Читать книгу: «Полонное солнце», страница 8

Веслав усмехнулся, а потом произнес, качая головою в недоумении:

– Ты принял решение спастись от ордынцев, отправившись со мной в земли, где властвуют кочевники. Ты удивительный человек, Горан.

– Я ни от кого не собираюсь спасаться. Я привык идти навстречу опасности. Что и собираюсь сделать сейчас. И притом, насколько я знаю, до Новгорода Бату не дошел.

– Не дошел. Ты прав. Но у нас не все так гладко, как тебе представляется. И первым ворогом для тебя станет норов зим наших. Смотри, сейчас весна, грядет лето. У вас оно ясно довольно, да вёдро чаще всего стоит. А новгородское лето переменчиво, как девушка. То жар, то холод. Осенью дороги размывает, часто снег или дождь. Зима морозная, будто сидишь на льдине голым задом. Море тоже имеется, но большую часть года оно не теплее той самой льдины. И до него день пути, может два. Ты привык совсем к другой жизни, Горан.

– Море холодное, говоришь? – Приятель почесал в затылке, делая вид, что задумался. – Я уже испугался, видишь, как волосы шевелятся на моей голове.

Веслав засмеялся. Крутые кудри друга действительно сейчас перебирал своей невидимой рукою ветер. А тот продолжил, лукаво улыбаясь:

– Но ничего не поделаешь, придется привыкнуть. Другого не остается. – Затем он сделал серьезное лицо и произнес уже без шутливого тона:

– Веслав, даже если ты живешь в землянке, питаешься медвежатиной и умываешься снегом заместо воды, я все равно поеду с тобой, отговорить ты меня не сможешь, даже не пытайся…

– Друг мой, я живу в большом тереме в три жилья, какой построил из северного леса. Бревна для стен в три обхвата, они выдерживались в покое около пяти годов и пропитывались густым настоем из особых трав так, что звенят, когда по ним ударишь топором, будто сами выкованы из железа. Их не ест древесный жук и не могут прогрызть мыши. Почти в каждой горнице добротная печь, у которой так хорошо греть спину зимой, а самих горниц столько, что любой день можешь жить в разных. Большую часть времени они пустуют. Есть баня на берегу реки, а сама река прекрасна, особенно в вечернюю пору летом, когда вода в ней теплая и нежная, словно руки матушки. Так что жить в землянке тебе не придется. Токма, ежели уж очень того возжелаешь. У нас и такие любители встречаются.

А медвежатину я не люблю, мясо жесткое и пахнет буреломом, лосятина намного лучше. Да, а что ты думаешь об охоте? В окрестных лесах полно тетеревов, белок и прочей живности. Лоси, олени, лисы. Медведи опять же.

Горан засмеялся и обнял друга.

– Ты так хорошо рассказал, что я все это вижу, будто наяву.

Веслав тяжело вздохнул:

– Однако все это покуда далеко, а наша нужда сейчас отравителя к себе не пустить да лик его узреть как можно скорее.

И Горан кивнул, соглашаясь.

*

Юну казалось, что он сидит в этом подземелье целую вечность. Солнце еще не взошло высоко и почти не проникало внутрь через узкие, забранные решетками окна под самым потолком. Потому понять, что происходит снаружи, не было никакой возможности. Каждое мгновение он ждал возвращения хозяина. Поверил ли тот его оправданиям? Вернее всего, нет. Он не такой человек, чтобы верить на слово. Суровый, жёсткий, холодный, и тут же будто бы тёплый, что ли? Нет. И вовсе он не теплый! Добрый? Даже близко там доброты нету. Он, поди, и не знает, что это такое! Какой же он тогда? Юн и сам не мог это объяснить, пожалуй, как и то, зачем хозяин накрыл его своим плащом позапрошлой ночью, словно поняв, что он замёрз. А после от всего открестился, делая вид, что не понимает, о чем речь ведется. И тут же приказал запереть Юна в подвале, словно поверив навету злобного Гато. Как такое возможно в одном человеке? Но и бегать от него не хотелось, спасая свою жизнь. Юн сказал ему правду, ни в чем не покривив душой. Он не уйдет от господина Веслава, как стремился сбежать от сына учителя Линя. Что-то такое есть в этом человеке, его, кстати соплеменнике, что заставляет верить ему. Нет. Не так. Верить в него. И тут Юн понял, что за определение вдруг само отыскалось для его нового хозяина, какой со всей очевидностью сейчас придет и накостыляет ему якобы за воровство, да еще за дерзость. Вон, как он глаза таращил, когда Юн с Гато разговаривал, доказывая свою правоту. То ли возмущался, то ли восхищался. Поди его разбери с его-то каменным лицом. Но все одно, господин Веслав вдруг увиделся ему надежным. Таким, за которым и пойти не страшно и поверить ему легко! Он тоже не из беглецов. Но только, в отличие от того же Юна, беглецов не телесных, а душевных, какие эту самую душу свою никому не покажут и не продадут. Ни за что. Потому как она у них есть. И она одна…

