Читать книгу: «Жуга. Осенний лис», страница 18

Оправа: Говорящий

6

На сей раз медведь молчал довольно долго.

«Это тоже стихи?» – спросил он наконец.

– Какие?

«Про меня и про других».

– Да.

«Нам, сухопутным, рыбу не понять, и плавать поверху на деревянных досках тоже дело глупое. Хотя откуда вам быть умными? А пиво ваше доводилось мне пробовать. Горчит, но вкусно, пахнет хмелем и приятно животу. А женщина… Гм… Трудно разобраться. И почему-то мне немного больно. Ах-р!!! Ну конечно – боль! Вот, вот чему сродни вся ваша дружба. Да. Это я понимаю. А тебе? Тебе разве не было больно?»

– Издеваешься? Конечно, было.

«Так почему ты не бросил это всё?»

– Легко тебе говорить! – Травник уселся поудобнее. – Что ты знаешь о любви? У вас, зверей, всё просто – вы ищете себе пару, только если настаёт такое время, гон. А после гори оно огнём! Своих детей сожрать готовы.

«Не говори мне про огонь!»

– Хорошо, не буду. Но сам посуди, разве я не прав?

«А разве вы порой не убиваете своих детей?»

Жуга промолчал. Затем заговорил, медленно, нехотя:

– Я пробовал забыть. Я был в отчаянии. Хотел начать жить заново. Не вышло. Это сильнее меня.

«Не надо злиться. Просто я хочу понять, зачем ты всё это делаешь. Когда ты сам поймёшь себя, вопросы станут не нужны».

Травник поднял взгляд на зверя.

– А может, я тоже один из вас? Такое возможно?

Медведь покачал головой:

«В тебе нет волчьей прямоты, зла псов и жадности медведя».

– А как насчёт лисиц?

Враг моего врага

Всю ночь, весь день и всю вторую ночь мела метель, вздымая юбками в прощальной кутерьме лежалый серый снег, кружилась вихрем, провожая зиму-госпожу последней пляской, и лишь к утру на третий день угомонилась наконец.

В густом лесу царила тишь. Снег лежал на поляне повсюду: на старых пнях, торчащих тут и там, на согнутых ветвях деревьев, на плоских, щербатых от времени камнях старого дольмена. Был снег тяжёлым, ноздреватым, каким ему и полагается быть в конце февраля, и уже не хрустел под ногой здоровым зимним огурцовым хрустом, только проседал со скрипом, тяжко, неприятно.

Всходило солнце.

Сорока на ветвях суматошно завертела головой, слишком поздно услыхав шаги, расправила крылья и взлетела, стрекоча, сверкая белыми боками. Мелькнула меж деревьев и уселась на макушке высокой ели, с любопытством глядя вниз, где показались люди.

Двое вышли на поляну одновременно с разных сторон, один с севера, другой с юга. Шагнули на нетронутый снег и остановились, молча глядя друг на друга.

Они были похожи, эти два странника. Очень похожи. Перепутать их было проще простого – оба рыжие, кудлатые, худые телом и лицом, обоим можно было дать на вид лет двадцать. Они могли бы быть братьями, и даже шрам, косой чертой пометивший висок пришельца с юга, в точь повторял такой же у второго странника.

Но была между ними и разница.

Пришедший с севера одет был в старый полушубок, местами порванный и кое-как зашитый, выглядел усталым, словно после долгого пути. Бог знает, где и как провёл он нынешнюю ночь, спасаясь от холода и ветра, вероятно, где-нибудь в стогу. В буйных рыжих волосах, не знавших гребешка по меньшей мере две недели, застряли ломкие золотистые соломинки. В руках его был посох, за спиной котомка.

Второй казался моложе, волос имел покороче, шёл налегке, а одет был совершенно не по погоде – в серые домотканые штаны, рубаху и мохнатую безрукавку белой овчины. Имей сорока чуть больше соображения, чем отпущено глупой птице, её непременно удивила бы ещё такая нелепость: следов на снегу он не оставлял.

Они сошлись посредь поляны и встали там, лицом к лицу, где замерли в извечном хороводе серые круги руин. Странник с юга первым нарушил молчание.

– Зачем ты здесь? – спросил он тихо.

– Пришло время, – медленно ответил другой, – и я вернулся.

– Всё возвращается на круги своя, – кивнул парень в безрукавке. – Чего ты хочешь теперь? Помощи?

Тот покачал головой.

