Читать книгу: «Бросить вызов Коко Шанель», страница 4

3

Когда Сезар Ритц строил свой великолепный отель, он стремился воплотить два важных принципа: роскошь и приватность. В парижском «Ритце», в отличие от других отелей, нет вестибюля. Вход устлан толстым ковром, по бокам которого стоят несколько услужливых клерков, а дальше сразу начинаются частные комнаты.

Праздношатающиеся фотографы и обозреватели светской хроники были здесь персонами нон грата. При отсутствии просторного лобби им негде прятаться.

Мы с Чарли, притворившись ничуть не удивленными, последовали за коридорным, который провел нас в частные покои леди Мендл, мимо знаменитого бара, где Ф. Скотт Фицджеральд однажды съел целый букет, лепесток за лепестком, в попытке соблазнить молодую женщину. Я заглянула в комнаты, и Чарли сделал то же самое. Там, блистая среди голубого дыма, сидела Аня и болтала с барменом. Я подняла руку и хотела было окликнуть ее, но Чарли остановил меня.

– Проходи дальше, – сказал он себе под нос. – Мы с Аней не можем войти туда вместе.

Отдельную комнату, куда я поднялась по парадной лестнице вслед за Чарли, наполнял аромат сотни гардений, которые стояли в вазах на столах и по углам. Фуршет состоял из блюд с охлажденными омарами и ростбифом; стеклянных баночек с икрой, сервированных в вазочки побольше, наполненные льдом; и засахаренных мандаринов, разложенных словно на голландских натюрмортах. Красные, розовые, угольно-черные, синие, белые оттенки цветов отражались от полированного металла.

Я взяла тарелку и положила в нее салат из лобстера.

– Здесь двести самых близких друзей леди Мендл, – прошептал Чарли, ухмыляясь, и мы вновь почувствовали себя детьми, одевшимися во все самое лучшее и влившимися в общество взрослых. Однако подруги нашей тети никогда не одевались вот так, от-кутюр, развесив драгоценности на запястья, шею и мочки ушей.

– Улыбайся, – прошептал Чарли, провожая меня к входу. – Притворись, будто мы проводим так каждый вечер. Веди себя как богачка. – Он легонько ущипнул меня за руку.

– Хочешь сказать, мне не следует тереть салфеткой подбородок? – прошептала я в ответ.

Мы прошли мимо подиума, где джазовая группа играла «Джорджию в моих мыслях». Темноволосый усатый гитарист брал аккорды лишь двумя пальцами левой руки; остальные два пальца были прижаты к ладони, будто замороженные. Его рука выписывала пируэты по грифу гитары с головокружительной скоростью.

– Джанго Рейнхардт, – представил Чарли. – Цыганский джазовый музыкант. Чуть не сгорел во время пожара в табаре, когда ему было восемнадцать, и заново учился играть поврежденной рукой. – В этот момент Рейнхардт поднял голову и нахмурился, будто понял, что мы говорим о нем.

Через минуту после нас вошла Аня и села за столик с группкой женщин, которые выглядели так, будто им принадлежала большая часть рубинов, добываемых в Индии, и алмазов из Южной Африки. На Ане было новое платье от Скиапарелли, бледно-зеленое, расшитое блестками, тюрбан темно-зеленого цвета, обернутый вокруг головы, и тяжелое ожерелье из бирюзовых и золотых топазов. Когда она поднялась, чтобы поприветствовать нас, все повернулись в ее сторону. Позже я поняла, что Аня всегда производит такой эффект.

– Не нервничай, – прошептала она мне после того, как одарила Чарли la bise, французским приветственным поцелуем в обе щеки, который во Франции мог быть адресован практически любому, кроме дантиста, собирающегося вырвать тебе зуб. В моей памяти возникли их сплетенные под столом руки в салоне Скиапарелли, будто говорящие «никогда не отпускай меня».

– Я не нервничаю.

