Читать книгу: «Один и ОК. Как мы учимся быть сами по себе», страница 3

Не знаю, почему именно здесь я начал ходить в горы, но, к моему удивлению, так все и было. Вероятно, ежедневное созерцание чарующего пейзажа пробудило во мне потребность отправиться на свежий воздух, в горы, в лес, в снег. Возможно, это было связано и с новым опасным вирусом, обнаруженным в китайском городе Ухань. Каждый день я читал в новостях, как сначала сотни, а потом тысячи людей умирали от вызываемой им пневмонии. В Люцерне все еще царило чувство безопасности, лишь несколько человек выглядели обеспокоенными, но я не мог отделаться от страха. Мне нужно было что-то, что сдержало бы опасения, успокоило нервы и помогло почувствовать себя по-настоящему живым.

Часть гонорара ушла на покупку прочных туристических ботинок, рубашек из мериносовой шерсти и подходящей куртки. В магазине приветливая продавщица порекомендовала мне помимо заснеженных троп также несколько несложных маршрутов ниже по склону, на которых я бы мог проверить свои возможности и пределы.

Мне кажется, писатели так любят подолгу бродить, потому что это хорошее средство от мрачных состояний, настигающих тебя за одиноким писательским трудом, хочешь ты того или нет. Нередко самые депрессивные представители этого вида искусства, литературы, были и самыми ярыми любителями прогулок на природе. Список писателей, поднимавших себе настроение таким образом, очень длинный: Уильям и Дороти Вордсворты, Генри Дэвид Торо, Роберт Льюис Стивенсон, Гете (конечно же), Руссо, Ницше и многие другие. Мишель де Монтень любил бесцельно бродить по идиллическим пейзажам Перигора, в то время как к людям относился скорее настороженно. Вирджиния Вулф, талантливейшая романистка и странница, а также, к сожалению, жертва депрессии, находила спасение в холмах Сассекса и скалах Корнуолла. «После одиночества в комнате» только пешие прогулки позволяли ей отбросить свое Я²⁸. Мне абсолютно понятно, что она имела в виду. Она не стремилась обрести себя. Если идешь в горы, потому что тебе плохо, то не с целью обрести себя – по крайней мере, не в первую очередь. Главным образом, ты хочешь от себя убежать.

Как оказалось, нигде это не удается сделать лучше, чем в горах вокруг Люцернского озера. Сначала я испробовал маршруты на три-четыре часа. Они оказались физически и психологически сложнее, чем я ожидал. В Альпах мое северогерманское понимание высоты не раз заставляло меня понервничать. Я попадал в затруднительные ситуации, с точки зрения пешего туризма настолько сложные, что не знал, как поступить. Но я справился с каждым из маршрутов. Встретившиеся путники, бывало, объясняли мне, как спуститься по крутой лестнице, высеченной в камне, или по узкой перемычке, которая, казалось, держалась лишь на паре торчавших из земли корней. Передохнув, я, бывало, находил дорогу сам.

Вскоре я уже гулял в горах каждый свободный день и проходил несложные, доступные круглый год участки тропы, опоясывающей озеро. Я добирался по воде до одного из мест, где начинался очередной маршрут, и шел несколько часов, чтобы успеть на последний катер, который возвращал меня в Люцерн до наступления темноты. У меня ныли мышцы, болели ноги, спина и руки, но уже через день-два я вновь садился за письменный стол. Невероятно интенсивный, жизнеутверждающий и освобождающий солнечный свет на больших высотах, ледяной воздух, снег, холод на лице – все это неожиданным образом вызывало эйфорию и настолько освобождало разум, что я забывал о жизни в Берлине. Когда занят только тем, чтобы попеременно переставлять ноги, мышление словно начинает искать новые пути. Тело, разум и мир сходятся в непривычных для тебя связях, по-новому сообщаются между собой. Возникает совершенно уникальный ритм мышления, определяемый самой ходьбой, пейзажем и дыханием²⁹.

