Читать книгу: «Кризис Ж», страница 7

Бумажки заполнили шляпу, и игроки поделились на пары по жребию: квадратики с номерами раздали Кузя с Сашей.

Я попала в пару с Владимиром Леонидовичем. Антонина – с Солнечной. Лены – друг с другом. Марина Игоревна – с мальчиком Сашей, Кузя – с Гораном, Гоша – с Илюхой, к вящей радости последнего. А Боря – с Антоном.

Задача – за установленное время объяснить партнеру, что написано у тебя на бумажке, не используя имена и жесты («писатель Эрнест», изображение бороды, свитера или ружья ведет к дисквалификации). Не понимаешь, что за персонаж заявлен на бумажке, – возвращаешь ее в шляпу до лучших времен. Пара, угадавшая больше всех, побеждает.

Сразу оказалось, что у семилетнего Кузи и 62-летнего Горана телепатическая связь.

– Этот, с ушами! – кричал Кузя, разворачивая бумажку.

– Багз Банни? – вопрошал Горан и выигрывал.

– Этот, с ушами, зеленый? – снова предлагал ребенок.

– Мастер Йода, – догадывался пожилой серб.

– Этот, с ушами и зеленым другом? – продолжал упрямо мальчик.

– Чебурашка, – вспоминал дедушка, знающий российские реалии, и опять оказывался прав.

Лена Большая и Лена Маленькая просто обе много читали.

– Карету мне, карету!

– Чацкий!

– Комету мне, комету!

– Галлей!

– Еще такой же!

– Галилей!

– Промахнулся!

– Акела!

– А в этого, наоборот, попали…

– Ахилл?

– Да! А старая, в ступе?

– Баба-яга!

– А если она же, но среднего рода?

– Бабо… А, предатель?

– Да.

– Яго!

Доктор Владимир Леонидович сокрушался, что никто не выбирает написанные им бумажки. Их бросали обратно в шляпу, потому что не могли разобрать его почерк. Мне, например, попалась вереница совершенно одинаковых крючков. Позже выяснилось, что это был Пржевальский.

Бумажки Гоши и Илюхи тоже в основном отправлялись в шляпу. С почерком там было все в порядке, а вот с героями – не очень. Угадывали их только сами авторы шедевров.

– Вообще-то надо писать имена, которые знают все, – возмущалась Антонина.

– Ты что, не знаешь Led Zeppelin? – удивлялся Гоша.

– Знаю, и что?

– Ну вот, Джон Пол Джонс – их басист.

– А Гизер Батлер – басист Black Sabbath, – подхватывал Илюха. – Стыдно не знать.

– Сказал человек, который только что не угадал Наташу Королеву.

– А такое как раз стыдно знать. Это кто?

– Желтые тюльпаны!

– А розовые розы – не она? Хм, песни-то совершенно одинаковые. А басисты – нет.

– Уйди с моих глаз и не баси. Я уже четыре бумажки достала, на которых какой-то Йен, все время разный.

– Ну, у нас одни Лены, а у них одни Йены, – миролюбиво заметил Гоша. Всех Йенов, от Гиллана до Кертиса, конечно, написал он.

Антонина была в отчаянии: ее партнерша Солнечная из всех героев в первом раунде знала только Рианну. Диалог у девушек не шел.

– Писатель, «Мартин Иден», – говорила Антонина.

– Иден? Не знаю такого писателя, – хлопала глазами Солнечная.

– Да нет, написал книгу «Мартин…». Ладно, проехали, про волков он еще писал!

– М-м… Бианки?

– Так, давай по-другому. Фамилия у писателя, как столица. А зовут его, как собачку.

– Э-э-э… Пэрис Хилтон?

Я очень сочувствовала Антонине – сестра моя совсем не умеет проигрывать.

Выиграли в итоге Боря с Антоном. Это они угадали Пржевальского («Лошадиная фамилия. – Чехов. Овсов? – Путешественник! – А, Пржевальский»), и трех из четырех Йенов («Евреи носят. – Кипы. Пейсы. – А если один? – Пейс. Йен Пейс из Deep Purple?»), и Мартина Гора, и Бека, и Наташу Королеву до кучи. Играли они за одну команду, но процесс, тем не менее, сильно напоминал дуэль. Антон очень широко улыбался, Боря, наоборот, был серьезен и на оппонента поглядывал снисходительно. Впрочем, это единственная реакция, которую он позволил себе по поводу внезапного появления моего бывшего в Нехорошей квартире. И я была ему за это благодарна.

