Читать книгу: «Ревматология в лицах. Как болезни меняли судьбы великих», страница 5

Концертная жизнь

Вернемся к основной деятельности Паганини. Концерты в Милане, в Ла Скала, проходили на протяжении двух лет – c 1813-го по 1814-й. Каждое выступление превращалось в спектакль. Потом были Падуя, Триеста.

Выглядел скрипач все хуже: бледное, даже желтоватое лицо, глубокие морщины, глубоко запавшие глаза, орлиный нос, широкие торчащие уши, костлявая фигура, тонкая чувствительная кожа, угловатые движения… «Он такой худой, что совершенно невозможно представить себе еще большую худобу; лицо у него бледное, с желтоватым оттенком, и, когда он кланяется, тело его двигается таким странным образом, что кажется, будто ноги его вот-вот оторвутся от туловища, и он грудой костей рухнет наземь», – писал Шоттки в своей книге о Паганини.

«Смычок казался продолжением его правой руки, а кисть выглядела такой гибкой, что казалась оторванной», – а это уже американский биограф Паганини, Лилиан Дей.

Рис. 14. Карикатуры на Никколо Паганини

Постоянные упражнения на скрипке деформировали грудь Никколо. Доктор Беннати писал, что грудная клетка скрипача была впалой, левая сторона груди стала шире правой. Перкуссия (простукивание) лучше прослушивалась справа – результат перенесенной в Парме плевропневмонии. Левое плечо было выше правого, это особенно было заметно, когда Никколо опускал руки вниз – они были разной длины. Кисти были растяжимыми и гибкими, могли удлиняться вдвое. Левое ухо слышало острее правого. Паганини было больно, если стоящие рядом с ним говорили громко.

На 41-м году жизни у Никколо стали все чаще возникать проблемы с желудочно-кишечным трактом. Паганини активно использовал слабительные, чаще других – магнезию и снадобье «Руб»²², консультировался с сицилийскими докторами. «Руб» – это «аптекарская каша», выжимки из трав. Средство вошло в моду из-за интереса, вызванного изучением наркотиков и лекарственных трав, – вот и все, что известно нам о его составе.

Болезни валились на него одна за другой: фурункул на ноге, лихорадка… Никколо мучал кашель и частый пульс. Профессор Борда показывал Никколо своим студентам со словами, что в нем скрытый яд, и лечил его массажами с втираниями ртутной мази. Ртуть вызвала у Паганини стоматит.

«Знаменитый Борда, – сообщал Никколо своему поверенному Луиджи Джерми, – назначил мне молоко маленькой ослицы и запретил вино. Кашель, который более или менее еще досаждает, вызывается какой-то горечью, которая исчезнет в результате большого „отрицательного“ лечения»²³.

Кашель только усиливался, но врач уверял пациента, будто кашель этот не вреден для его легких.

«Борда уверяет, – писал Никколо тому же Джерми спустя несколько дней, – будто кашель нисколько не портит мои легкие, и со временем с помощью молока волчицы – ах нет, ослицы – и при полном исключении вина я смогу совершить мое путешествие и обязательно буду играть и развлекаться».

В письмах к другу Джерми Паганини жаловался на свое здоровье регулярно: «Божественный Борда утверждает в унисон с твоим мнением, что болезнь моя необыкновенная, почти новейшая. Он называет ее скрытым lues²⁴; но больше всего надо радоваться, что я каким-то чудом еще не умер и что полностью поправлюсь, только требуется время».

В письмах Паганини к Джерми в 1823–1824 годах мы можем следить за тем, как развивается болезнь скрипача. Никколо писал:

«Милан, 2 или 3 сентября 1823 года

Дорогой друг, Борда вызвал меня, и я снова здесь, приехал из деревни. Позавчера мне сделали кровопускание, потому что какая-то пища, вместо того чтобы перевариваться в желудке и пойти на пользу организму, пошла в кровь. Я перестал пить молоко из-за чрезмерной жары, но снова начну молочное лечение, как только станет прохладнее, и примерно через три месяца Борда поймет наконец, есть ли у меня туберкулез. Кашель по-прежнему сильный, но мокрота неплохая, так что будем надеяться. Пишу, но плохо вижу; извини за столь лаконичный стиль. Зрение мое ослабело настолько, что плохо вижу написанное, и поэтому должен извиниться за плохой почерк».