Чтобы нервничать, нужно переживать об этом месте, этих людях и их мнении. Чтобы нервничать, нужно быть полностью пробужденной внутри. Прошло уже два года с тех пор, как я последний раз нервничала, как я последний раз была полностью в сознании.

Аня взяла меня за руку и провела через освещенную свечами комнату. Чарли последовал за нами. Она нашла маленький столик в углу комнаты и усадила меня туда.

– Улыбнись. Это Сесиль Битон, фотограф. – Аня кивнула в сторону худощавого лысого мужчины, жадно оглядывавшего толпу в поисках достойных снимков. – Рядом с ним Дейзи Феллоуз, наследница швейной фабрики, с герцогиней д’Айен. А тот мужчина, который выглядит как бездомный, это Кристиан Берард, художник. Там актер Дуглас Фэрбенкс с женой Сильвией. Дэррил Занук, продюсер. Морис де Ротшильд, банкир. Герцог и герцогиня Виндзорские…

– А это… – продолжила она более мягким голосом, когда Чарли подошел к столу с тарелкой фуа-гра и печеньем, – это самый красивый и самый прекрасный мужчина в мире. Без гроша в рукаве.

Мы сидели и слушали музыку, страстный джаз с саксофоном, извлекающим грустные ноты. Группа официантов передвигалась по переполненному залу с ведерками шампанского, подносами с коктейлями цвета драгоценных камней: аметиста, рубина, кварца, жемчуга. Аня взяла один из коктейлей цвета аметиста под названием «Авиатор», приготовленный из джина и фиалкового ликера. Фиолетовый – производный от синего и красного, холодного и горячего, цвета знати и траура, цвета раннего вечера в пасмурный день.

Чарли передал мне коктейль и прошептал:

– Постарайся хорошо провести вечер, Лили.

Комната мерцала от сочетания хрусталя, свечей и расшитых блестками платьев. Я мысленно сравнила этот вечер с моими вечерами в Англии, большинство из которых я провела в одиночестве в студии, притворяясь, что вот-вот начну рисовать, слушая тиканье часов, помехи на радио и ощущая, что никогда и ничего больше не изменится.

Чарли ходил от столика к столику, болтая со всеми: у него в этот вечер была своя миссия – никогда не поздно задуматься о богатых покровителях. Зал был полон богатых американцев, а также французов и англичан. Я видела, как много взглядов устремилось к нему, женских и мужских, следя за этим очаровательным амбициозным молодым человеком. Аня тоже упорхнула к другим людям, как только поняла, что мне комфортно просто сидеть и наблюдать.

Я достала из сумки карандаш и начала рисовать на салфетке: просто линии, никакой структуры, никакого намека на свет и тень, только черный графит на белой бумаге.

– А вы тихоня, – сказал мужчина, наклонившись, чтобы прошептать это мне прямо в ухо. – И я бы не позволил Берарду увидеть эту карикатуру на него, которую вы нарисовали.

Это был черноглазый гитарист. Вблизи я смогла разглядеть капельки пота на его высоком лбу и седые волосы, начинающие проглядывать в его черных усах. От его черной куртки и рубашки пахло дымом походных костров.

– Полагаю, Берард счел бы ее оскорбительной.

– Нет. Он бы позавидовал. Она очень хороша. – Джанго сел напротив меня и глотнул коктейль, который оставила Аня.

– Мне по душе ваша музыка, – признала я. – Особенно ваша версия песни «Очи черные»¹. Обычно ее играют очень медленно, с такой грустью.

– А я играю ее как джаз. Жизнь и без того печальная штука. Музыка должна заставлять тебя двигаться. Но ты, сестренка, я вижу, не танцуешь. Почему?

– Не в настроении. Тебя зовут Джанго. Что это значит? – спросила я.

– Цыганское слово. Означает «очнувшийся». В отличие от большинства в этой толпе. Это же сплошной цирк, не так ли? Вон та женщина… – Он кивнул в сторону столика слева от нас. – На ней столько золота, что на него можно было бы купить себе целую страну. А может, она у нее уже есть. – Он рассмеялся и закурил сигарету.