В пять утра мы собрались пить чай.

– Настоящий файф-о-клок, – прокомментировал Горан.

Дети и попугай уже спали, Марина Игоревна тоже – она осталась ночевать, потому что с утра ей надо было в «Бурато». Солнечная уехала домой, а вот Антон Нехорошую квартиру все не покидал. Лена Маленькая отправилась на такси в Балашиху, где ее ждал недовольный муж, а Лена Большая сидела рядом с Гошей и что-то ему горячо втолковывала. Антонина пару раз прошла мимо этой парочки, немного тускнея лицом, так что я решила кое-что уточнить.

– Скажи-ка, – спросила я Борю, поймав его на кухне, – а у вашей Лены с Гошей ничего не было?

– С Гошей? Нет, конечно! – удивился Боря. – Просто работают вместе в клубе.

– А почему она сегодня была расстроена?

– Не знаю. Вроде на свидание собиралась, но что-то пошло не так. Я не уточнял, честно говоря.

Свидание так свидание. Надо успокоить сестру – она как раз вошла в кухню, а Боря потащил в гостиную гору чашек.

– Короче, у Гоши с Большой Леной ничего не было и нет, – сказала я. – Не волнуйся.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Антонина. – Мне нравится Большая Лена. И Маленькая тоже. Вообще день сумасшедший, конечно. Как Боря-то себя чувствует?

– Да нормально вроде. Для сложившихся обстоятельств.

– Да уж. У него прямо день бывших.

– Почему «день»? Ну подумаешь, Антон…

– Так, – Антонина развернулась ко мне: – Ты, значит, в соцсети сегодня не заглядывала?

– Нет, а что?

– Ну, короче, недавно вы с Борей ходили в Большой театр. И там вас заметила подружка Ксении. И Ксении об этом быстренько доложила. А та сегодня утром разразилась постом, в котором обвинила Борю во всех грехах. Везде выложила. Типа он ее сначала абьюзил, потом го́стил и изменял с ее лучшей подругой. С тобой, то есть. Отметила его в посте. Боря, конечно, снял метки, Ксению быстро заблокировал, но боялся, что она дальше за тебя примется.

– А меня нельзя отмечать в постах, я еще после прошлого скандала с Дарьей отменила эту опцию. И мы с лучшей подругой Ксенией, кажется, даже не друзья в соцсетях. Хотя…

– Посмотри мессенджер, – сказала сестра.

Я открыла телефон. Да, висит сообщение. Начинается так: «Мы-женщины, должны быть за-одно и поддерживать друг-друга…» Дочитывать манифест дефисов я не стала.

– В общем, ты ей не ответила, так что она поехала к Боре домой – чтобы сказать, как он ей безразличен. Поэтому он и опоздал. Сейчас вроде бы все уже в порядке, они поговорили, и пост она удалила.

– Ох, – вздохнула я. – Казалось бы, Большой театр. Большой! А как маленькая деревня.

Бедный Боря. И Ксения тоже бедная, она же все это всерьез. Не бывает расставаний «по-хорошему», потому что ничего хорошего в расставаниях нет.

Мы с Антониной вернулись в гостиную, принесли лимонный пирог тети Лены. Остальные семь тортов планировали раздать гостям с собой – на память.

Я посмотрела на Борю, который одиноко сидел в кресле в углу, и подумала, что, пожалуй, пришла пора для публичного проявления чувств. Проследовала через всю комнату – в том числе мимо Антона, – и села на подлокотник Бориного кресла. Не обнимала, не целовала. Просто обозначила свое присутствие, показала, что я – с ним. Он было вскочил, хотел уступить мне место, но я его остановила.

– Хочешь завтра поехать со мной к родителям? – спросила я тихо, пока все восхищались лимонным пирогом в пять утра. – Мама сделает салаты, а ты познакомишься с ними. С салатами и родителями.

И Боря ответил:

– Давай.

А я поняла, что иногда люблю дни рождения.

Глава пятая
День радио

Москва, кухня на Шаболовке, 3 июля

Вскоре после моего дня рождения наступило лето. Такое каждый год происходит.