«Меня спас один американский врач. Пять кровопусканий, назначенных мне, требовались ему для того, чтобы определить причину кашля».

«И теперь я спрашиваю себя, неужели ради одного такого исследования требовалось проводить со мной подобные опыты, словно с проданным ему телом. Я вижу в этом безнравственность, невежество и хитрость. В последнее время он давал мне много опиума и, заглушая кашель, совершенно лишал меня сил, то есть я едва стоял на ногах, не мог переварить даже чашку шоколада за сутки, у меня начиналось удушье, вздувался живот, и кожа становилась мертвенно-бледной».

«К счастью, я познакомился в одном кафе с вышеупомянутым американским врачом, который потряс меня заявлением, что мне осталось жить не больше месяца, если не послушаюсь его совета, так как он знает мою болезнь: мой кашель происходит от нервного истощения – это болезнь, неизвестная нашим врачам. „Я готов, – сказал я ему, – вверяю себя в ваши руки!“ Он дал мне пилюли, которые сам приготовил из чая, и велел есть отбивные телячьи котлеты, приготовленные на рашпере, и пить хорошее вино. В несколько дней я буквально вернулся к жизни и теперь чувствую себя очень хорошо… Мы все презираем Борда за то, что он не только сильно повредил моему здоровью, но и опустошил мой кошелек за эти два года, потерянные в тоске».

Плох тот строитель, который не критикует предшественника. Увы, иногда это касается и врачей.

С октября 1821-го до апреля 1824 года Никколо возобновил свои гастроли с Неаполя, в 1823 году параллельно с выступлениями он проходил лечение ртутью от сифилиса гортани. Тогда же он попросил своего юриста приготовить статью-опровержение сплетен о нем.

Паганини все чаще использует средство под названием «Рой» – эликсир со слабительным и рвотным действием. «Он показал мне бессилие врачей и превосходно избавляет от любого недуга», – пишет он другу.

После перерыва началась череда гастролей: в одной только Вене 14 концертов за четыре месяца. Там на концерт Никколо чудом попал Франц Шуберт.

Билеты на концерты Паганини всегда стоили невероятно дорого. Шуберт был беден, но за три дня до приезда скрипача состоялся его собственный сольный концерт, за который он получил 800 гульденов, погасил долги и купил себе билет на Паганини. «В его адажио я слышал пение ангела» – так написал Шуберт о Паганини после концерта.

К слову, о дорогих билетах.

Однажды, попав под дождь недалеко от своей гостиницы, Паганини позвал фиакр.

– Сколько? – спросил он, приехав на место и намереваясь расплатиться.

– Пять гульденов.

– Что? Как ты можешь требовать пять гульденов за такой короткий путь?

– Паганини тоже требует пять гульденов, а играет только на одной струне.

– А ты бы мог проехать на своей коляске только с одним колесом?

Музыкант, узнав, что извозчик – итальянец, вручил ему билет на свое выступление. Кучер пришел на концерт, вызывая всеобщее удивление своим костюмом, и от всей души аплодировал скрипачу. На следующее утро он явился к Никколо в гостиницу:

– Я бедный человек, и у меня четверо детей. Позвольте мне назвать свою коляску «фиакр а-ля Паганини»?

– Черт возьми! – добродушно рассмеялся музыкант. – Да рисуй на ней все, что тебе вздумается!

Через несколько дней этот извозчик стал почти таким же знаменитым, как и сам скрипач.

Восторги на сцене, разборки и сцены дома

Осенью 1816 года у Никколо начинаются отношения с Антонией Бьянки, статисткой театра «Сан Самюэле» в Венеции. В 1825 году у них рождается сын. Малыша Никколо назвал Акилле²⁵. От сына музыкант без ума, но спутница… Он постоянно жалуется на ее «неистовый» характер. Она разбила футляр со скрипкой, ревновала, что он везде берет с собой не ее, Антонию, а скрипку.

В 1827 году во Флоренции Паганини «дважды обманывал публику, говоря, что не может играть и больше не выходит из дома». Но не проблемы с собственным здоровьем мешали ему выступать.

Двухлетний Акилле сломал ногу. Больную ножку привязали к дощечке (шине), и доктор строго-настрого сказал не шевелить ею. Двухлетний ребенок – как ему усидеть без движения? Чтобы кость срослась правильно, Никколо держал малыша на руках и развлекал его восемь дней подряд, не выходя из дома. Все это время он толком не ел и почти не спал.

