Отзывы на книгу «Тереза Дескейру»

Как ни меняются времена – люди остаются неизменными. Со своими мечтами, желаниями и чувствами. Или их отсутствием, внутренней пустотой. И иногда, казалось бы, близкие люди оказываются настолько несовместимыми, что это приводит к трагедии.

Трагично заканчивается и полное непонимание себя и своего места в этом мире. И отсутствие любви к себе и другим. Всё это в книге. Но при этом в ней нет однозначно хороших или плохих, есть только их поступки, которые хочется проанализировать и осмыслить. А ещё есть предположение, что кому-то из героев мог бы помочь психоанализ и некоторые современные медицинские препараты.

Усталость от всего и всех, что и которые совсем не то и не те - конечно, не оправдание для преступления, но значительнейший повод для его желания. Чувство, когда все, кто рядом не дают того, в чем нуждаешься, когда они совсем другие, не понимают тебя и твоих потребностей - обессиливает, погружает в уныние, но в то же время поджигает "всплеск" желания изменений. Так больше нельзя, потому что так больше просто невозможно.

Тереза Дескейру - женщина, покушавшаяся на жизнь своего мужа, но вовсе не из эгоистичных мотивов получения в свое распоряжение денег, а во имя избавления от убивающего состояния нелюби. Она не любила мужа, но не любила дочь, никого никогда не любила, но тянулась к этому всей душой, совсем, правда, не понимая, что для этого нужно, и и не осознавая толком своей цели. Тереза мучалась в своей клетке бесчувственности, будучи чувственной натурой где-то в глубочайшей своей сердцевине. Но ни она сама, ни те, кто рядом, не могли раскрыть ее сущность, а внутри варилось и кипело, вылившись в, неминуемом извержении вулкана, стремление найти себя, понять себя, осознать, чего же не хватает... Эта женщина так и осталась маленькой девочкой, недополучившей любовь, не нашедшей свое место в этом мире, страдающей от нахождения не там, но не понимающей, где же ей стоило бы оказаться.

Трагичная история вышла у Франсуа Мориака, ведь потерять себя легко, а на то, чтобы найти, уходят многие годы, и не так уж редко даже к смерти человеку не удается отыскать свой покой, который приходит с пониманием настоящих нужд и осознанием, что утолить этот голод способен лишь он сам. Ни притягивание насильно, ни отторжение других людей не заполняют бездну, таящуюся внутри, - она зарастает цветами, становится плодородной, обретает собственную экосистему с нахождением своих ран и их залечиванием, собиранием воедино всех своих отколовшихся частичек.

Есть такой вид романов, где главное не сюжет, не атмосфера, не великая идея и не изобретение. Тут именно важна мятежная человеческая душа и то, что некоторые живут, не задаваясь ничем, другие могут контролировать и брать своих… назовем их демонов или меланхолию, кому как нравится, а другие не могут контролировать. И обычная жизнь становится невообразимой мукой. Ужасной от того, что непонятно, почему же так плохо, почему?

У Мориака очень красивая структура этого романа. Мы видим Терезу Дескейру, понимаем, что она совершила что-то плохое по отношению к своему мужу, но окончательного вердикта не знаем. А открывается нам все постепенно, с исповедью главной героини. С одной стороны можно посмеяться и сказать, что это французская женская версия «Преступления и наказания» и дилеммы Раскольникова, но я для себя решила, что смысл в истории Терезы не в раскаяние, а в ее внутренних потемках души. То, что она пыталась сделать – ужасно, но я рада, что Мориак дал ей как будто бы второй шанс, ведь не дай бог у нее все получилось, свою душу она покалечила бы еще больше осознанием тем, кем она стала.

Трудно как-то рассуждать о проблемах главной героини, потому что даже в самом конце, вроде распутав свою историю внутри себя, Тереза так и не может найтись с ответом, зачем же она это сделала. Более того, она до сих пор сомневается в своих действиях. В одну минуту ей ужасно хочется не расставаться с мужем, в другую – она уже сама думает, что ее прошлые мысли просто глупость. Одним словом, героиня так и остается при своем. Мне кажется, даже смена обстановки не поможет Терезе Дескейру стать счастливее.

И еще отдельно грустно думать о материнстве Терезы, дочь здесь упоминается вскользь и мимоходом и абсолютно не интересна главной героине. Это не бросается в глаза, однако остается той большой проблемой, которая порождает другие проблемы. Возможно, у дочки Терезы вдали от нее и будет счастливая жизнь, но эта девочка будет всю жизнь помнить о том, что своей родной матерью она любима не была, а это большой шрам на всю жизнь. Вот так вот недолюбленность по отношению к Терезе, порождает новую жизнь, которая может быть счастливой, а может быть нет. И мы опять и опять топчемся на месте несчастливых и непонятых человеческих судеб.

Еще одна книга Франсуа Мориака, про еще одну заблудшую душу, как и в "Клубке змей". Сложно судить после двух прочитанных романов, но, как мне кажется, у этого писателя все герои такие, как Луи из вышеупомянутой книги или Тереза Дескейру из одноименного романа. Глубоко одинокие люди, запутавшиеся в происходящем и, самое главное, в самих себе. На первом месте у Мориака внутренняя борьба его персонажей, то, что происходит в их сознании, их внутренний мир. И именно это привлекает меня в его творчестве.

Сюжет "Терезы Дескейру" пронизан неимоверной тоской, как и сама жизнь главной героини. Она пленница, заточенная в самой себе и своей семье, которой не дано ее понять. Слишком уж они разные - Терезе не по душе их буржуазный уклад, а ее родственникам кажется чересчур вольнодумным и дерзким ее стремление жить по своему уму, быть целостной личностью, а не просто семьянинкой, как заведено в их обществе. Ей не вырваться из того угла, куда ее загнали родные. Только не мирным путем, а тернистый путь потерь и злодеяний слишком сложен, чтобы, пройдя его, умудриться не потерять саму себя и не умереть, оставаясь при этом живой физически.

Очень интересная книга, сильная (и, как по мне, не столько сюжетом, сколько именно описанием внутренних метаний героини). Настоящая социально-психологическая драма. Пожалуй, для себя занесу Франсуа Мориака в избранные писатели. Он мастер своего дела.

