Читать книгу: «Полное собрание стихотворений и поэм. Том IV», страница 4

Герой буржуазии

 
Он замечательно одет,
Костюм и галстуки под цвет,
Он – блудный сын России —
Герой буржуазии!
Он представляет средний класс,
Он презирает, братцы, вас,
Считает вас чужими,
Ленивыми и злыми.
Он утверждает, что народ
Российский мёртв который год.
А есть лишь только группы,
Безвольные, как трупы…
 
 
Он говорит через губу,
Имеет модную «трубу»,
Автомобиль зеркальный,
На газе – туфель бальный…
Он иностранец молодой,
Как тяготится он страной!
Сбежать всегда готовый,
Он русский – суперновый.
Откуда деньги у него?
Он вам не скажет ничего…
Он – блудный сын России —
Герой буржуазии!
Но мы, чужой ему народ,
Следим за ним двадцатый год,
За тем, что вытворяет,
Пусть он об этом знает…
 

Буксир затонул в море Лаптевых

 
Море Лаптевых, плюс четыре.
Моря злой и холодный оскал.
Вас – четырнадцать, вы на буксире,
Ну а он закоптил, зачихал…
И ко дну, загребая бортами
Гравитация их повлекла…
Дети, надо ли быть моряками?
Чтобы мама напрасно ждала…
Море Лаптевых, область недуга,
Море Дьявола, море богов,
Здесь ветрами завязанный туго
Мир пульсирует парой пупков.
Здесь плывут не в себе человеки.
Лучше жаркий войной Дагестан,
Или даже сибирские реки,
Чем туманный холодный чулан
 
 
Моря Лаптевых… В круговращеньи
Металлических чёрных штормов
Только три моряка в обращеньи,
А одиннадцать в пастях богов…
 

«Подружку жду из-за границы…»

Фифи

 
Подружку жду из-за границы.
Где ты, любовница моя?
Должна бы завтра приземлиться…
Мой орган, бешено стоя,
 
 
Меня смущает как мужчину
В преклонном возрасте уже.
Я представляю: «суну, выну»,
И голую, и в неглиже…
 
 
Мне стыдно, приезжай скорее!
Остановить чтоб мой раздрай.
Дочь белорусского еврея
И мамы родом: Пермский край…
 
 
Была ты в Осло, Барселоне,
Ты путешествуешь как бес,
Как можно жить в подобном тоне,
Неделями чтоб девки без?
 

Художник из Парижа

 
С утра мелькает шляпою расхожей,
Заводится от прожитых чудес,
Приехал! И колёсами в прихожей
Тележки, заостряет букву эС.
Он прилетел из нудного Парижа.
Возможно, у него большая грыжа,
Скорее же он ходит грыжи без…
Но замедляет каменные ноги…
Я не скажу «у смерти на пороге»,
Но статуса перемещённых лиц
Мы с ним давно уж удостоили-с…
 
 
Художник, книгу заложив ножом,
Ест курицу и помидор зелёный,
А я гляжу… Вот, пылью утомлённый,
Он кажется мне шаржем, нет – шаржом
На положенье и моё. В квадрате…
Я лишь стройнее и многоволос…
Он мог бы малевать бы на Арбате,
Но вот ему в Париже привелос…
 

Поверь мне, Сашка

Дочке Саше

 
Кокто, волнообразный Жан,
Для общей массы парижан
Так неизвестным и остался.
Но в мире полусвета, где
Кокто был рыбою в воде,
Жан крайне громко раздавался…
 
 
Кокто смеялся, он кривлялся,
А Жан Марэ его любил,
Марэ он страстно отдавался,
А после – раненый ходил…
 
 
Надели глянец на героев:
Коктейли, слава, синема.
На самом деле их, изгоев,
Не знали в Paris-Panam(a)¹.
 
 
На самом деле лишь нацисты
И знаменитые воры
Сумели страстны и игристы
Взорвать мозги своей поры.
 
