Читать книгу: «Дом лжи. Комплект из 2 триллеров», страница 13

Вдруг я услышал звук. Мне показалось, что отцу больно. Я сначала подумал, что он, наверное, двигал что-то тяжелое, какую-то мебель, и повредил себе что-нибудь. Или у него сердечный приступ…

Позже я много раз бранил себя за наивность. Но тогда… может, это и неплохо, что мальчик, которому не было еще и двадцати, не спешил подумать о родном отце самое худшее.

Пока я медленно приближался к кабинету, неслышно ступая по ковровой дорожке, стоны и пыхтение внутри усилились, раздался ритмичный стук, и я услышал задыхающийся женский голос.

На внутренних дверях офиса не было никаких замков. Отец любил говорить, что это своего рода утверждение – политика открытых дверей, эгалитарная философия²⁸ фирмы и все такое.

Лучше б у него были замки. Лучше б я не открывал ту дверь тогда. Лучше б я не видел, как он ползет ко мне на коленях, трясущимися руками застегивая ширинку, лучше б я не слышал его оправданий тому, почему он изменяет моей маме в ту самую минуту, когда наша сиделка Эди, возможно, кормит ее с ложечки обедом.

Тогда все и началось. Позже все стало еще хуже: выяснилось, что денег больше нет, что нам нечем платить Эди и мама в свои сорок девять лет отправится в богадельню. Но все изменилось тогда и там, когда отец гнался за мной по семнадцатому этажу Тайтл-энд-Траст-билдинг, на ходу заправляя в брюки рубаху, когда он пытался оттеснить меня от лифта, умолял выслушать его, не идти домой и не делать то, о чем позже все пожалеют, – вот именно тогда для меня все изменилось окончательно и бесповоротно.

Зря я послушался его и не рассказал ничего маме.

Так я стал соучастником его преступления.

Потому что он не остановился. О нет, он продолжал, даже когда я застукал его. Он ничего мне не говорил, но я застукал его снова. Пару месяцев спустя, перед Днем благодарения, я вышел во внутренний двор подышать воздухом – и нашел там бутылку из-под шампанского и два бокала, припрятанные в углу крыльца. Бокалов было два, а не один, хотя матери уже давно нельзя было алкоголь. То есть отец не просто обманывал мать: его подружка прокрадывалась к нам в дом вечерами, когда мать уже укладывали спать, а я допоздна занимался в колледже.

Дурацкая бутылка из-под шампанского и два красноватых пластиковых фужера, какие продают в любом хозяйственном магазине. Эти вещи поведали мне, что мой отец – не просто слабый человек, поддавшийся минутному искушению. Он – лжец, систематический лжец, для которого зов плоти важнее, чем преданность моей матери, нашей семье.

Я не стал выбрасывать эти вещи. Сначала хотел и уже сунул бутылку и бокалы в мусорный пакет, но по пути к контейнеру передумал, отнес к себе в комнату и спрятал в глубине шкафа. Чтобы не забывать. Чтобы смотреть на них и помнить о том, кто такой мой отец.

В тот день, когда я нашел на крыльце бутылку и два бокала и понял, что мой отец – лжец, которого ничто не исправит, – именно в тот день Тед Добиас умер по-настоящему.

А спустя несколько лет, когда его выловили из собственного бассейна мертвым, с ножом в животе, он всего лишь перестал дышать.

27
Понедельник, 12 сентября 2022 года

Ты сразу поняла, что со мной что-то не так. Я пытался скрыть это от тебя. Приветствовал тебя как обычно – сжал в объятиях, поцеловал, как мы целуемся с тобой всегда, поднял на руки.

Но ты все равно почувствовала. И стала выспрашивать. А ведь я поклялся – ты же знаешь, на этих самых страницах, в самом начале, – я клялся, что никогда и ничего не буду от тебя скрывать. И я рассказал тебе все.

– Мой отец изменял моей матери. Это ее убило.

Ты удивилась. Моего отца ты знала недолго; он был твоим начальником, причем не тем, кто непосредственно давал тебе задания, а самым главным, то есть просто именем на табличке, и ты, наверное, считала его хорошим парнем. Или нет. Может, ты, наоборот, думала, что он засранец. Короче, ты могла знать его, а могла и не знать.

Но главное, что его совсем не знал я, хотя думал, что знаю. Мы не были с ним так близки, как с мамой, но я все же считал, что знаю его. Я поздно понял, что ему не хватает уверенности в своих профессиональных силах – он и мама были коллегами, но она была умнее, у нее лучше получалось то, что она делала; короче, она была успешнее.

Мама преподавала конституционное право в одной из самых престижных юридических школ страны, в Университете Чикаго. А отец был самым обычным адвокатом, который не брезговал никакими делами, вплоть до случаев вождения в нетрезвом виде; короче, хватался за все, что попадется. Но он не понимал главного – маме было плевать на его деньги. Она ценила людей не по тому, сколько они зарабатывают. Зато именно поэтому их ценил отец. Может быть, это вообще мужская черта.