На конец этого года намечена премьера современной экранизации "Терезы Дескейру" с Одри Тату в главной роли. Посмотрим-посмотрим...

Только представьте себе на минуту, что с самого раннего детства ваше будущее было определено. И это отнюдь не карьера, наука, религия, высшие цели и призвание, это брак. Смысл жизни, главная веха в судьбе, единственное, что может произойти в будущем – брак. Одна эта мысль уже может повергнуть в уныние, но не забывайте правил игры – вас готовят к этому всю сознательную жизнь, а значит, вы воспринимаете свою судьбу как должное. Но ведь если это главное, то неизбежно ждешь от этого события чего-то важного, думаешь, что начнется новая жизнь, возлагаешь большие надежды, воображаешь, что это все изменит.  Представили? Думаю, теперь не сложно догадаться, какое разочарование испытает человек, чьи надежды на это знаменательное событие не оправдались.

Тереза была замужем всего несколько минут, но этого уже было достаточно, чтобы понять, как она ошибалась. Ее смутные ожидания, ее предвкушение чего-то другого были наивными мечтами, человек, который был теперь ее супругом, был бесконечно далек от нее, противен и ограничен. Она искренне завидовала своей подруге из породы «несложных натур», которой семейного счастья было бы достаточно. Она же вынуждена терпеть пустого, поверхностного мужа, переживать день за днем тоску, «низменную, будничную обыденность и безутешное одиночество». Тереза Дескейру – птица, запертая за живыми прутьями клетки, именуемой семьей.

Подобный сюжет не однократно встречался мне в литературе, и кстати, именно во французской. Но в этом романе он заиграл новыми красками. Пожалуй, не могу вспомнить ни одного произведения достойного романа Мориака, он создал маленький шедевр. Меньше чем на 100 страниц писатель раскинул перед читателем всю противоречивую и мятущуюся натуру главной героини, описал удушающую обстановку, мрачную атмосферу, буквально  вынуждающую пойти на преступление. Тереза помещена в стерильные условия социального эксперимента Мориака. Глухой край, бескрайние сосновые леса, горстка домов, расположенных далеко друг от друга и тишина, которая «окружает дом плотной темной массой». Тереза, по словам Мориака, похожа на лунатика, она живет словно в оцепенении, в летаргическом сне, она существует физически, но окружение душит ее морально, уничтожает, убивает по капле. И возможно поэтому,  главная героиня, бесспорно, отрицательный персонаж, вызывает сочувствие и даже симпатию. Так и хочется сказать – бедная женщина, никто ее не понимает. А автор не устает повторять от страницы к странице, в каких невыносимых условиях она находится.

«Я словно вошла в бесконечный туннель, и там все сгущается, сгущается тьма. Выберусь ли я, выберусь ли на вольный воздух или задохнусь тут?»

«Она шла одиноко через туннель в головокружительной темноте, она должна была идти, идти, не размышляя, как животное, чтобы выбраться из черного мрака удушливого дыма, вырваться на чистый воздух. Скорее! Скорее!».

Дальше...

Я никогда раньше не читала Мориака, и в который раз убедилась, что моя любовь к французской классике безусловна. Как он пишет! Какой восхитительный язык! Какие образы! Насколько же он талантлив… Я читала эту книгу и получала эстетическое наслаждение. Только классика способна так описать противоречия человеческой натуры, только она владеет языком как совершенным инструментом, только здесь можно разглядывать каждую мысль как нечто самодостаточное и  совершенное.  Почему я не вижу изъянов? Потому что, мне кажется, Франсуа Мориак добился всего, чего хотел. Образ  Терезы отталкивает добропорядочных буржуа, и влечет к себе «исследователей души человеческой», он будет импонировать всем тем, кто как Тереза томится за прутьями собственной жизни, он будет близок каждому, кто не доволен своей судьбой, навязанным устоям, закостенелым стереотипам. Тереза катится в пропасть. А много ли людей, кто ни разу не стоял на ее краю?

Гениальное произведение. Мне бесконечно жаль, что я так долго откладывала свое знакомство с Мориаком. Это начало долгого пути.

Такое небольшое произведение, я никак не ожидала, что оно меня поглотит целиком... и пока еще не отпустило. Тереза Дескейру... Молодая женщина, которая пыталась убить своего мужа. Женщина, в жизни которой было всего две привязанности - подруга детства, ограниченная умственно и душевно, Анна, и Жан - влюбленность Анны, первый человек в жизни Терезы, который выказал интерес к окружающему миру, читал непонятные книжки, говорил новые мысли. Наверное, время было такое, что жена занимает определенную нишу в семье и обществе и довольствуется тем, что становится "сосудом, вместилищем для эмбриона", спутницей в церкви и на семейных торжествах. Вся трагедия Терезы в том, что никто не интересовался ею, ее мыслями, никто не пытался ее понять, узнать, даже собственный муж. В первую очередь - муж. Мне вот интересно, показалось или нет, но в первых главах, когда Тереза возвращается с заседания суда и пытается понять, почему она совершила то, что совершила, и вспоминает свое детство и юность, и дружбу с Анной, - так вот, показалось ли мне, что ее интерес к Анне был несколько романтическим? А еще сосны. Сосен было столько, что я чувствовала запах хвои и как будто сама гуляла по лесным дорожкам жарким летом. И старинные семейные усадьбы, в которых прохладно и темно, а населяют их тетушки, на подобии тети Клары, - старые преданные, как собаки, девы... Очень впечатлена автором, его книгой и стилем написания. Хочется продолжить сразу, и так жаль, что продолжения нет.

Тема отравления нелюбимого мужа как способ освободиться совсем не нова в литературе. Однако в этом романе она заиграла новыми красками, скрупулезно разобрана на составляющие, описана и психологически обоснованна. Главная героиня - пример человека, в жизни которого все предопределено: замужество, рождение ребенка, социальное положение, отношения с окружающими. Ей нельзя выходить за рамки. Никому не интересны ее чувства, проблемы, желания. И она видит только один выход - отравить мужа. Но и в этом она такая вялая, что не доводит дело до конца. Кстати, если поначалу муж кажется жертвой ее действий, то постепенно становится понятно, что это мнение ошибочно и он вполне себе заслуживает быть отравленным (по крайней мере, я бы отравила за то, что меня насильно разлучили с дочерью). Почему-то книга не вызвала такого восторга, как прочитанные ранее произведения автора. Осталось скорее гнетущее послевкусие, ощущение неудовлетворенности, но читать все равно интересно.