 
Послевоенная же бражка,
Где каждый третий – гей иль блядь,
Нет, не могли, поверь мне, Сашка,
Парижский люд собой пленять…
 

«Возникшая на фоне капюшона…»

 
Возникшая на фоне капюшона.
Идёт в чулочках белого нейлона.
Добыча педофила-маньяка.
Как ангел, и как пёрышко легка…
 
 
– Как Вас зовут, тревожная конфетка?
Куда идёте? – спросит серый волк.
– А я иду, свободная нимфетка,
На ног нейлон спадает платья шёлк.
 
 
– Я укушу Вас, можно? – Можно-можно!
Вы можете меня и покусать! —
Волк пахнет мазью, лыжной и сапожной,
А я учусь, способная, на «пять».
 

В бинокль

 
Индустриальный грохот слышен
В моё открытое окно.
Июль асфальтом жарким пышет,
В глазах от солнца мне темно.
 
 
В большую бабу лифчик впился,
Её разрезали трусы,
И город предо мною лился,
Все его, восемь, полосы.
 
 
Туда – четыре, и обратно.
Ещё и боковые два!
По ним авто, стремясь отвратно,
Передвигаются едва…
 
 
Часов неслышные трофеи.
Мы – жертвы мировой жары.
Если подумать – все евреи,
Или большие комары…
 

«Капризный гений прихотливый…»

 
Капризный гений прихотливый,
Я – леший Финского залива,
 
 
А Вы – русалка из Невы.
Сквозь мусор плаваете Вы,
Скользя над банкою консервной,
Над костылём и прочей скверной, —
Колёс, кастрюль, велосипедов
Эпохи прадедов и дедов.
Поранить Вас грозит вода,
Так выходите из туда!
И к лешему на грудь спешите.
Ну вот, Вы, девушка, дрожите!
Вас крепким потом отпою,
Русалку склизкую мою,
Подругу страстную событий
Между приплытий и отплытий.
 

«Под сладострастный плоти зов…»

 
Под сладострастный плоти зов,
Под капитанский шёлк усов,
Под стон рыдающей кровати,
Под грузом одеял на вате,
Под менструацию в крови,
Под мощные толчки любви,
 
 
Трагедией в районе лона,
Как и сейчас, во время оно,
Мы наслаждались горячась,
Всегда куда-то торопясь…
 
 
Чтоб пеною шипящей слиты
Колени, бёдра и ланиты,
Мельканье юбок тут и там…
О, как люблю я этих дам!
 
 
Поверженных, со щелью голой,
С улыбкой сильной и весёлой,
Во взбитых набок волосах,
Тех, без трусов, и тех, в трусах.
 
 
Под сладострастный плоти зов
Аристократов и низов…
 

Ересиархи

 
Нечёсаные пророки,
Глазницы у них глубоки.
Симон, Маркион, Мани…
За ересью Оригена,
Возможно, видна Геенна,
На огненную взгляни!
 
 
Патлатые и босые,
Пророки, как домовые,
Стоят у седых колонн,
Ютятся в сырых пещерах,
Кричат со столпов о верах,
Симон, Мани, Маркион…
 
 
Летит над Иерусалимом,
Рептилий и птиц помимо,
Оскаленный Симон-маг!
Но Пётр своим лазерным взором,
Следящий за каскадёром,
Сбивает его рейхстаг!
 
 
О, гностики, жёлты, сизы,
Замшелые, как карнизы,
И ржавые, как Вавилон,
Пыльные, как растафаре,
Шумные, как на базаре,
Апокрифы, не канон…
 

«Жизнь тревожна. Разве нет…»

 
Жизнь тревожна. Разве нет?
Вот сейчас потухнет свет,
Электричество исчезнет.
Умер ведь Назым Хикмет,
Вот-вот Кастро волнорезнет…
Жизнь тревожна. Света нет,
Газ по трубам не втекает.
Даже чаю не бывает,
Если чай не подогрет.
 