– Это герцогиня Виндзорская, – кивнула я, надеясь, что герцогиня нас не услышала.

– Герцогиня! – Джанго окликнул ее и помахал рукой. Уоллис Симпсон натянуто улыбнулась и посмотрела в другую сторону. Я поняла, что участники группы не должны сидеть с гостями. Но какая разница? Я придвинула свой стул поближе к Джанго и улыбнулась ему, заговорщически вглядываясь в его темные цыганские глаза.

– К черту герцогиню, – прошептала я.

– Вот это настрой, сестра. К черту ее и ее мужа, любящего нацистов. Не могу дождаться окончания рабочего дня. Слишком много снобов, слишком много золота. Я скучаю по своим людям, и, поверь мне, они не едят икру в «Ритце».

Он откинулся назад и прищурился, вглядываясь в меня сквозь сигаретный дым.

– Американка? Первый раз в Париже?

– Второй. Приезжала сюда, когда была моложе.

– Странное же время ты выбрала для возвращения. – Он кивнул в угол зала, на стол, за которым сидела группа мужчин в военной форме и громко смеялась. В немецкой форме.

– Знаешь, они ненавидят цыган. – Джанго закурил сигарету. – Может, даже сильнее, чем евреев.

Один из солдат, должно быть, услышал эти слова. Он повернулся и уставился на нас, переводя взгляд от Джанго ко мне. Джанго в свою очередь смерил его взглядом, после чего настала очередь офицера покраснеть и отвести взгляд.

Гитарист пробормотал что-то на языке, слова которого казались древними как мир и столь же непонятными.

Чарли и Аня стояли в тени, прислонившись к колонне.

– Ты знаешь последнюю строчку песни «Очи черные»? «Знать, увидел вас я в недобрый час». Эта блондинка приносит неудачу, и она будет передавать ее дальше. Ты пришла с ним?

– Это мой младший брат.

Громкий шум в другом конце зала прервал гул разговоров, и все внимание переключилось туда, как будто мы были на корабле, который накренился.

– Это Элси, – пояснил Джанго. – Элси де Вулф. Леди Мендл.

Стройная женщина, чей возраст сложно было понять, вошла в зал и по-королевски оглядела его. Она была освещена сзади, и огни в холле делали ее похожей на ангела с верхушки рождественской елки. Крой ее красного платья с рукавами, ниспадающими поверх юбки, и высоким воротником напоминал восточный стиль.

Точно платье от Скиапарелли, подумала я.

Леди Мендл с гордо поднятой головой направилась прямиком к столику справа от нас, и когда она заговорила с герцогиней Виндзорской, это услышали все.

– Уолли! Дорогая моя. Почему ты не сказала, что навестишь нас? Я бы в кои-то веки пришла вовремя!

У Элси де Вулф был самый явственный и громкий нью-йоркский акцент, который я когда-либо слышала, и это настолько не сочеталось с ее стильной внешностью, царственной манерой, с которой она вошла в зал, и с почтением, с которым все остальные посетители явно к ней относились, что я не смогла сдержать смех.

Джанго затянулся сигаретой и выпустил дым поверх моего плеча.

– Не позволяй акценту одурачить тебя, – сказал он. – Она здесь самый умный человек, как среди мужчин, так и среди женщин. Попытайся расположить ее к себе и задержаться рядом, если хочешь добиться успеха.

Он затушил сигарету о бронзовую пепельницу, отодвинул стул и пробормотал:

– Что ж, вернемся к работе.

Остальные музыканты уже собрались на сцене и исполняли первые такты песни.

– Они уже начали без тебя, – заметила я.

Он ухмыльнулся.

– Если эта толпа не перестанет вести себя как живые трупы, они без меня и закончат. Спасибо за компанию.