Потом отец получил крупное дело. Его друг детства, парень, с которым они вместе росли в Эдисо-Парк, работал крановщиком на стройке, и однажды стрела его крана зацепилась за линию электропередачи. Парня ударило током, да так, что он остался инвалидом – весь скрюченный, безобразный. И тут за дело взялся мой отец. Тридцать миллионов долларов – такую компенсацию за ущерб здоровью клиента он стребовал с компании, и треть этой суммы пошла на уплату услуг юридической фирмы Теодора Добиаса. То есть отец положил себе в карман десять миллионов долларов.

Я думал, что на этом он успокоится, почувствует себя игроком высшей лиги, на равных или почти на равных с мамой.

Но этого оказалось мало. Теперь, когда он стал мистером Успешный Успех, известным адвокатом, который ходил в дорогих костюмах, ездил на «Порше» и обедал бифштексами, ему понадобилась еще и молоденькая телочка.

Я пытался вернуть его на путь истины, и не раз, но отец не останавливался. Заявлял, что влюбился. Конечно, я, мальчишка восемнадцати лет, не все тогда мог понять. Например, не понимал, что он, еще не старый в общем-то мужчина, хочет наверстать то, что упустил в молодости, а это не так просто сделать с женой, которая прикована к инвалидному креслу. Да, мне было восемнадцать, а не восемь, и я знал, что он имеет в виду. Но даже в восемнадцать мальчик способен оценить такую вещь, как преданность женщине, с который ты связал свою жизнь, даже если с ней случается что-то трагическое – например инсульт. ОСОБЕННО если с ней случается что-то трагическое – например инсульт.

Отец промотал все деньги на новую шикарную жизнь, неудачные вложения и любовницу – на нее он вообще тратил без счета. А потом деньги кончились. Мама вернулась из больницы, но нуждалась в круглосуточном уходе, а у отца не было денег даже на самую дешевую сиделку.

Вот когда мама узнала правду. Отец сам ей признался. Инсульт сильно изменил ее, но я хорошо ее знал – и видел, что даже в таком состоянии она была раздавлена, когда услышала об измене.

И еще одно – конечно, это всего лишь моя догадка, ведь мама была слишком горда, чтобы говорить об этом со мной, – но мне кажется, она поняла, что я все знал и скрывал от нее. Даже представить себе не могу, до чего униженной она себя чувствовала; для нее это было хуже смерти.

Мама убила себя потому, что та жизнь, которая у нее была, рухнула. Ее муж оказался человеком, которого она не знала, который ее разлюбил.

И вот… что же я делаю теперь?

Обманываю свою жену.

Я сам стал тем, кого презирал всю жизнь.

28. Кристиан

О муже Вики Саймоне мне не нужно знать ничего особенного. Кроме того, что у него есть деньги, которые его жена собирается взять и отдать мне. И все же немного прилежания не повредит.

Ха, такого я не ожидал…

Родился и вырос в Грейс-Парк. Проверим. Детство – ничего интересного. Учился в начальной школе Хиллтоп, потом в средней школе Грейс-Парк, окончил «Грейс консолидейтед». В день выпуска произносил прощальную речь… ладно, был местной звездой лыжни и беговой дорожки, побил рекорд школы по забегу на две мили. Молодец Саймон.

А вот это уже любопытно. Вышел из «Грейс консолидейтед» в мае 2003-го. А Университет Чикаго окончил в 2010-м. Целых семь лет на то, чтобы окончить вуз? Ты ли это, Саймон, ученик, говоривший речь при выпуске из школы? Может, ты решил отдохнуть? Но где?..

Так, поставим здесь знак вопроса и двинемся дальше.

Отец, Теодор Добиас, впервые добился крупного успеха в 2002-м – по решению суда наниматель выплатил его клиенту тридцать миллионов долларов в деле о нанесении вреда здоровью при помощи электричества, что, вероятно, означает, что кого-то шарахнуло током. Теодор, как адвокат этого парня, тоже огреб хороший куш. В общем, ура обоим.

2004 год, Глория Добиас – мать Саймона и жена Теодора, профессор права из Университета Чикаго – умерла от передозировки болеутоляющего. Самоубийство? И в новостях, и в пресс-релизе Чикагского универа один туман. Речь только об инсульте, о проблемах со здоровьем, но ничего конкретного о причине смерти.

После этого Теодор уехал из города. Не из Грейс-Парк, вообще из Чикаго, в Сент-Луис. Работал в юридической фирме в Алтоне, Иллинойс, почти на границе Иллинойса и Миссури, где делал серьезные бабки на асбестовых делах²⁹. В его биографии, которую я выудил из давнишних файлов его компании, сказано, что он отсудил для своих клиентов более двухсот миллионов долларов компенсаций. А это огромные деньги для юриста, который обычно получает треть выигранной компенсации в оплату за свои услуги.

Теперь понятно, откуда взялся двадцатимиллионный трастовый фонд Саймона.