Июнь выдался суматошным. Я дважды ездила в командировку в Липецк – у нас там завод, которым руководит директор с бандитскими замашками по фамилии Добренький, и еще один раз – в Екатеринбург, на большое и душное собрание менеджмента. В Москве тоже скучать не давали – то иностранное начальство устроит неделю онлайн-тренингов, то российское ведомство оштрафует компанию на миллион, то на локальном Празднике семьи подерутся из-за бесплатного кефира две бабушки.

Мой отдел, слава богу, работал мирно. Елизавета Барбос быстро влилась в коллектив и стала для всех просто Барбосом или даже Барбосиком. Была невозмутимой, любую задачу решала, наморщив лоб и не напрягая никого вокруг, и везде наводила порядок. Однажды после рабочего дня разобрала горы хлама на столе Насти Попик – с разрешения хозяйки, конечно.

– Барбосик, я тебя теперь вижу! – радовалась Настя: их столы стоят напротив.

Алла Солнечная две недели после моей вечеринки была задумчива. Несколько раз заходила ко мне в кабинет и сидела там молча, воззрившись в пустоту, как ящерка. Я не мешала – пусть себе сидит. Однажды она не выдержала:

– Я должна с тобой поделиться. Это очень важно, и необходимо, чтобы ты поняла меня правильно и не осудила. Не знаю, как объяснить, чтобы не задеть ничьих чувств…

– Напиши ему сама, – сказала я, не отрывая взгляда от монитора.

– А? – переспросила она, громко хлопнув глазами.

– Антону. Напиши сама. В фейсбук*, например. Или телефон тебе дам, если хочешь.

Солнечная зависла на несколько секунд. Потом отвисла и заметно приободрилась:

– Такое облегчение и так великодушно с твоей стороны! Значит, ты не против?

– Я за. Но инициативу придется проявлять тебе. У Антона непростые времена, да и вообще он… трудный.

Трудный Антон, провожаемый наутро после моего дня рождения из Нехорошей квартиры, пытался в коридоре ухватить меня за талию и поцеловать хоть куда-нибудь: получилось в непроколотое ухо. Я посоветовала ему больше не налегать на бордо, а чтобы как-то занять его руки, выдала коробку с зеленым йогуртовым тортом. Антон тут же устыдился, порывался бежать на балкон и требовать, чтобы Боря вызвал его на дуэль, но потом все-таки уехал. Об этом эпизоде я Солнечной рассказывать не стала. И правильно: вскоре она, довольная, снова пришла ко мне в кабинет и сообщила, что Антон ей ответил и даже пригласил на свидание. Точнее, она сама его пригласила, но он ведь не отказался, правда?

А еще у нас в отделе появился новый сотрудник – временный, но толковый.

– Илюха сдает экзамены, а потом хочет заработать себе на гитару, – сказала сестра Антонина как-то утром. – Помню, вы летом берете стажеров и даже немножко им платите. Может, пусть попробует?

Я официально вызвала подростка на собеседование, усадила перед собой в переговорке, помолчала, создавая торжественность обстановки.

– Вообще-то ты нам не очень подходишь, – сказала я строго парню, который по случаю деловой встречи надел белую майку вместо черной. – В нашем отделе работают люди с веселыми фамилиями. А ты всего лишь Яворский.

– Девичья фамилия матери – Дюдя, – не растерялся Илюха.

– Ты принят! – быстро свернула собеседование я.

Нино из отдела кадров, насмотревшись на Илюху, спросила меня как-то за ланчем:

– Вы со стажером этим случайно не родственники? Уж больно взгляд у обоих тяжелый.

– Нет, не родственники. Он брат моей сестры.

Работал господин Дюдя хорошо. Был на подхвате, помогал Попик с текстами, мне – с документами, а всем нам – с выполнением тяжелого физического труда. Предыдущий стажер однажды потерял огромный принтер: привез его на неправильный этаж и забыл на какой. Илюха был намного внимательнее. А еще он поразил меня странным для подростка качеством – умением быть благодарным.

– Шел бы ты уже домой, – сказала я однажды поздно вечером, обнаружив его за компьютером Насти Попик. Илюха что-то сосредоточенно печатал в темноте.

– Надо текст закончить, я обещал Анастасии вывесить до одиннадцати, – был ответ.

– И охота тебе, – зевнула я. – Шел бы лучше к Гоше в клуб «22.20» и там стажировался.