 
Разводить костёр в квартире?
И приходится сойти,
Во дворе, в убогой дыре,
Огнь домашний развести…
Нащипать оконной пакли,
Наломать сухих оград,
Вырубить дворовый сад,
Апокалипсис, не так ли?
Будем жить. При немце жили…
И, землянок накопав,
Еле дух переводили,
Все же не откочевав.
Хотя нужно бы, на юг.
Ты мне недруг, а не друг,
Потому войду я в доли
С тем, кто нёс мешок фасоли,
Кто имеет соли пуд…
Ну и будет мне зер гуд…
 

Вопросы к Создателю

 
– Когда варил из Хаоса планеты,
Вычерпывая, как хохол, галушки
Из их небесной, что без дна, кадушки,
Был ты один? – Изволь держать ответы…
 
 
– Когда ты острова на воды ляпал,
Как будто бы на сковородку тесто,
И каждому определилось место,
Когда с высот ты их на воду капал…
 
 
– Ты всё один был, совершая это?
Или тебя сопровождала свита
Из пауков железного скелета?
– Скажи, кусок вселенского бандита!
 
 
Когда ты человека сотворяя,
Из красной глины замешавши тело,
Вдруг наклонился, дух в него вдувая,
Ты знал, что совершаешь злое дело?..
 

На смерть хрущёвки

 
Здесь экскаватор, бьёт дубиной
Он по хрущёвке, бесноват…
Пятиэтажной бормашиной
Здесь недра мокрые бурят…
 
 
А я стою и наблюдаю,
Пацанчик в шестьдесят семь лет,
Как сносят дом. – Какого чаю?
Вам дом мешает, педсовет?!
 
 
Рукой железной, трёхсуставной,
На птицу древнюю похож,
Здесь экскаватор, Идол главный,
Весь в зубьях его страшный нож.
 
 
Гребёнкой мощною ласкает
Он череп здания слегка.
И тем былое разрушает,
И падает он свысока,
 
 
Как гильотина на француза,
Будь ты Дантон иль Робеспьер…
Но дом советского союза!!!
Я прошептал: «Простите, сэр!
 
 
За этих варваров удары,
За дикарей слепой порыв».
Не могут Вани-комиссары
Прийти на помощь, расстрелив
 
 
Усатого бульдозериста,
Прорабов трёх, и двадцать пять
Узбеков, и таджиков триста.
«Простите, сэр Хрущёв опять!»
 
 
О, инкубатор плодородный!
Хрущёвка славная вовек.
В ней зачали в былые годы
Немало русских человек!
 

«Я старый философ, на гибель богов…»

 
Я старый философ, на гибель богов
«Титаника» гибель похожа.
Страшнейшим, могучим тайфуном без слов
Из Вагнера льётся тревога…
 
 
В пробоины бьёт, сногсшибая народ,
– Прощайте, друзья-пассажиры! —
Вот юная леди, ломаясь, плывёт.
Злой айсберг наносит им дыры…
 
 
И Вагнер, и Вагнер, и Вагнер притом…
«Титаник» – как утлая лодка
Колышется и загребает бортом.
Ди Каприо сценой короткой
 
 
Заставил заплакать весь зал в темноте,
Холодная крутит пучина.
И Вагнер, и Вагнер… Во всей красоте…
С зловещей улыбкой мужчина
 
 
Над волнами после летал не спросясь,
И выл, и жужжал, и смеялся,
Пока, в непроглядную бездну стремясь,
«Титаник» во тьму опускался…
 
 
Я старый философ, на гибель богов
Такой равнодушно взирает.
Как над океаном, тяжёл и багров
Рассвет не спеша наступает…
 

Луна

 
Сидел и ел, луна светила
И полнолунием была,
Тарелку супную солила
Своей сметаною дотла.
И этот глянец погребальный,
И этот погребальный крем
Напоминал, что Рим тотальный
Собою начал агнец Рем…
 
 
Потом был Рем уже немецкий,
И Гитлер Ромулом другим,
Рейх основавши молодецкий,
Расправился проворно с ним…
– Луна не это намекает!
– А что ты знаешь о Луне?
Там механизмы промокают
На нам невидной стороне.
Для пересадок там площадка —
Цивилизаций след иных,
Иного, высшего порядка,
Помимо умыслов земных.
Не для того, чтоб любоваться
Луны кладбищенской красой,
Чтоб было легче добираться
Нам во Вселенной небольшой, —
Луна основана подручно
На четверть, или часть пути.
И менструируют беззвучно
Все наши самки по пути…
 