*

Сон сморил его. Легко. И уносясь в зыбкую его теплоту, Юн увидел себя верховым на дороге, проходящей сквозь невысокие холмы Таврии. Дорога была столь широка и гладка, что это поразило его. Он остановился, спешился, повел своего вороного коня к ее краю и встал, удивленно оглядывая ее. Мимо проносились редкие всадники, проезжали повозки, кто-то шагал пешим. А он стоял и смотрел, будто видел все это в первый раз. Солнце освещало дорогу, и его лучи, отражаясь от нее, слепили глаза. Он должен был дойти. Нельзя останавливаться. Это его путь. Он приведет его именно туда, куда надо. Он сейчас был твердо в этом уверен…

*

Юн облизал пересохшие губы, поднимая голову и открывая глаза. Надо же, он уснул! Сколько же он спал, если хозяин еще не вернулся, а сам сон показался ему бесконечным?? Судя по движению солнца и теням на потолке, прошло уже немало времени. Впроголодь жить ему не привыкать, а вот пить хотелось ужасно. Сухие губы потрескались, горло саднило. Его спасла бы сейчас хоть капля воды.

Мимо подвала кто-то ходил, слышались шаги, за стеной, похоже, шумела разномастными голосами кухня. Слов было не разобрать, но иногда оттуда даже доносился смех, вырываясь волнами из соседних окон. Юн сглотнул. Надо же, кому-то еще весело в этом доме. Он уселся подле стены, обхватив колена руками и замер, прислушиваясь к звукам поместья и пытаясь на слух определить, что происходит вокруг. Вот за окном раздался частый скрип и шарканье, очевидно кто-то вёз за собой тележку. Прошли в сторону кухни, стало быть, тащат фрукты или зелень. Может, хворост для розжига очага. Кто-то свистнул, потом окликнули Тамира, и тот весело ответил через окно кухни. Голос гулкий, басовитый. Интересно, сколько ему лет? Так сразу не определишь. После вновь кто-то прошёл, затем раздался резкий женский голос. Довольно молодой:

– А я сказала, не буду более штопать, Феодор! На тебе все горит! Третью рубаху прожег, поганец. Учти, ещё одна дыра, и я хозяину пожалуюсь!

Тут же послышался испуганный ответ:

– Нет! Дора, пожалуйста, не говори ему! Я не нарочно, клянусь! Прошу тебя! Он меня к Молчану отправит! Достанется мне!

– И поделом тебе! Впредь аккуратнее будешь!

– Дора, умоляю! Не говори хозяину, прошу! Я тебе пирог сладкий испеку. Твой любимый!

– С ягодами?

– Да!

– Хорошо, не скажу. Так и быть.

Юн засмеялся невольно. Поместье жило своей весёлой и одновременно грустной жизнью, которая крутилась водоворотом, выталкивая время от времени на поверхность чью-то судьбу. Невидимая Дора пугала какого-то Феодора и получала сладкий пирог за молчание. Тот же Феодор прожег неосторожно рубаху и боялся гнева хозяина. Кругом все жили своей жизнью, огорчаясь и радуясь, и лишь один Юн сидел в подвале, дожидаясь решения своей участи. Сейчас вернётся хозяин, и он будет злой, потому что у него что-то случилось с лошадью. Скорее всего, её отравили. Юн уже видел такое в школе господина Линя.