Друзья настаивали хоть на каком-то отдыхе, на прогулке Никколо выглядел крайне изможденным. Заботливый отец согласился, но при одном условии: он возьмет малыша с собой.

До своих 15 лет (пока был жив Никколо Паганини) Акилле всегда был рядом с отцом. Никколо брал его почти во все свои гастроли. В четыре года его сын начал говорить по-немецки, чуть позже – по-английски, и вскоре он стал отцу переводчиком по время путешествий.

В 1828 году Никколо и Антония разошлись. Своего трехлетнего сына Паганини у Бьянки выкупил, оформив ей пожизненную пенсию со своих доходов. Потом по суду лишил ее материнских прав и усыновил собственного ребенка, так как в официальном браке с Бьянки он не состоял. Это очень похоже на сделку купли-продажи.

Из письма Никколо Паганини своему поверенному: «С Бьянки покончено. В венском суде, куда я обратился, чтобы оставить при себе моего дорогого сына Акилле, которого я горячо полюбил за проявляемые им чуткость и ласку, я решил согласиться на предложение Бьянки и выложил ей две тысячи миланских скудо. Таким образом, она отказалась от прав на него, и мое обязательство пожизненно выплачивать ей 100 скудо ежегодно аннулировали. В начале августа Бьянки уехала из Вены в Милан».

В Вене Паганини ведут доктор Беннати и доктор Маренцеллер, молодой ученый. Беннати описывал своего пациента так: «Левое плечо на шесть дюймов²⁶ выше правого, так что, когда он стоит, опустив руки, одна кажется намного длиннее другой. Необычайно, надо сказать, растяжение связок его плеч, расслабленность связок, соединяющих кисть с предплечьем, запястье с кистью и фаланги друг с другом. Кисть его не больше нормальной величины, но он может удвоить ее длину растяжением всех ее частей. Так, например, он сообщает фалангам пальцев левой руки, которые касаются струн, необычайно гибкое движение, отчего пальцы без малейшего смещения кисти передвигаются в сторону, противоположную их естественному сгибу, причем делает это изумительно легко, точно и быстро».

На этот раз доктора испытывали на нем гомеопатическое лечение Ганемана. Лечение не помогло, и врачи рекомендовали скрипачу ехать в Карлсбад.

Из Праги он писал своему другу-юристу: «…В Карлсбаде я чувствовал себя совершенно несчастным. Предпринял поначалу лечение водами, но пришлось отказаться из-за сильнейшего воспаления слюнных желез, которое началось после того, как мне удалили коренной зуб слева. Возник свищ, причем он проник не только в ткани, но и в надкостницу. Остановить воспаление не помогли даже 48 припарок, которые мне делали в течение полутора месяцев. Не могу тебе передать мои страдания».

Судя по жалобам скрипача, у него развился хронический остеомиелит, воспаление костной ткани нижней челюсти, и тепловые процедуры только усугубили остеомиелит. Да, законы физики везде одинаковы, и неважно, где лечится пациент – в рядовой российской поликлинике или Карлсбаде: тепловое воздействие при отеке и воспалении только обострит процесс.

Через несколько месяцев Никколо перенес еще одну операцию: «Поистине чудом поправился я к концу ноября после еще одной невероятно болезненной операции… Извлекли четыре маленькие косточки из нижней челюсти. Потом я дал в местном театре шесть академий, в том числе один благотворительный концерт для бедных – 1, 4, 9, 13, 16 и 20 декабря», – это еще один отрывок из письма другу-поверенному.

После этой операции последовала еще одна: Паганини удалили все зубы нижней челюсти!

Несмотря на ухудшающееся состояние здоровья, Никколо Паганини продолжает давать концерты. Это были в том числе и благотворительные мероприятия, например, в годы эпидемии холеры он раздавал бесплатные билеты студентам, юным музыкантам, артистам. И, как всегда бывает с благотворительностью, находились те, кому этого было мало. «Если б ты только знал, сколько врагов у меня тут, ты просто не поверил бы. Я не делаю никому зла, но те, кто меня не знает, расписывают меня как самого последнего негодяя, жадного, скупого, мелочного…» – жалуется Никколо своему другу Луиджи.