«Вот с рюкзачком и в кедах красных…»

 
Вот с рюкзачком и в кедах красных,
А также красное пальто,
Стоит худышка лет опасных
И ждёт маршрутное авто…
Ей капюшон на брови сбился,
Гляжу мечтая, полупьян
(Я на GQ вчера напился),
Как я её поймал, мужлан…
Ну то есть заманил под видом
Чтобы прочесть её стихи
(«– Заложницу я вам не выдам!
– Стреляйте в сердце, мужики!»).
 
 
Такие страстные мыслишки
Под скальпом, господи, седым,
Как у зловонного мальчишки
В мозгах, под скальпом молодым…
 

«Воскресное утро, сдобренное женщиной…»

 
Воскресное утро, сдобренное женщиной, —
Бледная попа из-под одеяла,
Прекрасные радости – простая трещина,
Но она ликовала, она страдала…
 
 
Будем обедать в солнечном свете,
А под вечер, когда поблекнет день,
Будем смотреть кинофильм, как дети,
Попивая вино, развивая лень…
 
 
И я вновь в тебя въеду на жеребце мохнатом,
И я вновь тебя, как город, займу,
Перетряхну твои молекулы, каждый атом,
Каждый твой волосок подыму…
 
 
Ранним утром в понедельник женщина уходит,
Пьёт торопливо утренний чай,
На лице своём спешно порядок наводит,
Уезжает в Бирму или Китай.
 
 
Там среди иероглифов бродят мужчины,
Там тарзанят, смеются, работают, пьют,
До следующего воскресенья слиплись половины.
Но спасибо, Христос, за воскресный уют!
 

Воспоминание

 
Жан Катала трубку курил,
Парализованный, в кресле сидя,
Жан Катала переводил,
Мухи при том не обидя…
 
 
Люси ему помогала жить,
Люси тоже переводила,
Некоторое время к ним заходить
Мне очень нужно было…
Славный Paris тогда пах углём,
А югославы каштаны жарили,
Мы о Париже всплакнём таком,
Позже по нём ударили…
Город великий быть должен с гнильцой,
В меру облезлый, слегка разрушенный,
Вот он и был – раритет такой —
Город печальный, ветрами скушанный.
А когда город – фонтаны и лак,
Стёкла его помытые, —
Думаешь: «Что за тщеславный дурак!
Крыши зачем так крытые!»
Здесь не живут, не прижав девиц,
С задниц штаны им не стягивают,
Нету энергий у ваших лиц!
Ножки у вас подрагивают…
Средневековый тогда Paris
Был пролетарским городом.
Вот и Наташа идёт, смотри!
Пьяная, очень гордая…
 

В дороге

 
Близ церкви, с сонными «Продуктами»
Здесь обитает тихий «Хлеб»,
Написанный большими буквами,
А рядом – красный «Ширпотреб».
 
 
Затем кусты, деревья хилые
И километры пыльных рощ.
О Русь моя, своими силами
Я вырастал здесь, тих и тощ.
 

Глядя во двор

 
Вот обыватели – медведи…
Ребёнок на велосипеде
Пересекает, клопик, двор.
Вот жирной бабушки позор,
 
 
Что волочит сардели-ноги
И круп коровы на себе…
О обыватель! Слава, Боги!
Что не подобен я тебе.
 
 
Пьяней, болван! Ходи по кругу!
Глыбообразный, как медведь,
Имей в сто килограмм супругу,
Детьми умеющий греметь,
 
 
Вопи детьми, вози соплями,
Еду тащи, носи горшки,
Я – кто всю жизнь сражался с вами,
И вы – зловонные кишки…
 

«Время втекает в раковину вечности…»

 
Время втекает в раковину вечности
Иногда застаивается,
Порой бурлит…
Втягивает в себя наши страсти-мордасти,
«Га-га-га!
Плюф!
Шпок-шпок», —
Говорит.
Время впендюривается
И распендюривается.
– А Вы верите в Бога-Отца,
Сынок?
– Я верю в спичечный коробок…
 

«Реальность жёсткая в шестом часу утра…»

 
Реальность жёсткая в шестом часу утра,
От лампочек предутренние тени.
 
