Читать книгу: «Полное собрание стихотворений и поэм. Том IV», страница 3

Ф

 
Действительность так фантастична!
Она по-своему мила
Вот в зоопарке (не столичном)
Ты со слоном видна была
Вот и с жирафом постояла
В твоих лиловых сапогах
Ты и фламинго обнимала
Им пах, уверен, твой пропах
Зверей «по мылу» мне прислала,
И я их долго лицезрел
Меня, скорее, удручало:
«Кто же её запечатлел?»
 
 
Хотя циничный, злой и страшный
Корявый труженик борьбы,
Привык политик рукопашный
Я мухоморы есть грибы,
Ходить под кепкою с ментами,
Порой сидеть в глухой тюрьме
И всё же я бессилен с вами
Как перед самкою саме…
ц, и мне совсем не безразлично,
Кто экзотичных сняв зверей,
Имел вас в позе неприличной
В отеле сразу у дверей…
И, не снимая аппарата,
Тобой стуча об объектив,
В тебя вонзался воровато…
Надеюсь, молод и красив…
 

Ф

 
Если девка своевольна,
Непослушна, неправа,
Ей приятно сделать больно,
Ей сдавивши шара два.
Ей, отрадно раздвигая,
Полушарья ягодиц,
Зло шептать «Ну что?», втыкая,
Самой тесной из девиц.
«Будешь слушаться?» – «Не буду!»
Заикается от злости,
«Ну, тогда подвергну блуду,
Как подстилку, как Иуду,
Словно нищенку в коросте…»
Крик: «Тебя я ненавижу!»
«Ненавидишь?» Тык в проход
«О, как я тебя унижу!
Обхвативши твой живот..!»
 
 
Девки любят униженья,
Им приятен нервов звон
Тела лёгкие мученья,
Вызывающие стон…
 

Над Коктебелем во сне

 
О, Коктебеля скромные утехи!
Холмов полынных полотно,
И обжигающие чебуреки,
И известью гашённое вино!
 
 
О, солнце раскалённое Тавриды!
Пирог слоёный жёлтых берегов
Как будто бы гиганты Атлантиды
В изгнании здесь жили без богов
 
 
Я, узами скреплённый Гименея,
Здесь с жёнами «одна» и «два» гостил
Страстями молодыми пламенея
Их на гранитах и базальтах пил…
 
 
Их рук остались, видишь, отпечатки,
И сохранили горные орлы
Соития на зорких глаз сетчатке
Поскольку наблюдали со скалы…
 

Коктебель: воспоминание

 
И лета мирный запах щей
(Иль это суп из овощей?)
Разрушенная колоннада…
Мне ничего в Крыму не надо
Помимо брошенных вещей…
Здесь камень горный лёг столбом,
Здесь черноморское ущелье
А тут из скал курится зелье
У дамы-ведьмы в голубом…
Ей-богу, я простой пацан
С интересующимся взглядом.
 
 
Хожу с большой водою рядом
И головы несу кочан…
А лета мирный запах щей
(Иль это суп из овощей?)
Из хаты «тiточки» Маруси
Той, у которой ходят гуси
И по двору, и вне дверей
Большого, важного сарая…
О, господи, не надо Рая,
Ты помести меня у скал
Чтобы поселок Коктебеля
Собою море прикрывая
А псы искали бы трюфеля..!
 

«Косое солнце выходило…»

 
Косое солнце выходило
Стояло, ослепляя дом,
Пейзаж неистово коптило,
Попутно зажигая хром,
 
 
И никели автомобилей,
Взрывая до десятка раз
Железные бока рептилий.
Прохожему сжигая глаз…
 

Антропологов

 
Антропологов с немецкими фамилиями
Продвигавшихся по Нигеру с флотилиями
Археологов – учёных из Германии,
Заболевших пирамидоманией.
Белокурых бестий с сломанными шляпами,
Окружённых неграми с арапами,
Улыбающихся, стоя с карабинами,
С тушами слоновьими и львиными,
Я любил при тусклой лампочке разглядывать,
Я вгрызался в мясо книг, способных радовать
 
