друга. Майор вскочил из-за стола:

– Что это было?

– Виноват, товарищ майор, заснул, – перепуганный сип Серёги.

– Сколько вы не спали?

– Шесть суток, товарищ майор, – ответил я, Войновский сейчас бы не подсчитал и своих лет.

– Ну как же так, сынки… – глаза майора вмиг оказались на мокром месте, – Нельзя же так. Ну, старшина.., вот же сучий потрох. Ладно, свободны, идите умываться.

Мы вышли в коридор. Я спросил Серёгу:

– Ты чего это? Спецом?

– Каким спецом? В натуре заснул.

– Стоя? Под крик Белого коня?

– Веришь, даже присниться успело что-то такое хреновое с ударом по голове на приконце.

– Верю. Я же говорил, что лучше вообще не спать. Пошли пожрём чего-нибудь.

Помню ли я тот отпуск? Нет. Проспал, наверное, все десять суток.

У кого дочь?