Дорогой Франсуа, это письмо к вам - моя исповедь. Исповедь женщины. Зачем женщине священник для исповеди? ( она может легко исповедоваться даже цветам, звёздной ночи, осени или любимой строке в книге за ширмой страницы: для неё во всём этом сокрыт какой-то тихий, нежный бог). Его выдумал мужчина, однажды заглянувший в бездонное женское сердце: он долго смотрел в эту бездну, и бездна смотрела в него... и вдруг, бездна заговорила однажды ночью, и ему казалось, что заговорили, зашептали звёзды, листва и тени птиц, полоснувшие его тело. Мужчина на миг отразился в этой тёмной бездне в полный рост души, и не вынес своего образа и подобия божия, который был гораздо менее цел, нежели в женщине. Взявшись за голову, он закричал, словно увидел чудовище. Подобно безумцу, он стал отрывать от края бездны огромные камни, и, подобно Сизифу, сбрасывать их в бездну; да, он желал завалить, захламить её, чтобы никто уже, ни звёзды, ни мужчины, ни звери, не узрели этот страшный лик. О, что только он не сбрасывал в сердце женщины! С тех пор, оно стало обителью и чистилищем, пригревшем камни с неба, осколки храма искусства, милые деревья и даже несчастных зверей.

Да, мужчины нас называют бестиями, похотливыми животными, истеричками...но прислоните ухо к женской груди, и в сердце женщины, словно в ракушке вечности, выброшенной на бледный берег тела, вы услышите синий шум созвездий и небытия, завывание раненых животных и тёмный, влажный плеск крыльев неведомых птиц. Вы спросите: а что это за два лиловых пятнышка на женской груди? И я отвечу: это капли мужской крови... След мужской ноги прошёлся когда-то по женской груди, нога наступила на ракушку сердца, и порезалась: и уже не важно было, кто истекал кровью: одинокое сердце на берегу, или ступня мужчины... Но это было так давно, когда ещё тела людей были другими, тепло и тайно слитые с девственной, просиявшей роскошью мира. С тех пор, ребёнком ли, взрослым ли, лаская рукой и губами женскую грудь, мужчина словно бы что-то смутно вспоминает, и слёзы, словно пена, проступают у него на карем завитке ресничной волны, бьющейся о женскую грудь. Он касается губами женского соска, и узнаёт свою кровь в вечности, и тогда сосок женщины словно бы плачет мужскими слезами...

Что-то я увлеклась, простите. Вы писали. что многие не верят в моё существование, мол, таких как я - нет, но вы ведь встречали меня, правда? Пусть мельком, в образе молодой нервной женщины у вечернего окна в кафе с сигаретой в руках... Где вы ещё могли меня видеть? Как и блоковскую "Незнакомку", меня можно порой увидеть в каждой загрустившей по вечности женщине, но чаще всего, в той жуткой палате, где плача и кутаясь в ночи в смирительную рубашку белой, смятой простыни, метаясь в ней, как в бреду, я на миг замираю, и смотрю на равнодушного мужа, словно на холодного врача, со своими дружками обсуждающего мои приступы, истерики - мои порывы к прекрасному, вечному: я хочу любви, тепла и понимания, я всего навсего хочу жить, и никогда, никогда не слышать за стенами в ночи этой жуткой брачной палаты, сдавленные женские стоны, не то наслаждения, не то муки - не поймёшь. Но этого мало. Тело - всегда предатель, и женщина первая почувствовала это ещё до христианства. Оно стонет в ночи, наслаждается... а сердце? Он свернулось жалким комочком, зажало ладонью рот, и плачет, ждёт, когда эти безумные животные возле неё на постели натешатся: ненавижу своё тело! Что мне лживые истории святых пустынников, которых искушают в пустыне и они истязают своё тело? Я то знаю, что и в этом они находят своё утончённое наслаждение, тайно вставая на сторону истязателя, помогая ему насиловать плоть. Слышала, как в психиатрических больницах иные врачи-сладострастники по ночам насилуют хорошеньких пациенток.. Несчастные! Они ждут, знают и ждут, что вот сейчас к ним ночью войдёт... нет, не врач, но... что-то из их бреда, что-то с ветвями вместо рук, какая-то рыба с лицом ребёнка, конь Калигулы, убитый давным давно муж, тёмный, с осыпающейся с кончиков грязных пальцев, землёй, с червями в волосах ( живые волосы, как у Медузы, боже!). Это экзистенциальное изнасилование души и тела, разве кто-то из мужчин осмелился описать в искусстве?

Мне однажды приснилось, что я - героиня романа Достоевского: Тереза Раскольникова. Я убила своего мужа... следователем в моём сне был Флобер. Он ходил вокруг стула, на котором я сидела, склонив голову, и вдруг, замерев у меня за спиной, крепко взялся за спинку стула, словно за мои напряжённые, тёмные крылья, и, взглянув на меня сбоку, ехидно спросил: а почему... вы не отравили себя? Почему вы решили отравить мужа? Он то здесь причём? Знаете кто у меня сейчас сидит и слушает нас в том чуланчике за вон той дверью? Открыть его? Подходит, открывает с глумливой улыбкою дверь: робко выходит мой мёртвый муж, опустив глаза, словно бы стыдясь того, что он мёртвый... Боже, как я вскрикнула тогда во сне! Внезапно изменилось сновиденье: маленькие, тонкие листочки на верхушке дерева возле скамейки, словно детские пальчики, тянулись к птицам в небе... я закрыла глаза и чувствовала на своём лице поцелуи солнца. Оно нежно целовало в глаза: лиловые, тёплые прикосновения к глазам...это было так славно! Я словно бы видела поцелуи солнца, любимого! ВЫ никогда не видели поцелуи солнца изнутри? Это похоже на медитативную розу Дали, только вместо розы - сердце и губы любимого: его нет, одни лишь чеширские губы: их, любимого, целиком можно взять на ладонь, как мотылька: ах, как это славно! Так вот, когда я перевела взгляд налево, то увидела на скамейке своего мужа: он запрокинул голову на скамейке и, закрыв глаза, спал... он был похож на мертвеца. Заглянув ему в лицо, я ужаснулась: мой муж был - Флобер! Словно бы взглянув на меня из за угла существования и сна, он жутковато приоткрыл правый глаз, и сказал: ну что, сознаешься, или нет, почему ты меня убила? Я ведь всё равно узнаю! Скажи лучше сама...