– Туда я хожу учиться у мистера Хана работать со звуком. И концерты бесплатно смотреть. Странно было бы за это еще деньги требовать.

– Ну вот и беги на концерт.

– Если бы не эта работа, я бегал бы курьером по всему городу. Или орал на людей «Свободная касса!». Лучше вывешу текст до одиннадцати. Хочешь мандарин? Барбос принес.

И, бросив в меня парой ароматных оранжевых шариков, работник месяца снова погрузился в дела.

Сестра Антонина весь июнь была подавленной и пришибленной. Она тоже вышла на новую работу и тоже в теории была ей рада, а вот на практике…

– Не понимаю, что со мной не так, – сказала она в первые выходные июля, до которых едва дожила. – То ли от офиса отвыкла, то ли от женского глянца, то ли вообще от людей. Они там ходят такие в красивых платьицах, что-то говорят, щебечут, а у меня в голове одно: «Господи, еще только час дня!»

– А начальство как? – спросила я, не придумав пока, чем ее утешить.

– Да нормальное оно, – отмахнулась сестра с досадой.

– Тоже ходит в платьицах?

– Аня да, Филипп нет. Аня, главный редактор, пашет по двенадцать часов, на нее сайт повесили бонусом. Я ей помогаю с журналом как могу, вычитываю в итоге весь номер. Она заметила как-то, что мне тяжело сосредоточиться в шуме, предложила раз в неделю работать из дома, и Филипп разрешил. Филипп – издатель. В красивых очках, помнишь, рассказывала? В общем, не на что мне жаловаться, а я только этим и занимаюсь. На планерках сижу, как среди врагов, все кажется, что сейчас меня сожрут. А они просто обсуждают рецепты яблочных пирогов. Ох, надо было идти в журнал «Отвали!», а не в «Амели».

– Дурацкое название – «Амели», – заметила я. – Может, в этом дело?

– Журнал открыли, когда фильм был популярным, – что называется, на волне. Тогда и рекламу хорошо покупали, и вообще глянец себя прекрасно чувствовал. А сейчас мы делаем несчастные сто семьдесят две полосы в режиме «дай бог не последний». В издательском доме есть тетки, которые в том, старом «Амели» работали, а теперь фигачат сборники судоку «Небо в клеточку», сканворды «Дядькин кабачок» и садоводческие брошюры «Ромашки спрятались». Приходят они к бедной Ане и рассказывают: «Ах, вот раньше-то наша “Амели” была о-го-го! Четыреста поло-ос, сорок процентов рекла-амы. Ай, куда все ка-атится!» И катятся сами дальше, довольные, кровушки напившиеся. Аня вздыхает и продолжает делать журнал в наше нежурнальное время. «Амели» на мели.

– Понятно, – догадалась я. – Ты боишься, что журнал закроют, вот и нервничаешь.

Прошлый журнал Антонины под названием Notebook, или, как она его называла, «Бук», закрыли больше года назад. Сестра моя его любила, с сотрудниками дружила, потерю перенесла плохо.

– Может быть, – вздохнула она. – Вообще, конечно, работу лучше воспринимать как работу, а не как дело жизни. Научусь, наверное, когда-нибудь этому искусству. Выходные полюблю, опять же. В «Буке» у нас не было никаких понедельников, дома и в редакции было одинаково хорошо.

Фраза «дело жизни» мне кажется чересчур пафосной, но придираться к словам явно не стоило. Так что я сменила тему – как выяснилось, тоже неудачно:

– Кстати о понедельниках. Гоша завтра же возвращается?

– Угу, – тут сестра Антонина совсем сникла. – Хорошо, что напомнила: выходные мне тоже любить не за что.

Гоша навещал в Питере дочку Таню. Раньше она жила с ним в Москве, а теперь переехала к маме. Мама у нее певица, зовут Лейсан, выступает под псевдонимом Лея – причем выступает частенько поздно вечером или ночью в разных клубах.

– Когда ей нужно, она звонит Гоше, и он тут же срывается в Питер, – устало произнесла сестра. – Потому что скучает по Тане и вообще хороший отец. Видишь, это меня теперь раздражает… Мой бывший муж – плохой отец, про Кузю вообще забыл, и это тоже бесит. Такой я, значит, человек. Плохие отцы, хорошие отцы, нет работы, есть работа – все мне плохо! Ой, смотри, отличная радиола!

