Читать книгу: «Малинур. Часть 1,2,3», страница 15

Старик всё видел. Никогда дочь не смотрела так на мужчину. Боль от понимания, что его девочка, этот прекрасный бутон розы, никогда не расцветёт в лучах мужской любви, была для его истерзанного сердца невыносима.

«Здравствуйте, Сергей! Ну чего вы так долго!» – Кузнецов опять «услышал» звонкий голос Аиши, но на этот раз вида не подал, а лишь приветственно качнул ей головой.

Девушка подтолкнула стоявшую рядом сестру, чтобы та показала комнату и кровать для водителя, а сама, кинув взгляд на Сергея, «позвала» его за собой. Остановившись у двери перекошенной бани, она резко повернулась, и Кузнецов, не успев сбавить ход, чуть не налетел на неё. Несколько секунд они стояли лицом к лицу, неотрывно глядя в глаза. Сергей почти не дышал, а Аиша – напротив: крылья её носа раздувались, словно она промчалась только что стометровку. Девушка слегка прикрыла глаза и, качнувшись вперёд, сделала два глубоких вдоха так, что он ощутил кожей лица её выдохи. Аромат горных трав и лёгкий запах дыма источали её волосы, по которым у самой макушки ползла божья коровка. Она чуть отстранилась, распахнула по-детски наивно глаза и широко улыбнулась:

«Вам точно надо помыться!»

После чего засмеялась и, открыв дверь в баню, пропустила Кузнецова вперёд.

«Я так сойду с ума, если продолжу слышать то, чего слышать невозможно», – подумал Сергей, как только шагнул внутрь и ощутил прикосновение к плечу.

Обернулся. Аиша, стоя за порогом, протягивала белую нательную рубаху без ворота, на груди которой виднелся вышитый золотой ниткой то ли орёл, то ли какое-то существо, на него похожее. Она тут же достала блокнот и вместе с рубахой отдала его Кузнецову. «Это короткая седре. Такие под доспехами носили воины-бехдины. Здесь вышит фаравахар, наш символ Бога. Надевайте её, пожалуйста, когда ожидается опасное дело». Аиша показала на вышивку. «Я сама сделала», – понял её Сергей.

Девушка ушла.

Глава 14

330 год до Рождества Христова.

В царской палатке горели свечи. Александр аж подпрыгнул с ковра и, оттолкнув от себя наложницу, в нетерпении подскочил к Птолемею, когда тот вошёл внутрь.

– Узнал? – Глаза царя блестели, а на лице застыло выражение неподдельной озабоченности и тревоги.

– Узнал, – улыбнулся соратник.

Взмахом руки хозяин прогнал девушку и, увидев обожжённое лицо друга, велел слуге вызвать иатра (лекаря).

– Кто? – в момент эмоционального возбуждения Александр всегда был прям, категоричен и не терпел словоблудства.

– Барса… Бесс, сатрап Бактрии. Мы нашли грека-наёмника из его обоза. Он был еле живой, успел сказать лишь, что Бесс – убийца, а Барсаент – сатрап Архозии, наместник в Арии Сатибарзан и дарийский вельможа Набарзан согласились назначить Бесса гегемоном. – Птолемей чуть не проговорился, обманывая царя и назвав убийцей именно Бесса, хотя по сведениям уже мёртвого Патрона как раз он прямо в убийстве не участвовал.

Но это было уже неважно; главное, что тот самый Бесс, который знает о месте хранения второй Авесты, принял на себя персидское лидерство. Значит, возложив на него вину в смерти Дария, будет проще спровадить властителя к его поимке. Ложь. Но что поделать? Признав свою гегемонию, Бесс противопоставил себя царю Азии и тем самым стал вне закона.

«Александру так важно, кто убил Дария? Но какая разница, кто непосредственно орудовал акинаком? Пусть это будет бактрийский сатрап, коль именно он получил от этого выгоду», – так перед встречей с царём размышлял Птолемей, глядя, как в костре догорает папирус с записями Воруша.

Пока лекарь мазал лицо Птолемея снадобьями, Александр распорядился вызвать к себе своих военачальников и ближайших сподвижников. Все собрались. Царь не находил места, поняв, что основная армия остановилась в полуторадневном переходе, ожидая приказа о дальнейших действиях. Почтовые курьеры узнали об этом, когда сообщили командиру корпуса гетайров и начальнику гарнизона Филоте о гибели Дария.

Властитель был вне себя и приказал в ночь отправить курьеров назад, дабы передать Филоте приказ о скорейшем прибытии армии. Тогда он понял, что военачальник, он же сын Пармениона, находится под влиянием отца и намеренно остановил продвижение войск. После этого почти два часа решали, как действовать дальше: идти на восток за Бессом или всё же закончить поход? Главным доводом противников продолжения кампании было непонимание целей дальнейшей войны. Впереди – пустынные и небогатые земли. Опасность Бесса сугубо иллюзорна, так как он не пользуется влиянием нигде, кроме как в далёкой горной Бактрии. Армия устала и измотана. Кроме того, груз колоссальной добычи, что отягощает обозы начальников и солдат, как ржавчиной разъел их воинскую доблесть и стремление к ратным подвигам.