Эльза Скиапарелли появилась в середине второго сета. Она была одета в фиолетовый джемпер, расшитый серебряными цветами. Ее зоркие черные глаза оглядели комнату, заметив меня, она помахала рукой.

Краем глаза я видела своего брата и его девушку в центре танцпола, кружащимися вместе, его белокурая голова склонилась к ее, еще более светлой. Мне стало любопытно, был ли ее муж в этой толпе, наблюдал ли он за ними. Скиап тоже увидела Чарли и Аню и ненадолго остановилась, чтобы поговорить с ними. Мне показалось, она сказала им что-то, что напомнило о том, что они здесь не одни, потому что после этого они стали танцевать на некотором расстоянии друг от друга.

Скиап подошла и села рядом со мной:

– Только что предупредила мадам Бушар, что блестки могут отвалиться, если она продолжит танцевать так близко к вашему брату. Да и люди уже судачат. Вижу, платье село отлично. Хорошо.

Скиап улыбнулась, так что ее маленькое благодатное личико просияло. Один из официантов, обслуживающих зал, немедленно принес ей стакан шампанского, но она к нему даже не притронулась. Ее поза говорила о том, что для Скиап данное мероприятие – часть работы, а на работе она не пила.

– Тебе следует встать и походить, чтобы продемонстрировать людям свой наряд, – посоветовала она.

– Обязательно. Через пару минут.

Музыка закончилась, и Чарли с Аней вернулись к столику. Аня раскраснелась и выглядела очень мило, Чарли же казался обеспокоенным. Скиап, прищурившись и осознавая последствия всей этой сцены, подняла бокал нетронутого шампанского за пару.

– Видите вон ту женщину? В черном бархатном платье с открытой спиной? – Скиап наклонилась ко мне, и ее глаза сверкнули. – Это одно из моих творений, но она сняла белый атласный бант, который должен находиться чуть выше попы. Я предупреждала ее, что, если она продолжит переделывать мои платья под себя, ей будет запрещено посещать салон. Я творец. Мои творения не подлежат изменениям.

– Да и зачем? – согласилась Аня.

Мне показалось, что реакция Скиап была слишком резкой для обычной размолвки с клиенткой, пока не увидела, на чем сконцентрирован ее взгляд: женщина сидела за одним столиком с немецкими офицерами.

Скиап встала.

– Что ж, пора идти общаться. Ах да, скажу еще одну вещь: автомобиль барона фон Динклаге подъехал минуту назад. – Она произнесла слово «барон» с некоторой желчью в голосе. Было очевидно, что Скиап не питала особой любви к титулам. Она улыбнулась Ане и ушла.

– Я думала, он все еще в Санари-Сюр-Мер, – прошептала Аня и побледнела.

После чего опустила руку Чарли. Они оба стали похожи на двух провинившихся подростков, которых застукали за чем-то нехорошим. Кто такой барон фон Динклаге? Я не могла понять. И кем он приходился мадам Бушар? Уж точно не мужем, если только она по какой-то причине не использовала другое имя. У меня возникло желание убежать и увести отсюда Чарли, как в детстве, когда за нами гналась рычащая собака, а я утаскивала брата подальше от опасности.

Что, если бы я тогда так и сделала? Все сложилось бы по-другому?

Группа Джанго заиграла быстрый фокстрот как раз в тот момент, когда в зал вошла женщина, которую я видела на балконе. Я узнала это длинное ожерелье из жемчуга и облегающее трикотажное платье. Теперь, при более ярком свете, я могла разглядеть черты ее лица: густые черные брови над черными глазами, вытянутый алый рот. Она была худой, как восклицательный знак, и слегка отклонялась назад при ходьбе.

Ее сопровождал мужчина в военной форме, немецкой форме. Он был на голову выше, широкоплечий, суровый, такой же красивый и светловолосый, как Чарли.

– Коко Шанель. На ней жемчуг – подарок великого князя Дмитрия, – прошептала женщина, стоящая позади меня.