Один из прислужников возненавидел за что-то другого и подсыпал ему отраву в кружку с травяным настоем. И у того точно также шла пена изо рта, и он бился в падучей, покуда не умер. А убийцу забрали пришедшие стражники и увели. Линь тогда долго сердился, что не сумел распознать злодея.

И вот сейчас явится новый хозяин, тоже кипящий гневом от того, что у него убили лошадь, и ему будет все равно, на ком сорвать этот гнев. Вернее, не все равно! Потому как Юн подойдет для такого едва ли не лучше других. Так что спастись не удастся. Ну, почему этот мир так погано устроен, что справедливости от него ждать не приходится? Может, все-таки нарушить свое слово и сбежать? Сколько можно терпеть этакую напасть? Юн медленно поднялся на ноги и осторожно подошёл к стене.

*

Веслав с Гораном бродили по виноградникам, вспоминая Сторожку, свою прошедшую молодость, и обсуждая план спасения пропавшего сына воеводы. Веслав понимал, что дело может оказаться весьма трудным, и помощь Горана могла бы сделаться сейчас весьма кстати. Но его пугало то, что молодой ратник этот пропал бесследно, и не ясно было, на какой части пути это произошло? Там попадались просто непроходимые леса и жуткие топи, в каких он мог сгинуть так, что даже и следов от тела не останется. Кроме того, кто сообщил князю о том, что его взяли ордынцы в полон и свезли для продажи в Каффу? Да продать его там можно было задорого, он умелый ратник, бесстрашный боец, почти не знавший поражений, Веслав хорошо знал его. Но вот норова он вовсе не покладистого, на язык весьма не сдержан, и в драках никогда не терялся. А ну, как убили его? Впрочем, не стоит покуда судить да рядить. Надобно делать дело. И не останавливаться. Ежели сам князь просил помочь и болел за него душою, стало быть дело это того стоило. И раздумывать над ним не след, надобно исполнять.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, висело, лениво озирая окрестности, и его длинные жаркие лучи качались на листьях. Белесое, колючее солнце Таврии, казалось, насквозь прожигало спину.

Веслав вспоминал, в какую непогоду уезжал из дома. Ранняя весна в Новгороде, это что-то, похожее на зиму в Таврии. То шёл снег, сыпался из тяжёлых, ещё по-зимнему ненастных туч. То облака расходились, делалось тепло и ясно, а затем принимался поливать землю холодный дождь. На подъезде к Таврии, Веслав выбросил свой кафтан, насквозь пропитанный влагой и воняющий непросохшими тряпками и потом, отправил туда же и шапку, какая скособочилась так, что уже не лезла на голову и вся пропахла мокрой шерстью. Ещё кое-как держались сапоги, штаны он штопал на постоялых дворах трижды, в итоге купил на каком-то базаре новые. Лишь с рубахой, покуда, ничего не произошло. А ещё несколько быстрых стычек с ордынцами, что чуть не стоили ему жизни. И все из-за каких-то молодых олухов, один из которых сидел сейчас в подвале… Черт! Веслав, занятый мыслями о лошади и составляя план поисков пропавшего горемыки, какой едва ли стоил того, чтоб о нем так пеклись, неожиданно вспомнил о своей нечаянной находке и посмотрел на Горана:

– Гато удалось отыскать кошель, скажи мне?

– Подозреваю, что он и не думал его искать, и сейчас дожидается, когда твой мальчишка во всем признается. Он упрямый дурак, и станет гнуть свою линию, даже если его ткнуть в монеты его длинным носом.

– Замечательная мысль, Горан. Именно такое я тебе предлагаю сейчас и сделать! Уверяю тебя, ты не пожалеешь.

И он потянул Горана за собой в сторону дома.

Двое прислужников неподалеку чинили позорный столб, что покосился от недавнего сильного ветра во время грозы. Увидев хозяина, они бросили работу и низко ему поклонились. Столб почти не использовался по прямому назначению при Горане. Калерия не выносила публичных наказаний, испытывая после лицезрения подобного головные боли и почти лишаясь чувств от такого, считая подобное варварством. Горан уважал слабости тетки, лишь в редких случаях отправляя провинившихся к Молчану на конюшню. Но все одно приказывал содержать подобное средство устрашения в приличном состоянии. На всякий случай. Чтоб рабы не забывались. Глядя на низко склоненные перед ним головы, он поморщился, оглядывая столб, махнул рукой, и слуги вновь принялись за работу.

