Читать книгу: «Двенадцать ступенек в ад», страница 5

1 июня в киоске в фойе гостиницы он купил свежий номер «Правды». Передовица и все почти полосы заполнены были материалами по теме освоения Арктики, репортажи, очерки не только о летчиках-папанинцах, но и другими материалами, посвященными освоению Арктики. На последней шестой полосе под разделом «Хроника» другим шрифтом было напечатано: «Бывший член ЦК ВКП (б) Я.Б.Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством».

Все дни с 1 по 4 июня Дерибас безвылазно сидел в гостинице, читал газеты и расшифрованные стенограммы военного совета, которые по его приказу доставлял ему из Управления на Лубянке посланный адъютант. Внимательно читал доклад Сталина и прения после него военных, стараясь уловить как направление замысла Сталина, так и настроение в армии.

Внимательно изучив доклад Сталина, Дерибас подивился тому, как все ловко подстроил вождь, связав недовольство в рядах военных Ворошиловым в военно-политический заговор против Советской власти, финансировавшийся германским фашизмом. На это был сделан упор. Сталин опирался в своем выступлении на «признательные показания» арестованных военных и перед своим выступлением раздал растиражированные «показания» Тухачевского, Корка, Фельдмана, Ефимова всем участникам военного совета – и его членам и приглашенным. Какова цена этим показаниям? – думал Дерибас. – Каждый чекист это знает. Никто против пыток не устоит. Почти никто, исключительно единицы. И другой метод, еще более зверский – запугивание. Он против этих стойких единиц, он пострашнее пыток. Арестованным по полочкам разложат те устрашающие репрессии, которые обрушатся на их семьи, матерей, отцов, братьев, сестер, родственников, жен, детей, ни в чем не повинных людей. Военным свои жизни не столь жаль, они всегда готовы умереть, а вот жены, дети, родственники? Разве сам он, Дерибас, случись ему быть на месте арестованного, не пожертвовал бы своей жизнью ради спасения семьи? Без всякого сомнения, пожертвовал. Все это уже давно опробовано еще со времен подавления антоновского восстания: взятие заложников из каждой деревни, села с требованием выдачи оружия и «бандитов». И если не выдают или отговариваются тем, что «не знают», «оружия не имеют», расстрел этой партии заложников на глазах у сельчан и взятие новых заложников с тем же требованием. Опробовано и во всех политических процессах против оппозиции с их «признательными показаниями» в шпионаже, вредительстве, заговоре и прочих грехах. Или «сознаешься так, как нам нужно, или всю семью, родственников «выкосим под корень». И бухаринцы, зиновьевцы, и троцкисты, на удивление не только своим гражданам, но и всему миру, «признавались». (Впрочем, это не спасало их семьи от жесточайших репрессий с расстрелами и посадками в лагеря).

Дерибасу было ясно и то, что подчеркивалась не только заговорщицкая деятельность арестованных, но «признательные показания» выбивались именно в направлении военно-политического заговора против Советской власти для ее свержения в сговоре с германской разведкой, то есть заговорщики обвинялись в шпионаже. (Он сразу отметил, что это было очень похоже на то, как связывал старший майор Арнольдов арест военного инженера Кащеева из ОКДВА с его «признательными показаниями» о заговоре в военно-строительном отделе ОКДВА со шпионажем в пользу Японии). Было очевидно, что центральный аппарат НКВД изощрился и «набил руку» в методах допросов и ведения следствия в точности с тем, какая поступает команда «сверху». Теперь ему было также совершенно очевидно, что они на Дальнем Востоке «отстали» от Москвы, от «передовых» методов работы московских следователей и оперативников, устарели в методах своей работы по выкорчевыванию «врагов народа». Вот почему «таежниками» называл его сотрудников Арнольдов в одном из разговорах с братом Семеном Кессельманом. Какую игру ведет сталинская верхушка и какой цели добивается? Главное, чем поразил Сталин военных, – так это «признательными показаниями» Тухачевского и компании не только в заговоре, но и в плане пораженческой деятельности заговорщиков в армии в будущей войне. Красная армия-де в войне с Германией должна была потерпеть поражение. Точно рассчитанный удар Сталина, ошеломивший армейскую верхушку, повергший ее в шок. Этого военные, конечно, не могли бы простить никому. И они проглотили эту версию, выстроенную следствием. И если кто-то еще из них сомневался в заговорщицкой деятельности арестованных и предательстве, то теперь никто не должен был усомниться.

