Читать книгу: «Двенадцать ступенек в ад», страница 7

VII ПОСЛЕ МОСКВЫ

Только 18 июня Дерибас со своим адъютантом добрались до Хабаровска. Пока они добирался домой, в крае произошли важные изменения. Жена сообщила ему о том, что отозван назад в Москву Балицкий и арестован Миронов , и его уже нет в Хабаровске. В отзыве Балицкого назад, впрочем, ничего удивительного не было: если он, Дерибас, был возвращен Сталиным на место, значит, Балицкий отзывался назад. Но кто бы мог подумать, чтобы арестовали Миронова! Наверняка со дня на день и Балицкого арестуют, это уже ясно. Поистине, пути господни неисповедимы, как говаривал сам Миронов! Ни за что и ни за кого теперь нельзя ручаться. Каждый из них, чекистов, теперь не знает, что будет с ним завтра. И это только начало, – думал об этой новости Дерибас. – Пора бы, кажется, уже перестать удивляться, особенно после июньского военного совета и «специального судебного присутствия», но события все равно не переставали удивлять. Удивлять каждый день.

19 июня на следующий день после возвращения Дерибас был уже в Управлении и выслушивал доклад и все случившиеся за этот период новости своего заместителя Семена Кессельмана.

– Когда Миронов был арестован? – поинтересовался Дерибас у Кессельмана.

– В первых числах июня уехал поездом куда-то в Сибирский край, а на днях я узнал о том, что в Сибири он арестован. Балицкого и Миронова убрали, но все равно дела наши плохи, Терентий Дмитриевич, – жаловался ему Кессельман, – братец-то мой Арнольдов остался, и московская бригада хозяйничает везде, ногами двери открывают во все кабинеты, полным ходом идут аресты в ОКДВА, у пограничников, в Амурской флотилии.

– А кого из наших людей взяли? – спросил Дерибас.

– Еще в начале июня взяли Витковского , затем Шилова и Михеева. Перед самым вашим приездом, буквально вчера взяли начальника третьего отдела Ефимова . Всех исключили из партии.

– Час от часу не легче, – озадаченно проговорил Дерибас. – Шилов – блестящий разведчик, один из лучших в наших рядах, преданный Советской власти человек. В чем его подозревают арнольдовцы? Ты читал протоколы его допросов?

– Его сразу же этапировали в Москву в центральный аппарат, как и остальных наших людей. Из Москвы пришел запрос на их арест. Со слов моего братца мне известно, что их обвиняют в связях с «дальневосточным параллельным троцкистским центром», а Шилова еще обвиняют и в связях с японской разведкой.

– Ерунда какая-то, – поморщившись, сделал вывод Дерибас. – Какие там еще связи с японской разведкой! Кто это насочинял? Арестовываются лучшие наши люди. Если такими темпами пойдет, скоро уже работать будет некому, хоть караул кричи.

– Вы что-нибудь понимаете в том, что происходит, Терентий Дмитриевич? Я ничего не понимаю. Вы думаете, что все-таки был заговор, и мы с вами его проморгали? – спросил Кессельман.

– Моя жена, умная баба, говорила по этому поводу еще перед моим отъездом в Москву: «Если нет заговора, его нужно выдумать». Был или не был заговор, но Сталину нужен заговор, чтобы провести чистку в армии, в партии, избавиться от тех, кого он подозревает в нелояльности, или кому не доверяет. Ну, а всех остаьных устрашить. А как с делом Крутова?

– По нему был назначен вести следствие начальник СПО Сидоров. Он мне жаловался на то, что дело липовое, никаких компрометирующих материалов нет, арестован необоснованно. Он заявил об этом Арнольдову, тот на совещании дал ему нагоняй, отстранил от следствия и сам взялся вести следствие. В конце концов, выбили из Крутова показания о существовании заговора во всем Дальневосточном крае вроде с участием краевого, советского и партийного руководства и высших военных ОКДВА. По этим показаниям идут аресты по всему краю. Я каждый день получаю новости об арестах и в наших рядах и в армии.