Слухи были верны в том, что Никколо был необычайно бережлив: сказывалось бедное детство. Одежду он покупал у старьевщиков и во время каждой покупки отчаянно с ними торговался. А вот маленькому Акилле он покупал самые красивые и дорогие вещи.

В Праге у Никколо начались проблемы с голосом: временами он сипит, а если пробует говорить, то задыхается в кашле.

Примерно в это же время Паганини договорился о написании своей биографии с профессором Пражского университета Юлиусом Шоттки.

«Чтобы заставить умолкнуть злые языки, которые получают удовольствие (не в силах будучи или не умея принизить мое искусство, каково бы оно ни было), когда бесчестят меня разными ложными, крайне ложными обвинениями» – так он озвучивает Юлиусу, зачем ему биограф. Книга вышла в 1830 году и была собранием фактов, документов и историй от самого Никколо и его современников.

История болезни в письмах

1829 год. После Праги Никколо Паганини едет в Дрезден. Он добирался туда в карете зимой, страдая от холода и приступов кашля, с трехлетним ребенком на руках. Его секретарь рассказывал, что по ночам скрипача мучили приступы кашля и он жутко кричал, «словно кто-то душил его».

При таком самочувствии с 1829 по 1831 год Паганини дал около сотни концертов в Германии и Польше – по девять-десять концертов в месяц, в одном только Берлине 12 выступлений. Он копил деньги, копил их отчаянно – для сына. При этом жаловался в письмах, что мало работает, мало! Типичный невротик, не находите?

У Паганини появились жалобы на боли в глазах. Он плохо себя чувствовал, если не мог немного поспать после еды. Когда это не удавалось, то оставался вялым всю остальную часть дня, поэтому он редко принимал приглашения поклонников.

Его мучили боли в желудке. Иногда из-за этого он не ел целыми днями. Перед отъездом выпивал какой-нибудь отвар из трав или чашку шоколада. Слабительные, рвотные и рвотно-слабительные средства стали для скрипача уже привычными.

В Париж он вернулся вместе с сыном: водил его по городу, показывал ему памятники и улицы. Один из концертов был отменен из-за сильного кашля скрипача, а после состоявшегося наконец концерта в «Журналь де Деба» журналист Кастиль Блаз разразился восторженной прозой. «Будем же радоваться, – писал он, – что этот волшебник – наш современник! И пусть он тоже поздравит себя с этим, потому что, играй он подобным образом на скрипке 100 лет назад, его сожгли бы как колдуна…»

1832 год. Следующей в гастрольном туре Паганини была Англия. И там разразился скандал: цены на билеты здесь не менялись давным-давно, но это правило было не для Паганини. Газеты и публика взбунтовались. Страна была измотана военными событиями начала века: успела повоевать и против России, и вместе с Россией против Наполеона. Но, повозмущавшись, публика раскупила все билеты. Британские зрители и музыканты были удивлены: Паганини играл наизусть, а не по нотам, как это было принято тогда.

Вот что писал сам Паганини о концертах в Англии: «Весь театр – партер, ложи, галерея – казался бушующим морем, столько раздавалось возгласов и рукоплесканий, публика махала платками и подбрасывала в воздух шляпы. Англичане говорят обо мне такое, что мне самому просто неловко повторить это: прочти, если сможешь, и увидишь».

Паганини вызывал у англичан невероятный интерес: стоило ему оказаться на улице, как местные жители окружали его, прикасались к нему и пытались ущипнуть, чтобы убедиться, действительно ли он настоящий.

В Лондоне он дал 18 концертов за два месяца. Несколько раз он объявлял, что этот концерт будет последним, прощальным, и снова давал следующие концерты. Чем вам не повторяющиеся прощальные концерты современных звезд?

После Англии Паганини возвратился в Париж, где в то время была эпидемия холеры: 11 тысяч погибших. Никколо дал благотворительный концерт в Гранд-опера в пользу больных и еще восемь концертов после этого. Залы был переполнены. «Если в прошлом году я заставил парижан забыть о войне, то в этот раз – о холере-морбус», – с гордостью говорит Паганини.