 
И мне нравились шикарные истории
Европейцев, основавших лепрозории
Вдохновляли меня дамы тонконогие
Белые чулки их, юбки строгие
Лица, осенённые панамами
Я мечтал дружить с такими дамами…
 

Ф

 
Живу, чудак, «memento mori»
Влияет только в смысле том,
Что рву я мартовским котом
Тебя на части категорий
 
 
Живу, чудак, вожу губой
По твоим прелестям, подруга,
Себя в тебя вбиваю туго
В твоей промежности шальной.
 
 
Там, с бледно-розовой подкладкой
Я до утра играю сладко
Как будто егерь молодой…
 
 
Либо охотник, конюх смутный
Сплелся с девицею распутной
Одной распутною весной
И стон стоит и «Боже мой!»
 
 
До дрожи зелены в окне
Туберкулёзные растенья
А ты скажи спасибо мне,
За тот экстаз столпотворенья,
 
 
В который я тебя вовлёк
Терзая твой разрез, зверёк!
 

Небытие

 
С небытием встречаться рано,
Пожалуй, мне ещё успеть
Придётся деду-хулигану
Немало девок претерпеть
 
 
Небытие, качая шеей
Пусть ждёт меня чудовищем
И наблюдает свирепея
Как я у девок мякоть ем
Как глупые и молодые
Лежат и стонут и мычат
Как сиськи их нестроевые
И животы у них торчат…
– Слезай, проклятый, с этой внучки!
Хрипит ко мне небытие.
– Не отрывай меня от случки!
Приди позднее – еее!
И, фыркая и рассердившись,
Стоит поодаль в темноте
Пока я с внучкой вместе слившись,
Её качаю на хвосте…
 

Сметана нынче уж не та

 
Сметана нынче уж не та,
Нет густоты в сметане
Как будто молоко дают
Коровы-пуритане
 
 
Редиска нынче уж не та
Упругости в редиске
Не нахожу я ни черта.
Как грудки гимназистки,
 
 
Редиски были при царе,
При Сталине все были
А в современности поре
Смягчали и оплыли…
 
 
На хлеб противно мне смотреть,
После войны – был сладкий
Тяжёлый, сытный, молодой.
Не то что нынешний – пустой
И словно вата – гадкий.
 

В еврейском квартале, 1984

 
Цирюльник кофе пьёт густой,
Парикмахером воображая,
А музыкант идёт с трубой
Домой, ругаясь и хромая.
 
 
Вот лавочку закрыл еврей
К метро «Сент-Поль» бредёт усталый
И давит девочка угрей
Покрыта шалью обветшалой
 
 
На подоконнике стоят
Бутылка, с кружкою молочной
Угри меж пальцами скользят
Внимая музыке восточной
 
 
Рю дэз Экуф в рю дэ Розьер
Вливается как бы копытом
А я гляжу из-за портьер
В мир литератором небритым,
 
 
Моя подруга ходит петь,
Печальной, в кабаре ночное
Мне предстоит всю ночь сидеть
И Дафнисом мою ждать Хлоэ…
 

«Банальный люд, простой, как пыль…»

 
Банальный люд, простой, как пыль,
Как в Риме, или Тегеране,
Повсюду одинаков стиль,
Что в Библии, а что в Коране.
И даже Торы кто адепт,
Кто Яхве строго почитает
Всяк одинаково одет,
Мобильник, джинсы из Китая.
Поедешь в город Амстердам
Там также пьется «кока-кола»
И среди будничных реклам
Голландцы бродят полуголо…
 
 
Ох, надоела нам земля!
Весьма прогорклая планета,
Впотьмах начавшая с нуля,
Где ж межпланетная карета?!
 

«Быть может потому что дождь…»

 
Быть может потому что дождь,
Быть может, потому что сильный,
Ты, старый парень много пьёшь,
Ты, старый парень, что, двужильный?
 