Веслав ухмыльнулся, наблюдая это, и пошагал по направлению к дому. Горан последовал за ним. Им навстречу от входа в подвал кто-то шел, накинув на голову капюшон, несмотря на жару. Человек двигался быстрым шагом по направлению к виноградникам. Веслав замер, схватив Горана за руку. Они неминуемо должны были столкнуться, но тут неизвестный неожиданно свернул в сторону и растворился среди кустов и деревьев.

– Ты видел?

– Да. – Горан смотрел на Веслава тревожными глазами. – Я не понял, кто это…

– Я тоже… Он сокрыл лицо под капюшоном. И шел со стороны входа в подвал…

– Может, человек из кухни?

– У меня в кухне нет людей этакого роста. Этот невысок и движения его резки. В кухне все повара могут легко дать отпор, ежели на них нападут. Может, кто-то из слуг с виноградников относил что-то в кухню?

– Он шел не от кухни. А от подвала, где заперт Юн. Черт!!! Мальчишка!!!

– Он сидит там один. – Горан замер.

– И его легко могут отравить, также подсунув воду, как Сторожке!

– Идем! Скорее!

И они бросились вперёд, ускоряя шаг. На полпути им встретился выходящий из дома Гато.

– Гато! Нечего прохлаждаться, ступай за нами!

– С великим почтением, господин Горан! – Гато склонил голову, шагнув за хозяином.

– Как там Этул, Гато? – Горан живо отстегнул нужный ключ от связки.

– Я только что от него. К сожалению, он очень плох. Упавшее бревно что-то повредило в его голове, думаю, ему уже не стать прежним. Он все время лежит в постели и стонет. Добро бы дожил до конца недели.

– Жаль. – Хмыкнул Веслав. По нему хорошо было видно, что ему не жаль ни капли. Этула он ненавидел, и судьба надсмотрщика его мало волновала.

Горан вставил ключ в замок и повернул, широко распахивая дверь.

*

Юн стоял под окном, прикидывая, сумеет ли дотянуться и посмотреть сквозь него. Окно было нешироким, забранным редкой решёткой, что говорило о нечастом использовании подвала в качестве темницы. Что-то не сходилось во всем том, что юноша видел вокруг, и ему было любопытно дознаться истины. Господин Горан, что первым купил его и скинул без особой жалости в яму, мало им с тех пор интересовался, и надсмотрщики решили, что так будет всегда, а потому обращались с ершистым пленником по своему обыкновению, стремясь указать ему его место. Иными словами, размазать по дну той ямы, в какой он сидел. Но ничего не вышло. И не только из-за него самого, но и из-за господина Горана, какой на деле оказался вовсе не таким равнодушным, как все думали.

Когда ему донесли, что Этул с прочими прислужниками, глядящими ему в рот и стремящимися угодить, повадился приходить к яме и насмехаться над чудным пленником, какого ему было поручено беречь, как зеницу ока, бросать в него камни и всякую дрянь, оскорблять, добиваясь ответа, и обливать водою, он был вне себя.

Как-то случилось, что невольник его весьма остроумно ответил на очередное оскорбление Этула, не в силах уже терпеть его насмешки над собою. Тогда тот, рассвирепев, подговорил остальных достать его из ямы и проучить, как следует, чтоб не смел грубить свободным людям. Но, едва подняли его на поверхность, как Юн, не дожидаясь расправы над собою, двинул связанными руками Этулу по уху, после боднул головой в подбородок Гато, какой никак этого не ожидал, и бросился бежать, расталкивая пытавшихся его поймать рабов. Он не рассчитал лишь, что слуг в доме Горана окажется слишком много. Ему кинулись под ноги, он перескочил, продолжая бежать. Его пытались схватить, он легко уворачивался. Наконец, сбоку в него полетело бревно, он пригнулся. Следом ему в спину полетело другое, он бежал, уворачиваясь и не даваясь в руки. И, когда до ворот оставалось всего ничего, и они уже маячили спасительной синевою перед его носом, на него напали скопом со всех сторон. Он яростно раскидал всех напавших, освобождаясь легко от их цепких рук, и уже был у тяжелой калитки, как ему в голову прилетел пущенный кем-то глиняный кувшин. В глазах мигом возникла непроглядная темь. И лишь тогда он упал.