– Совета, – сказал он.

– Глупо спрашивать совета у себя самого.

– Не так уж и глупо. Ты – это не совсем я, а я – совсем не ты. Ты можешь войти туда, куда я и заглянуть боюсь.

– Так чего ты хочешь? – помедлив, повторил вопрос пришелец с юга.

– Я стал другим.

– Всё меняется. Даже камни не вечны.

– Да, но… – Странник с посохом помедлил. Прошёлся пятернёй по волосам. – Это что-то другое, – наконец сказал он. – Я не тот, кого раньше звали Ваха-рыжий. Но… я и не Жуга. Или нет, не так. Жуга – это не совсем я.

Странник с юга поднял бровь:

– Почему тебя это тревожит?

– Я стал злым. Я убиваю.

– Справедливо?

– Не знаю, – ответил тот и тихо повторил: – Не знаю. Но я больше не хочу. В моей душе печаль и пустота.

– Это бывает.

– Я уже забыл, каким бывает счастье.

– А вот это уже хуже. Что ты помнишь?

– Боль.

– А ещё?

– Страх. Печаль. И снова боль. Даже любовь, и та для меня обернулась болью. Порой мне кажется, что я чувствую разлуку раньше встречи. Я мечусь туда-сюда, и всё чаще Сила вертит мной как хочет.

– Ты же всегда знал, где нужно остановиться.

– А теперь не знаю. – Он поднял взгляд. – Я просто устал от всего этого. Я больше ничего не могу дать. Я больше ничего не хочу брать. Мне хочется отбросить своё имя.

– Опасно даже просто взять себе имя. Ещё опаснее играть с ним в такие игры.

– Пускай.

– Разок ступив на этот путь, уже нельзя вернуться. Ты потеряешь больше, чем найдёшь.

– Пускай.

– У каждого своя ноша.

– Может быть. Но что за радость нести её без толку?

– Так ли уж без толку? – усомнился странник с юга.

– Пока я только убивал.

– Помогая другим!

– Так можно оправдать всё что угодно! Я так не хочу.

– А как ты хочешь?

– Мне надо знать, стою ли я хоть чего-то сам по себе.

– Ты видел, как растёт трава. Ты видел тени на воде и танец ветра под луной. Неужели тебе этого мало? Многие умирают, не узрев и малой толики этой красоты.

– Я видел горе, кровь и разрушения.

– Ты познал дружбу и любовь.

– Я познал разлуку и предательство.

Странник с юга покачал головой:

– С такими мыслями ты не найдёшь своего пути. Ты сам себе враг.

– Пускай так, – кивнул парень с посохом. – Но что мне теперь делать?

– Ищи того, кто враг твоего врага.

– Но ты выполнишь мою просьбу?

– Будь по-твоему.

Странник в безрукавке склонил в согласии рыжую голову и медленно растаял в воздухе. Воцарилась тишина. Тот, кого раньше звали Жуга, остался стоять, опираясь на посох, затем вздохнул, огляделся и медленно двинулся в лес, обходя седые камни.

Возле большого куста лещины он задержался, заприметив на ветке два орешка, невесть как уцелевших с осени. С минуту он молча на них смотрел, чему-то улыбаясь, сорвал их и скрылся за деревьями.

* * *

Пушистый заяц в зимней шубке вылетел стремглав на середину поляны и замер столбиком, торчком наставив уши. Вздрогнул, заслышав далёкий охотничий рог, рванул бегом и запетлял меж дерев. Шум нарастал, приближаясь. Прошла минута, другая, и вдруг из-за кустов, захлёбываясь лаем, выкатилась свора. Злые вислоухие гончие мчались быстро, летя в прыжке над мокрым снегом. Закружили меж камней безумным колесом – след здесь раздвоился – и вскоре, выбрав из двух цепочек следов одну, продолжили погоню.

Роняя снег с еловых лап, показались трое всадников.

– Заяц, Ваша Милость, – с почтением в голосе сказал один из них – немолодой высокий ловчий. Оглядел поляну и нахмурился, задержавши взор на каменных кругах.

– Заяц! – фыркнул разгорячённый скачкой дородный мужчина в богатом, шитом золотом охотничьем кафтане. Метнул на ловчего сердитый взгляд из-под косматых сдвинутых бровей. – Какого чёрта! Ни оленя, ни вепря твои глупые псы не способны поднять! Разве это охота?!

Третий всадник – самый молодой и тяжелее всех нагруженный – почёл за благо промолчать.