Что Сталин сказал о Гамарнике? «У нас нет данных о том, что он сам информировал (немецкий генеральный штаб), но его друзья Уборевич, Якир, Тухачевский информировали немцев». И далее: « …Видите ли, если бы он был контрреволюционером от начала до конца, то он не поступил бы так (не застрелился бы. – Примечание автора), потому что я бы на его месте попросил бы сначала свидание со Сталиным, сначала бы уложил его, а потом бы убил себя. Так контрреволюционеры поступают».

Значит, по логике Сталина, размышлял Дерибас, Гамарник не контрреволюционер, а шпион, завербованный немецкой разведкой, «невольник рейхсвера», по его выражению? Какая логика! Как все он железно выстроил! Какой изощренный ум!

Внимательно Дерибас прочел то место, где Сталин говорил о Блюхере. В своем выступлении Сталин защищал Блюхера якобы от намерения Гамарника и Аронштама сместить Блюхера с поста командующего ОКДВА и поставить своего человека. Кого? Конечно же, Тухачевского. По мнению Сталина, Гамарник хотел убрать с Дальнего Востока Блюхера и вел против него «агитацию»? Но об этом, прежде всего, знал бы сам Блюхер. Об этом бы знал бы и он, Дерибас, ему бы немедленно доложили. Но лично он, Дерибас, не замечал ничего подобного вокруг Блюхера, и об этом ему не докладывали. Если бы это было не так, тогда зачем же Блюхер поехал бы на квартиру к Гамарнику сразу же после приезда в Москву на другой день, если бы они были недруги с Гамарником?

Для подтверждения своей мысли он стал искать в речах выступавших в прениях военных то, что скажет Блюхер о Гамарнике. И вот нашел: «…Все тут выходят и хотят обязательно найти у Гамарника что-нибудь контрреволюционное. Не выйдет это. Скажите прямо ЦК, скажите прямо Сталину (Сталина в этот момент не было в зале. – Примечание автора.), что в армии Гамарник пользовался авторитетом. Совершенно иное отношение было к Уборевичу…» (Дерибасу была известна неприязнь Блюхера к Уборевичу).

Сомнительно все это, думал он, сомнительно, чтобы Гамарник и Аронштам хотели сместить Блюхера с поста командующего ОКДВА. Защищая Блюхера от якобы нападок Гамарника и Аронштама, Сталин сделал какой-то важный ход. Но какой?

Что за этим последует? Что задумали Сталин и Ворошилов?

Еще большей неожиданностью для Дерибаса явилось то, что руководство решило распространить в войсках стенограмму работы четырех дней военного совета. Что бы это значило? А значило бы то, чтобы армия готова была к ударам против нее, к уже намеченным репрессиям. И спокойно, без содрогания к этому отнеслась. Как к необходимому и важному делу – к ее «чистке». Чтобы в армии не было паники. А как же в ней не может быть паники?

Значит, и с этой стороны прольется большая кровь. «Если так пойдет, а уже пошло, – думал он, – по всей стране пойдут заговоры искать. Если я не получу нового назначения и вдруг вернусь домой целехоньким, там я застану еще большую кучу заговоров и тысячи арестованных. И ничего и ничто уже не может это сдержать», думал он..

Все эти дни он получал из Дальневосточного края тревожные вести об арестах в армии, в НКВД и в погранвойсках – в его епархии. В ночь с 4 на 5 июня его разбудил телефонный звонок в номере. Звонил его заместитель Семен Кессельман (в Дальневосточном крае день был уже в разгаре):

– Терентий Дмитриевич, Крутов арестован, – хриплым, взволнованным голосом сообщил он.