– Знаем мы твоего братца, знаем, как он выбивает показания, – проговорил Дерибас.

– А что Блюхер? Почему он молчит в то время, когда идут аресты его комдивов и комкоров? – спросил повышенным тоном Кессельман. – Куда он смотрит? В Приморье даже батальонных комиссаров стали брать. И этим дело не кончится. Недавно, перед твоим приездом, взяли Балакирева, а Блюхер молчит.

– Молчит потому, что нет у него уже власти, как нет уже ее и у нас с тобой. Все аресты его комдивов и комкоров по положению утверждены самим Блюхером, подписаны им прежде, чем их утвердил Ворошилов. Блюхер взял под козырек перед Сталиным с Ворошиловым потому, что на военном совете Сталин поставил армию к стенке. Ты читал стенограммы военного совета?

– Так, просматривал…Задал Сталин генералам перцу, – ответил Кессельман.

– Вот именно! Для Сталина с Ворошиловым заговор в среде военных неопровержимо доказан следствием. Прежде, чем начать заседание военного совета, Сталин раздал всем присутствующим растиражированные признательные показания Тухачевского и остальных. Причем, если ты заметил, все признательные показания у арестованных высшего командного состава выбиты в главном направлении: заговор должен привести к поражению нашей армии в будущей войне с Германией.

– Да, эту мысль я уловил, – согласился с ним Кессельман.

– А эти признательные показания о пораженческих действиях заговорщиков выбиты, я в этом не сомневаюсь. Арестованный еще в тридцать шестом Путна молчал целый год, а в мае вдруг заговорил о заговоре во всей Красной армии. И Примаков вместе с ним заговорил об этом же. Я не читал их признательных показаний, не до этого было, но мне и так все стало ясно. Как же может Блюхер в этом случае защищать свою армию от арестов, если в рядах ОКДВА действуют заговорщики с пораженческими настроениями? Это было бы подозрительно, Семен Израилевич, сам понимаешь. Еще хорошо, что Блюхер уцелел, на него не показал никто из арестованных, значит, по мнению Сталина, в заговоре он не замешан. Вот он и утверждает все аресты в своей епархии.

– А вы видели Блюхера в Москве, говорили с ним? – спросил Кессельман.

– Я понял, что в эти дни с ним лучше не встречаться. Блюхер, прежде всего, потрясен самоубийством Гамарника. Я звонил Блюхеру в гостиницу, он был пьян, а ситуацию мне Кладько докладывал, что Блюхер был на квартире у Гамарника в тот же день, 31 мая, и Гамарник, наверное, все ему рассказал. О чем они говорили – можно только догадываться. Он ушел от него, а Гамарник через какое-то время вдруг застрелился. Перед этим, как тебе известно, его сняли со всех постов, уволили из армии, а накануне арестовали Осепяна, его заместителя. О чем тут можно говорить? Возможно, Гамарник с часу на час ждал ареста. Ясно, что Ян Борисович все просчитал, если бы он не застрелился, его бы взяли под рученьки белые и потащили на Лубянку…

Оба закурили, и какое-то время молчали.

– А на военном совете выяснилось, как доказанный факт, что Гамарник был вовлечен в заговор, – продолжил разговор Дерибас. – У Блюхера голова шла кругом, я его понимаю. Я в самолете, когда летел назад, все хорошенько обдумал, чего не додумал в Москве, и мне многое стало ясно.

– Неужели Блюхер и остальные военные поверили Сталину о заговоре в армии?

– А как тут не поверишь, если все обвиняемые признались в измене родине и в шпионаже?

– Что-то очень скоро с ними расправились, ведь никакого следствия толком не было. Арестовали – и через две недели на плаху. Признательные показания – это чепуха, – высказал свое предположение Кессельман.