 
Твои, скорее жёлтые, колени,
Сырая мгла осеннего двора…
Как неуютно! Как нехорошо!
Зачем так неприятно и тревожно?
До сей поры мне было жить несложно —
Чего ж теперь такой пейзаж пошёл?
 

«Комфорт дипломатических приёмов…»

 
Комфорт дипломатических приёмов
Вблизи открытых плоских водоёмов.
Разносит алкоголь официант…
На деревах повязан красный бант
И лампочки весёлые моргают.
Их тушат, а потом опять втыкают…
 
 
Лужайка пахнет мясом и «петролем»,
Все атташе пропахли алкоголем
Военные. А вот идет кузина,
В руке её глубокая корзина,
А в ней благотворительные чеки…
Ликуйте, подопечные узбеки!
 
 
Достанется вам дань гуманитарная,
Машина будет куплена пожарная.
……………………..
Уж атташе, как древние драконы,
Проспиртовались ровно по погоны,
Они такие газы изрыгают,
Что спичку поднеси, и запылают…
 

«Реки Иордан неглубоки…»

 
Реки Иордан неглубоки
Тяжёлые полосы вод,
Всклокоченные пророки
Впотьмах проклинали народ…
Фигура по водам ходила,
Ступнями приклеенная.
Вот, как это в древности было…
Фигуры светились края.
 
 
– Учитель! – Учитель! – Учитель! —
Кричали ученики.
И к ним обернулся Спаситель
На самой средине реки…
 

«Вонючим праздником несёт…»

Ф.

 
Вонючим праздником несёт,
Игрушек чепухой,
Пирог распотрошённый ждёт.
Портвейн стоит густой…
 
 
А вот и тёмный виноград!
А вот и крем-брюле!
Я – молодой аристократ,
Ты – Золушка в золе…
 
 
Однако в полночь перейдёт
К тебе моя судьба,
Контесса юная ведёт
На поводке раба.
 
 
Черты ужасные зимы
Видны в моём окне.
От Питер Брейгеля чумы
Как убежать бы мне!
 
 
О Питер Старший, погоди,
Вот я тебя сотру!
Контессу взяв за две груди
Неистово ору…
 

Туристы

 
Немного спермы на постели
В сезон туристский – Новый год
Нет, не в вульгарном Коктебеле,
Но в Лондоне, коль повезёт!
Но в Гамбурге! А то в Берлине!
Он, волосатый, словно жук,
 
 
Она, трясясь на армянине…
И он, вдруг выскочил из, вдруг!
Стирайте простыни, германцы!..
Здесь девка русская была,
И с армянином танцы-шманцы…
Она, святая, провела
И армянина… довела…
Туристы, харакири дети,
Икрой из самолётных брюх
Вываливаются на рассвете,
Их алкоголь внутри протух…
И я, который музыкален,
Членистоног и многоног,
Заглядываю в сотни спален,
Неспящий Бог, конечно, Бог…
 

«Архитектура умирает…»

 
Архитектура умирает,
Лишь храмы Господу стоят.
Христианин порочный знает,
Что в храме всё ему простят.
 
 
Он жёлтую закупит свечку,
Зажжёт, поставит и замрёт.
Господь ему простит овечку
И ту сиротку не зачтёт,
 
 
Которую он испохабил,
Когда он в армии служил.
Господь с креста ему простил
И хватку за кадык ослабил.
 

«Уютные московские квартиры…»

 
Уютные московские квартиры,
Где старый хлам, где у диванов дыры,
Где книги жёлтые в слоях столетней пыли,
Где вы рожали, спали и любили…
 
 
Храня своё старинное добро,
И из подушек падало перо,
И крошки булок падали под ноги,
И были вечера ваши убоги…
 

Вид из окна

 
Идёт пацан, везя ногами
Огромный город, тучи, мрак.
Асфальт провис под башмаками,
А в голове – ареопаг.
 