– Кто дал санкцию?

– Балицкий.

– Какое основание для ареста?

– Арнольдов с Мироновым показывали мне материалы оперативной работы и протокол допроса Крутова . Там какие-то зацепки есть. И Шкирятов надавливал, мол, из Москвы пришли сведения на него от арестованных заговорщиков из группы Тухачевского.

– Есть зацепки?

– Для следствия есть.

– Кто будет вести следствие?

– Пока неизвестно, но скорее всего, Арнольдов.

7 июня он узнал о том, что по армии готовится распространение приказ НКО СССР №072 «Обращение к армии по поводу раскрытия НКВД предательской контрреволюционной военно-фашистской организации». А следом за ним готовился совместный приказ наркомата обороны и НКВД, подписанные Ворошиловым и Ежовым за №082 «Об освобождении от ответственности военнослужащих, участников контрреволюционных, вредительских, фашистских организаций, раскаивавшихся в своих преступлениях».

Раскаявшиеся должны были «сдать» всех, кого знали как участников заговора, рассказать все без утайки и быть прощены, не преследоваться.

Этому обращению вряд ли кто-либо из военных поверит. Маловероятно, что найдутся желающие сдаться и все рассказать, даже если они и были как-то связаны с арестованными, – думал дальше Дерибас. – После этого армию охватит смятение, настоящая паника. Такую армию сейчас бери голыми руками, она уже деморализована.

На 11 июня был назначен суд над группой Тухачевского из восьми человек, участников заговора против Советской власти, к которым должен быть причислен и Гамарник. Зачем Сталин устроил этот процесс-судилище? – думал дальше Дерибас. – Вопросы, одни лишь вопросы. Сначала, судя по стенограммам военного совета, он стравил военных, посмеялся над их «покаянными» речами в прениях по его докладу об их поголовной недостаточной большевистской бдительности, о политической слепоте, а теперь, благодаря «признательным показаниям» арестованных, они вдруг прозрели. А зачем теперь Сталин заставляет высшее военное руководство страны присутствовать на суде их товарищей, которых Сталин выставил в позорном, предательском виде? Ответ был ясен: они будут только присутствующие, не свидетели, не обвинители и не обвиняемые, просто «присутствующие». Это ничто иное, как устрашение, политика. Кто ее вовремя не разгадает, тот не уцелеет, думалось ему. Но даже кто и разгадает, не факт, что уцелеет.

11 июня ожидаемо состоялось закрытое «судебное присутствие». Процесс без свидетелей, без защиты и обжалования, основанный только на «признательных показаниях». И ожидаемо все были приговорены к расстрелу. Дерибас на другой день даже номер «Правды» не стал покупать в киоске. И решил не звонить Блюхеру и не искать с ним встречи. Со дня ареста главных фигурантов дела – Тухачевского, Уборевича и Якира и других – до казни прошло лишь 15-20 дней. Что за спешка такая? Процесс поспешный, закрытый, значит, время открытых политических процессов уже миновало, наступило время закрытых процессов и судов, а за ним уже маячит время…какое-то другое время. Какое? «Время сплошь бессудных дел, то есть с формальным судопроизводством, под сурдинку будет все решаться за десять-пятнадцать минут, как теперь у нас в «тройках», – думалось ему.

VI НА ПРИЕМЕ У СТАЛИНА

13 июня во второй половине дня Дерибас с Ежовым сидели в приемной Сталина. В приемной никого не было, кроме его личного секретаря Поскребышева.

– Сейчас я доложу о вас, – проговорил Поскребышев, укладывая в большой шкаф какие-то папки.

– У него еще кто-нибудь есть? – спросил Дерибас, кивком головы показывая на дверь в кабинет.

– Только товарищ Молотов.