– Ты прав, Семен Израилевич, все это очень мутно и вызывает множество вопросов. Ясно только одно: нужно готовиться к худшему. Судилище в Москве над Тухачевским и остальными, которое устроил Сталин, придумано для устрашения не только военных, а всех. Молчите – и не вмешивайтесь, поэтому Блюхер молчит, взял под козырек. Сейчас, Семен Израилевич, у всех у нас только одна забота: как бы самим уцелеть.

– Что вам Сталин сказал напоследок? – спросил Кессельман.

– Хорошенько разобраться в обстановке, сложившейся в Дальневосточном крае и как можно быстрее и жестче почистить его от врагов народа.

– Что теперь будем делать? – спросил Кессельман после некоторого молчания.

– Возьмем и мы под козырек, что еще остается? Против центра не попрешь. Сколь возможно будем тормозить крокодильи аппетиты Далькрайкома и московской бригады. Поэтому у нас с тобой одна забота сейчас – держать круговую оборону от этих голодных московских волков, которые будут пожирать людей поодиночке и скопом. А там и до нас доберутся, обвинят в том, что мы заговорщики, троцкисты, японские и германские шпионы и черт его знает, в чем еще только не обвинят.

Какое-то время опять помолчали. Кессельман курил, стоя у окна.

– Как краевой прокурор реагирует на аресты? – спросил Дерибас.

– Чернин в опале. Его еще в начале июня исключили из партии. Набросились на него в прокуратуре, как стая волков. Все перепуганы, жизни свои спасают. Аресты в армии и эти разговоры о заговоре вызвали переполох во всех структурах власти и похоже на то, что прокуратура края встала на колени перед ними.

– В чем его обвиняют?

– В либерализме, попустительстве, в политической слепоте и в связях с врагами народа, прежде всего, с Крутовым. Хотите, вот почитайте расшифрованную стенограмму партийного собрания.

Он вытащил из нагрудного кармана свернутые листки, развернул их, разгладил и, подойдя к столу, протянул листки Дерибасу.

Дерибас несколько минут смотрел стенограмму, переворачивая листки один за другим .

– Чернин снят с должности?

– Еще нет, но это дело ближайших дней.

– Кто на его место намечается?

– По-моему, Звягин.

Дерибас стал просматривать листки, затем, найдя нужное, стал вслух читать выступление Звягина на собрании на обсуждении личного персонального дела Чернина:

– …я неоднократно ставил перед Черниным вопрос и говорил ему, неужели у нас нет контрреволюционных и вредительских дел. А когда я выехал в Нижне-Амурскую область, то там нашел ряд контрреволюционеров. (при этих словах Дерибас саркастически усмехнулся). Прокуратура не все сделала, чтобы беспощадно бороться с врагами народа. Если Чернин после ареста его приятелей ни с кем при их допросах не разговаривал и не допрашивал, то это тоже не случайность. Я считаю, что когда Чернин говорил о случайных связях с врагами народа, то это неправильно, случайностью это назвать нельзя. Считаю, что Чернину не место в партии…

– Вот тоже мне Юлий Цезарь – приехал в Нижне-Амурскую область, увидел и нашел там врагов народа. Тоже мне ищейка! Это не его собачье дело! Куда он лезет, этот выскочка? Дело органов искать врагов, а не прокуратуре. Это партсобрание – приговор Чернину! Теперь и он пойдет под арест.

– Разумеется! – ответил Кессельман.

VIII ТЕРРОР ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Утром 4 июля 1937 года, на другой день после возвращения из Приморья, (куда он отправился по случаю инцидента на границе с боевыми действиями с вторгшимися на советскую территорию японцами), Дерибас, придя на службу, был встречен известием от секретарши:

– Терентий Дмитриевич, шифрограммы из Москвы.

– Копии сделаны для Семена Израилевича?

– Так точно, – по-военному ответила секретарша.