В себя он пришел уже в яме, куда его успели скинуть от греха подальше. Подошедший Горан, кипя страшным гневом, велел вынуть его снова. Юн сквозь пелену в глазах и боль в голове, стоя по возможности прямо и гордо задрав подбородок, глядел на него, понимая, что его ждет за попытку побега. Он решил, что погибнет под волнами гнева хозяина, какой был так зол, что едва себя помнил.

Но тот, обругав его страшными словами, приказал одеть ему цепи на ноги и затянуть их посильнее, лично проследив за работой кузнеца. Юна при этом держали четверо крепких слуг.

Перед взором его все плыло, и он не сопротивлялся почти. После Горан сжал кулаки, обводя всех налившимися кровью глазами и шагнул вперед. Его кулак прилетел точно в челюсть. Но не Юну, чего тот ожидал обреченно, а Этулу, стоящему подле него и крепко держащему его за шиворот. Да так крепко, что тот неделю не являлся к яме и лечился какими-то припарками, лёжа пластом в домике для надсмотрщиков и оглашая весь внутренний двор стонами.

Хозяин заменил его на Гато. Приказав уже тому следить за пленником в оба! Но лучше не стало. Узнав, что мальчишка, сидящий у них в яме, полжизни прожил в доме у китайца, говорил на его языке и носил такую же одежду, Гато принялся интересоваться этакой жизнью, свысока удивляясь ей и осуждая его былую свободу. А после принялся наставлять парня на путь истинный, что, по его мнению, выражалось в беспрекословном подчинении ему, как надсмотрщику и Горану, как хозяину, какого в парне и не видать вовсе. Делал он это довольно просто. Начал с долгих увещеваний и разговоров о неизбежной каре, ежели парень тотчас не покается и не отринет от себя даже память о своей прошлой вольготной жизни, лишенной всяческого покорства. Когда Юн отказался его слушать, тот рассвирепел, осыпав его бранью, и не сдержавшись от гнева, попытался вразумить пленника палкой. Не помогло.

А сам Гато, придя немного в себя и помня о незавидной судьбе Этула, испугался неизбежного гнева Горана и пригрозил парню отправить его на тот свет, если хозяин узнает о произошедшем. И приказал держать язык за зубами.

Юну через время сидения в яме под этакой охраной, уже было все едино, что с ним сделается. Ему казалось, что он и так не на этом свете, и потому он с охотою замолчал. Перестав говорить вовсе, а, стало быть, отвечать на вопросы и оскорбления, он этим ещё более разозлил надсмотрщиков. Но его их душевное равновесие мало волновало, потому как он с надеждой принялся ждать смерти. Еду ему давали гнилую (предназначенную для него, охранники, не стесняясь, забирали себе), есть ее было невозможно, и он сжимал зубы и отворачивался всякий раз, когда под нос ему совали грязную миску с протухшим мясом, какое и последняя собака даже пробовать откажется. Скоро он начал слабнуть и, чтобы не тратить силы попусту, подолгу лежал на дне ямы, не реагируя на дождь, солнце, насмешки и комья грязи, что кидали в него украдкой даже домашние рабы, каких весьма веселили его странные одежды, чудная речь и длинные спутанные волосы. Долго ли так будет продолжаться, он не знал.

А после явился новый хозяин, и Юна вынули, наконец, из ямы, сняв кандалы и веревки. И даже позволили есть нормальную пищу, от какой он уже отвык. Рабов в поместье на виноградниках, куда они перебрались так внезапно, тоже было довольно много. А само поместье напоминало собою крепость с военным гарнизоном. Лишь без высоких стен. Дисциплина казалась железной. Горану и Веславу все подчинялись одинаково беспрекословно, опасаясь пойти поперек и сделать что-нибудь не так. Проступки разбирались, но ежедневных наказаний у позорного столба, какой установлен был чуть в стороне от дома, никто не устраивал. Столб стоял без дела. И даже покосился от ветра. Сейчас Юн слушал, как слуги, негромко переговариваясь меж собой, занимаются его починкой. И вдруг с тоскою решил, что это делается как раз из-за него. Сердце застучало громко, поднимаясь вверх и застревая где-то в горле. Он положил ладони на стену и прислушался, надеясь хоть что-нибудь понять из их разговора. Послышался голос госпожи Калерии. Она что-то спросила, ей робко ответили. Хозяйку тоже побаивались. Один её хриплый, будто надломленный голос, вселял в слуг тревогу. Говорила она резко, позволяла себе остро шутить, могла выругаться, часто по-мужски грубо, но была одновременно женщиной до мозга костей. Юну она очень понравилась.