 
Быть может, потому что дождь,
Ты, старый парень, опечален,
И в пять часов уже встаёшь,
В одной из двух возможных спален…
 
 
Глядишь сквозь толстый слой дождя
Всё было, всё красиво было
У одинокого вождя
Подружка – страстная кобыла…
 

«Лежишь, Фифи, подростком белым……»

 
Лежишь, Фифи, подростком белым…
Длинён твой позвоночный столб,
Объектом столь незагорелым
Он в попу, лучшую из колб,
 
 
Перетекает, раздуваясь,
Люблю тебя, моя тинейджер,
В тебе я роюсь, опьяняясь,
Как вдруг напившийся нью-эйджер…
 

Аптека

 
Металлический запах лекарств
Атмосферой скончавшихся царств
В нос шибает, гнетёт человека
В помещении с нимбом «Аптека»
 
 
В помещение с этим названьем
Входят старцы, томимы желаньем
Утолить свои язвы и боли,
Там горчичники, капсулы, свечи и соли,
Нашатырный укус аммиака
С валерьянкой смешался двояко…
Там таблетки такие дают
От которых иные прекрасно живут,
Там для женщин стыда и морали
Продаются такие спирали,
Что препятствуют деторождению,
О, Аптека, ты Химий богиня!
А рецепты несут предложения
О слиянии Яня и Иня…
 

Love making

 
И словно злостного гимнаста,
Тошнит с подходов полтораста
И словно нежного шпажиста
Саднит с уколов так под триста…
 
 
Приходит сладкая истома
С испариной у военкома
Когда он саблю в ножны вставил
И рукоять рукой поправил,
И снова вынул, любоваться…
Так мы с тобой привыкли драться…
 
 
Тереться нежно друг о друга
В часы случайного досуга
Любви науку совершенствуя
Причёсывал тебя по шерсти я.
 
 
И возвращая долг сторицей
Ты озером ласкала Рицей
Мои все члены молодца
Так продолжалось без конца.
 

Рыбки

 
Рыбки золотые,
Рыбки с перламутром,
Кормит их Хозяин
В нашей зоне утром
 
 
Белый и пузатый
В гимнастёрке гадкой
Это подполковник
Жить при нём несладко
 
 
В лагере далёком
Среди зоны красной
Рыбкой быть отлично
Зэком быть опасно.
 
 
Перешлют мне с воли
Щучку молодую
Вот она распорет
Рыбку золотую
 
 
Рыбке с перламутром
Горло перекусит
Как тебе, Хозяин,
Рыбный суп по вкусу?
 

Ф

 
Тобою пахнет в моём зале,
О, грациозная газель!
Ты помнишь, мы с тобой шептали,
Впотьмах друг друга целовали
И шёл таинственный апрель…
С большою мокрозадой свитой
Сатиров, нимф и мудрецов,
Аполло – бог наш знаменитый
Кривлялся, пел и был здоров
Средь оперившихся кустов…
 
 
Ты помнишь, как зудели страсти!
Как тонкокостная весна
Прилипшая к Аполло пасти
Дрожала, им угнетена?
Ты помнишь, девка, наши части?
Моя тяжёлая рука
На горле, сжав твоём, владела,
Как ты, довольная, хрипела,
Теряя жизнь свою слегка…
Мокры, девица, твои ляжки
А косы древние черны
Остались на твоей рубашке
Следы насилья и войны…
Ты плачешь? Так рыдай свободно!
Аполло молодая дочь
Продолжу я тебя толочь
Не обращаясь благородно
 

«Время, размахивая хвостом…»

 
Время, размахивая хвостом,
Сбивает артистов с ног,
Время заносится пыльным песком,
Который принёс Восток
 
 
Время накатывает червём
Массой ползёт на базальт
И дыры грызёт моментально в нём
Как будто он сыр и асфальт.
 
 
– Хоть ножки и ручки от нас оставь!
Ни ножек, ни ручек, ни поп…
Фрагменты костей достигают вплавь
Музеев лихих Европ.
 