Шифротелеграмм было две.

Распечатав первую за № П51/94, Дерибас прочел: «ЦК ВКП (б) предлагает всем секретарям областных, краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД. ЦК ВКП (б) предлагает в 5-дневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество, подлежащее расстрелу, равно как и количество подлежащее высылке».

Разодрав скрепляющие листки края второй директивной телеграммы за №266/15545, он прочел и ее: «…Всем начальникам НКВД СССР. С получением сего возьмите на учет всех осевших в вашей области кулаков и уголовников, вернувшихся из мест отбытия наказания и бежавших из лагерей и ссылок. Всех учтенных кулаков и уголовников подразделите на две категории: первую – наиболее враждебные элементы подлежат аресту и расстрелу в порядке административного проведения их дел через тройку; вторую – менее активные, но все же враждебные элементы подлежат высылке в районы по указанию НКВД СССР.

К 8 июля телеграфом донесите мне количество лиц по 1 и 2 категориям с указанием отдельно кулаков и уголовников. О времени начала операции и порядке ее проведения указания дам дополнительно. Ежов».

«Ну, вот и началось, – подумал он. – И опять всех под одну гребенку. Для дальневосточных крестьян в приграничных округах нет исключений – только войной на них на полное истребление. Зря я там у него на приеме о крестьянах так распинался, только упрямо свою линию гнет, – думал он о Сталине и о предстоящей «операции».

Директива была подписана Ежовым, но отправителем являлся Фриновский. Вероятно, ему было поручено выполнение этой «операции». Ясное дело, что эти шифротелеграммы были разосланы по всем регионам СССР.

Москва требовала уложиться в пять дней. Понятно, что это было репетицией, подготовкой центра к чему-то большему, масштабному. И понятно, что уложиться в пять дней было немыслимо.

В этой же директиве говорилось и о подготовке мест массовых захоронений будущих казненных «антисоветских элементов».

Дерибас звонком вызвал секретаршу и попросил ее соединить с Кессельманом.

– Семен Израилевич, ты читал новые телеграммы из центра? – спросил он его.

– Только что прочел, вот размышляю, – ответил Кессельман.

– Что ты об этом думаешь?

– Хлопот теперь не оберешься, крови будет много. Будем готовиться к худшему.

– Ты вот что, Семен Израилевич, поручи кому-нибудь по данным имеющейся в НКВД картотеки составить списки всех, кто состоит на учете из вернувшихся из мест заключения кулаков и уголовников.

– По уголовникам надо в милицию запрос делать, они ведут полный учет, а по вернувшимся из мест заключения на законном основании и по бежавшим из ссылок и поселений кулакам никакого целенаправленного учета нет, – отвечал ему Кессельман. – Не все по возвращении встают на учет как положено, многие отсиживаются, прячутся…

– Значит, так: отправь в милицию запрос на уголовников, пусть дадут сведения по ним, а по кулакам, значит, поручи ответственному оперативнику, пусть соотнесется с райотделами, а там пусть оперативники прошерстят свои районы, возьмут всех на учет и составят списки.

Не прошло и пяти минут после окончания разговора, как секретарша, просунув голову в дверь, спросила:

– Товарищ Птуха звонит, соединить?

Птуха – второй секретарь Далькрайкома. Вероятно, первый секретарь Варейкис поручил Птухе отработать приказ из центра и заниматься составлением списков врагов народа. Поздоровавшись, Птуха сразу же начал с места в карьер:

– Довожу до вашего сведения, товарищ Дерибас, что Далькрайкомом получена директива из Москвы за подписью товарищей Сталина и Молотова о подготовке к проведению массовой операции по репрессированию антисоветских элементов. Нужно…

– Знаю-знаю об этом! – с нетерпеливо перебил его Дерибас. – Работаем над этим, работаем!

– Когда вы сможете составить списки и подать на просмотр и обсуждение Далькрайкомом? Центр отпустил нам всего пять дней.