Птолемей молчал. Он выслушивал мнения и всё яснее осознавал, что и сам царь уже склоняется к остановке или как минимум паузе в войне. Довод о самозванстве Бесса был убедительней всего, так как даже если схватить его, нет гарантии, что другой самозванец не назовёт себя гегемоном. Кроме того, идти дальше, пока уже занятые территории не будут надёжно освоены, действительно неразумно: велик риск потери контроля и мятежей. «Сегодня малоизвестный Бесс оказался в центре внимания царя. Случайность это или нет, что он же ведает и об Авесте? – размышлял Птолемей. – Как так получилось? Словно какой-то рок предопределил такое невероятное совпадение. Я ведь всего лишь использую то, что само упало мне в руки. Неужто Таис права, и Авеста подсказывает путь к ней, и дело это действительно угодно богу зороастрийцев?»

– Птолемей, а ты чего молчишь? – отчаявшись достичь согласия в воинском совете, обратился царь к обессиленному другу. – У тебя был трудный день, но мнение твоё нам важно. Говори.

Присутствующие посмотрели на царского телохранителя. Тот встал и вышел в центр шатра:

– Не знаю, как остальным, но мне известно, что Азия не заканчивается в Парфии, где мы сейчас находимся. Однако перед нами царь Азии. – Он многозначительно взглянул на Александра. – А это значит, что оставшиеся земли должны признать его верховенство, и нам негоже сомневаться в необходимости этого. Конечно, Бесс – ничтожество, не стоящее даже стрелы критского лучника. Но! царь Азии теперь защитник всех её народов, и долг правителя – карать убийц, поднявших руку на его легитимного предшественника. Не захватив сатрапа, самозванца и убийцу Дария и не судив его прилюдно в Персии, нам не снискать поддержки даже в преданных пока Египте и Вавилонии. Не сделав этого, мы останемся захватчиками и будем бесконечно заниматься подавлением мятежей и бунтов. Кроме того, где гарантия, что мощные племена скифов и горских народов не сплотятся вокруг Бесса и он не покусится на то, чтобы стать наследником Дария? Он же его родственник, и это придаёт ему определённый вес в таком раскладе. Не сомневаюсь в необходимости немедленно пойти на восток и захватить нечестивца, разгромить остатки его сил, определив дальние пределы Македонской империи не ближе восточных границ Согдианы и Бактрии.

Наступила гробовая тишина. Апеллируя к личным амбициям Александра на паназиатское владычество, Птолемей автоматически поставил несогласие с продолжением похода на одну доску с предательством своего царя.

Властитель не смог скрыть улыбки восхищения, но паузу продолжал держать. Медленно поворачивая голову, он каждому присутствующему взглянул в глаза. Гефестион, Клит, Кратер, большинство других стратегов и командиров одобрительно кивали и высказались в поддержку услышанного. Некоторые представители старой аристократии задумчиво молчали.

– Повелеваю! – громогласно нарушил молчание Александр.

Присутствующие от неожиданности подняли головы, так как никогда ещё царь не завершал обсуждения в манере, больше свойственной монархам восточных автократий.

– Идём на восток! В Гирканию, Арию и, если потребуется, дальше! Любой, кто несогласен, должен сказать об этом здесь и сейчас. – Он опять обвёл взглядом приближённых. – Сегодня я это пойму. Но завтра, когда армия получит приказ, сочту отказ повиноваться воле за измену! Отныне я, царь Азии, своим крылом даю защиту народам нашей империи и признаю всех их богов богами Александра Македонского!

Ещё задолго до рассвета в путь двинулась процессия, сопровождающая тело погибшего Дария III для захоронения в Персеполь. Впереди её скакали глашатаи, оповещая всех о трауре, который должны блюсти селяне в знак скорби о кончине шахиншаха. А через сутки после проезда каравана с телом двигался обоз и созывал на собрание тех же крестьян, ремесленников и местную знать. Вельможи, раздавая монеты, повелевали окончить траур и праздновать воцарение нового властителя Персии и всей Азии – Александра Великого. Ораторы и артисты красноречиво рассказывали, как перед смертью последний Ахеменид назначил Александра своим преемником и законным шахиншахом.

На вторые сутки после произнесения царём подобия программной речи Филота привёл армию. А ещё через два дня на рассвете недалеко от царского шатра собрали несколько сот повозок, гружённых всяческим награбленным барахлом. Войска построили перед началом очередного похода в неизвестность, и солдаты гадали, зачем из телег выпрягли лошадей и верблюдов, если через час всем в путь. Тут появлялся Александр. Он лично, щёлкая вожжами по заду ездовой кобылы, выкатил огромную телегу, заваленную тюками, свёрнутыми коврами и ещё каким-то хламом, выпряг лошадь и прогнал её шлепком по крупу. Потом снял с себя пурпурную накидку, кинул её сверху цветастого тряпья. Протянул руку, и в ней тут же оказался факел, подняв который он огласил:

– Это телега с убранством моего шатра. Накидка тоже будет лишней. Так же, как и вся добыча, что тащит нас не к славе, а к комфорту праздной жизни. Мы двигаемся дальше! И я обещаю, что каждый, – он обвёл факелом ряды пехотных таксисов, – получит в Бактрии в два раза больше, только золотом! – и запалил телегу.