Сидя в приемной, Дерибас присматривался по своей привычке разглядывать людей к Поскребышеву, лысому человечку с совершенно стертым лицом. По внешнему виду – кладовщик или заведующий баней. Но было известно Дерибасу, что это непростой и очень влиятельный человек в окружении Сталина, почти незаменимый.

Поскребышев, поднявшись из-за стола, одернул форменную гимнастерку, по-военному засунув пальцы под ремень, убрал складки за спину, и отправился в кабинет докладывать, закрыл за собой дверь.

– Первый раз у Него? – благоговейным шепотом спросил Ежов, чуть расширяя веки и приподнимая брови.

– Да, не приходилось здесь бывать, – ответил Дерибас.

– Не робейте, не такой уж он и страшный! – тем же благоговейным шепотом подбодрил его Ежов. – А я уже не раз бывал у него, бывал! – скороговоркой произнес он с нескрываемой гордостью к своему возвышению и приближению к высшей власти, как если бы он тут был уже почти своим человеком.

Дерибас со своей проницательностью отметил, до какой же степени его новый начальник тщеславен и самолюбив. Неужели он такой наивный и самовлюбленный слепец, что не понимает, как это опасно?

Сидели с минуту в ожидании. Ежов – щупленький, узкоплечий, какой-то, казалось, невесомый, в новеньком мундире со значками наград и отличий по службе, поскрипывающий при всяком движении тела новенькими ремнями, с аккуратно и заботливо уложенными волосами на голове по пробору с левой стороны – казался Дерибасу каким-то игрушечным человечком. И Дерибас был уверен в том, что по утрам, бреясь и глядя в зеркало, он любовался собой, своим красивым, чернобровым лицом, напевая какую-нибудь арию из оперы.

Дверь открылась, и на пороге появился Поскребышев.

– Товарищ Сталин ждет вас, – произнес он, посторонившись, чтобы пропустить их в кабинет, но не выпуская из левой руки ручку двери.

Ежов мигом вскочил, как-то выдохнул, словно бы набираясь твердости для разговора со Сталиным, и пошел к дверям. Дерибас последовал за ним, наблюдательно отмечая про себя, что затянутый поясным ремнем едва ли не до «осиной» талии, Ежов сзади и ростом и статью был похож на подростка-гимназиста, которого неизвестно почему по-бутафорски вдруг нарядили в форму грозного ведомства.

В кабинете за длинным столом под зеленым сукном с многочисленными стульями сидел в одиночестве Молотов, который молча кивнул им в ответ на приветствие. У председателя Совнаркома была массивная голова и плоское, какое-то отвесное лицо, что резко бросалось в глаза, если глядеть на него в профиль (а он сидел боком к ним). Высокий лоб, нависающий над остальной частью его лица, был отличительной чертой его наружности. На носу умещались небольшие очки в тонкой оправе, казавшиеся крошечными на большой голове вдобавок к небольшим аккуратным усикам.

У стола, с дальнего его торца, стоял маленького роста человек кавказского происхождения лет под шестьдесят, с пышными усами, еще густоволосый, в сапогах и в скромном френче с накладными карманами. Он молча раскуривал трубку, глядя на вошедших. Это был Сталин. В ответ на почти одновременное приветствие прибывших «Здравствуйте, товарищ Сталин!», – тот молча кивнул им так же, как Молотов.

– Садитесь, товарищи. Вы товарищ Ежов садитесь вот сюда, – он указал рукой с трубкой на место рядом с Молотовым, а вы, товарищ Дерибас, садитесь напротив, – проговорил Сталин, в речи которого слышался заметный акцент, особенно когда он произносил «вы», а слышалось «ви».

Рассадив прибывших так, как ему, вероятно, было удобно, – Сталин прежде, чем начать разговор, стал расхаживать по кабинету. Вероятно, он обдумывал, с чего начать разговор с прибывшими гостями, хотя наверняка знал все заранее. А Дерибас, который сидел лицом к окнам, с интересом и любопытством чекиста рассматривал кабинет вождя.