– День только начался, пан Владислав… – Ловчий виновато развёл руками и поднял рог, висящий на ремне. – Отозвать собак?

– Чёрт с ними, – буркнул тот. – Какая-никакая, всё пожива. Поехали… Эге! – Он вдруг остановился посреди поляны. – А это что за след?

– Похоже, человек… – несколько неуверенно сказал ловчий, наклонился к истоптанному снегу и двинул коня на край поляны.

– Какой человек? Что он делает в моём лесу? Откуда?!

– Вся челядь погналась за той лисой, мой граф, – подал свой голос юный оруженосец, – так что этот точно не из наших.

– Собаки взяли его след! – воскликнул удивлённо ловчий.

– Отлично! – Пегие усы пана Владислава встопорщились в недоброй усмешке. Он поравнялся с ловчим и хлопнул его по плечу. – За ним!

Издалека донёсся приглушённый лай. Граф прислушался и кивнул удовлетворённо.

– Кришан! – Он обернулся к юноше. – Сзывай всех – поглядим, что за дичь нам попалась.

Оруженосец поудобнее перехватил копьё и поднял рог. Тяжёлый трубный звук гулко разнёсся в зимней тишине и замер меж ветвей. С востока ветром донесло ответный зов, и парень тронул лошадь быстрым шагом, догоняя господина.

Сорока встрепенулась, осыпая снег с ветвей, взлетела и направилась за ними – посмотреть на новую забаву.

* * *

На краю леса собаки нагнали худого рыжего парня с котомкой. Тот встал спиной к дубовому стволу и преловко отбивался посохом – одна собака дёргалась, скуля и зарывая морду в снег, другая ковыляла на трёх лапах, но остальные взяли путника в кольцо и с хриплым лаем прыгали около. Время от времени то одна, то другая бросалась вперёд и отскакивала. Полушубок странника был продран, на штанах ниже колена расплылось кровавое пятно.

Завидев эту схватку, граф рассвирепел.

– Моих собак лупить! – взревел он. – Запорю гада! Эй, Варга! Отзови псов!

Ловчий крикнул. Собаки неохотно отступили и легли на снег, ворча и огрызаясь. Сам ловчий спрыгнул с коня и занялся ушибленной псиной. Рыжеволосый парень у сосны опустил посох.

– Здоров будь, пан вельможный, – сказал он и умолк, дыша тяжело и сбивчиво.

Оруженосец тронул коня шагом и подъехал ближе, наставив на странника тяжёлое копьё.

– А ну-ка, брось дубину, смерд.

Посох упал в снег. Оруженосец Кришан спешился, воткнул копьё в снег и подошёл к незнакомцу, поигрывая плетью.

– Кто таков? Как звать?

Сказал, будто плюнул. Парень молчал, угрюмо нахмурясь.

– Отвечай, когда спрашивают! Или имя своё позабыл со страху?

Тот молчал.

– Стало быть, позабыл! – усмехнулся Кришан. – Ну а про то, что в угодьях графских промышлял, небось тоже не знаешь?

– Я не промышлял, – ответил глухо тот. Взгляд его синих глаз, колючий, как репей, задержался на графе. – А что в лес твой ненароком забрёл, так то без злого умысла…

Граф сделал знак рукой. Плеть свистнула, ударив парня по ногам, и тот невольно рухнул на колени. Кришан шагнул вперёд, схватил его за волосы и развернул лицом к себе.

– Его светлость графа Цепеша, – рявкнул он, – надлежит звать «Ваша Милость» и никак иначе! Понял, смерд?

– По… нял…

– Не слышу?!

– Понял… Ваша Милость… – процедил сквозь зубы тот.

– Так-то лучше! – усмехнулся граф Цепеш. – А ну, встань!

Рыжий медленно поднялся.

Из-за деревьев донёсся шум, и вскоре с топотом и звоном накатила кавалькада. Разгорячённые, потные, всадники закружили, сбивая снег с деревьев. Бока коней дымились паром. Один спешился, другой подъехал ближе, поднял на руках лису. Граф одобрительно кивнул и снова повернулся к страннику.

– Чей ты холоп? – спросил он.

– Ничей, – ответил хмуро тот. – Я с гор, а там не делят землю.

– Гляди – строптивый! – Граф нахмурился. – Значит, говоришь, пришлый… Чем промышляешь? Отвечай!

– Травник я.