Франсуа, милый Франсуа! Знали бы вы, в какой муке и слезах я проснулась тогда! И огромное вам спасибо, что вы меня тогда поняли, поняли женщину так, как сама женщина не всегда понимает себя. Да, я задремала в здании суда. Адвокат сказал, что всё кончено, и мы можем идти... Он открыл дверь, и по мокрым, плачущим ступенькам, я спустилась в осень и ад новой жизни: жёлтые и алые, огненные язычки листвы, послушно и насмешливо лизали мне ноги, воздух надо мной и карнизы домов... Да, ступеньки были мокрыми... знаете, я и не думала раньше, что ноги женщины - могут плакать, что они могут вот так вот трагично моргать, что-ли, даже заикаться и трагически медлить, смотря куда-то в потухшую пустоту земли... Франсуа, вы ведь это имели в виду? Ибо я ощутила тогда именно это. Ах, как сейчас помню: впереди меня шли адвокат и мой отец, говоря что-то о моём выжившем муже, который сейчас лежит больной на постели и ждёт меня, и что я должна прожить с ним всю жизнь, слушаясь его.. С кем? С ним? Вот я делаю ему кофе, чувствую палящий взгляд на спине - резко оборачиваюсь: бледно опущенное лицо и взгляд в стол, тёмные ресницы ещё дрожат: глаз не видно... кажется, что кто-то смотрел тайком, уголком сердца из приоткрытой двери, и вдруг, прикрыл дверь, и бахрома тени, ресниц, жуткой лужицей пролилась под дверью, за которой случилось что-то жуткое. Я ведь не смогла бы вынести этого взгляда: чем мне заслониться от него, если я вижу и слышу его спиною, ладонями, сердцем? Стены - призраки-соучастники моего греха, и некуда укрыться от него! Вот я наливаю ему кофе... а он спрашивает, прищурившись и дуя в стакан: сахар, добавила? Да, да, только сахар, не бойся! Боже, да я сойду с ума в этом аду!

Читала у Достоевского в "Кроткой", что девушка не вынесла этого унижения и укоряющего взгляда мужа, и выбросилась из окна, обняв иконку. А я? С чем мне выпрыгнуть и куда, если я в бога не верю, если себе уже не доверяю: из одного ада, в другой? А если я останусь инвалидом, он ведь будет, точно знаю, будет ухаживать за мной и мучить молчанием и взглядом своим!! Ах, права была Цветаева: "Бог, не суди, ты не был, женщиной на земле..." Вот придём мы к богу, если он есть, все блудницы, грешницы, самоубийцы, те, чью жизнь и сердца разрушили и изнасиловали мужчины, и что? Посмеет ли он нас судить? Не отведёт глаз? Или же... упадёт на колени пред нами? Мне только сейчас подумалось: мужчины создали ужасно гордого бога, по своему образу. Им даже и не может представиться такая картина на небесах. Хотя нет: Христос целовал ноги Магдалины, если не ошибаюсь...Вот в такого бога я верю: в бога, уставшего быть богом, одинокого в своём великодушии даже среди богов, словно бы просящего у женщины прощения за что-то..

Я шла по сумрачной улочке и слушала попрёки отца, больше переживающего за карьеру свою а не за то, что его дочь - погибла, гибнет... Помню, что вот точно также мы шли с ним вдвоём со школы, и он отчитывал меня. Неужели он не видит, что я уже взрослая, что это не школа? Или я и правда получила двойку? Не сдала экзамен жизни? И что теперь, убить меня? Какой сладкий и хрусткий воздух осени! Словно бы сорвала прохладное яблочко и надкусила... сочный, спелый воздух!Вот, слюнка света улыбнулась на уголке моих губ, как в детстве.. Сняла перчатку, и провожу голой рукой по мягкому, озябшему мху на стене дома... словно погладила какого-то дикого зверя. Вот так бы вся разделась, сняла с белой ладони тела перчатку одежды, и погладила шёрстку ночи, зеленоватый мох осенних звёзд... Или ещё лучше: прильнула бы всей бледной и тёплой ладонью тела в ночи к лицу удивлённого прохожего... а потом бы упала на землю, ладонью в лужи и звёзды, и разбрызгала бы звёзды по удивлённым и скорбным лицам домов и прохожих! В кровь и звёзды разбила б ладонь!

Как страшно возвращаться к мужу... мне кажется, это я умерла, а не он. Вот, меня не впустили на небо, прогнали бесприютную, голую, озябшую душу обратно на землю... Может, ад придумали несчастные, замученные души на земле, осознавшие, что кроме земли и жизни - ничего больше нет, что рай - это радужно вспыхнувшая паутинка в уголке окна в сумрачной комнатке, что ад - это бредящий, насилуемый пауком мотылёк, всё в той же комнате. Ад - это жизнь, поднявшая руки к лицу ужаснувшаяся жизнь, осознавшая, что ад - это невозможность быть не только с другим, но и невозможность быть другими: ад просто придумали, чтобы не так уж больно было жить, мол: есть и ещё хуже жизнь! Ах, что это за запах в ночи? Какой-то знакомый запах, словно нежный пёс, тепло лизнул мне ладонь и щёку... да, это хризантема! Помню, в раю детства, мы шли с Аней по саду, что-то шептали и пели цветы на ветру, и мы говорили о чём-то трогательном, об исповеди и сладостной лёгкости после неё... мы тогда были так чисты, мир казался большим и прекрасным: разве я знала, что он - безумно мал для и тесен для сердца? Что первая брачная ночь - похожа на убийство и мерзость: кровавая простыня, дрожащая рука, ощупывающая - жива ли я? Да мертва, мертва я, не бойся! Продолжай, ха-ха! Что, не нравится? А если жизнь человека мертва? Разве не некрофилия нравственная вот так ласкать и целовать это холодное, словно бы отвернувшуюся к звёздам, сердце, тело?