Радиолу, которая обрадовала мою разнесчастную сестру, мы покупали Боре на день рождения. Он у него как раз в понедельник, 4 июля. Праздновать собирались в Гошином клубе «22.20», вечером, и с подарком я дотянула до последнего. Я долго не могла придумать, что дарить (тот самый случай, когда у человека все есть, а чего нет, он с радостью сам себе купит). А потом вспомнила одну беседу между Борей и моим папой. Мы приехали в Белогорск отмечать с родителями мой день рождения, мама немножко прокляла меня за то, что я привезла дорогого и единственного гостя без предупреждения, и убежала на кухню готовить вместо запланированного пюре какой-нибудь затейливый тартифлет. Папа с Борей пошли на балкон, а я медленно расставляла по вазам цветы и краем уха через открытую форточку слушала, о чем там, на балконе, шла речь. Не обо мне, как выяснилось, а о радиолах. У Бори в детстве была такая – тяжелая, огромная, деревянная, а у папы – в юности. Оба, один в Воронеже, другой в Белогорске, слушали по радио музыку, ловили «Голос Америки» и «Радио Свобода». А потом все пропало. Папины родители (те бабушка с дедушкой, у которых я не любила ночевать) отдали радиолу соседу-алкоголику, когда решили освежить дома ремонт. А Борина мама свою вынесла на помойку, собравшись в Израиль – лихо покончила с громоздким советским прошлым. Боря приехал всего через полчаса и долго бродил среди мусорных баков, но без толку. В общем, радиолы у него теперь точно не было – даже если было все остальное.

Чтобы это исправить, мы с Антониной поехали в Малаховку на барахолку – Гоша посоветовал. Сам он тоже с нами собирался – предполагалось, что он опознает нужную радиолу, – но тут его позвал в Питер отцовский долг (и бывшая жена). Так что подарок нашла Антонина. Продавал его мужичок, который, судя по виду, вполне мог оказаться соседом-алкоголиком моей бабушки. Ну мало ли, переехал из одного Подмосковья в другое, более престижное – не сиделось ему. Радиола выглядела гораздо новее и опрятнее своего хозяина, ее так и хотелось спасти, утащить с видавшего виды грязно-зеленого покрывала.

Мужичок назвал цену и, как только я подняла на него глаза, сбросил ее в два раза, а потом и помог нам загрузить экспонат в такси. Разве что не помахал уголком покрывала на прощанье.

Дома радиола очень понравилась коту Зайке, он лег на нее и сказал: «Мэ! Можно это будет моя красивая тумбочка? Нельзя, да? Я так и знал, что жалко вам котику тумбочки».

Сестра Антонина погладила Зайку и засобиралась домой, но я решительно удержала ее, предложив холодного пино гриджио.

– Мне же завтра на работу, – отказывалась она неубедительно.

– Всем завтра на работу. Даже Илюхе, – возразила я.

– Да, но…

– Я сделаю тебе бутерброды с бри.

– Я остаюсь!

Антонину можно ловить на горячие бутерброды с бри так же легко, как вышеупомянутого Илюху – на любые другие бутерброды. Это очень удобно. Я налила сестре вина и включила духовку.

– Относись к испытательному сроку как к испытательному сроку, – сказала я, когда бутерброды были готовы и пино гриджио уже немножко подействовало.

– В смысле? – уточнила синеглазая Антонина, громко хрустнув хлебом.

– Ты работаешь в «Амели» месяц, у тебя еще два месяца испытательного срока. В сентябре, если будет так же тошно, уволишься.

– И потом опять искать? Я не вынесу.

– Вынесешь. Если будешь искать работу, а не «дело жизни».

Антонина посмотрела на меня сердито, но ничего не сказала: я делаю очень вкусные бутерброды.

– Слушай, – я налила ей еще бокал и бросила туда пару кубиков льда для красоты. – Ну не тянет «Амели» на твое дело жизни. В любом случае.

– Наверно, ты права, – нехотя согласилась она. – Но я надеялась. Думала, вот, выйду в настоящий журнал, начну редактировать настоящие статьи, заголовки придумывать, лиды сочинять. Руки вспомнят – и обрадуются. Поеду по знакомому кругу с ветерком… Ох, надо было в водители трамвая идти!