– И браслет с бриллиантами от герцога Вестминстерского, – добавила вторая женщина. В ее голосе читались одновременно благоговейный трепет и неодобрение.

Коко, не улыбаясь, оглядела комнату. Судя по их рассеянности, она и сопровождавший ее немец встретились случайно, а не запланированно. Фон Динклаге слегка поклонился, как будто собирался пересесть за другой столик, но Коко положила руку ему на плечо, и ее браслет с бриллиантами блеснул тысячами граней. Немец утвердительно кивнул. Они сели за пустой столик, через два от нас.

Аня допила очередной коктейль, который принес Чарли, и слегка отвернулась от него, чтобы оказаться лицом ко мне. В ее глазах я увидела панику. Я никогда не была на охоте, но, наверное, примерно так выглядела лиса, когда собаки нападали на ее след.

Я улыбнулась, немного посмеялась, сказала что-то глупое, вроде тех замечаний, которые ты делаешь в середине повседневного разговора, притворившись, что мы уже несколько часов говорим о ее парикмахере. Аня подыграла.

– Слишком много помады для волос, – согласилась она. Чарли с опаской встал и направился к буфету.

Фон Динклаге помог Коко снять ее элегантное болеро и передал его помощнику, который следовал за ними по пятам. Мужчина, молодой и почтительный, наклонился, щелкнув каблуками, и отправился на поиски гардероба.

К этому времени Аня тоже встала из-за столика. Ее первоначальная паника сменилась уверенностью. Она подошла к барону, протянула ему руку и подставила этому представительному мужчине, который оглядывал зал так, словно ожидал аплодисментов просто в честь своего появления, щеку для поцелуя.

Чарли, вернувшийся с тарелкой клубники, наклонился ко мне и заговорил как можно тише.

– Это Ганс Гюнтер фон Динклаге. Глава отдела немецкой прессы и пропаганды в Париже. Аня – его любовница.

– А с Коко Шанель они тоже любовники? – спросила я. Было что-то интимное в том, как она смотрела на него и взяла за руку, когда он отодвигал ее стул. В воздухе витала тайна и опасность.

– Не знаю. Надеюсь. Может, это будет держать его подальше от Ани. И это Коко Шанель? – Мы с Чарли не сводили с них взгляда, наше внимание было приковано к происходящему так, словно мы были на костюмированном спектакле со световыми эффектами: знаменитая дизайнер, немецкий офицер и Аня, стоящая рядом с опущенными руками, как ребенок, которому вот-вот сделают выговор.

Чарли выглядел абсолютно несчастным.

– Ох, Чарли. Во что ты ввязался?

– В любовь, – ответил он.

Коко подняла взгляд от того места, где положила свою сумочку.

– Добрый вечер, – сказала она Ане, наконец-то признав ее присутствие. – Новое платье, я смотрю. У Скиапарелли отличное чувство юмора. Вы поэтому так наскоро покинули мой салон?

«Скажи что-нибудь, – мысленно приказала я Ане, – что-нибудь остроумное и беспечное». Но она не смогла. Взгляд черных глаз Коко, кажущихся больше из-за тусклого освещения, был слишком пугающим.

– Это так? – Фон Динклаге отклонился, чтобы рассмотреть ее получше. – А мне даже нравится это платье. – Он поспешил поправиться. – Конечно, оно не такое красивое, как ваши, мадемуазель Шанель.

Мадемуазель. Он не называл ее Коко. Они не были любовниками. По крайней мере, еще нет. Но, судя по выражению лица Коко, будь на то ее воля, могли бы стать.

Помощник, стоявший в напряженной позе позади фон Динклаге, заметил наши взгляды. Он покраснел, когда мы встретились глазами, а затем нахмурился. Коко и фон Динклаге встали из-за стола, чтобы отправиться танцевать, а помощник подошел и встал передо мной, щелкнув каблуками. На вид он казался моим ровесником. В уголках рта виднелись первые морщинки – признак того, что ему уже далеко за двадцать, но у него был тот же светлый цвет лица, что и у Чарли с Аней, который выглядел почти детским.