Дерибас как старожил края, знавший его, что называется, вдоль и поперек, сам исходивший пешком не одну сотню километров, побывавший во всех его уголках, кроме севера, ненавидел и презирал всю на сегодняшний день сложившуюся руководящую партийную верхушку Дальневосточного края, его первых лиц – Варейкиса, но в особенности Птуху, которого он за глаза называл «птахой» – этих «бабочек-однодневок», услужливых выскочек, готовых сваливать все сегодняшние неудачи в делах на предшественников, отрицать их дела и вклад в строительство края и доносить, доносить, доносить: и на вышестоящих, и на всех подряд, упреждая свою персону от гнева Москвы и САМОГО.

– Сообщите в Москву, что в пять дней мы не уложимся, край у нас не с гулькин нос, они там этого не представляют, – ответил он Птухе.

– Сколько органы безопасности предполагают выдать центру списочного состава по кулакам и уголовникам для определения будущего лимита по категориям?

– А какое количество удовлетворило бы Далькрайком? – спросил он Птуху с большой долей яда в тоне.

– Тысячи три по первой категории и пять по второй, – ответил Птуха, не почувствовав ядовитого тона Дерибаса.

– У Далькрайкома аппетиты крокодильи товарищ Птаха, то есть, извините, товарищ Птуха, – тем же ядовитым тоном продолжал Дерибас (он намерено исказил его фамилию, чтобы уколоть второго секретаря). – На Дальнем Востоке с кулаками довольного туго, вам бы следовало историю края изучить, его освоения и заселения. А тех, кого в двадцать девятом и в тридцатом записали в кулаки, всех извели по «тройке», остальных рассеяли по лагерям.

– Но многие же вернулись и теперь ведут в своих местах проживания контрреволюционную и вредительскую деятельность!

– Безусловно, недовольство в целом у крестьян большое, у всего крестьянства, а не только у вернувшихся, тех, кого мы называем кулаками, я докладывал недавно об этом товарищу Сталину в том смысле, что мы пожинаем те плоды, которые посеяли. Но чтобы столько набрать по первой категории, товарищ Птуха, нужно и нас с вами вместе с товарищем Варейкисом, и всех далькрайкомовцев в списки зачислить, а остальных коммунистов по второй категории.

Птуха так не почувствовал в его тоне ядовитой иронии.

– А сколько по вашим предположениям есть в крае активных врагов народа из бывших кулаков, белых и прочих антисоветских элементов?

– А сколько в районах оперативники умудрятся накопытить, – ответил Дерибас тем же тоном.

– И еще, товарищ Дерибас, мы с товарищем Варейкисом посоветовались и решили, что «тройка» остается в прежнем составе: первый секретарь крайкома с заменой вторым секретарем, вы, как начальник УНКВД края с заменой вашим заместителем Западным и еще товарищ Федин, скорее всего, или кто-то из других крайкомовцев вместо исключенного из партии Чернина.

– Что ж остается в прежнем составе, так остается, пути господни неисповедимы.

– Что вы этим хотели сказать? – спросил Птуха с недоумением.

– Да так, к слову пришлось.

На этом разговор был окончен.

Но не успел он положить трубку, чтобы перекурить и осмыслить происходящее, как секретарша снова, просунув голову в дверь, сообщила:

– Краевой прокурор звонит, соединить?

– Соединяйте.

Прокурор Дальневосточного края Чернин, давний «соратник» по «тройке», был уже исключен из партии на собрании коммунистов прокуратуры и боролся за свое восстановление, подав протесты в городской комитет партии и в КПК (комитет партийного контроля), и еще не был автоматически уволен с работы.

– Поздравьте меня с новой должностью, Терентий Дмитриевич, поздоровавшись, первым делом произнес он саркастическим тоном.

– С какой? – удивленно спросил Дерибас. – Вы получили новое назначение? Поздравляю!