Как это странно... мы тогда с Анечкой любовались вот этим мигающим нам листком на ветру: нам подмигивал ангел, и вот, сейчас, идя к мужу, я смотрю на этот же мигающий лист, и он мне... кажется адом: так дрожит заалевший лист сердца в ночи... И что мне ему сказать? Но разве можно, душу рассказать? Если бы начать, то стоило бы начать вон с того листка на ветру, или с самого детства, как мы с Аней, упав в траву, смотрели на проплывающие облака: вон то облако похоже на крылатую женщину, видишь? - Вижу...но оно почему-то превращается в зверя. Я поздно взглянула? А ещё я бы рассказала как ненавидела охоту на милых зверей, которую так любила Аня и муж. Помню, как в детстве Аня прицелилась в жаворонка... Мне вспомнился тогда стих Перси Шелли: не в жаворонка она стреляла, а в меня: я закрыла глаза, прижала руку к груди, и после выстрела, Аня вскрикнула: у тебя кровь на груди!А это не кровь, это пальцы были в малине... Или я рассказала бы о мальчишках, окруживших и прижавших девочку к стене, смеясь над тонкой, алой веточкой крови, потекшей у неё по ноге из под юбки: на жёлтых носочках - карие, грешные виноградинки взрослой жизни... Она плакала, рвалась от них, от стыда закрывая лицо, а они не пускали, смеялись, как животные... Никогда, никогда не забуду я эту жуткую сцену! Франсуа, почему вы не написали об этом эпизоде?

Разве он поймёт всё это? Поймёт эту стену, к которой прижаты женские сердца? Разве для измены нужен мужчина? Другой? Глупцы! Да и не поймёт он ничего: мужчины понимают и видят лишь верою Фомы: ему нужно персты вложить в раны, он видит лишь контуры чувств, ветви чувств, но не их междустрочие, не те звёздные и карие бездны, что ворочаются на ветру между ними! Франсуа, мой милый Франсуа... как же вы поняли меня тогда, женщину - поняли! Интересно, почему такие книги как ваша, отцы не дарят мальчикам подросткам, как многие матери подзывая к себе дочку однажды вечером, говорят, протягивая ей книгу: милая, возьми эту книгу, это о нас, женщинах, о нашем теле... Почему о душе женщины, мужчины не читают книг в юности, не читают о женском кровотечении сердца, его метаниях на влажной постели возле бьющего в окошко осенней веточки? Когда же наконец осознают, что это - преступление такое же, как не подготовленным допустить человека на предприятие за пульт управления, доверив множество жизней, или во время беременности, женщина, занимаясь всем чем угодно на досуге, не берёт в руки книгу о воспитании детей, и получается ад: детей не понимают, не слышат и бьют, а мужчины - не понимают, не видят женской души, относясь к женщине как средневековые фанатики на востоке, отрицая наличие души в женщине.

Что-то я разнервничалась и отвлеклась, простите. Дорогой Франсуа, ещё я вам хочу сказать, как тонко вы поняли тогда мои чувства. Помните, вы написали о том, как я голой рукой касалась мха на тусклых стенах домов, и потом, через несколько страниц, написали, как бы между прочим, - о, мужчины этого даже и не заметят, ручаюсь!, - что, садясь в экипаж, мне понравился запах прелой кожи, свойственной старым экипажам. Ах, как это хорошо и точно! Мох, старый экипаж, прелая кожа... словно прелый, осенний лист. Это ведь любование саморазрушением, тлением жизни... Весь мир - вдруг разом изменился, осунулся, постарел - умер, и молодая душа словно бы выскользнула из мира, как из тела.Так призрак приходит на могилу, и, падая на колени сложенных крыльев, грустно проводит рукой по мху и траве на могилке... он что-то сейчас вспомнит, поймёт, как этот мох связан с чем-то до боли родным на земле.. И почему люди боятся призраков на кладбище? Разве они не понимают их горя и растерянности экзистенциальной... не провала в памяти, но провала в существовании? Это призракам нужно бояться людей, слепых, в своём метафизическом эгоизме, видящих лишь своё существование и страдание.

Кстати, Франсуа, знаете что меня несколько смутило? Ваша тонкая аллюзия на Бовари. Я даже чуточку покраснела от боли и стыда, когда читала об этом. В романе Флобера, Эмма с любовником сидят на сельскохозяйственной выставке, и, под звуки свиного визга, запаха навоза и плотоядных смешков и замечаний буржуа, нежным шёпотом говорят о любви: все эти ласковые слова обесценивались, окрашивались в нечто животное. И вот, вы описываете страсть моего мужа, Бернара, "уходящего в наслаждение, как те очаровательные поросята, на которых забавно смотреть, когда они хрюкая от удовольствия, бросаются к корыту..." Ах, да, да, именно так: я стала для него этим корытом! Как это мерзко...он, как и многие мужчины, морально осуждая среди бела дня некую мерзость в обществе, искусстве, политике, среди темноты, когда он не видит себя, словно вор и убийца, даёт волю своей похоти и мерзости, равной всему тому, что он только что осуждал! Франсуа! Знали бы вы что он делал со мной в темноте первое время после брака! Сказать ли вам? Он брал... да, брал своё любимое ружьё - о, как я его ненавижу: у мужчин прямо какое-то сладострастное, языческое поклонение этому символу смерти!, - и... держал его "там", у меня между ног, и смеялся, наслаждаясь своей добычей и этими безумными ласками: так охотник подходит к раненому, трепещущему на земле зверю, и наслаждается своей властью, прикладывает ствол ружья к его лбу, смотрит в его тёмные, молящие глаза, и медлит, медлит...