 
Под пыльным стеклом, в окруженьи кольчуг, —
С мечами и утварью – вождь,
Представлен лишь черепом. «Кременчуг», —
Подписано, «найден в дождь».
 

«Вот кислород небес сжигая…»

 
Вот кислород небес сжигая
Летит по небу авион
Иголкою стремится он, —
Прокола линия прямая.
 
 
Там удаляются в железе
К местам своим пригвождены
Аборигены Полинезий
И европейцев злых штаны
 
 
Худые девушки-подростки,
И самки, мягкие, как скот…
В эфирном раненом надрезе
Кочуем в транспорте народ.
 

Апостол Павел

 
Апостол Павел кривоногий
Худой, немолодой еврей,
Свой ужин ест один, убогий,
Присел на камне у дороги
И бурно чавкает скорей.
А рыбы вкус уже несвежий,
Прогорклый вкус у овощей
Но Павел дёснами их режет
Поскольку выбили зубей…
Ему «Послание к галатам»
С утра покоя не даёт
Кирпич, конечно, церкви атом,
Но он христианство создаёт,
И варвар нам подходит братом…
И церковь божия растёт…
Поел и лёг, приплыл на лодке
Его забрать Мельхишиэк
Апостол Павел… Куст бородки
Босой, немытый человек…
 
 
Сектант по сути бомжеватый,
Но в глубине его сумы,
Лежит «Послание к галатам»
И вот его читаем мы…
 

Чудесны нравы насекомых

 
Чудесны нравы насекомых
Ещё таинственны они
Вот ос висят с деревьев комы
Попробуй ос таких сгони!
Их усики, пыльца, глазищи,
И ядовитые щипцы
Оса, себе что пищи ищет,
Напоминает букву «Цы».
Кружила над одеколоном,
А нынче лижет цикламен
Свистит паранормальным тоном,
Парализуя women с men,
Египетским ты, казням, слышал?
Египет бедный подвергал
Тот, имя чьё еврей не пишет…
Я казнь одну вчера видал
Мне Яхве страшен и всевышен
Вдруг окна гнусом забросал!
Бежал я, ужасом объятый
И эти окна закрывал
Всю ночь на них был гнус крылатый
Митинговал и бушевал…
Не спал я, парился, томился,
Включая свет, я видел, как
На стёклах моли слой возился
Как бы короста на щеках…
Хичкока вспомнил я, фильм «Птицы»,
Фильм «Насекомые» смотрел
Зачем слетелись, что творится?
В чём замысел? Меня чтоб съел
 
 
По миллиграмму мелкий гнус?
Отдельный слаб его укус
Но повторённый миллионно —
И жизнь слетела, как корона,
И я лежу, с колёс турус.
Поутру в непристойном свете
Увидел я ещё живой
Со стёкол снялись штуки эти,
Ну эти «моли», этот слой.
Прошли египетские казни?
Иль это был инстинкт слепой?
Что насекомых вечно дразнит
И гонит мощною толпой…
 

«И сумерки тюремные…»

 
И сумерки тюремные
Своим лёгким крылом
Ласкают брови тёмные
Под тюремным челом
И сумерки патлатые
В виде мягких котят
Витают над палатою
Где сумасшедшие спят
Сквозь потолок просвечивают
Котята страны
Их доктора залечивают
До полной тишины
«Ля-ля-ля!» восторженное
Над Родиной летит
То Кащенко встревоженная
Забыла про стыд…
Ты в комнату протяжную
Заходишь легка
Мне снилась тварь продажная
А ты – высока…
 
 
Гола и обольстительна,
Ты даже свята!
Гола, гола мучительно
Подружка кота…
 

«Где политический сквозняк…»

 
Где политический сквозняк
Столкнётся с телом, осторожен…
Без Библии нельзя никак
Без «Капитала» путь тревожен
 
 
Марксиста забубённый путь
Смущает в 21-м веке
Ты, упади к нему на грудь,
Скажи, что ложно в человеке,
 
 
Искать вульгарный профицит!
Ведь человек – страстей игрушка!
Напомни, что писал Тацит,
Плутарх, Светоний, о, подружка!
 