– Спасибо, извините. Я не танцую, – сказала я.

– Разрешите присесть? – Он сел, не дождавшись моего ответа.

Аня и Чарли снова танцевали, но на довольно большом расстоянии, ведя себя не как любовники, а как просто знакомые мужчина и женщина. Они избегали смотреть друг другу в глаза, даже когда перешептывались, обсуждая других людей, которых всего несколько мгновений назад для них не существовало. Мне стало интересно, о чем они разговаривают. На ее лице сквозил страх, на его – беспокойство.

– Ваш брат знаком с мадам Бушар? – спросил помощник, постукивая пальцами по столу.

– Думаю, да, – сказала я, изображая незаинтересованность. – Хотя я не уверена. Она очень хорошенькая, не правда ли?

– Если вам нравится такой типаж. – Он продолжал барабанить пальцами по столу.

Что ж, игра началась, да еще и так стремительно. Мой первый день в Париже, а сцена уже готова, актеры выбраны, а я ощущала смутное покалывание в затылке, то волнение, которое испытываешь в театре перед поднятием занавеса. Такое ощущение, будто идешь гулять по незнакомой улице и случайно обнаруживаешь себя на кладбище.

Большая часть вечера прошла как в тумане, потому что один коктейль, который я позволила, превратился во второй и третий, и я ощутила знакомое онемение во рту и в носу, которое говорило о том, что я выпила слишком много и пора остановиться.

Музыка Джанго Рейнхардта, этот грустный саксофонный джаз, проникновенный перебор гитарных струн, требовательность барабанов заставили встать и меня и отправиться танцевать с помощником, который оказался за моим столиком. Он был удивительно неловок, настолько, что мне стало его немного жаль.

– Мне недостает опыта в танцах, – признался он.

– И то только марши, наверное.

Он услышал нотку враждебности в моем голосе и вновь покраснел.

– Да, у нас есть военные марши. «Чертова песня». Но также Мендельсон, Гендель, Шуман.

В какой-то момент я поймала на себе взгляд Коко Шанель, ее глаза были широко раскрыты от любопытства и внушительной доли враждебности.

Помощник, имени которого я до сих пор не знала, напевал во время танца, нежные вибрации щекотали мое ухо. В течение вечера мне удавалось время от времени наблюдать за Чарли, Аней и фон Динклаге. Иногда я замечала, как Аня танцует с кем-то с напускной маской веселости, плотно сжатыми губами и улыбкой, никогда не отражавшейся в ее глазах.

Леди Мендл следила за тем, чтобы шампанское лилось рекой, а всем посетителям было с кем посмеяться. Это была ее вечеринка, и она подходила к ней с профессионализмом, уводя одних людей друг от друга, а других сводя вместе. Я чувствовала какую-то цель, стоящую за всем этим смехом, разговорами, как будто бы я попала в самый разгар какого-то спектакля. Комнату переполняли тайны, измены, соперничество и враждебность, но помимо этого всех объединяла непреодолимая потребность просто наслаждаться тем, что есть, ведь из-за опасности войны на горизонте эти люди, отчаянно любящие есть, пить и веселиться, чувствовали, что им есть что терять.

В полночь, колдовской час, к столику подошла Коко Шанель. Я неловко поднялась, чтобы поприветствовать ее, будто собиралась поклониться королеве или что-то в этом роде. Коко улыбнулась, обрадованная моим почтительным отношением. Она изучала меня, как студенты-искусствоведы, пытающиеся определить визуальный стиль через позу модели, вычленить эмоцию согнутого локтя, значимость одной слегка опущенной брови.