Часто, когда он в ночи овладевал мною, он вдруг замирал, ошалело смотря на меня: я была словно не с ним, а на каком-то другом берегу существования и ночи, подобно неприкаянной душе, наблюдая за тем, как этот зверь терзает то, что когда-то было мной... Знаете, что странно, Франсуа? Эти чувства стали ко мне приходить даже днём: я курила у окна, и какой-то стройный, чистый холодок был во мне, я ощущала себя круглой тишиной далёкого света, луной, грустно несущейся среди облаков и тёмных ветвей, холодно и безучастно смотря на этот странный, страшный мир, боясь к нему приблизиться ближе. А я ведь просто хотела убежища, тишины сердца,невесомо сверкнувшей на миг точки опоры существования.. Женщины так часто чувствуют эту потребность укрыться от экзистенциального наплыва разъятого мира, грозящего своей тёмной волной унести её сердце и жизнь. Мужчина этого не чувствует, разве что... в искусстве, когда сам пишет, творит, руками лаская совсем тёплые, девственные слова... ах, если бы художники любили женщину так, как они любят свои слова! Они ведь как ангелы, сначала касаются сверкнувшей, прозрачной кожи слова, и тут же, через миг - его тёплого сердца, бьющегося вне времени и пространства. Мы тоже так можем... но, в любви: оно наше искусство. А значит, мы это чувствуем обнажённо, всегда. Да, каюсь, я ошиблась тогда: на миг эта тлеющая точка сверкнула мне в браке..

Мне снился странный сон: женщины были заключены в тюрьму, они страдали и мучились, по ночам прислоняясь сердцем к синеве и луне за окошком... они томились по свободе и вечности. А за окном гуляли... нет, летали в тёмном воздухе крылатые, счастливые женщины. Невозможно было смотреть на эти бесконечные, тёмные соты окон, небоскрёбов тюрьмы, с прижатыми к ним сердцами, ладонями, лицами... Но это было не самое страшное: в этой тюрьме не было надзирателей, она была пуста, и по одиноким коридорам бегали кошки, летали ласточки... камеры тоже не были заперты. Эта тюрьма называлась - брак. Быть может, человек умирает в жизни несколько раз, и вся его трагедия - что он не замечает этого. Сначала в человеке умирает ребёнок, затем - детство: он лишается грозовых корней, корней ветра, слепо шарящих в небе и чуде жизни. Потом, на миг, человеку даётся последний шанс: всё это воскресает для него во влюблённости: любимый человек для него чудо и тайна, роскошь небесная и весна чувства, лиловая капéль его ноготков на твоих губах. Но скоро, всё это умирает, и муж любит не жену, а друзей, охоту, скучную болтовню о деньгах: в нём умирает человек.

Это похоже на абсурд: в нём умирает человек, любимый, ребёнок... а во мне - зарождается ребёнок, человек... А для чего? Вы не писали об этом - я как сейчас помню: подошла вечером к зеркалу, включила тусклый свет на столике, заголила живот... такой круглый и гладкий - словно держишь луну в ладонях. Я боялась его - об был похож на заблудившийся горб. Это Он проник в меня, и пожирает, ласкает меня изнутри! Я взяла в его ящике револьвер и приложила к своему животу: мысленно - к виску ребёнка... я почувствовала, как он толкнулся внутри, пошевелился: мне представилось, что он ручкой в слепом ужасе желает отвести дуло револьвера... Я упала на колени, заплакала, поднесла было револьвер ко рту, и... с отвращением и криком отбросила его от себя.

Я ехала в поезде и передо мной, синими страницами окон пролистывалась моя жизнь. Я казалась себе Анной Карениной, которая бросилась под поезд, но... её тело вдруг стало блаженно-прозрачным, пройдя сквозь стены поезда, и Анна оказалась внутри, сидя рядом с каким-то маленьким мужичком, почти карликом с горбом, что-то с улыбкою говорящего ей с русским акцентом об отмщении. Умереть было нельзя: смерть отменили, приговорив душу к жизни. Откинувшись назад, я закрыла глаза и думала об Анечке... Мы с нею - в вечернем парке на скамейке, её лицо покоится на моих коленях: самый нежный вес в мире - лицо милого тебе человека на коленях: это почти вес ребёнка: вот, она целует правую коленочку мне... гладит её, говоря о своём милом Жане... Почему это? За что? Откуда в её религиозном, постном сердечке, словно из камня, пробился и огненно расцвёл цветок любви? Почему она в раю счастья, а я - в аду? Теперь она моя невестка... меня просят, чтобы я воспрепятствовала её страсти: у неё может сложиться хорошая партия, выгодней...

Боже, как я её любила и ненавидела тогда! Любила - наше общее детство, сердца, упавшие в траву и мечты... а ненавидела... наверно, себя. Мне хотелось видеть на своих коленях сердце и лицо любимого. Да, я тогда решилась разлучить её с любимым! Раз я в аду, то и она пускай будет в аду!! Боже, какая гадость! Может, в мире есть некий одинокий и несчастный бог, без любви, без милой своей... и потому он мстит всем нам, "любя" нас до ада и смерти? Раньше родители принуждали детей к искусственным бракам, партиям.. а теперь? А теперь ещё хуже! Эта ложная свобода выбора, константа патриархального диктата, нашла убежище в нашем сознании, морали, и вот мы уже продаём, предаём себя с радостью, не живя собой, а живя обычаем, культом времени, корысти, слепой жадностью утробных ощущений... а потом страдаем и плачем без любви.

Франсуа, милый Франсуа, разве мужчины не видят, что женщина беременна сердцем с юности, и её роды - любовь, проходят в муке, совсем иной, нежели у мужчин: женщина умирает и воскресает в любви, помня о прошлой жизни, жизнях! Ах, какой гений любви дремлет во мне, во многих женщинах! Это же преступление, убивать и держать в заключении его, подобно Тассо. Он сойдёт с ума и сделает что-то жуткое! ( Сердце женщины - пророк, оно зачастую просто желает дать в сжатом виде - как я моему Бернару, - мужчине то, к чему он стремится: в пустоту, темноту: это пощёчина будущего, его самого) Это как отрубить руки Рафаэлю! Боже, как бы я могла полюбить! Как могли бы полюбить многие женщины, в ком томится поруганный гений любви. Это одинокие, грустные женщины, или несчастные в браке, даже иные монахини, женщины инвалиды... Милые мои, я знаю, что в вас дремлет и тлеет любовь, равная лучшим страницам Грозового перевала, Шекспира, Карениной!