С каждым следующим маршрутом я решался на большее. Снова и снова я наслаждался красотой пейзажа, снова и снова достигал предела физических возможностей и справлялся с одиночеством на просторах природы, снова и снова мне на несколько мгновений вдруг начинало казаться, что теперь я вижу вещи по-другому, не так, как раньше. Движения тела воскрешали в памяти давно, как мне казалось, забытые события прошедших периодов жизни. Все словно обретало более широкий и ясный контекст. Это постоянно происходило внутри меня. Сам того не замечая, я все время размышлял о себе и своей жизни. Горы были такими большими, а я таким маленьким и свободным от всего, что определяло мои будни. Я теперь понимал природу восторга, который охватывает людей в горах, и каждый раз по-новому ощущал его.

Состояние мое вскоре улучшилось. Большую роль в этом, безусловно, сыграли прогулки на природе. Свой вклад внесла и роскошь проживать в номере с видом на горы и озеро, работать в отдельном кабинете и в течение нескольких недель почти не тратить время на бытовые заботы. Но самое значительное влияние на мое настроение оказали, как ни странно, сотрудники «Бо Сежура». Хозяева нанимали в основном знакомых и друзей, в отеле царил дух общности, семейности, и я довольно быстро понял – хоть и не мог сказать, почему, – что мне симпатичны почти все, кого я встречал там каждый день. В этом было нечто идиосинкразическое: спонтанная симпатия, рефлекторная гармония, сопутствующая осознанию того, что некоторые вещи вы видите схоже и разделяете одни и те же точки координат в этом запутанном мире, определенные симпатии и антипатии. Такие «спонтанные союзы», как назвала их философ-литературовед интеллектуалка Сильвия Бовеншен, конечно, не очень надежны. Но они прекрасны: тем, что так мимолетны, но иногда знаменуют начало дружбы³⁰.

Правда в том, что даже те отношения, которые мы поначалу не назвали бы близкими или тесными, очень важны для нашего внутреннего равновесия. Мы живем не только в узком кругу друзей, партнеров и членов семьи, но и вращаемся в гораздо более широких социальных кругах. Эти «сети», если можно так выразиться, часто бывают запутанными, но, как правило, оказывают на нашу повседневную жизнь больше влияния, чем мы думаем³¹.

Первым этот феномен исследовал социолог Марк Грановеттер. В начале 1970-х годов он сформулировал то, что раньше понималось в лучшем случае интуитивно. Будь то знакомые, соседи, коллеги, друзья друзей или люди, с которыми мы встречаемся лишь случайно или по редким поводам, все эти «слабые социальные связи» обладают большой силой. По мнению Грановеттера, такие отношения наделены определенной связующей функцией – «функцией моста» – и предназначены для передачи информации, которой нельзя поделиться другим способом³². Другие социологи продолжили его изыскания и показали, как сильно – без нашего ведома – нас формируют эти сети, в которых легко распространяются идеи, установки, менталитет, мода, чувства и аффекты, такие как уверенность и страх³³.

Одной из особенностей новой «сети», благотворно на меня повлиявшей на Люцернском озере, была принципиальная, сдержанная доброжелательность, которой мне часто не хватает в Берлине. Иногда в ней усматривают рутину и фальшь. Кажется, будто сама ее идея отдает чем-то антикварным и чопорным, будто сегодня она совершенно не к месту и противоречит неолиберальному духу наших дней. Возможно, если общество воспринимает как само собой разумеющееся деление людей на победивших и проигравших, добра неизбежно желают лишь те, кто в нем нуждается.

Психоаналитик Адам Филлипс и историк культуры Барбара Тейлор в книге «О доброте» делают справедливое замечание: без доброты – пусть она и приобрела за последние десятки лет статус «запретного удовольствия» – «немыслимо наше эмоциональное и ментальное здоровье». Имеется в виду и то, каково это – испытывать доброту других людей, и то, каково самому быть добрым к ним. Филлипс и Тейлор говорят об обычной доброте в повседневной жизни. Мы избегаем проявлять доброту и радушие и находим для этого всевозможные оправдания, потому что именно такое отношение то и дело определяют как признак слабости³⁴.