 
Сверлящих мыслей панегирик,
Печальных знаний колесо,
И смерть с блестящею косой
В пейзажах раненых Де Кирик…
 
 
Идёт пацан, согбенный хлопчик,
Сутулый хлипкий дилетант,
Не раз свалившийся на копчик
Не путать с гением… талант…
 

В церкви утром

 
Архиепископ, наслаждаясь,
Читает текст, совсем седой.
Архимандрит стоит, касаясь
Почти что потолка главой.
Таскают два семинариста
Свечей почтенные тела.
Тепло, светло и очень чисто…
Толпа смутилась и вошла…
В фуфайке нищенка слепая,
Согбенная, костыль в руке,
Прошла, как будто запятая,
И тихо стала в уголке…
Так это что? Предбанник бани?
Что это всё? Чистилище?
Где собрались в такие рани
Среди иконок и мощей,
 
 
Не выспавшись и всласть зевая…
Нагружены своей бедой
Стоят, крестясь и воздыхая,
А воздух всё ещё ночной…
Но церковь Божия, с оградой
И с воронами над тобой —
Как будто капля винограда
Вас отражает, Боже мой!..
 

Фараон из саркофага

 
Большой и старый работяга,
Одетый в куртку, сапоги
И каску красную, бедняга…
Рассвета нет ещё, ни зги.
Как фараон из саркофага,
Походкой каменной ноги,
 
 
В моём дворе внизу шагает.
Навстречу – персонаж второй,
Но он с лопатою играет,
А первый пришагал пустой…
 
 
Приземистые и седые,
Так старые, как башмаки,
Вот работяги вековые,
Экс-пролетарии простые,
Пришли чинить нам утюги?
 
 
Не электричество погасло,
Но больше не течёт к нам газ!
И потому сквозь грязи масло
Они бредут в который раз,
 
 
Чтоб раскопать трубу в асфальте
И над зловонной загрустить,
Затем согнуться, и пенальти,
В трубу зловонную забить…
 

«С телом школьницы послушной…»

Ф.

 
С телом школьницы послушной,
Ты ко мне, моя Юдифь…
Запорхнула, злой и душной,
Словно бы к солдату тиф…
 
 
Как погрома дочь нагую,
Найденную под бельём,
Я тебя исполосую,
Надругаюсь, иссосу и
Оккупирую живьём…
 
 
Ненависть мужчины к самке
На тебя я навлеку,
Продырявив твою ямку…
В розовую влез кишку
И варюсь в её соку…
 

«О шлюха грязная моя…»

Ф.

 
О шлюха грязная моя!
О злая сука!
Внутри тебя, моя змея,
Что нынче сухо?
 
 
Другой нещадно разрывал
Тебя, лихую,
И вот цветок засох, завял…
Дай поцелую!
 
 
Подросшей шерсти мятый клок
И губ усталых,
О мускулистых губ комок,
Кровавых, алых…
 
 
О шлюха грязная моя!
Елозишь попой?
Ну вот в тебе мой рог, снуя…
Как бык с Европой…
 

Седых волос

 
Седых волос, по-волчьи серых
Настриг ты, Эдик, две горсти.
Возьми в ведро их опусти,
А после волосы спроси —
Вас сколько волосы, о, сэры?!
 
 
Ты начал жизнь ещё в те годы,
Когда германский фюрер шёл,
Пригнав к нам целые народы,
Чтоб русский захватить престол.
 
 
К нему выходит Сталин грубый,
Даёт подножку, великан,
И затрещали наши чубы,
Прически фрицев и славян…
 
 
Прожил ты, Эдик, чрез Хрущёва
В Америке, где правил Форд.
Избрали Картера «святого»,
Юродивого, право слово,
И был он мягок и нетвёрд…
 
 
Тебя любили твои жёны,
Их телеса были красивы,
Вы выходили на балконы,
Великолепны и спесивы…
 
 
Затем в Париж уехал праздный,
В еврейском гетто обитал,
Был и стремительный, и разный
Твоих годов девятый вал.
 