– Такая молодая, – пробормотала она себе под нос. Коко в тот год исполнилось пятьдесят пять лет, она все еще отличалась красотой, но той, которую начинают описывать как «хорошо сохранившуюся». Пятьдесят пять лет для женщины, особенно для женщины, построившей свою славу и состояние на привлекательности, – опасный возраст. А фон Динклаге, пробывший на вечеринке всего час, уже заскучал.

– Интересное платье, – сказала Шанель, и по ее тону было понятно, что оно совсем не кажется ей таковым. – От Эльзы Скиапарелли? Оно тебе не идет. Не тот цвет. Тебе следует носить что-то цвета слоновой кости, не белое, да и сидит оно так себе. Жаль, что вечеринка леди Мендл оказалась такой скучной и дурацкой. Должно быть, дело в этих платьях от Скиапарелли. Даже мадам Бушар, которая выглядит так красиво в моих нарядах… Эти смехотворные платья с перьями и крестьянскими вышивками до добра не доведут.

Она закончила разговор, пожав плечами, и сказала помощнику:

– Барон готов ехать. Пойдемте.

Я почувствовала, как через весь зал на нас устремился взгляд Скиап. Она показала мне большой палец, и я поняла, что эта ночь стала для нее победной. Уходя, Коко прошла мимо Скиап, и они смотрели друг на друга как две голодные львицы, увидевшие добычу. Воздух между ними стал таким колючим, что они могли бы проткнуть себя им.

С уходом фон Динклаге в зале стало спокойнее. Аня и Чарли вновь танцевали рядом, прикрыв глаза.

Где-то около двух часов утра за мой столик присела леди Мендл.

– Зови меня Элси. – Она пронзила меня взглядом.

Элси была одной из немногих, кто был абсолютно трезв.

– Итак. Ты старшая сестра Чарли.

– Да, – кивнула я.

Потерев ладонью свое подтянутое, нестареющее лицо, она наклонилась чуть ближе.

– Знаешь, нам всем очень нравится Чарли. Прекрасный мальчик.

– Я люблю его как брата, – сказала я.

Элси засмеялась.

– Поговори с ним. Мне кажется, он в неприятной ситуации.

Я скопировала ее позу, опершись локтем на стол и уткнувшись лицом в ладони. Комната вокруг меня слегка кружилась.

– Он меня не слушает, – пожаловалась я. – Ох, разве я не пыталась предупредить его об опасностях, связанных с женщинами. Вы бы только видели его на балах дебютанток в Нью-Йорке. Груды разбитых сердец.

– В этот раз сердце разобьют ему.

– Мне нравится Аня, и она, мне кажется, тоже в него влюблена. – Муж, напомнил мне внутренний голос. У нее есть муж.

– Мне тоже нравится Аня. Я никогда не утверждала обратное. Что ж. – Элси вновь выпрямилась. Наш минутный тет-а-тет закончился. – Никогда не жалуйся, никогда не объясняйся, – сказала она, вставая с места. – Ты здесь надолго? Да? Надеюсь, мы увидимся снова. Может, поговорим о Нью-Йорке.

– Возможно, но я уже давно там не была, – сказала я.

– Подумать только, раньше эмиграция приравнивалась к бунтарству. Времена изменились.

Она нежно пожала мне руку и смешалась с толпой, ее красное парчовое платье растворилось в буйстве красок.

– Ты понравилась Элси, – сказал Чарли позже, около трех часов ночи, набрасывая мне на плечи шаль. – Нас пригласят на бал Дерста.

Его галстук-бабочка развязался, пиджак был помят, а в глазах сквозила потерянность маленького мальчика – выражение, которое я начала ассоциировать с отсутствием Ани. Она ушла раньше, одна, как будто разное время ухода могло стереть открытую интимность их танца, за которым наблюдало так много людей.

– Бал Дерста. Очередная вечеринка, – протянула я.

– Нет, это не так. Это будет самый большой бал сезона, на котором соберутся лучшие люди. И самые богатые. Когда-нибудь такие знакомства точно пригодятся.