Я сейчас думаю о последних словах Анны Карениной... кстати, вы ведь намеренно, словно в злом зеркале, поменяли нас местами с ней? Думаете, Аня, эта кроткая Китти, будет счастлива в своём браке? Скажу вам по секрету, как женщина: одни женщины от нелюбимого мужчины делают аборт, убивая ребёнка, а значит чуточку, спиритуалистически и его, а другие - убивают в себе женщину, оскопляют в себе женщину, живя её ущербной и бескрылой хромающей частью, всецело растворяясь в быте, жертвуя бытием. Так вот, Каренина шептала: я хочу любви, а её нет... Это ведь... слова обвинения жизни и высшего бунта. Она это сказала так, как отрицают бога, продолжая ещё мучительно верить в небо и рай. В мире и правда очень мало любви, она - как награбленное у простых людей сокровища буржуа. И что им делать? Почему они видят роскошь экзотических пейзажей чувств, не имея зачастую таланта их ощутить и коснуться их в своих холостых "путешествиях"? А какие бы поэмы чувств написали сердца обездоленных любовью!

Я думаю о Карениной, как ей перед смертью стали мерзки обои, люди на перроне... весь мир истлел и сжался у её ног огненным кольцом: некуда больше пятиться сердцу! А мне вот так вот, с этим взором ада, мужа, жить на осыпающемся клочочке скалы, на ошмётке мира и вечности, как писал с восторгом Достоевский в Пин? Он и этому был бы рад, ха-ха! Понял ли он, какой экзистенциальный образ, равный Прометею, он создал? Да в таком человеке умрёт и бог и мир и даже ангелы бесприютные будут вместо коршунов клевать его кровоточащее сердце! А знаете... Достоевский легко бы во мне мог разглядеть инфернальницу самого высшего порядка, ту самую, которую предвидели Ницше, Блок, Гумилёв... Как и многие женщины, я была запряжённым Пегасом. Есть женщины для брака и семьи, и это прекрасно, но есть женщины, чьи сердца - по волнам прочь: они томятся по высшей любви и творчеству духа.

Интересно, мог ли кто-то подумать, что из под пера католического писателя выйдет идеальный манифест феминизма? Хотя, из под пера православного Достоевского вышли же страницы такого сомнения в боге, пред которыми преклонились Ницше и Сартр. И почему Сартр так нападал на меня, точнее, на ваш роман? Он писал, что вы, словно бог, вмешиваетесь в текст и лишаете героев свободы воли, навязываете им судьбу... Думаю, что Симона де Бовуар высказала ему пару ласковых по этому поводу. Да он в конце жизни несколько иначе уже говорил обо мне... Ну да, вы подчас подобно совести - этому инстинкту бога: как это по русски!, - вмешивались в текст, смутно говорили во мне, потом, со мной, и тут же, блаженно-легко и светло, покидали меня, и я это чувствовала, и говорили с моим мужем и Аней... смотрели на них то из цветов моего детства, то с сияющей высоты. Такое шелковистое течение времени, пространства, я видела лишь в старых французских фильмах: солнечные вспышки памяти, возле несущегося в отражении окна поезда прозрачного и тёплого пейзажа...

Ах, я порой ощущала в себе полыхание сердец и судеб Медеи, Карениной, Марии Терезы и Ванды Дунаевой, Настасьи Филипповны и Кэти из Грозового перевала.. но огненные крылья любви - хлестали не небо, с вересковым посверком звёздной ночи, а меня, обуреваемую томлением, моё сексуальное одиночество. Открыть ли вам тайну, Франсуа? Я ведь... испытывала к Ане более нежное чувство, чем просто дружба. Да, я любила её, но... в этой запретной любви было нечто цветаевское, почти бесполое, чистое. Иной раз женщине важно полюбить не столько человека, сколько тепло зажмурившуюся улыбку цветущих, сорвавшихся с места пространств, что текут сквозь человека вот в этот миг вот этим стихом, той дышащей звездой на краешке облака, лиловым кипением сирени сосков на груди... Разве мужчина поймёт весь этот пантеизм женской любви? Поймёт, что ей мало любить лишь своим телом, одним лишь полом, одно лишь тело? Она хочет любить, как бог - целый мир, целым миром! Разве он поймёт, что иным преступлением, безумием поступка, женщина стремится бессознательно раскачать судьбу, словно лодку, быть может даже к гибели своей и даже чужой, лишь бы сохранить чистоту и девственность некой истины в сердце и в мире? Да что там! В сердце женщины есть такая бездна, полыхающая, которая словно бы желает сокрушить и наказать этот безумный мужской мир, где даже бог - мужчина. Ничего: в пустоте неба, на руинах мира, она родит новую, лучшую жизнь. Этого апокалиптического инстинкта с ощущением того, что в ней есть нечто, что может восполнить жизнь, искупить, нет у мужчины, способного лишь разрушать.

Я сейчас докуриваю сигарету...хочется вас поблагодарить в конце письма отдельно за две вещи: за совершенно изумительное, толстовское описание в детской кроватке, "на одеяльце двух крошечных кулачков", - ах, вы ведь знали, что было тогда зажато у меня в кулаке, с чем я в ночи подошла к моей милой Мари! - вся жизнь была тогда зажата в руке - жизнь вздохнула и сузилась перед глазами, весь мир теперь был в этих кулачках на кроватке... И вторая вещь: Франсуа, спасибо вам за это понимание женского одиночества и танец женской руки, словно бы одетой в полупрозрачную ночную сорочку сигаретного дыма: танцует на карнизе стола, как лунатик - коленочки фаланг указательного и среднего пальца, нежно оголились... Вы писали, что не знаете, кто выйдет из меня: грешница или святая? Хотя, из грешниц порой и бывают святые.. но толпе такое нравится лишь в святых книгах, не в жизни. Скажу лишь одно - во мне есть и то и другое, и ваш мужской, тёплый голос на моём левом плече, был моим ангелом хранителем: такому голосу и флирту с голосом, всезнающим, нежным и верным, была бы рада любая женщина. Я только с одним не могу согласиться: вы написали ещё два романа обо мне. Зачем? Вы ведь знаете, что это уже не я?