Слева от двери со шторами, в которую они вошли, висела на стене картина с портретом Ленина, читающего газету (вероятно, «Правду»), в этом же углу, прямо под портретом, находился стол, на котором располагались два телефонных аппарата и стояли в стаканчике остриями вверх отточенные карандаши, чернильница, пресс-папье и какая-то раскрытая книга. Рядом со столом размещался стул, а напротив, через стол – кресло в кожаной обивке с деревянными подлокотниками, – вероятно, за этим столом Сталин работал, а в кресло садился кто-нибудь из приближенных для душевной, а может, и для деловой беседы. Там же, рядом со столом, по правую сторону, так, чтобы можно рукой дотянуться, стояла тумбочка, а на ней располагались еще два телефонных аппарата. Все окна, которых было числом четыре, были, по странности, узкие. Под одним из них стоял небольшой невысокий сейф. Правый угол от входной двери занимала печь – вероятно, остаток еще древних, царских времен, когда не было пароводяного отопления. И не было никаких видов, чтобы печью теперь пользовался хозяин кабинета. Было в кабинете еще двери, одна оказалась за спиной Дерибаса, рядом с которой висела большая карта СССР, а другая – напротив двери входной, у дальней стены, вероятно, там находились личные покои Сталина.

Молчание затягивалось.

– Какое в настоящее время положение на границе с Маньчжурией, товарищ Дерибас? – наконец-то, начал разговор Сталин.

Дерибас поднялся, чтобы отвечать на вопросы Сталина стоя, о чем загодя предупредил его Ежов, отодвинул за спину сбившийся на живот планшет, с которым Дерибас никогда не расставался, как и с оружием, даже ночью он укладывал планшет рядом по давно сложившейся революционной привычке.

– Оно остается неизменным уже в течении нескольких месяцев, товарищ Сталин, отвечал Дерибас. – Каких-то новых данных о сосредоточении или перемещениях японских частей не замечено в последнее время. Я полагаю, товарищ Сталин, что та работа по укреплению границ, проведенная в последнее время, и накопление наших частей в Дальневосточном крае сдерживает Японию.

– Считаете ли вы возможным в ближайшее время серьезные провокации японцев на наших границах?

– Провокаций на границе от них всегда можно ожидать, товарищ Сталин, но не думаю, что они решатся на крупные провокации, учитывая мобильную готовность наших частей.

– А каким самым уязвимым участком в настоящее время командование Дальневосточной армией и вы лично считает на границе с Маньчжурией, соприкасающимся с вражеской армией? – спросил Сталин. – И какими силами на этом участке располагает противник?

Дерибас открыл планшет, достал из него тетрадь и, листая ее, стал приводить данные о состоянии японских войск, сосредоточенных в Маньчжурии.

– Таким по-прежнему остается Приморский театр возможных военных действий, товарищ Сталин. В настоящее время из всех имеющихся у Японии 50 стрелковых дивизий, 12 кавалерийских бригад, 12 авиабригад и 12 тяжелых артполков на Приморском участке сосредоточены до 20 стрелковых дивизий и 2 дивизии морской пехоты, до 6 авиабригад и до 6 тяжелых артполков. Надо учесть и то, что по укомплектованности их дивизии превышают наши, в них не менее 15 и до 17 тысяч бойцов.

– Достаточно ли этих сил для широкомасштабного наступления на Приморье, если японцы вздумают развязать войну?

– Территориально Приморье невыгодно для нас расположено, товарищ Сталин, на суше мы наиболее уязвимы, несмотря на то, что в последнее время проделана огромная работа по созданию укрепрайонов. Но незащищенных участков еще достаточно из-за большой протяженности границы. Если японское командование сосредоточится целиком на этом направлении, противник может прорвать нашу оборону и вклиниться на нашу территорию с целью последующего окружения. Если война затянется, наше положение может сильно ухудшиться из-за малочисленности и плохого состояния наших дорог, которые к тому же не связаны в единую сеть. Особенно это касается автодороги от Хабаровска до Владивостока. У противника не будет никаких затруднений для обеспечения армии и поддержки ее тылом и вывозом раненых, снабжение армии продовольствием и горючим. Пользуясь случаем, товарищ Сталин, хотел бы донести до Политбюро необходимость скорейшего строительства нового цементного завода подальше от границы. Спасск-Дальний – единственный поставщик цемента на Дальнем Востоке, расположен слишком близко к границе и может быть в первые же дни разбомблен авиацией противника.