 
Свали марксиста на кровать
И возбуди, штаны снимая,
Он не успеет подсчитать
Есть в том ли выгода прямая,
 
 
Чтобы тебя схватив за грудь,
Забыть о про-летари-ате
И злого Маркса вспомянуть
Он не успеет на кровати…
 

«Мир теряет magic style…»

 
Мир теряет magic style
Вопиюще несерьёзный
Он размытый, а не грозный
Не кричит он больше: «Хайл!»
Мир теряет magic style
Продают везде бананы
Даже ледяные страны
Получают их в февраль…
 
 
Мир становится единым,
Полимерным, магазинным,
Не норд-ост и не мистраль
Мир теряет magic style
Нам диктует средний класс
Свои скушные законы
Вешает свои иконы
Быть политкорректным Вас
Заставляют миллионы
Обезьянов без хвостов
Ну а мы хотим иного
Мира свежего, живого
Magic, Magic, ты готов?
Выходи на площадь снова!
Самый свежий из богов,
С замечательной улыбкой
С ожерельем черепов
Перепачкан в крови липкой.
В жертву не приносим скот
Не зарезаны бизоны,
Мagic любит свой народ —
Человеческие стоны…
Не священен обезьян
Но священен бог с игрушкой
Черепом, как колотушкой
Прибивающий землян
Мир теряет magic style,
Вопиюще несерьёзный,
Не ацтекский он, не грозный,
Не кричит он больше «Хайл!»
 

Атилло длиннозубое (2012)

Тех, без трусов, и тех – в трусах

Я как-то вывесил несколько стихотворений из этой будущей книги в моём ЖЖ. Так один юный пользователь написал пренебрежительно:

«Лимонов под Пушкина косит!» А имел он в виду стихотворение «Под сладострастный плоти зов», со строчками:

 
О, как люблю я этих дам!
Поверженных, со щелью голой,
С улыбкой сильной и весёлой,
Во взбитых набок волосах,
Тех, без трусов, и тех – в трусах…
 

У юноши оказался цепкий взгляд. Действительно, такие весёлые и возмутительные строки написал бы Пушкин, живи он в 2011 году.

А ещё Лимонов может напомнить Гумилёва, а ещё Ходасевича, а ещё Кузмина. Потому что он подсознательно продолжает эту аристократическую ветвь русского поэтического классицизма, оборвавшегося со смертью Ходасевича в эмиграции и со смертью Кузмина в России.

Дальше за ними была пресная советская поэзия, а потом пришёл Бродский с бензопилой своего авторитета и выкосил напрочь небродские поэтические растения.

Я горжусь моим стилем. Он элегантный.

Стихи мои смелые, простые, но агрессивные, благородно коверкающие русский язык. И очень быстрые.

Читатель заметит, что я охвачен похотью и озабочен Бездной Космоса и человеком. В Космосе, куда стремился крестьянин Циолковский, человеку было бы отвратительно. Там минусовые и плюсовые температуры в тысячи градусов, там Геенна огненная и ледяной Ад. «Там глыбы льда летают в гневе лютом». Но Космос величествен. А человек прост.

Э. Лимонов

Классицизм

 
Два близнеца, друг другу иностранцы, —
Классических два полюса Земли,
Где мёртвых льдов немыслимые глянцы
Лежат безмолвны в ледяной пыли…
 
 
Там стаи смерти бродят без дороги,
Там с капюшоном смёрзся капюшон.
У призраков отрезанные ноги,
Как будто частокол сооружён…
Там глыбы льда летают в гневе лютом,
Там в пирамиду вделан страшный глаз,
И дьяволы расселись по каютам
У парохода, что во льду завяз…
Антарктика и Арктика седые,
Великия и страшныя страны,
Две неживые, обе ледяные,
Как будто две поверхности Луны…
…………………….
Ребёнку под соплёй в носу сюиту
Видна из колыбели вся Луна.
Там тоже смерть живёт по сателлиту,
Но не прельщает крошку и она…
 