– Вот как? Ага… Михай! Проверь его мешок.

Михай, дородный чернявый парень из тех, что подоспели позже, проворно соскочил с коня, содрал у парня с плеч котомку и по локоть запустил в неё руку. Пошарил, вынул горсть зелёной трухи, понюхал и бросил обратно.

– Травы, пан Владислав! – доложил он и вывернул мешок.

Что-то круглое, гораздо более тяжёлое, чем травы, мелькнуло в воздухе и улетело в снег, оставив ямку. Странник рванулся и замер, чуть не напоровшись на нож в руках оруженосца.

– А ну, тихо! – угрожающе сказал Кришан. – Тихо, смерд! А не то…

Михай поскрёб в затылке и полез раскапывать снег. Вынул и вытер находку о рукав. В руках у него оказался браслет с чёрным камнем и семью фигурными подвесками по ободу.

– Бранзулетка, пан Владислав!

– А ну, подай сюда…

Владислав Цепеш повертел браслет в руках, подёргал за одну подвеску, за другую. Полюбовался камнем, усмехнулся.

– Забавная вещица… Где украл? – осведомился он.

– Это моё, – ответил рыжий.

Граф рявкнул, наливаясь кровью:

– Ты что же, врать мне вздумал?! – Рука его рванулась кулаком, сорвав висюльку на браслете; парень вздрогнул. – В моём лесу травы собираешь, моих собак побил, а теперь ещё и врёшь?!

– Я не вру, – подняв упрямо голову, сказал тот. – Это моё.

– Вяжите подлеца! – распорядился Цепеш.

Два дюжих молодца мгновенно сбили парня с ног, уткнули в снег лицом и скрутили ему руки за спиной.

– Куда его, Ваша Милость? – спросил один.

– Везите в замок. Травы тоже заберите. – Граф перехватил колючий взгляд рыжего бродяги и ухмыльнулся. – Браслет покамест я себе возьму: а ну как истинный хозяин объявится? А ты не горюй: тебе другой подыщем… даже два!

Он хохотнул. Челядь тоже засмеялась. Граф обернулся к ловчему:

– Эй, Варга! Что, псы твои ещё способны бегать? Давай подымай их!

Тот вскинул рог и затрубил, граф пустил вскачь коня вослед собакам, и вся охотничья орава с гиканьем и свистом умчалась.

Два всадника остались на поляне. Они не торопясь перекусили, глотнули вина из фляги и, перебросив пленника поперёк седла, двинулись к темневшему неподалёку замку. Спешить им было некуда – лишь в редких случаях графская охота оканчивалась засветло.

* * *

Странник молчал, качаясь вверх и вниз на крупе лошади. Руки, связанные за спиной, выворачивало из суставов, лука седла врезалась в бок. Хотелось пить. По счастью, лошади шли шагом, но всё ж к концу пути боль поглотила все другие чувства.

Громада замка вырастала медленно. Рыжеволосый странник видел в своей жизни замки, но этот затмевал всё, виденное ранее. То была Поэнари – личная крепость Влада III. Деревья перед ней вчистую были снесены версты на полторы во все четыре стороны, наверное, чтобы тайком не подобрался враг. Стены, высокие и неприступные, венчались мощными квадратами зубцов. Вокруг был ров с водой, застылый в серый лёд и заметённый снегом. Шесть башен разной высоты смыкали стены по углам, а в самой середине, словно замок в замке, высились четыре сросшиеся башни преогромной цитадели.

Во дворе было тихо, да и некому было шуметь – два стражника в воротах, конюх, подбежавший расседлать коней, да женщина, шедшая с пустой корзиной, – вот и весь народ. Если кто и был ещё, предпочитал сидеть в тепле. Снег, чёрный и истоптанный, лежал во всех углах. Полоскалось бельё на ветру. Пахло дымом и горелым молоком.

Странника стащили с коня.

– Что граф? – спросил, зевая, конюх. – Ещё охотится?

– Угу, – с ленивой неохотой отозвался один из всадников. – Отведи коней да разыщи Хорию. И живей, а то мы и так устали, да стоять ещё…

Тот кивнул, увёл лошадей на конюшню и скрылся в замке.

Здесь все были какие-то сонные – и всадники, и этот конюх, и два стражника у входа. И даже Хория – кузнец лет сорока, до глаз заросший чёрной бородой и широченный, как сундук, казалось, тоже только встал с лежанки, а может, так оно и было. Был миг, когда страннику почудилось, что он сам уснул и видит сон – бредовый, страшный, но всё же сон, однако миг прошёл, вернулась боль в заломленных руках, и наваждение сгинуло.