Но самое интересное случилось двенадцать лет назад, в мае 2010-го. Теодор Добиас, к тому времени сверхбогатый человек, адвокат, хорошо известный и в Алтоне, и в Сент-Луисе, ведущий защитник в тяжбах по делу об отравлении асбестом, умер. Но не своей смертью – его нашли мертвым в собственном бассейне, с ножевым ранением в живот. И кого же подозревала полиция?

Нет, его не арестовали, насколько я понял. Много раз допрашивали, а прессе сообщили, что ведут допросы «заинтересованного лица», вот журналисты и сообразили – речь идет о единственном сыне покойного.

– Саймон Питер Добиас, – шепчу я себе. – Уж не ты ли грохнул папашу?

И вспоминаю, что рассказала мне Вики, – это безумное условие, по которому жена Саймона не могла наложить лапку на деньги его отца до тех пор, пока их браку не исполнится десять лет.

«Отец Саймона не доверял мне» – вот что она сказала.

Старый Теодор считал тебя шлюхой, жадной до чужих денег, Вики. И, похоже, не ошибался. Интересно, что ты почувствовала, когда он тебя раскусил?

А еще интереснее, чем была занята миссис Вики Ланьер Добиас в ту ночь, когда убили отца Саймона…

29. Саймон

В четверть восьмого я выхожу из школы и начинаю десятимильный забег по району Викер-парка, до переулка за «Вива Медитеррейниа» и обратно. В переулок вбегаю задолго до назначенного срока, то есть до восьми, когда мы посылаем друг другу эсэмэски. Конечно, я уже не бью скоростные рекорды, как в молодости, но милю за шесть минут пробегу даже во сне. Так что еще успеваю отдохнуть, потянуться, поглазеть на жителей кондоминиума, которые жарят в своих патио мясо или просто пьют коктейли.

Я никогда не жил в таком районе, как этот. Да что там, я вообще никогда не жил в большом городе. Всю свою жизнь провел в Грейс-Парк. Отец съехал из дома вскоре после маминой смерти, почти сразу после того, как я дал ему понять, что у меня больше нет отца. Он переехал в Сент-Луис и нанялся в юридическую фирму, специализировавшуюся в выколачивании компенсаций для рабочих асбестовых производств или таких, где асбест используется хотя бы в каких-то вспомогательных целях. Если работнику такого производства случилось заболеть мезотелиомой, то он идет к юристам, те оформляют за него все нужные бумаги и являются с ними в суд, а дальше уже, что называется, дело техники. К тому времени графство Мэдисон в Иллинойсе давно уже стало флагманом так называемой мезоюриспруденции, на которой юристы поднимались, как тесто на дрожжах.

Отец пришелся как раз ко двору в такой фирме – и начал наконец зарабатывать столько денег, сколько давно жаждала его душа. А я остался жить в родительском доме, откуда каждый день ездил на учебу и обратно. Мне не хотелось оставлять дом, ведь он связан с мамой. Вот как получилось, что я, в отличие от многих других студентов, никогда не жил в Чикаго. И не был знаком с районами вроде этого, не бывал внутри таких вот кондоминиумов.

Все студенческие годы я жил в пригороде, один как перст. Все годы, кроме полутора лет в «Новом горизонте», то есть, говоря по-простому, в дурке, хотя на политкорректном языке это теперь именуется «заведением для людей, преодолевающих психологические трудности».

Мне там помогли. Доктор Макморроу оказалась хорошим специалистом, которая больше слушала, чем говорила. После смерти матери я стал буквально психом – некоторое время еще пытался учиться, но скоро понял, что не могу, и сам пришел в клинику. Доктор Макморроу – Анна, она просила, чтобы я обращался к ней по имени, – боролась с раздиравшим меня чувством вины. Это она произносила все те слова, с которыми я теперь обращаюсь к людям на собраниях SOS, – про контроль, про то, как мы стремимся контролировать буквально все и всех вокруг нас, и про то, что необходимо научиться признавать это, чтобы освободиться от вины.

Но мое излечение началось не с этого, а с простых и очевидных слов: «Разве твоя мать хотела, чтобы ты страдал? Нет, она хотела, чтобы ты поступил в колледж и прожил хорошую жизнь. Так чего ты ждешь?»

Вот тогда я понял, что пришла пора возвращаться в строй. Окончил колледж и получил диплом. Анна оказалась права. У меня получилось. Не излечиться, нет. Просто продолжать жить.

Жить, но при этом помнить.

В восемь часов я вставляю сим-карту в зеленый телефон, включаю его и посылаю вот такое сообщение:

Как насчет гольфа завтра?

Наша внутренняя шутка, когда мы притворяемся, что говорим кодом, хотя всякий, кто прочтет наши сообщения по порядку, наверняка поймет, в чем тут суть. Она отвечает немедленно:

Уже не терпится.

Так, хорошо. Но тут прилетает второе сообщение:

Не терпится поговорить с тобой.

А вот это уже можно понимать по-разному. Смысл нарочито затуманен.

Все в порядке?

Ее ответ:

Много думаю о нас. Поговорим при встрече.

Моя реакция:

Хорошее или плохое?

Мне уже начинать беспокоиться?