Сталин на какое-то время задумался, пройдясь от стола до дальнего окна, затем, вернулся к столу и обратился к Молотову:

– В каком месте Советское правительство наметило строительство на Дальнем Востоке нового цементного завода, товарищ Молотов?

– Для постройки цементного завода необходима его близость к месторождениям известняка. Такое разведано на Дальнем Востоке только вблизи населенного пункта Теплое озеро, товарищ Сталин. Его строительство включено в план ближайшей пятилетки, – ответил Молотов..

– Как близко этот населенный пункт расположен к границе с Маньчжурией, товарищ Дерибас?

– Около 30 километров, товарищ Сталин.

– В этом месте на советской границе выстроен надежный укрепрайон? Какими силами располагает здесь Япония?

– Укрепрайон достаточно надежен и не вызывает опасений, тем более что японцы располагают здесь значительно меньшими силами, чем на Приморском театре, товарищ Сталин, так как этот район не представляет для агрессора особого интереса. С дорогами и у них здесь плохо.

Сталин опять на какое-то время задумался, медленно прошелся от стола до дальнего окна, постоял у окна с минуту, пыхтя трубкой, а потом, вернувшись к столу, спросил:

– А в каком состоянии сейчас находится Благовещенский укрепрайон?

– В настоящее время Благовещенский погранотряд значительно увеличен, товарищ Сталин, а укрепрайон вдвое усилен и сейчас тоже не вызывает опасений. Кроме того, комкор Пашковский стратегически выгодно расположил свой корпус сразу за укрепрайоном. А концентрация японских войск в этом районе также на порядок меньше, чем на Приморском театре, товарищ Сталин.

– Это тот самый ваш укрепрайон, через границу которого прошедшей зимой прошла диверсионная группа, отбила куски бетона от дота, разбросала вражеские контрреволюционные листовки и ушла восвояси? – насмешливо спросил Молотов. – Хорошо же вы охраняете границу, товарищ Дерибас, если через нее свободно гуляют диверсанты!

– Группе диверсантов ночью можно просочиться через границу, если они хорошо знают местность. А они наверняка из бывших белых или местных эмигрантов и хорошо знали местность, – ответил ему Дерибас.

– И даже не удосужились ваши пограничники ни одного из них задержать, – так же насмешливо проговорил Молотов. – Диверсанты спокойно прошли, разбросали листовки, осмотрели доты, переночевали на нашей территории, в нашем доте, преспокойненько выпили, закусили и ушли назад. – А газеты белоэмигрантские, печатающиеся в Харбине, у вас там еще не распространяются свободно?

Дерибас молча проглотил этот язвительный укол Молотова.

– Кто в настоящее время является комендантом этого района, товарищ Дерибас? – спросил Сталин.

– До последнего времени комендантом этого района был комбриг Круглов, товарищ Сталин, – ответил Дерибас.

– Что касается Круглова, товарищ Сталин, то начальник Благовещенского укрепрайона в настоящее время арестован, – поднявшись с места, вмешался в разговор Ежов.

– Вот как? – спросил Сталин, и его брови вскинулись вверх. – В связи с чем арестован комбриг Круглов, товарищ Ежов? – Из-за халатности и беспечности?

– Нет, товарищ Сталин, на Круглова дали показания арестованные в Хабаровске военнослужащие. Я сейчас не имею возможности назвать их фамилии. Вместе с Кругловым также арестован комдив Балакирев и комдив Флоровский , а вчера арестован заместитель начальника разведуправления Дальневосточной армии Тарханов .