В этот момент зазвонил телефон, Антонина пошла разговаривать с Кузей, желать ему спокойной ночи: он гостил на даче у друга Саши. Я начала было размышлять о том, что можно считать моим делом жизни, но сестра быстро вернулась и прервала рефлексию:

– Кузе там особо не до меня, им Сашины родители «Алису» по ролям читают.

А потом сразу, без перехода, добавила:

– Мы с Гошей по дороге из Краснодара в Москву книжку придумали. Про Олесю.

И тут я все поняла. Нет, не про свое дело жизни. Я поняла, что еще надо подарить Боре на его завтрашний день рождения.

Москва, клуб «22.20», 4 июля

Не знаю, с чего начинается театр (по детским впечатлениям – с буфета, по взрослым – с попытки не встать в пробку в час пик), но клуб «22.20» начинается с Анны Иосифовны Альтман. А благодаря ей – и с вешалки.

Гошин клуб «22.20» находится на Мантулинской улице, рядом с парком «Красная Пресня». Анна Иосифовна работает в гардеробе клуба, а живет через дорогу, тоже на Мантулинской, в одном подъезде с Борей и Гошей. Боре она соседка слева, Гоше – соседка снизу. Живет Анна Иосифовна не одна, а с сестрой Дорой Иосифовной, которая до недавнего времени была няней Гошиной дочери. Сестры Альтман очень дружны, хотя совершенно разные: Анна любит книги, театр и белые блузы с камеей, Дора – детей, пироги и веселые спортивные костюмы. Сколько обеим лет, я не знаю и спрашивать не буду. Но однажды, зайдя к Боре за книгой и послушав, как мы с ним спорим, надо ли в оливье класть морковку и яблоко, Анна Иосифовна усмехнулась:

– Я прожила уже больше, чем вы оба вместе взятые, а до сих пор этого не знаю. Нет на свете правильного оливье, не надо выбирать между Лондоном и Парижем, собакой и кошкой, чаем и кофе, Пастернаком и Мандельштамом, Deep Purple и Led Zeppelin. Мужа и то не обязательно одного выбирать.

– Вот видишь, Анна Иосифовна не против яблок, – выловила я главное.

– Абсолютно, – подтвердила Анна Иосифовна. – Я же не автор Ветхого Завета.

И она кивнула на книгу, взятую у Бори – хотя это была вовсе не Библия, а скорее биография Стива Джобса (который, как известно, яблоки тоже любил).

Когда Анна Иосифовна ушла, я задумалась. Боря спросил с улыбкой:

– Вычисляешь, сколько ей лет?

– Да нет. Удивляюсь, откуда она знает Led Zeppelin.

– Ну, она как раз примерно ровесница Роберта Планта. И не забывай, где Анна работает.

Да, Анна Иосифовна работает в рок-клубе. Приходит в блузке с камеей, приносит книги и чай, принимает у гостей пакеты, палантины и самокаты и, пока за дверью идут концерты разной степени тяжести, погружается в какой-нибудь роман, биографию или сборник рассказов. Книжки типа «Как стать успешным и начхать на всех» презирает и называет «мамкиными помощниками». А литературу поинтереснее обожает обсуждать с сестрой Антониной.

Борин день рождения в клубе начался традиционно с вешалки, Анны Иосифовны и их с Антониной короткой беседы. На этот раз – о Гончарове. Я честно не понимаю, как этого скучнейшего чувака можно было читать даже в степенном XIX веке, поэтому к разговору не прислушивалась. Заинтересовалась только, когда из зала появился Илюха и встрял:

– Ваш Гончаров написал три романа, все начинаются на «Об…». Жалко, что помер. Мог бы развиваться в этом направлении. Например, роман «Обои» – про нелегкую жизнь ленивых маляров.

– Нет, «Обои» – это про любовь двух ленивых и неграмотных людей, – возразила я.

– А новелла «Облепиховый фреш» – про ленивых хипстеров, которые очень хотят заработать! – подхватила Антонина.

– А «Обрюзгшие» – поэма о ленивых Обывателях, которые зря покупают Обонементы в фитнес-клуб, – снова вступил Илюха.

– Тогда «Обезьяна. Начало» – многословное жизнеописание Дарвина, том первый, – подключилась и Анна Иосифовна.