Бывает, едешь в автобусе или поезде, и кажется, что поток исполненных ненависти комментариев без признаков саморефлексии выплеснулся из интернета в реальный мир. Большинство из нас знает, какую боль могут причинить неосторожное суждение, невнимательность и микроагрессия. И все же, такое впечатление, что для многих проявление доброты – непосильный вызов. Отчасти такое поведение объясняется определенной культурной обусловленностью. Нередко хорошим тоном считается быть «прямым» и проговаривать «неудобные» истины. Можно задаться вопросом, настолько ли важна собственная оценка, чтобы позволить себе кого-то ранить. Иногда под склонностью высказывать так называемые неудобные истины скрывается неготовность проявить хотя бы минимальную эмпатию.

Быть добрым несложно. Обычно это одна из первых интуитивных реакций, которую испытываешь при встрече с кем-то. Совсем нетрудно проявить интерес к собеседнику и выслушать его, нетрудно понять, что все мы уязвимы, а наши слова имеют последствия, и что чем больше мы убеждены в своей правоте, тем чаще оказываемся неправы³⁵.

За свою жизнь я успел ранить многих людей, как сознательно, так и невольно, по недостатку благоразумия. И, конечно, много таких ран я познал на себе. Не уверен, всегда ли мне удается быть добрым, но я хотя бы стараюсь. Никогда не знаешь, что творится за фасадом другого человека, какая у него жизнь, с чем он каждый день сталкивается. Со стороны люди почти всегда кажутся сильнее, чем они чувствуют себя на самом деле.

Прошло некоторое время, пока мне не стало действительно лучше, пока я не перестал так остро ощущать жестокость своих обнадеживающих фантазий о хорошей жизни, пока то, о чем я не хотел знать, не превратилось в то, о чем я снова ничего или, по крайней мере, не так много знал, пока необходимый самообман, на котором зиждилась моя жизнь, вновь не заработал. Впервые за долгое время январь обещал стать началом года, когда мне не нужно будет бороться с депрессией. В какой-то момент одиночество перестало причинять боль, и я больше не чувствовал себя настолько одиноким.

Под конец пребывания здесь, после очередной вылазки в горы, я занял одно из внешних сидений на пароме до Люцерна. Холод был жуткий, но я закутался в большой шарф и смотрел, как играют волны, как скользят по воде лебеди-шипуны, чомги и красноносые нырки, а мимо проплывают горы и деревни с живописными церквями, элегантными домиками и великолепными отелями XIX века, в которых, казалось, продолжалась другая эпоха. Вдруг на одной из этих великолепных построек я увидел надпись «Отель “У озера”». У меня екнуло сердце. Я сделал снимок и отправил его другу, с которым обсуждал роман Аниты Брукнер. Я знал: мой друг улыбнется, увидев фотографию. Эдит Хоуп, кстати, в конце книги прекращает отношения с мужчиной, с которым у нее был роман и которого она, вероятно, любила. Она расстается и с мужчиной, предложившим ей замужество, не имея особых чувств – сугубо ради социальной интеграции и признания. Она принимает решение жить одна.

Жизнь-одному сопряжена с вызовами, которые непонятны людям, имеющим партнера, супруга, семью. Да, в отношениях тоже можно почувствовать себя одиноким, но если живешь один и тебе одиноко, то и в обозримом будущем это не изменится. Чувство одиночества накатывает и снова спадает; иногда оно колет тебя в самое сердце, а потом забывается; его бывает легко отодвинуть на второй план, пока оно внезапно не настигнет вновь. Неважно, живешь ты один по своей воле или нет, как много у тебя друзей, насколько правильно ты обустроил свою повседневность: одиночество всегда сопутствует жизни-одному. С этим так тяжело смириться.

Всегда легче убедить себя в том, что совсем не чувствуешь боли, которую из гордости не показываешь миру, чем признать ее и постараться с ней справиться. Но все чувства, хорошие и плохие, надо прочувствовать, принять и пережить. Иногда жизнь-одному причиняет боль, иногда нет. Иногда приходится искать новые тропы (или, по крайней мере, быть открытым к ним), чтобы со всем этим справиться. Иногда нужно найти в себе смелость пойти на озеро или в горы, подставить лицо зимнему солнцу и держаться за всех тех радушных и добрых людей, которые встретятся тебе на пути. И помнить, что есть не только разные виды гордости, но и разные виды жизни-одному. Разные виды одиночества.