Солнце поднялось ещё выше и висело теперь в зените. Его лучи пробрались в подвал и теперь шарили по стенам, будто в поисках пленника. За окном двигались тени. Юн, задрав голову, продолжал разглядывать окно, понимая, что никуда не сбежит. Он дал слово хозяину, и намерен его сдержать. Даже в ущерб себе.

Окно что-то загородило. Ноги в старых сандалиях показались в проёме. Человек присел на корточки, полы его длинной рубахи опустились на землю. Юн замер.

– Эй, парень, ты здесь что ли? Ещё не сдох от жары? – Голос говорившего хрипел, будто у него болело горло.

– Чего тебе надо? Ты кто? – Юн привстал на цыпочки, стараясь разглядеть того, кто говорил с ним.

– Принес тебе питье по приказу твоего хозяина. Гляди, какой он у тебя заботливый! И нежадный. Воды для тебя не пожалел.

За окном хрипло рассмеялись.

Юн прижался к стене, задрав голову. Сквозь прутья просунулась рука, держащая глиняную кружку. Пальцы прикрывали длинные, широкие, грязные рукава, какие едва не падали в воду. Сама рука слегка подрагивала, будто от усилий.

Юн присел, подпрыгнул на месте и легко уцепился руками за прутья решетки. После отпустив одну руку, дотянулся до кружки, взял ее и спрыгнул ловко вниз, не расплескав ни капли. Кружка оказалась холодной, с непросохшей испариной по бокам.

– Спаси тебя Бог, незнакомец! – Он попытался разглядеть лицо своего гостя, но тот быстро поднялся, будто его что-то отвлекло.

– Не стоит благодарности! – Произнес тот насмешливо. – Пей на здоровье!И быстро ушел.

Солнце вновь заглянуло в окно, и его лучи попали на воду, образуя блики.

Юн нахмурился. И тоже поглядел в кружку. Прозрачная поверхность воды едва дрожала. И казалась ему чистой, свежей, и удивительно вкусной. В общем, что-то явно было не так.

*

Едва дверь подвала открылась, и они вошли, как Веслав увидел, что мальчишка держит в руках неизвестно откуда взявшуюся кружку. Юн смотрел на нее странным мертвым взглядом, и Веслав с ужасом подумал, что парень успел уже отпить из неё. Горан и Гато замерли на пороге, когда Веслав шагнул вперёд, замахиваясь. Юн испуганно вскрикнул. Быстро вскинув руку, он попытался защититься, но сильный удар ловко выбил кружку у него из ладони, и она отлетела в стену, разбиваясь на мелкие черепки. По желтоватой неровной поверхности побежали водяные струи, стекая на пол. Юн прижал ушибленную руку к себе, и отшатнулся, глядя на хозяина в немом ужасе.

– Кто велел тебе пить воду? Кто её принёс тебе?! Отвечай мне! Живо! – Веслав сгреб его за рубаху и притянул ближе к себе, вглядываясь в лицо его со всем вниманием. Он искал признаки отравления. Но глаза парня были ясны сейчас, и не казались остекленевшими, как у той же Сторожки недавно. Губы были сухи и потрескались, стало быть, воды выпить он не успел. И то слава богу! Вовремя они явились. Юн приподнялся на цыпочки, чуть отстранившись и моргая огромными от ужаса глазами:

– Я не разглядел этого человека, господин Веслав. Оконце слишком мало. Я видел только его руки и ноги. И все.

– Как ты осмелился взять у него кружку? – Веслав встряхнул мальчишку, чтоб тот не терял нить рассказа. Парень был такой легкий и худой, что его кости, казалось, гремят при каждом резком движении.