– А еще можно написать повесть о падении завязавшего алкоголика «Обмоем?».

– Или гид по плохим парикмахерским «Обкорнали».

– Или воспоминания лживого рекрутера «Обязательно свяжемся с вами».

– Или, наконец, книжку-малютку «Обнимашки». Там маленький удавчик очень расстроен, что у него нет ручек и он не может обнять своих друзей, но маленькая выхухоль, маленький орленок и маленький осьминожек помогают ему.

– Но все решает большой мудрый ленивец – потому что у нас, напомню, Гончаров, – подытожила Анна Иосифовна. – Дуралеи вы ужасные. О, Боря!

– Да, «Оборя» – отличная книга, подходит Гончарову. Повесть о бедном ленивом мальчике, например, – поддержал Илюха. Но оказалось, что действительно приехал Боря. Чудесный, огромный, и сегодня в самом прямом смысле человек-праздник.

Я в очередной раз ощутила укол счастья, когда он нашел меня взглядом и просиял. Пошла навстречу, обняла слегка (мы помним о проявлении чувств на публике), поздравила. Я не ездила к нему утром с цветами и подарками: работала, и он работал, да и не потащишь тяжелую радиолу с Шаболовки на Мантулинскую. Ее позже забрал на машине Гоша, отвез в клуб и спрятал в своем кабинете. Вручить подарок я намеревалась к концу праздника. Вместе с тем, вторым, который придумала вчера.

– Ну что, давайте все в зал, – предложил поздравленный всеми присутствующими Боря. – Анна Иосифовна, пожалуйста, присоединяйтесь.

– У меня работа, мальчик мой, – пожала плечами Анна Иосифовна.

– Если кто-то придет в шубе, вам сообщат, – пообещал Боря. – Мне сегодня сорок лет, для еврея это знаменательная дата, хотел бы разделить праздник с вами.

Боря обнял Анну Иосифовну свободной рукой (другой обнимал меня – не обижайся уж, маленький удавчик), и мы пошли в зал. Там уже сидели, стояли, ходили и прыгали много людей. Борю знали все – и приветствовали дружным одобрительным воем. Боря знал не всех – но все равно обрадовался. На сцене, сменяя друг друга, появлялись молодые группы. В основном они играли каверы, но каждая в качестве финального хита выбирала какую-то оперную арию и пыталась ее музыкально переосмыслить. Боря любит оперу – и Гоша, который, как хозяин клуба, готовил концерт, это, естественно, учел.

У нас с Борей, Гошей, Антониной, Анной Иосифовной и лысым мужиком из Воронежа (я опять забыла, Петр он или Павел) был свой, самый удобный столик. И нам туда постоянно приносили коктейли. Не знаю, кто их смешивал, но мне уже после второго стало понятно, что пора притормозить. Тут появилась красивая Лена-администратор, которую мы на моем дне рождения договорились называть Леной Большой. Было заметно, что сегодня она в клубе «22.20» не работник, а гость, и потому тормозить с коктейлями не собиралась. Она наклонилась ко мне, благоухая фантастическими духами, поправила идеальные волосы, и шепотом (как она думала) спросила:

– А, извиняюсь всей душой, может такое быть, что здесь Лена Маленькая?

Я оглянулась и увидела: может. Лена-администратор из «Бурато» стояла у входа и немножко пританцовывала, но одновременно собиралась уйти. Все это я считала по ее затравленному взгляду.

– Антонина! – крикнула я сестре. – Ты Лену из «Бурато» сюда приглашала?

– Да, – громко закивала Антонина. – Встретила ее у метро в пятницу и позвала. Но она категорически отказалась. Муж, говорит, будет волноваться.

– Не категорически! – Я указала на Лену Маленькую взглядом.

И мы усадили за наш модный столик еще двух Лен. Одна была довольно пьяненькой, другая – сильно испуганной, и металл-версия арии «Смейся, паяц» в исполнении группы Death Means Nothing To Those Who Like Teletubbies только укрепила каждую в ее состоянии.

Правда, оказалось, что «Паяцы» – финальный аккорд, а дальше планируется дискотека в Борину честь. Вести ее намеревался звукоинженер Хан с помощью юного диджея Илюхи.

– Девочки, пойдемте в комнату для девочек, – предложила Лена Большая, воспользовавшись секундной тишиной.