– Да, получил новое назначение, – тем же тоном иронии продолжал он, – должность свадебного генерала. Вся прокуратура получила это новое назначение, пора ее уже упразднять. Меня ознакомил товарищ Варейкис с новой директивой из центра.

– А, вот вы о чем! – сразу же догадался Дерибас о том, что первый секретарь Далькрайкома ознакомил краевого прокурора с новой шифровкой из центра.

– Как же так получается, Терентий Дмитриевич? Советская власть, которой скоро исполнится двадцать лет, дожила до такого позора, как аресты и судопроизводство по категориям? Начнутся аресты и суды по принадлежности к социальным группам, а не по содеянным преступлениям и даже не по компрометирующим материалам, а просто…за здорово живешь Советская власть будет избавляться от людей самым беззаконным образом! Да есть недовольные люди, их немало, но недовольство еще не является преступлением и основанием для ареста, товарищ Дерибас!

– Я вам на это ничего не могу ответить, Михаил Яковлевич, кроме того, что этот указ и то, что за ним последует, добавляет органам страшных хлопот и сплошной головной боли.

– А для чего же Советская власть шла к Конституции? Зачем мы торопились тогда ее принимать, если не уверены в результатах выборов наших людей? Зачем нам такая Конституция, когда государство сразу же грубо нарушает ее? – продолжал сыпать вопросами Чернин. – Приняв главный закон страны, Советская власть дала равные избирательные права бывшим белым, кулакам, церковникам, торговцам, царским чиновникам. А предоставив им по Конституции права, вдруг опять вспомнила о том, что они все бывшие, которых надо вычистить из советского общества. Гражданская война давно закончилась, главные враги вышвырнуты вон из страны и уничтожены. Я не согласен с товарищем Сталиным в том, что они никогда не врастут в социализм. Во-первых, наша власть не имеет права лишать тысячи людей права на жизнь, а во-вторых, нужно доказать преимущества нашего строя перед капиталистическим не насилием и расстрелами. Сейчас не война. Неправосудные методы и насилие не годятся. Мы спешим на выборы по будущим трупам людей.

– А что с антисоветскими элементами делать? – с улыбкой к его горячности спросил Дерибас.

– Мы просто не должны были спешить с Конституцией, чтобы дать возможность тем, кого мы называем антисоветскими элементами, почувствовать преимущество нашего социалистического строя. Мы все надеялись, что новый закон о судопроизводстве избавит нашу власть от «троек», и мы начнем создавать гражданское общество, а наша власть впадает в такое варварство. А что же последует за этим составлением списков? – спросил Дерибаса прокурор.

– Как что, Михаил Яковлевич? Мы подадим списки в центр, а нам отпустят норму, согласно этим спискам, на расстрел по первой категории и на лагерные сроки по второй категории.

– Значит, Советская власть будет избавляться от определенных людей путем расстрела без доказательств их вины и без компрометирующих материалов, то есть самым беззаконным образом?

– А от органов безопасности потребуют найти компрометирующие материалы или добыть их в результаты следствия, а уж оперативники постараются, это нам не в новость, – ответил на это Дерибас шутливым тоном.

– Я протестую против этого беззакония, которое достигнет чудовищных размеров! – заявил прокурор. – Вы же понимаете, что если прокуратуру устранят из надзора за следствием и прочими процессуальными действиями, тут такое начнется, кровью захлебнемся, будут миллионы невинных жертв!

– Я вполне разделяю ваши опасения, Михаил Яковлевич, но ничего уже не изменить, машина запущена и набрала ход, центр не отступится, – ответил Дерибас.