Шестидесятые

 
И Пехлеви, и Сорейя,
Была ведь некогда семья,
И шах Ирана прилетал,
И Сорейёй своей блистал…
Их принимал, и был готов
Их принимать всегда Хрущёв…
Был также Кеннеди весёлый
С Жаклин пикантною своей,
«Стоп! Век мужланов однополый!»,
Сменив воинственных вождей,
Сшив минимальные «бикини»,
Толпу вокруг себе собрав,
Вдруг, европейские богини
Своих отвоевали прав…
Там, в климате шестидесятых,
Все были веселы, юны,
Вопросов не было проклятых,
И покорители Луны,
 
 
Улыбчивые астронавты
С Ален Делоном и Бардо,
На их Grand Prix гоняли авто,
И Ив Монтан был не седо…
(й…)
 

«Автобусная остановка…»

 
Автобусная остановка,
Неоновый и трупный свет.
Проспект весь залит им неловко,
Хоть утро, но рассвета нет…
 
 
Глухое лето. Вонь пожаров.
Сирен невидимых галдёж.
Что, Эдуард, каких ударов
Ещё от Родины ты ждёшь?
 
 
Жена предаст? Уже предали.
В тюрьму отправят? Уже был.
Среди проклятий и заздравий
Ты Фантомасом проходил…
 
 
Что? Дети станут наркоманы?
Да чёрт их, Господи, возьми!
Смотрю я вниз как ветераны
И гопники, и хулиганы
Автобуса мудрят с дверьми…
 

О Индия!

 
О Индия, покрытая плащом
Парчовой ткани полководца!
О Индия, залитая дождём,
Вдоль Ганга неглубокие болотца.
Завоевателей исламских ятаган,
Слоны, по бивням бьющие ушами,
И табор возвратившихся цыган,
Цыганок с голубыми волосами…
О Индия! Ты с ляжками богинь,
Проколотых пупков слепые очи.
 
 
У бога Кришны – множество святынь,
А к Раме с Вишну очередь короче…
И если я в курениях лежу
С еврейкой шалой и чудесной,
В тебя я, Индия, гляжу
В моей беспечности воскресной…
Над Варанаси утренний туман,
Костры сжигают загорелых трупов.
О Родина пророков и цыган,
Рабиндранатов и Юсупов…
В кальсонах в пятнах неопрятный люд
Сел в третий класс задрипанной дороги.
А рядом на волах собой трясут
Богини, свесив жирные их ноги…
Старик в чалме витает над холмом,
Богиню Кали в грязных тюрьмах славят.
А от меня какую кость оставят,
Чтобы боготворить её потом?
 

«Девицы с обильными телесами…»

 
Девицы с обильными телесами
Могут служить кормилицами,
Ангелами они не могут служить
Трудно им сквозь эфир парить.
 
 
Девиц с обильными телесами
Надо пинать, награждать тумаками,
Ибо тяжёлый они материал,
Пусть и не камень, и не минерал…
 

«Я делал всё, что подобает гению…»

 
Я делал всё, что подобает гению,
Писал я в сутки по стихотворению.
Порой число их доводил до трёх,
С еврейкой-девкой грех меня увлёк…
 
 
Ещё был очарован гностиками,
Ещё был окружен чертями с хвостиками…
Платон, его герой Сократ…
Я был всей этой дикой шобле рад…
 

«Вдруг мотоцикл, как зажигалка…»

 
Вдруг мотоцикл, как зажигалка,
Визжит в ночи, неумолим.
И уши бы заткнуть, да жалко
Руки поднять, бороться с ним!
 
 
Паяльной лампою туманной
Средь облаков горит луна.
Пойду-ка душ приму я в ванной,
Из холодильника вина
 
 
Налью себе бокал. Вспотеет.
И. Феста труд на полке взяв,
Ну что там Гитлер уже смеет,
На путче зубы обломав?
 