– А что с ним делать? – спросил кузнец.

– В подземелье.

– А, ну-ну…

Пленника втолкнули в полутёмную кузницу, развязали ему руки и содрали с плеч тулуп. Держали крепко и умело – толком не пошевелишься. Хория затеплил трут и долго раздувал огонь, сопя и кашляя, затем накинул жжёный войлочный передник, мехами раскалил две малые заклёпки и нашарил на стене браслеты кандалов. Длинная цепь, зазвенев, потянулась по камням. Кузнец смерил взглядом железные кольца, кивнул и всё так же безразлично потребовал:

– Руки.

Наручники он заклепал почти не глядя – привычная, видать, была работа, – и после, положив углей в горшок, направился к подвалам. Рыжего парня под руки тащили следом. Спустились узкой лестницей. В стене обнаружился горелый факел, кузнец зажёг его и потянул за ржавую скобу, отворяя старую, белёсую от мёрзлой плесени дверь. Шагнул вперёд и оглянулся:

– Куда его?

– Да всё равно куда, – ответил стражник, державший цепь от наручников. – Вон туда хотя бы.

Кузнец замялся:

– Туда не надо бы – там баба.

– Да не один ли чёрт! – ругнулся стражник. – Сади, где знаешь!

В подвале было сыро и темно. Свет факела плясал над головой. Со всех сторон давил холодный дикий камень, казалось, неровная кладка потолка вот-вот обрушится. Хория выбрал третью дверь. Замков здесь не было, лишь толстые тяжёлые засовы. Дверь вела в темницу – комнатушку пять на пять шагов с земляным полом и двумя лежаками. На одном бугрился ворох серого тряпья, от которого к кольцу в стене тянулась цепь. В окно, настолько маленькое, что решётка там была бы лишней, сочился тусклый зимний свет. Кузнец ушёл и вскоре вернулся с инструментом. Цепь закрепили на кольце и удалились.

Воцарилась тишина.

Тот, кто назвался травником, постоял с минуту, размышляя, окинул взглядом пол и потолок, покосился на окошко. Шагнул к двери – цепь натянулась, не пуская. Понятно стало, почему на двери нет замка. Он опустился на лежак, рассматривая руки, поскрёб ногтем ещё тёплые головки заклёпок. Ковка была прочная, глухая – такую и зубилом не сразу собьёшь. Там, где обожгло железом, кожа вздулась волдырями. Травник вздохнул и выругался.

Куча тряпок на соседнем лежаке задвигалась, явив на свет заросшую пегими космами голову. С минуту узники молча рассматривали друг друга.

– Ты кто? – спросила наконец голова. – Холоп иль кто ещё?

– Странник я, – помедлив, ответил рыжий парень.

– И за что тебя сюда?

– Попался графу на охоте под горячую руку.

– Понятно.

Обладатель головы неловко выпростал наружу руки, тоже скованные, и сел, кутая в рваное одеяло худое, прикрытое грязными тряпками тело. Поёжился, поскрёб ногтями в бороде.

– Слышь, рыжий. – Он покосился на окно. – Что там сейчас, снаружи?

– День.

– Нет, а вообще?

– Вообще – зима, – ответил тот. – Февраль.

– Февраль… – задумчиво повторил узник. – Уже февраль… – Он посмотрел на своего негаданного собрата по несчастью и вздохнул. – Я – Миклош, а тебя как звать?

Ответа не последовало.

* * *

С приездом графа что-то изменилось. Наверху забегали, засуетились, но вскоре снова всё притихло. Под вечер заявился стражник и принёс еду – миску чечевичной каши, а для странника приволок драное одеяло, без которого к утру тот наверняка замёрз бы насмерть. А после все о них забыли. Время замерло для узников. Им, погребённым заживо в каменном мешке, оставалось только разговаривать друг с другом. Раз в сутки заходил хромой тощий тюремщик, приносил еду. Их день тянулся бесконечно, серый и унылый. Ночь приходила к ним без сна холодной стылой дрёмой. Ложились спать спиной к спине – так было теплее, и хоть не давали при этом покоя многочисленные блохи, ничего не поделаешь – приходилось терпеть.

Истосковавшийся по людям Миклош говорил много и охотно. Как выяснилось вскоре, сам он угодил сюда за то, что осмелился рубить дрова в графском лесу.