– При таком уклоне центра нигде не останется честных, порядочных людей, ни в партии, ни в органах безопасности, ни в прокуратуре, ни среди простых людей, всех повяжут кровью, а кто будет протестовать, того первыми казнят, а остальные замолчат. Мое положение в прокуратуре крайне шаткое, но я до последнего будут протестовать против этого беззакония! У нас принята Конституция, и надо начинать по ней жить, а не заниматься произволом! Я отправлю протесты Вышинскому , в ЦК, в Политбюро, хотя я уже исключен из партии! Надо остановить это беззаконие и закричать во всеуслышание, на какой преступный путь становится государство!

– Я искренне желаю вам удачи, Михаил Яковлевич, – сказал Дерибас. – Искренне желаю.

И услышал в трубке короткие гудки.

«Самоубийца, жаль его», – подумал Дерибас о прокуроре.

После разговора с Дерибасом второй секретарь Далькрайкома Птуха отправил в Москву шифровку о предполагаемом составе «тройки» по ДВК, предлагая утвердить Дерибаса временно, с заменой Западным. (О том, что Дерибаса следует утвердить временно, Птуха утаил от него. Предчувствовали партийцы, что кресло под Дерибасом зашаталось).

Следом Далькрайком уже начал активные действия по выполнению нового указа центра. Птуха, вероятно, с подачи Варейкиса отправил в Москву шифровку за своей подписью: «Крайком просит распространить действие директивы ЦК также и на находящиеся на Дальнем Востоке спецпоселки, в которых имеется по данным НКВД до 10 тысяч семей. Ввиду того, что на территории ДВ находятся 360 тысяч лагерников, часть из которых открыто проявляет свою резкую враждебность, крайком просит разрешить дела в отношении таких лиц рассматривать на созданной «тройке» для применения к ним расстрела».

Разумеется, это было разрешено. И, разумеется, вскоре начнутся расстрелы заключенных и спецпоселенцев в лагерях и в других местах лишения свободы.

Вслед за директивой от 2 июля 1937 года Ежов 13 июля издал приказ, требующий всем руководителям региональных управлений НКВД снова прибыть на оперативное совещание-конференцию. Оно намечалось на 16 июля. Два совещания – одно за другим в течении трех месяцев? О чем это говорит? Дерибасу было ясно, что очередное совещание должно будет послужить более точной и полной координацией предстоящих массовых репрессий (эта «операция» получит вскоре кодовое название «кулацкая операция № 00447). На эту конференцию Ежов его не пригласил, и, анализируя сложившуюся ситуацию, Дерибас понял, что этот не вызов является слишком уж очевидным фактом надвигавшейся опалы с самыми худшими последствиями. Если его Ежов не вызвал на оперативное совещание-конференцию, значит, уже назначен на его место другой человек, который будет присутствовать на этом совещании-конференции – это было понятно ему. Но кто приедет вместо него? А куда его? Неужели в застенок и в подвал? Ведь еще месяц назад Сталин ему доверял. Что изменилось за это время? «А-а! – вдруг осенило его. – Арнольдов за моей спиной наверняка по своим каналам (а то значит фельдъегерской почтой) отправляет материалы (протоколы допросов и список лиц, которых нужно арестовать, а Дерибас не дает санкции на незаконные аресты) в Москву Ежову, а может самому Сталину, катает на меня доносы-жалобы».

Справившись в фельдъегерской службе по журналу о последних отправлениях в Москву фельдъегерской почты, Дерибас увидел два отправления от имени Арнольдова Ежову. Теперь все стало понятно. Значит, доносы идут, Москва прислушивается к тому, кто послан с «особыми полномочиями».

Дерибас предчувствовал не только опалу, но вполне вероятный скорый арест.

Вечером он излагал жене свои соображения:

– Рыбонька, забирай Герочку и срочно уезжайте куда-нибудь, пока еще не поздно! Меня могут со дня на день вызвать в Москву и там арестовать. Или уже здесь арестовать. А потом и тебя достанут.

Елена – в слезы.

– Куда же мы уедем, Терентий? У Герочки осложнения, у него же диспепсия или ты забыл? Мы на учете в поликлинике, никуда мы не можем уехать!