– Ага, – согласилась я. Сестру, Анну Иосифовну и Лену Маленькую звать не стала: они, конечно, тоже девочки, но слишком заняты разговорами о книжках – как раз перескочили с Флобера на Фолкнера. А мне, взбодренной парой дайкири, хотелось задать Лене Большой пару вопросов про Гошу. Последний беседовал с Борей и лысым Петропавлом, ни о чем не подозревая.

Мы с Леной Большой прошли мимо бара, пару раз свернули и оказались в неожиданно огромном светлом туалете. Все белоснежное, высокие потолки, старомодные медные краны и настоящие махровые салфетки – вот что предлагала нам «комната для девочек».

Мы с Леной синхронно вышли из кабинок, намылили руки и вдруг хором сказали:

– Мне надо с тобой поговорить! (Она.)

– Скажи правду, у вас что-то было? (Я.)

Лена вытерла руки салфеткой, сделала лицо раскаявшейся грешницы и произнесла:

– Да было, блин. Об этом я и хотела поговорить. Но, слово даю и зуб, уже давно ничего нет.

Я помолчала. Значит, Боря мне солгал. И зачем? Какой смысл?

– Я не знаю, – ответила виновато Лена. – Не похоже на него. Прости, пожалуйста.

Ага, понятно: два коктейля, и все мысли я опять произношу вслух.

– Тебе не за что просить прощения. Ты ничего не делала.

– Ну как, – растерялась она. – Делала же. Как минимум половину.

– Не врала, – уточнила я. Вот спасибо, теперь меня ждет худшее решение: рассказывать что-то Антонине или нет. А она так радовалась, что гроза миновала и Гоша с Леной просто коллеги…

– Это да, не врала, – согласилась Лена. – Но и он мне тоже не врал тогда. Не обещал ничего, как был другом, так и остался…

– Молодец, – хмыкнула я.

– Вообще да. Он прекрасный человек, Жозефина! – сказала вдруг Лена холодно. – И кстати, он никогда на меня не смотрел так, как на тебя.

Я посмотрела на себя в зеркало. Увидела там крайне удивленное лицо.

– Лена, – медленно выговорила я. – А с кем у тебя, напомни, что-то было?

– С Борей, блин. Но уже шесть лет назад. Я его тогда жутко любила. И клянусь тебе всеми святыми угодниками, у меня все, все-о уже прошло!

И тут, не дав мне даже как следует вздохнуть, в дверях красивого женского туалета появились сестра Антонина и Лена Маленькая.

– Видите, – кивнула я на Лену Большую и зачем-то снова включила воду, – у нее был роман с Борей.

Я отлично читаю по лицам, особенно после дайкири. А лица трех девушек в тот момент были очень выразительными. Транслировали они вот что.

Антонина: «Ура, не с Гошей. Ой, мне стыдно, что я об этом подумала».

Лена Большая: «Надо бежать. Я смогу перепрыгнуть через маленькую Лену и спастись?»

Лена Маленькая: «Кажется, я попала в кино. А могла бы сидеть в Балашихе».

Вслух никто ничего не говорил.

– А скажи мне, – повернулась я к Лене Большой, – почему ты была расстроена в мой день рождения? Я так поняла, Гоша тебя тут в слезах застал и привез к нам в Нехорошую квартиру. Что случилось-то?

– Да Боря и случился, – Лена передумала бежать и села на табуреточку, предназначенную для корзины с использованными салфетками. Корзину взяла в руки, прижала к себе. – Я собиралась на свидание, познакомилась тут в клубе с парнем. А Гойко с Борей ехали к тебе, Боря сюда зашел. И что-то такое сказал, не помню… А, вспомнила. Сказал: «Главное, чтоб Джо это не прочитала». «Это» – это гадкий пост его бывшей Ксюши. Ну вот, человека ославили на весь интернет, а он думает только о том, как бы Джо не пострадала. И говорит так… обеспокоенно, словно это правда самое главное в мире для него. Обо мне так никто и никогда не говорил. Особенно он, особенно Боря.

Я думала, она зарыдает, но нет – наоборот, как будто взяла себя в руки. А мы втроем расселись вокруг нее на корточках, сформировали полукруг, как дагестанские парни.

– Извини, – сказала Лена Большая и провела ладонью под носом. – Наверное, последнее место, куда мне тогда стоило переться, – это твоя квартира.