– Ну а как не рубить? – вопрошал он. – На всю зиму хвороста разве напасёшься? А зима нынче вона какая… Я и пошёл. Дёрнул же чёрт этих собак рядом проехать – услышали топор. Четвёртый месяц уж я тут, всё жду – вдруг отпустят. Как там жена, дети – ничего не знаю. – Он вздохнул. – Ладно, успел я им две поленницы сложить, прежде чем графские холуи меня подловили. Хотел уж третью, чтоб наверняка, да вишь, перестарался. Жадность погубила. В другой раз лучше с пилой пойду – её не так слыхать.

– А знаешь, эту крепость как построили? – в другой раз вопрошал старик. – Не знаешь? Ну! Это ж такое дело было! Лет десять назад собрались богомольцы, стало быть, на Пасху, в Тырговиште. Ну. А пан Владислав всех их повязал и объявил: пока вы, говорит, мне замок не построите, не видать вам ваших очагов! Так и сказал. А с графом Цепешем какие шутки… Пришлось работать. Так мы, когда строительство окончили, все голые ушли. Работали от восхода до заката, вся одежда в клочья. И новую купить денег не было – он же не платил. Добро хоть кормёжка была…

Странник молча всё выслушивал и лишь однажды спросил:

– А много ли народу в этих подвалах?

– В темнице-то? Да много кто сидит. – Миклош покачал головой и поёжился. – Да и тем, считай, повезло – годков этак с пять тому назад ох и лютовал он! Была у него такая забава – на кол людей сажать. Не счесть, сколько народу перевёл. Чтоб он сдох, проклятый дракул!

В первую же ночь странник попытался избавиться от оков и неожиданно для себя понял, что непонятно как утратил свой дар. Он знал, что стоит найти нужное Слово, и цепи слетят с него шелухой, но Слово не хотело приходить. И вообще – не было никаких слов. Он ходил по темнице туда-сюда вдоль лежака, насколько позволяла цепь, а чаще сидел неподвижно, вспоминая, но без толку. Что-то важное ушло вместе с именем и больше не вернулось. Он бросил свою Силу и сам теперь был как тот рифмач, что больше не может сложить и двух строчек.

– Жуга, – сказал он в темноту, прислушался к себе и тихо повторил: – Жуга…

Чужое слово замерло в холодном воздухе, не породив в душе ни отклика, ни эха.

«Всё возвращается, – подумалось ему. – И, помнится, я сам себе об этом говорил. Я снова выбираю имя. Там, на поляне, я узнал вопрос. Но где искать ответ? Чего мне надо от себя? И кто он, враг моего врага?»

– Я выберусь, – сказал он сам себе и сжал кулаки. – Клянусь, я выберусь отсюда. Хотя пока ещё не знаю как.

* * *

Прошло уже больше двух недель с того момента, как на графской охоте полонили рыжего пришлеца. Новый день начался для узников как обычно, но к полудню в коридоре вдруг послышались шаги, слишком громкие даже для тюремщика – то явно были сапоги, тяжёлые, подбитые гвоздями. Лязгнул засов. Дверь отворилась, и в темницу, роняя с факела горящую смолу, шагнул Кришан – оруженосец графа Цепеша. Следом шёл кузнец с молотком и зубилом.

– Которого? Рыжего? – спросил он, оборотившись на Кришана.

– Его, – кивнул тот.

Травник поднял голову и исподлобья оглядел обоих, но спрашивать ничего не стал. Он похудел, осунулся и выглядел ещё нескладнее, чем раньше. Шею и руки исполосовали расчёсы, под глазами набрякли круги, грязные волосы сбились в колтун. Кузнец нацелил на кольцо зубило, в три удара сбил заклёпку, отошёл. Кришан поднял упавшую цепь и намотал её на кулак. Покосился на пленника.

– Ты взаправду знахарь или врал? – спросил он.

– Если и знахарь, то что?

– Отвечай, когда я спрашиваю!

– Да. Я знахарь.

Кришан передал факел кузнецу.

– Жди здесь, как обычно, – распорядился он. – Инструмент не убирай. А ты давай шагай. – Он подтолкнул рыжего в спину и двинулся следом.