– Поезжай в Одессу к своей матери, там к тому же врачи лучше.

– Терентий, что ты говоришь! Мы даже до Одессы не доедем, это ж сколько дней тащиться поездом! Чем в поезде кормить ребенка? У меня нет молока! Как там кашу варить, какая будет в поезде вода?

Некоторое время сидели в молчании.

– И все же, рыбонька, уехать вам – это шанс для ребенка. Может, сам Бог твой будет тебе в помощь. Герочку еще можно спасти, о себе уже нечего думать. Ты знаешь, что бывает с женами опальных мужей? Могут арестовать и тебя, отнимут ребенка…

– Герочке всего полгодика, они не посмеют! – вскричала Елена.

– Ты же работала в органах и должна помнить о том, как беспощадна Советская власть к тем, кого она зачислила в отступники или изменники или кто попал под ее подозрение! Никому нет пощады – ни женам, ни детям, ни другим родственникам! Тебе известно, что стало с женами, детьми и родственниками, осужденных в июне «специальным судебным присутствием»? Или с другими женами? Пока ему полгода, тебя с Герочкой отправят в лагерь, ты это понимаешь? Никакой медицинской помощи там нет. Какая там к черту диспепсия! Если он там выживет и ему исполнится год, у тебя его отберут и отправят нашу кроху в ясли. А это – на его погибель, рыбонька!

– Но на тебе же нет никакой вины, ты честно служил Советской власти! Восемь лет отработал в этом замороженном краю!

– Ты пойми, это не довод и не повод, чтобы меня не арестовать, примеров – уйма. Сейчас старых заслуг никто не учитывает, у Сталина какие-то свои планы и расчеты со старыми кадрами революционеров, со всей старой гвардией.

– Я никуда не поеду! Если я поеду, я угроблю ребенка! – Елена рыдала и заливалась слезами, закрыв ладонями лицо. – Может, пронесет, Терентьюшка, а? Авось, пронесет! Господи, спаси и помилуй меня и мою семью, моего маленького сыночка … – скороговоркой начала она свою молитву-причитание, которые были свойственны ей в критические минуты жизни.

– Ну, будя-будя, рыбонька, – морщась от ее слез и неразрешимости ситуации, говорил Дерибас. – Будя… Авось да небось – вот и все ваши бабьи присказки. Что ж, авось так авось, может, и пронесет. Хорошо, что мы тогда весной не расписались, это может тебя спасти.

– Это что-то меняет? – спросила Елена, переставая плакать.

– Меняет. Есть шанс тебе уцелеть. Если и тебя арестуют, ты пойдешь по разряду любовницы, которая прижила со мной ребенка, а это не одно и то же, что законная жена. Все на их усмотрение, надо быть ко всему готовым. Пути господни неисповедимы.

Это довод в какой-то степени успокоил подругу Дерибаса.

27 июля неожиданно для всех был отозван в Москву Арнольдов, который отбыл, даже не попрощавшись с братом, хотя жил у него на квартире три с лишним месяца. Просто собрал свои вещички и уехал на вокзал, пока брат был на службе. На другой день Семен Кессельман заметил по этому поводу:

– Не к добру это, Терентий Дмитриевич, не к добру! Уехал и даже не простился!

– Конечно, не к добру. Для меня ясно одно: меня снимают, Москва уже решила, поэтому и Арнольдова убрали. К нам на Дальний Восток едет какая-то другая фигура крупнее и беспощаднее, которая будет вместо Арнольдова иметь «особые полномочия». Приедет, конечно, со своей командой. Теперь только держись, головы будут лететь и направо и налево! Всех в заговорщики запишут! – так же невесело заметил он.

– А с нами что будет, как думаете, Терентий Дмитриевич? – с беспокойством спросил Кессельман.

– Отзовут куда-нибудь. Может, уже на тот свет и отзовут.

– Вы не шутите так, Терентий Дмитриевич!