 
Твоих волос, как твоих дней!..
Ты на войну приехал стройный,
О, элегические войны!
Средь сербских девок и парней!..
……………………
 

Нидерланды

 
Язык голландский длиннозначен,
Как угри мокрые из вод
Из рта голландец достаёт,
И каждый взвинчен и взлохмачен…
 
 
О, Нидерландов полость злая!
Зачем Испании они,
Впотьмах лежащие у края?
Наследство, Карл, назад верни!
 
 
Зачем Испании лимонов
Печальных Нидерландов спесь?
Что герцог Альба делал здесь,
Оставив кости легионов
В селёдочной стране тритонов?..
 

«Ты как очковая змея…»

Ф.

 
Ты как очковая змея!
Как насекомое большое,
Везущее в песке собою,
Твой путь прослеживаю я.
 
 
На нашей огненной постели
Твои следы окаменели.
Здесь брюшком вдавленный гранит,
Здесь, зад воздев, она лежит,
 
 
Навеки окаменевая.
Любя и громко проклиная…
 

«Металлургический завод…»

 
Металлургический завод
Раскрыл свой огненнейший рот,
Горит зубами золотыми,
А я иду, пацан лихой.
В авоське – ужин, мать с собой
Дала руками молодыми…
 
 
Я третьей смены ждал как сна.
Метафизические сгустки
Летали, и плыла луна,
Кривясь, лимоном, по-французски…
Когда по улице я шёл
И разговаривал брат с братом,
С ночным, блатным пролетарьятом,
Слова как топором колол
И фразы подымал домкратом…
Мне разговор был чугуном.
Я не умел чирикать фразы.
Металлургическим ковшом
Я отливал всё это сразу…
Металлургические стразы,
Горячих слов металлолом.
В порнографическом соседстве —
Вот, что я слышал в моём детстве…
 

«Все ящики истории задвинув…»

 
Все ящики истории задвинув,
Закрыв тяжёлый кабинетный стол,
Создатель, свои жабры срочно вынув,
Гулять по небу облаком пошёл…
 
 
Пока владельца в кабинете нету,
Я проскользну, и ящики открыв,
Такое вам устрою! Всю планету
Взяв, ядерной судьбою озарив…
……………………
Спустился Апокалипсис белёсый,
Проносятся: ребёнок, лев, газель…
Как будто ярко-рыжие матросы
До визга разогнали карусель…
 

«Придёт Атилло длиннозубое…»

 
Придёт Атилло длиннозубое,
Прикрыт окровавленной шубою,
 
 
Приедет идолище плотное,
Седое, злое, беззаботное.
Буржуев пуганёт, как бич,
Построит гуннов, как Ильич,
И житель моногородов,
Голодный, злой и исхудалый,
Пройдёт сплочённою Валгаллой
Сквозь вату европейских снов…
Ужо тебе! Буржуй – Ваал!
Ты столько благ насоздавал.
И вот – ужасное Атилло,
Пришедшее издалека,
Как партизаны Ковпака,
Европу чохом захватило…
 

Поэтесса

 
На exhibition «Красные варенья»
Читают также и стихотворенья.
Спиною к банкам юные выходят
И монотонно звуки производят…
 
 
Вот ангелом, что с розовым бантом
(Есть туфельки, подкрашенные губки…),
Прелестная конфетка и фантом —
К нам вышла ты, в миниатюрной юбке…
 
 
И каждый оглушительно вздохнул,
Поскольку мы узнали дочь порока.
Порочный стол… порочный стул…
Порочных глаз святая поволока…
……………………..
Порочный на висок свалился локон…
 

«Во двор заходят два бомжа…»

 
Во двор заходят два бомжа.
Спокойные и деловые,
Не озираясь, не дрожа,
Над мусором склоняют выи.
 
 
Коллекционируют оне.
Блондин – бутылки, рыжий – банки.
Благопристойные вполне,
Невозмутимые, как танки.
Предприниматели страны,
Чисты, и джинсы их опрятны,
России вольные сыны,
На её ярком солнце – пятны…