Чарли был амбициозен. Закончив учебу, он планировал открыть клинику, а это стоит денег. Много денег. Без хотя бы парочки богатых покровителей он мог на это не рассчитывать.

– Ну даже если и так. Меня здесь уже не будет, так ведь?

– Ты всегда можешь вернуться, ты же знаешь. На день-два. Я уверен, Джеральд и администрация школы не будут возражать.

– Скорее всего, нет.

Когда мы с Чарли покинули «Ритц», вечеринка все еще продолжалась, хотя и декорации, и гости уже выглядели потрепанными. Пары устало прижимались друг к другу на танцполе, едва двигаясь. Женщина отрубилась в углу, вытянув ноги, так что людям приходилось перешагивать через нее. Пьяные мужчины спорили, размахивая друг перед другом сигаретами.

Джанго стоял, прислонившись к дверному проему на выходе из отеля, держа сигарету в зубах. Он разговаривал с каким-то мужчиной, и я услышала медленное нарастание несогласия в его тоне и убедилась в этом, увидев изгиб его густых черных бровей.

– Спокойной ночи, – крикнула я ему.

Он махнул рукой, даже не взглянув на меня.

– Ты заметила, что, когда фон Динклаге уехал, все начали рассуждать о вероятности войны? Сейчас в городе слишком много немцев. Все задаются вопросом почему. – Чарли пнул носовой платок, который кто-то уронил на улице, и швейцар «Ритца» сурово взглянул на него, а затем подошел и осторожно поднял платок большим и указательным пальцами.

– Рузвельт говорит, что мы не будем вмешиваться, даже если начнется война, – сказала я.

Чарли вздохнул так, как он делал в детстве, прежде чем начать дразнить меня.

– Рузвельт – первопроходец Америки. Многие с ним не согласны и уверяют, что, если в Европе начнется война, мы тоже вступим.

– И ты тоже, Чарли?

– Если до этого дойдет.

– А что Аня думает по этому поводу? Что говорит ее муж?

Чарли внезапно притих. Его руки дрожали, когда он закуривал сигарету.

– Прости, – выдохнула я.

– Ничего страшного. Ты думаешь, мне весело от мысли, что я влюблен в чужую жену, и от попыток найти во всем этом какой-то смысл? Я пытался забыть ее, но она… – Он сделал паузу и затянулся. – Она – та самая. Ничего не могу с этим поделать, Лили. Представь, что тебе нужно было бы как-то справиться с чувствами к Аллену. Любовь берет верх над тобой, не так ли?

– Да, – согласилась я. – Это настолько охватывает тебя, что ничто другое уже не имеет значения.

Подъехало такси, и Чарли открыл мне дверцу. Мы слишком устали, чтобы идти дальше пешком.

– Итак, расскажи мне о нем. О бароне, – сказала я, прижимаясь к Чарли, чтобы согреться.

– Друг семьи. Больше даже деловой партнер. И да, они являются или, по крайней мере, были любовниками. Из того немногого, что Аня рассказывала, я подозреваю, что муж это даже одобряет. У барона хорошие связи, и он занимает высокое положение в правительстве Германии, что может оказаться полезным, если начнется война. Не делай такое лицо, Лили. Здесь это не такая уж и редкость.

За окном такси Сена сияла в предрассветных лучах, как потускневшая оловянная посуда.

Чарли мрачно взглянул на реку. Ночь сменялась рассветом, и Париж из серости окрашивался лавандовыми оттенками раннего утра.

– Она тоже меня любит. В этом я уверен, – добавил он.

– Тогда почему Аня просто не разведется с мужем и не сбежит с тобой? Это не лучший выбор, но хоть что-то.

– Дело в ребенке. У Ани есть маленькая дочь. И ее муж не отдаст нам ребенка.

Я опустилась на мягкую обивку, шокированная этим открытием.

– Ох, Чарли, – вздохнула я. – Ты в такой беде.