Вот, я докурила, закрыла лиловый томик Бодлера, заложив закладку - цветок хризантемы, на страничке с "Прохожей" ( интересно, думал ли Блок об этом стихе, когда писал свою "Незнакомку"?). Смотрю на поток людей, идущих мимо вечернего кафе, и думаю об Анне Пироговой, что бросилась под поезд: с неё Толстой писал Анну Каренину. Думаю и о кроткой Бланш, в 1906 г. отравившей своего мужа: он выжил, но её судили за подделку рецепта. Вы ведь с неё меня писали? Но ведь я - существую. Я есть во многих женщинах. Помните, как Анна Каренина, бросившись под поезд, почувствовала, как её, подобно волне, подхватило что-то огромное, тёмное, и понесло куда-то? Боже, какую мгновенно-яркую, до блаженства и слепоты существования, свободу и лёгкость она ощутила тогда! Это же я ощущаю и сейчас, окунаясь в людской поток на вечерней улице. Где я окажусь? В России, Франции, Америке, Англии? Кем я окажусь? Грешницей? Святой? Нежной матерью? Флобер писал: Мадам Бовари - это я. Если не ошибаюсь, и вы в одном из писем сказали: Тереза Дескейру - это я. А значит, кем я буду, зависит от женщины и чуточку от мужчин.

С любовью, ваша Тереза Де... нет, отныне я возвращаю себе фамилию матери: Ларок! Есть в этом что-то стройное, крепкое, как скала над полыхающей бездной!

Убеждаюсь, что Мориак - мастер на описание человеческих страданий. Впервые я заподозрила это еще после "Клубок змей" , а "Тереза Дескейру" расставила все на свои места.

Главная героиня романа - Тереза Дескейру (а мне-то в моих розовых очках уже представлялся этакий загадочный горячий мачо с необыкновенным именем Дескейр, которому какая-то Тереза пишет письма. Вот уж воистину, хочешь насмешить Бога - расскажи ему о своих планах). Далеко не глупая, начитанная, замужняя женщина, которая в один прекрасный момент вступает в конфликт сама с собой и загоняет себя в ловушку, тупик, из которого не видно выхода. Жизнь в ландах для женщины, умом находящейся в другой, более прогрессивной реальности, невыносима. Ее поступок - это протест против подавляющего доминирования мужчин, столь обыденного для буржуазного общества. Но Тереза пытается урвать глоток свободы и готова пойти на преступление ради того, чтобы обрести что-то, чего она и сама до конца не может понять.

Вся книга - это ее душевные терзания и метания сначала в преддверии преступления, а потом и после него. Роман тосклив, переполнен грустью и страданиями, всхлипами изболевшейся души. Но даже преступление не дает ей столь вожделенную свободу. По крайней мере сразу. За нее придется еще пострадать, поплакать.

Автору удалось создать Терезу довольно мерзкой особой. Но тем не менее за ней интересно наблюдать. Осмелюсь предположить, что автор на это и рассчитывал. Многие женщины в какой-то момент своей жизни наверняка ощущали желание вырваться из вековых оков домостроя, и история Терезы - отличный пример того, что может случиться с такими свободолюбивыми особами.

В целом роман хорош, но чего-то неуловимого в нем не хватило, чтобы поставить твердую пятерку. Поэтому, месье Мориак, простите, но четыре звезды.

P.S. Поговаривают, что "Конец ночи" - это продолжение истории Терезы. Что поделаешь - придется теперь читать.

100/300

Все счастливые семьи похожи друг на друга... все несчастливые семьи тоже не слишком друг от друга отличаются. На первый взгляд, семейный союз Терезы Ларок и Бернара Дескейру, заключенный к общей выгоде, не самый худший вариант брака по расчету. Бернар не дурак, не урод и не садист, знает толк в хорошем вине, вкусной еде и славной охоте, очень ценит вклад супруги в расширение семейных владений. Он охотно прощает жене маленькие слабости, но требует неукоснительного исполнения супружеских обязанностей. В свою очередь Тереза - хороша собой, мила, предприимчива... и слишком умна для того, чтобы удовлетвориться ролью бессловесной и обаятельной куклы. К тому же свои проблемы она привыкла решать радикально. 

Мировая литература знает немало героинь, покушавшихся на жизнь своих незадачливых мужей, но, пожалуй, впервые я вижу жену, которую толкнула на преступление... скука. Успешный брак стал для Терезы золотой клеткой, муж - постылым надсмотрщиком. В местной глуши главной героине и скучно, и грустно, и руку никому не подашь, и душу излить некому. Еще и лучшую подругу угораздило по уши влюбиться в местного красавчика, и Тереза, внешне равнодушная и бесстрастная, отчаянно завидует этой безнадежной и горькой любви.  

Тереза принадлежит к бесконечной плеяде героинь, обманутых в лучших побуждениях и разуверившихся в супружеской жизни. Участь ее, безусловно, достойна сожаления... но как же сложно сочувствовать этой хладнокровной стерве, которая, не моргнув глазом, предала лучшую подругу и так легко распорядилась жизнь мужа. Тереза совершает преступление не в состоянии аффекта, что еще как-то могло бы ее оправдать. Нет, она травит мужа старательно и планомерно. Когда главная героиня на пути домой лихорадочно пытается найти оправдание своему поступку, снова и снова возвращаясь мыслями в прошлое, она понимает: Бернар не поймет ее никогда. Да что там Бернар, ее не понимаю и я.

Франсуа Мориак очень ярко и подробно описывает душевные терзания своей героини, но Терезе сложно сочувствовать. Если ее равнодушие к мужу можно понять, то равнодушие к дочери, на мой взгляд, непростительно. И, признаться, я рада тому, что преступление все же не сошло с рук Терезе.