 
В Ландсберге отсидев два года,
Вернулся фюрер к Рождеству
На выборах в Рейхстаг народа
Лесть не достанется ему…
 
 
Ещё. Но к власти он стремится…
У нас в Москве жутка жара…
Египетская казнь всё длится,
Брать респираторы пора…
 

Родители

 
И все их разговоры о картошке,
Их разговоры о картошке, мне,
О потолке протёкшем, о Серёжке,
О Сашке, пьяным умершем во сне…
О тёте Мусе, о погибшей Анне…
Как бабочка я умирал от них.
Их запах!!! Знаю, в Библии, в Коране
Всяк должен чтить родителей своих,
 
 
Но непокорен ветхому Адаму,
С сочувственной гримасой рта,
Я буду помнить молодую маму,
А не потом, которая не та…
Отец святой и радиолюбитель,
Отец придуманный и неживой,
Который был физический родитель
Того, кто с нимбом жил над головой…
 

У Ново-Архангельского кладбища в Балашихе

 
Торговки мёртвыми цветами
Стоят в рейтузах меж лотками,
Штаны позорят их, смешны,
Сменили бы они штаны…
 
 
У кладбища, где крематорий
Спокойно трубами дымит,
Мы ждём печальных категорий
А их нелепый внешний вид —
 
 
Позорит жизнь, и смерть снижает.
Скорее щеголять бы им,
Одетым в камень из скрижалей,
Одетым в погребальный дым,
 
 
Чтоб животы их спрятать, ляжки,
В дам из торговок превратить.
Чтобы звались не Людки, Машки,
Чтобы Изольдами им быть…
 
 
Валькирии в очках подобна,
Вот ты, страшна, немолода,
Как памятник свежа загробный,
Ну что ты стала здесь сюда!
 
 
Вон! По домам или могилам,
Балашихи окрестной дочь.
И прихвати их всех, чтоб было
Здесь чистым место! Пшли все прочь!
 

В крематории

 
И умер Фауст Ларионов,
И второпях его сожгли.
Нарушил несколько законов,
В тюрьме его повесили…
 
 
Или повесился наш Дима?
Об том не зная, все мрачны,
Мы там стояли нелюдимо,
Нацболы: девки, пацаны…
 
 
Был гроб ему предельно узок.
От нижней челюсти волна
Спадала вниз тяжёлым грузом
На воротник рубашки… на
 
 
Пониже галстук старомодный…
Обряжен был тюрьме под стать,
Поскольку сирота безродный,
И всё равно его сжигать…
 

Я – Дьявол – отец твой

 
Я – Дьявол – отец твой, мой маленький сын!
Я нравлюсь тебе, о трусишка?!
Остался, печальный, ты в мире один
О, мой ненаглядный сынишка!..
Надеюсь, гвардейцы помогут тебе,
Помогут тебе ветераны.
Но жаль, что до бритвы на Вашей губе
Не дожил я, мессир Богдан, и…
Я за руку вёл бы тебя не спросясь,
Увлёк бы тебя в направленьи,
Со мной бы ты понял всю дикую вязь
Сей жизни, как Гитлер и Ленин…
Однако, невидим, я рядом, Богдан,
Мой маленький детка, Богдашка.
Держись и крепись, будь с меня, великан,
Я возле! Твой Дьявол-папашка!
 
 
И эту уж руку Бог не разомкнёт!..
Держу я тебя – я надёжный!
Твой Папка летает как древний пилот,
Как вирус ужасный и сложный…
 

Большие жары 2010

 
В июль и август с потным телом…
Ни зги! Потом пошли дожди.
В июле родина горела,
Чтоб в августе бы преть, среди…
 
 
В окне Москва лежит нагою,
Как некрасива тётка, ты!
И ядовитый дождь собою
Жжёт ядовитые цветы.
 
 
И ядовитый воздух льётся
Сквозь мои лёгкие свистя.
Как уксус этот воздух жжётся,
Совсем дышаться не хотя.
 
 
Тяжёлый город планомерный,
Во времена ещё чумы,
Возможно, был такой же скверный,
А может быть, сквернее мы…