Зимой 1833 года музыкант снова заболел. Перенес две «простуды». «Не могу взять в руки ни пера, ни смычка. Не выступал около полугода», – жаловался он в письме к Джерми. «Расстройство желудка, ревматизм, сильная слабость в коленях немало огорчают меня», – написал он ему же в феврале. В марте сообщил уже другое: «Я подвержен приступам, из-за которых вот уже шесть дней и шесть ночей не могу спать. И нет пока еще ни малейшего облегчения».

Летом он поехал на воды во французский городов Баларук. «Эти воды расстроили мне нервную систему, – писал он Джерми. – Жажду выслушать мнение прославленного доктора Лалемана, который находится на водах в Верне. Еду туда, чтобы показаться ему».

«Крайнее нервное возбуждение, поражение поясничной части спинного мозга, сифилитический вирус, который поразил нёбную занавеску и, возможно, нёбный свод» – так описал диагнозы скрипача врач Гийом Дюпюитрен.

Лалеман оставил Паганини лечиться на водах на несколько месяцев. Больному рекомендовали источник «Элиза» с температурой воды 22 градуса. Но это не принесло ему никакого улучшения, и в начале сентября он вернулся в Марсель.

Там Никколо вместе с Акилле сел на пароход и отправился в Геную. Паганини уже не держался на ногах, его мучили боли в суставах и общая слабость. Он отправился в Ниццу с надеждой на ее мягкий климат. «После невероятно мучительного путешествия я прибыл в Ниццу совершенно обессиленный, настолько, что меня пришлось нести к дому на носилках». Там нашелся какой-то обманщик, предложивший вылечить его с помощью «адского камня». Как пишет больной, «если он и приезжал еще ко мне несколько раз, то лишь для того, чтобы вести разговоры о музыке точно таким же образом, каким я мог бы рассуждать об акушерском деле».

Никколо пишет Джерми: «Попроси друга синьора маэстро Сера, чтобы он рекомендовал меня по доброте своей и дружбе знаменитому нашему синьору доктору Гуаскони, может, он посоветует мне какое-нибудь средство, чтобы хотя бы уменьшить кашель, который окончательно замучил меня, ведь мокрота отходит, нередко даже за столом, целыми мисками, и по ночам я задыхаюсь от кашля и уже забыл, что значит спать спокойно».

Он снова и снова искал врачей и новые способы лечения: «Я перестал пить лекарство Гуаскони, потому что откашливаюсь легко, но меня пугает другое – огромное количество мокроты, которое отходит и днем, и ночью, и даже во время еды – три или четыре миски. Пища не идет на пользу, аппетита нет, и я все больше слабею. Ноги опухли уже до колен, поэтому передвигаюсь как улитка, а если наклонюсь, то едва могу разогнуться. Если мой доктор синьор Гуаскони мог бы предложить какое-нибудь средство, которое подкрепило бы меня, устранило кашель, то я стал бы надеяться, что это не последняя болезнь в моей жизни».

И чуть позже: «Мне очень понравился хинный настой, который посоветовал профессор Гуаскони, я непременно воспользуюсь им…»

Из-за повышенной чувствительности кожи Паганини носил самое тонкое белье.

Последние дни и часы жизни Паганини были полны страданий. Он потерял голос и объяснялся с сыном на листках бумаги. Пытался проглотить крохотные кусочки пищи, но тщетно.

«Заболевание моего пищевода – результат или последствие чудовищных встрясок, которые он переносил на протяжении последних 15 лет, и самые ужасные происходили каждые три дня. А так называемый нервный кашель, который возникает от того, что мне как будто щекочут соломинкой в горле, отчего я начинаю кашлять еще прежде, чем глотну воздуха, да так громко, что меня слышно, наверное, и в лесу под Болоньей. В результате я остаюсь без голоса, иногда хриплю целый день, легкие устают, и мне приходится несколько часов отдыхать в постели. Пока не избавлюсь от этой щекотки, которая доставляет адские муки, не поправится мой пищевод, ослабевший из-за долгой болезни, да и по причине не слишком юного моего возраста. Эта щекотка исходит из пищевода теперь уже больного, и никто не смог и не сможет найти способ избавить меня от нее. Все самые знаменитые врачи Европы пытались помочь мне, и все напрасно».

Никколо Паганини умер 27 мая 1840 года в приступе кашля, который закончился легочным (или пищеводным?) кровотечением. Ему было 58 лет. Свою любимую скрипку работы Гварнери Никколо завещал Генуе. Эту скрипку назвали «Вдова Паганини».