– А кто из военных Дальневосточной армии еще арестован, товарищ Ежов? – спросил Сталин.

Ежов достал из папки бумаги.

– Как вам уже известно, товарищ Сталин, арестованы комкор Лапин, комдив Сангурский, комдив Фирсов, комдив Дзыза , комдив Аронштам, комкор Чайковский, комбриг Кошелев. Ведется разработка еще множества других высокопоставленных должностных лиц из ОКДВА, и их аресты дело ближайших дней.

Помолчали. Сталин, нахмурившись, отправился в свое путешествие до дальнего окна, покуривая трубку. Там он постоял какое-то время, стоя боком к ним, глядя в окно и о чем-то, вероятно, размышляя. Затем, вернувшись, встал за спиной Ежова и Молотова и, глядя на Дерибаса в упор тяжелым взглядом, которого не мог вынести Дерибас, проговорил:

– Судя по всему, работа отправленных на Дальний Восток московских следователей приносит свои результаты, – подвел он итог своим размышлениям Сталин. – Вам известно, товарищ Дерибас об аресте этих высокопоставленных военнослужащих?

– Мне буквально на днях стало известно только об аресте Лапина, Кошелева, Фирсова, Аронштама и Дзызы, товарищ Сталин.

– Половина высшего командного состава вовлечена в заговор против Советской власти, а органы безопасности Дальневосточного края спят сном дальневосточного медведя. Как так получается, товарищ Дерибас? Если предатели Путна с Гамарником хозяйничали длительное время на Дальнем Востоке при полнейшем бездействии дальневосточных органов безопасности, можно ожидать, что они заложили крепкий фундамент для заговорщиков не только в дальневосточной армии, но и во все советских и партийных и организациях, на важнейших военных заводах и стройках.

– Я сейчас не имею возможности ответить на этот вопрос, товарищ Сталин, – ответил Дерибас.

У Сталина была манера, подчеркивая какую-то важную мысль, делая акцент на ней, встряхивать рукой, в которой он держал трубку.

– Вы уверены, товарищ Дерибас, в том, что не существует связи заграничных белоэмигрантских центров с антисоветским контрреволюционным подпольем в самой армии, в органах НКВД и во всех перечисленных организациях на Дальнем Востоке, действующих в связке с японскими разведслужбами для подготовки заговора против Советской власти?

Сталин остановился против Дерибаса и испытующе глядел на него своим тяжелым взглядом.

Дерибас на протяжении всего разговора со Сталиным ощущал какое-то напряжение, словно бы попал под какое-то магнетическое воздействие, невольно сковывавшее его, от чего он чувствовал немалое волнение, так что чувствовал, как шея его взмокла и почему-то давил воротник кителя. Это напряжение создавалось и поддерживалось и долгими паузами между его вопросами, и методическим расхаживанием Сталина, его неторопливостью, курением трубки, и, казалось, безучастным лицом Молотова, который сидел, положив руки на стол и сцепив их в замок, и не менее напряженным лицом Ежова, сидевшего окаменело, прямо, не смея даже отвалиться на спинку стула, а руки сложив на коленях. Но в особенности создавалось манерой Сталина подолгу стоять к ним боком или спиной, когда он расхаживал, доходил до дальнего окна, там останавливался и задумывался, очевидно, что-то решая или обдумывая очередной вопрос. И после этого следовал новый вопрос или какое-то уже взвешенное решение. И ум, и наблюдательность, и знание людей ясно сказали Дерибасу о том, что у Сталина все рассчитано, каждый жест, движение, походка, интонации голоса, паузы, эта нарочитая неспешность, даже медлительность, молчание, и вот это курение трубки, – все, все создавало и поддерживало напряжение, сковывавшее людей, парализующее их волю, что, вероятно, Сталин считал необходимым, и ему это удавалось. «Вся спина мокрая! Подавляет! Совершенно подавляет! Вот именно», – мимоходом думалось ему. – А чем подавляет? Авторитетом? Нет. Чем-то другим. Но чем? Тишина гробовая, голоса не повысил, неудовольствия своего не выказал, а совершенно подавил! Прикажи он сейчас мне раздеться догола, и я бы ни минуты не колебался». Должно быть, он основательно проработал немало книг, изучая психологию властелинов и их методы воздействия на толпу и ближайшее окружение».