Поднявшись по извитой узкой лестнице, они выбрались из подземелья и долго шли кривыми коридорами вдоль серых стен. Травник попытался запомнить дорогу, но по пути им встретилось столько дверей, а коридоры были так похожи, что вскоре он запутался и бросил это дело. Наконец оба добрались до массивной дубовой двери в одной из башен. Стены здесь были с кривизной, а в окошко виднелся далёкий заснеженный лес. Кришан остановился.

– Граф вчера занемог после трапезы, – угрюмо буркнул он. – Вина перепил или ещё что. Животом мается.

– Я думал, у графа имеется собственный лекарь, – криво усмехнулся пленник.

Оруженосец вскинулся и вдруг без разговоров ударил его кулаком в лицо. Рыжая голова мотнулась, губы странника окрасились кровью. Кришан потянул к себе цепь.

– Для тебя граф – «Ваша Милость», или ты забыл уже? – прошипел он. – А забыл, так запомни снова, смерд! А лекарь был, да только болтал много. Пришлось язык ему отрезать… вместе с головой. – Он вынул из ножен узкий, как ивовый лист, стилет и поиграл червлёным лезвием у травника перед глазами. – И не вздумай выкинуть коленце – уж я с тобой в момент расправлюсь. Ну, пошёл!

За дверью было жарко. Полыхал камин. Кровать с огромным пологом занимала чуть ли не полкомнаты. Двое слуг растирали что-то в медной ступке, пестик мягко позвякивал. Граф лежал, кутаясь в одеяло, с лицом жёлтым, как пергамент. Глаза его поблёскивали злобно. Завидев Кришана, он кивнул и указал рукой:

– Подойди.

Подошли ближе. Граф перевёл взгляд на травника.

– Ты вроде хвалился, что лечить мастер? Ну, давай лечи.

– Чего болит-то… Ваша Милость?

Граф указал рукою: «Здесь». Затылком чуя холодок железа, рыжий шагнул к кровати и возложил ладони графу на живот. Надавил легонько, затем сильнее – граф поморщился, но не издал ни звука.

– Печень… – отступив, сказал травник, почувствовал, как остриё ножа кольнуло кожу за ухом, и добавил запоздало: – …Ваша Милость.

– Ты можешь снять боль, знахарь?

Парень хотел развести руками – цепь звякнула, прервав движение на полпути, и он пожал плечами.

– Мои травы, – хмуро сказал он. – Их нет.

Владислав Цепеш сделал знак слуге:

– Пойди и принеси котомку с этого… куда вы там её забросили? Короче, неси.

– Но мы… – начал тот неуверенно.

– Быстро! – рявкнул граф, и слуга умчался со всех ног. Через несколько минут мешок, слегка подмокший, но в остальном невредимый, лёг перед травником на стол. Тот зубами сдёрнул мокрый узел и долго перебирал травы и коренья, откладывая в сторону то одно, то другое.

– Ну, чего там ещё? – спросил нахмурясь граф.

– Воды горячей, лучше – кипятку, – сказал угрюмо травник, неловко засучивая рукава. – И руки надо бы помыть. – Он поднял грязные ладони. Браслеты кандалов скользнули вниз, к локтям, открыв ржавые полоски на запястьях. Граф скривился и плюнул с отвращением. Махнул рукой, распоряжаясь – тут же двое слуг втащили бадью с водой и большой горшок с кипятком.

– Нож, – попросил травник. Оруженосец за его спиной напрягся, посмотрел вопросительно на графа – тот кивнул – и вынул из ножен короткий охотничий нож. Протянул рыжему знахарю и после смотрел, не отрываясь, как тот крошит сухие жилистые стебли зверобоя. Одна, другая, третья – травы так и сыпались в горшок. Наконец он остановился, вытер ножик о рубаху и вернул его Кришану.

– Готово, – сказал он и повернулся к графу. – Пей по кружке каждый день, и боль пройдёт.

Граф усмехнулся и махнул рукой:

– А ну, отпей прежде сам.

Не говоря ни слова, травник зачерпнул настоя, подул, остужая, и выпил всё до дна. Поставил кружку на стол.

– Ладно же, – кивнул угрюмо пан Владислав. Глянул на Кришана. – Отведи обратно. Если к вечеру не окочурится, так и быть – спробуем зелье. – Он снова повернулся к знахарю. – Коль поможет – твоё счастье. Нет – пеняй на себя. На кол не посажу, но плетей отведаешь… Эй вы, олухи! Травы не выбрасывать – найдите место, где посуше, и там схороните. А тронет кто – головы поотрываю. А теперь пошли все вон!