– Он сказал, что это ты, господин, велел передать мне воду.

– Я? Да как ты смеешь лгать мне сейчас?

– Я не лгу!!! – Юн дернулся было назад, но Веслав держал его крепко, не отпуская. От него исходил сильный лошадиный дух сейчас, да и сам он был похож на норовистого коня, закусившего удила и топающего в раздражении ногами. Его глаза напоминали морские волны. Суровая зелень плескалась в них, будто выходя за края. Юн не мог оторвать от этих холодных злых глаз свой взгляд. Он даже не сопротивлялся. Руки и ноги словно бы перестали ему подчиняться. Как этому человеку удавалось так действовать на него?

– Что? Ты? Сказал? Только что?

– Этот человек принёс воду от тебя, господин. Таковы были его слова. Правда я не поверил. – Юн попытался ослабить хватку Веслава. Ворот рубахи уже готов был его удушить. Едва его ладонь случайно дотронулась до руки хозяина, как последовал жёсткий приказ:

– Не смей до меня докасаться!!!

Руки парня покорно упали вдоль тела.

– Ты думаешь, Веслав, это был отравитель? – Горан подошёл ближе. Гато стоял у него за спиной, опустив голову.

– Я просто уверен в этом! Я не приказывал приносить воду мальчишке. Ты тому свидетель!

Юн уставился на Веслава в недоумении. Неужто и его хотели отравить? Ну и зачем? Кому он такой сдался? Он же не любимая лошадь хозяина?

То же самое, только вслух, неосторожно произнёс Гато. И лучше бы он этого не делал.

– А с тобой, мерзавец, у меня будет особый разговор! – Повернулся к нему Веслав, медленно вытащив из поясной сумки тяжёлый мешочек с деньгами и сунув его в самый нос надсмотрщика:

– Как ты разумеешь, где я сумел отыскать это? Оно без пригляду валялось на песке по дороге к дому! Сказать тебе, кто мог уронить его?

Гато вытаращил глаза, а Веслав продолжал наступать на него, оттолкнув Юна в сторону и даже не заметив этого:

– Ты посмел обвинить моего человека в воровстве, тать! А сам проворонил деньги своего хозяина! О чем ты думал, скажи на милость?! Как вообще такое возможно? Ты не зарабатываешь за год даже трети того, что в этом кошеле! И ты не услышал, как он выпал! Олух! Разиня!

Горан повернулся к Гато, упирая руки в бока. Тот попятился:

– Я не знаю, как такое случилось, господин Горан. Я был уверен, что деньги взял мальчишка! У него слишком цепкий взгляд!

– Чего не скажешь о твоих руках, Гато! – Не удержался Юн, сжимая кулаки. – Они у тебя таковы только тогда, когда ты держишь палку!

– Заткнись, маленький гаденыш! Эта палка давно плачет по тебе! – Повернулся к нему надсмотрщик.

– А по тебе вообще никто не заплачет, Гато! Если только от радости, когда ты отправишься на тот свет!

– Ах ты, мерзкий червяк! Ты попадешь туда гораздо раньше меня! И сейчас ты в этом убедишься! – Гато замахнулся, но Горан проворно перехватил его руку.

– Ну, довольно, Гато! – Рявкнул он. – Ты что мне тут устроил в доме? Твоё желание поквитаться с этим юнцом настолько велико, что ты уже не видишь, как я стою рядом с тобой? Придется напомнить тебе о моем существовании. Дай-ка мне твою палку, мерзавец!

Гато попятился:

– Господин! Ты сомневаешься в моих словах напрасно! Подумай сам, кошель потому и выпал, что мальчишка успел утянуть его из моей сумки! Это он выронил его, вытаскивая украдкой! Клянусь!

– Чтоооо?

Зная, как страшен бывает в гневе хозяин, Гато не хотел с ним связываться, а потому, отступая все дальше, оказался около двери:

– Прости, господин Горан. Ты приказал мне съездить в городское поместье поглядеть разрушения. Я, пожалуй, поеду тотчас, не стоит терять времени. – И он проворно вышел из подвала, не дожидаясь разрешения.