– Если допустить возможность заговора, товарищ Сталин, – говорил Дерибас, преодолевая волнение, – то для этой цели заговорщики должны иметь многочисленных сторонников и важные посты в армии, на флоте, в военно-воздушных силах. И по возможности по всей стране, а не только в Дальневосточной армии.

– А разве аресты командного состава Дальневосточной армии ни о чем вам не говорят? Разве аресты Тухачевского, Уборевича, Якира, Гарькавого и других военных, занимавших главные должности в самых важнейших округах СССР, об этом не говорят? Нет, они об этом очень красноречиво говорят. Чем же тогда занимались на Дальнем Востоке органы безопасности? Не утратили ли вы там со своими сотрудниками большевистской революционной бдительности по отношению к заговорщикам, троцкистам и всевозможным врагам Советской власти, товарищ Дерибас?

– Я не имею сейчас возможности ответить на этот вопрос, товарищ Сталин. Аресты ответственных должностных лиц в дальневосточной армии прошли в мое отсутствие, я не знаком с протоколами их допросов и их показаниями. Отдельные аресты могут иметь место и быть основаны на недовольстве отдельных военных разными причинами и антисоветскими разговорами, а не о действительно реальном заговоре с реальными намерениями о свержении Советской власти.

– Вы уверены в этом? – спросил Сталин, нахмурившись.

– Уверен, товарищ Сталин. По крайней мере, был уверен до вызова меня в Москву. Меня нет на месте уже ровно месяц. Нашей агентурой и особым отделом армии не вскрыто ни одного факта, подтверждающего нелояльность комсостава дальневосточной армии Советской власти и лично вам, товарищ Сталин. В армии есть большое недовольство военных наркомом обороны Ворошиловым, вам это должно быть известно. Рассуждение военных о некомпетентности Ворошилова ни для кого не секрет, это досужие разговоры, но никак не основание для заговора. Им недовольны во всей армии, а не только в дальневосточной. Я не смею ставить под сомнение военные способности товарища Ворошилова, это не мое дело, товарищ Сталин.

– Вы читали стенограммы военного совета? – спросил он Дерибаса, все так же глядя на Дерибаса своим тяжелым взглядом.

– Конечно, читал, товарищ Сталин.

– Товарищ Мезис , выступая на военном совете, подчеркнул, что Гамарник в своих поездках на Дальний Восток уединялся и о чем-то подолгу разговаривал с предателем и заговорщиком бывшим командующим Приморской группой войск Дальневосточной армии Путна. О чем они могли подолгу говорить? Товарищ Мезис назвал эти их уединения «темными делишками». Что вы можете на это сказать? Ваша агентура не обратила своего внимания на особую близость Гамарника с Путна, контрразведка Киевского и Белорусского военных округов долгое время не обращала на особые отношения Гамарника с с Якиром и Уборевичем, на все тайные связи, которые были неизвестны вашей контрразведке и неизвестны Политбюро. Какую информацию они могли скрывать от Политбюро? Какие вести разговоры, минуя руководящих работников Дальневосточного края?

– Мне об этом ничего не известно, товарищ Сталин. Наша агентура и особый отдел ничего не увидели в этом сближении Гамарника с Путна.

– Вы как опытный чекист со своей стороны не уделили особого внимания Гамарнику, не обращали внимания на его отношения со своими подчиненными и другими ответственными работниками. И у вас, товарищ Дерибас, никогда не возникали подозрения о его нелояльности к Советской власти в последнее время, о его заговорщицких намерениях? Не замечали ли вы у него двурушничества? – задавал вопросы Сталин, все так же глядя на него в упор тяжелым взглядом.