Кришан кивнул, не говоря ни слова, подхватил свисающий конец цепи и подтолкнул пленника к двери. Тот глянул на него через плечо, сощурился недобро, но смолчал и зашагал по коридорам, то и дело останавливаясь, пока Кришан затворял за ними двери – по замку гуляли сквозняки. В подвале он с рук на руки сдал пленника тюремщику и ушёл. Железо грелось, кузнец, как ему и было приказано, ждал. Цепь сунули в кольцо, склепали звенья. Кузнец ушёл, собрав инструмент, дверь за ним закрылась.

Парень всё так же молча опустился на лежак, поёжился от сырого холодка и потянул к себе одеяло. Миклош завозился, из-под вороха серых тряпок показалась косматая седая голова.

– Гляди-ка, жив! – ощерился он. Сел, почесался, звякая цепями. Кивнул на потолок. – Чего делал-то?

– Графа пользовал, – ответил хмуро тот.

– Самого?!

– Угу.

– И что, – ахнул Миклош, – неужто не отравил душегуба?

Травник покачал головой.

– Ну и дурак! – Он плюнул яростно и вновь полез под одеяло. – Так и так подохнешь, – проворчал он оттуда, – а мог бы запросто его с собою прихватить – всё ж людям польза.

Вскоре он захрапел.

Боль, как видно, донимала графа не на шутку – не к вечеру, но через два часа пришли проведать, что и как, и, убедившись, что травник жив и вроде как здоров, ушли доложить. Охранник принёс им хлеба и воды и отправился спать.

За окном темнело.

– Возьми мой хлеб, – сказал вдруг странник, когда Миклош проглотил свою долю. Старик поперхнулся, глянул недоверчиво:

– Это с чего вдруг?

– Всё равно пропадёт, – непонятно ответил травник, отломил корку и подвинул остальное Миклошу. – На, ешь. Воду оставь! – добавил он быстро, когда тот потянулся к его кружке.

– Ага… Значит, помирать ты ещё пока не собираешься.

– Успеется, – буркнул травник.

Он всухую дожевал горбушку и долго ещё сидел неподвижно. Молчал, разглядывая скованные руки. Отставил в сторону нетронутую кружку и осторожно развернул закатанный рукав. Разжал кулак – на ладони остались лежать шесть сморщенных сушёных ягод – четыре чёрные и две красные.

– Это что там у тебя? – Миклош вытянул шею, пытаясь что-то разглядеть в неверном сером свете, льющемся в узкое окно. – Ягоды какие, что ль?

– Ягоды, ягоды… Ты вот что. – Травник поднял взгляд. Глаза его блеснули. – Что бы со мной ни приключилось, не трогай их, ясно?

– Куда уж яснее… А что это?

– Даст бог, потом объясню, а пока молчи.

Травник умолк и нахмурился, рассеянно катая ягоды по ладони.

Четыре чёрные горошины созрели в чаще леса близ болота – это был редкий в здешних сухих местах черногон, сладковатый на вкус и гибельный, как сама смерть. Парень и сам уже не помнил, зачем прикупил в городской лавке вместе с прочими травами дюжину этих чёрных морщинистых шариков.

Две красные ягоды, ещё хранившие сухую пуповину черешка, созрели высоко в горах, на тонком стебле перегибели. У валахов любой ребёнок хоть раз, да испробовал на себе это сильнейшее рвотное.

Травник вздохнул и, боле не колеблясь, сунул в рот четыре чёрные ягоды и принялся жевать. Язык мгновенно занемел. Он глотнул воды и, подождав, пока не зашумело в голове, заел всё это дело красными ягодами.

Дурман свинцом заполнил тело, сердце вдруг забилось редко-редко, и каждый удар гулко отдавался в голове. В горле стало сухо. Он сглотнул и потянулся за кружкой – рука подчинилась неохотно, медленно, будто чужая. Непослушные пальцы выломали из лежанки щепку, укололи кожу. Боли не было. «Пора!» – решил он.

…Большой палец вышел из сустава неожиданно легко и быстро – травник аж вздрогнул от неожиданности, а вот с остальными костями пришлось повозиться. Он не хотел спешить, опасаясь растянуть суховязки. Шум в голове нарастал, перед глазами всё плыло. Нахлынули забытые воспоминания. Дед Вазах ухитрялся поучать, даже вправляя ребятне выбитые в драке пальцы… Так… потом вот так… Давайте, руки, шевелитесь же!..