– Да нет, не торопись покуда! Мне еще многое надобно сказать тебе! На дорогу! – Горан шагнул следом за ним. Дверь подвала, до того чуть приоткрытая, шарахнула о стену со страшной силой. Юн вздрогнул и исподлобья поглядел на хозяина. И уже хотел было что-то произнести, но Веслав опередил его:

– И мы пойдём-ка побеседуем с тобой, парень. Я смотрю, язык у тебя подвешен очень хорошо! В словесных перепалках ты весьма искусен. Надобно узнать, а так ли ты умел во всем остальном?

– В чем? – Юн попятился. Кто его знает, этого хозяина, на что он ещё способен.

– Стоять! – Веслав схватил его за плечо. Юн невольно вскрикнул, рука казалась стальной, он подозревал, что приобрёл ещё штук пять лишних синяков на своём теле.

– Пошли со мной! – Веслав сгреб парня за шиворот и поволок за собой так легко и быстро, что ноги того едва касались земли.

– Господин Веслав, я же не виновен! Ты убедился, что я не брал кошель с деньгами! Куда ты меня тащишь?

– Сейчас узнаешь! И не вопи, я не хочу, чтобы на нас обращали внимание!

– Пожалуйста, господин, отпусти меня! Я еще способен ходить своими ногами! Не стоит нести меня на руках!

Веслав шёл, будто ничего не слыша, но когда они оказались на дорожке, ведущей к крыльцу, где было больше всего прислуги, он отпустил парня, приблизил свои губы к его уху и прошипел:

– Станешь еще так вольно говорить со мною, скоморох божевольный, и пожалеешь, что родился на свет, понял?

Юн часто закивал, тараща на Веслава свои серые глаза, которые сейчас казались почти черными из-за расширившихся от ужаса зрачков.

Хозяин потянул его за собою, понуждая идти дальше. Весь его вид говорил о том, что он затеял смертоубийство, жертвой которого сейчас станет его новый слуга. Хищное выражение не сходило с его лица, он люто походил сейчас на людоеда, что поймал в лесу очередную жертву и уже прикидывает, что можно из неё приготовить.

Юн шагал, с опасением разглядывая его. Мысль о том, что его зачем-то хотели отравить, даже не напугала его. Его жизнь уже давно превратилась в череду непредсказуемых событий, в ураган, центром которого он сам и являлся, а потому ждать от неё можно было теперь всего, чего угодно. Новый хозяин уже показал свой норов, дальше будет только хуже.

По дороге к дому им попался один из домашних слуг, из тех, что занимались уборкой и следили за порядком. Он командовал остальными и имел всего один глаз, каким услужливо моргал сейчас, глядя на Веслава. Тот поманил его пальцем и что-то спросил негромко. Прислужник закивал головой и махнул рукой куда-то в сторону окон. Тогда Веслав наклонился ещё ниже и приказал что-то тихим голосом. Тот вновь старательно закивал головою, затем перевёл взгляд на Юна, вздохнул сочувствующе, чем страшно напугал того, и ушёл куда-то. А Веслав вновь резко подтолкнул Юна в спину, чтобы не смел останавливаться. Тот молча повиновался, ожидая с тоской скорой расправы над собою.

Однако, позорный столб они благополучно миновали. Хозяин даже не взглянул на него. После зашли в дом, и повернули не туда, где располагались покои Веслава, а по левую руку. И пошли дальше вдоль колоннады, покуда не уткнулись в высокие двойные двери, что были сейчас распахнуты. За ними виднелась огромная пустая комната, похожая на гимнастический зал.

Веслав вновь, как и вчера, поддал Юну коленом под мягкое место для ускорения его движения, и того вынесло на самую середину этой пустой комнаты. Ежели его и дальше станут таким образом приглашать зайти, то спать ему придется стоя. Кости, что были теперь сокрыты новыми штанами, уже начинали знатно болеть. Хозяин отличался ощутимой силой, какую не умел, похоже, рассчитать. Развернувшись, Юн увидел, что тот теперь стоит в дверях, сложив руки на груди и загораживая проход, будто предупреждая побег. Юн замер. Послышались шаги. Прислужник внес пару гибких длинных палок. Поставив их подле стены, он поклонился, вышел и плотно закрыл двери за собой. Юн сглотнул.