С разных сторон обоза солдаты агемы сделали то же самое. Ещё долго арьергарды могли видеть дым в тылу, а воины лишь тихо обсуждали, что «… золото, конечно, хорошо, но парчового халата всё равно жалко…»

Так закончилась греко-македонская война против персов и началась, по сути, личная война Александра за утверждение своего владычества во всей Азии, а то и во всём мире… Аппетит приходит во время еды.

С середины лета и до середины осени армия преодолела свыше пяти тысяч стадий, добравшись до Дрангианы³¹. Поход оказался невообразимо трудным. Поначалу Александр попытался пройти в Бактрию по северной, древней дороге, названной позднее Хорассанской и идущей через Копет-Даг и Маргиану. Осилив великую парфянскую пустыню Деште-Кевир, войскам пришлось перебираться через огромный горный массив Эльбурса³², чтобы попасть в прибрежную Гирканию. А за ней их ждала другая пустыня – Каракумы, смертельная – страшно, а потому для такой огромной армии непреодолимая – абсолютно. Благо гирканцы повиновались захватчику без особого сопротивления. Царь принял в дар от сразу сдавшегося (по сути, спасённого ложью Птолемея от гибели) Набарзана невероятно красивого евнуха Багоя.

Пока Александр развлекался с царицей амазонок Фалестридой и новым любовником, армия получила отдых, а военачальники решали, как быть дальше. И, как это часто бывает, решение за стратегов приняли обстоятельства – взбунтовалась Ария. Сатрап провинции Садибазан (также обязан жизнью Птолемеевой лжи) ранее был царём помилован и за сдачу провинции без боя оставлен в своей прежней должности. А приняв подобное великодушие за слабость, перебил малочисленный гарнизон македонцев и поднял восстание.

После того как утопили мятежников в крови, войска направились к Бактрии уже южным путём и к концу месяца митры³³ покорили взбунтовавшуюся сатрапию полностью, основав на месте её столицы новый город – Александрию в Ариане³⁴.

Именно там в один из вечеров Птолемей встретился с Филотой, командиром всего корпуса гетайров. Последний раз они виделись ещё в Экботанах. Тогда сын легендарного Пармениона на воинском собрании поддержал отца, высказавшись против дальнейшего продвижения на восток, однако вынужден был подчиниться большинству. И сейчас его конники вновь проявили себя как умелые и дерзкие воины. В этот вечер Птолемей прибыл из ставки Александра, что располагалась на 800 стадий южнее. Царь поручил соратнику передать командиру гетайров новый приказ и замысел использования кавалерии в предстоящем разгроме войска Арахозии, возглавляемого Барсаентом (третьим персом, выведенным Птолемеем из-под царственного гнева за убийство Дария). Первоначально все восемь конных ил и небольшой отряд из царской агемы должны были через два дня уже прибыть в основной лагерь. Но план изменился, и гетайрам надлежало рвануть напрямую к отрогам хребта Гиндукуш, дабы отрезать дорогу беглому Бессу. Несколько дней до этого продромы Воруша дознались, что бактрийский сатрап узнал о подходе Александра с юга и теперь убийца Дария намерен бежать на север Бактрии. Птолемей сам вызвался возглавить операцию, и царь сразу согласился, предчувствуя, что недовольный Филота может провалить дело.

Стеклянно желтел осенний закат, когда навстречу всадникам Птолемея выехал караул охранения из тройки гетайров. Солдаты Филоты ещё издалека поняли, что приближаются свои, но порядок есть порядок. Старший, в пурпурной накидке воина царской конной агемы, снял шлем и кивнул, приветствуя Птолемея:

– Радуйся, стратег!

Двое его подчинённых сделали то же самое, только молча. Сначала военачальник удивился, как солдат узнал его в платке, закрывающем лицо от пыли и солнца, но, разглядев рыжую бороду, понял: это был командир царских гетайров, что сопровождал Птолемея в то весеннее утро, когда тот прощался с Таис. Он откинул ткань и улыбнулся, вспоминая имя воина, которого чуть не обрёк на остракизм агемы за ненадлежащую выездку лошадей.

– Радуйся… Кебалин! Сейчас-то, надеюсь, твои скакуны подскинули жирок, пройдя пустыню Деште-Кевир? – Он подъехал ближе к наезднику.

На лице командира мелькнула растерянная улыбка, которая быстро сменилась то ли страхом, то ли нерешительным беспокойством, вызванным желанием что-то сказать в ответ. Он шумно выдохнул от волнения и смущённо вымолвил:

– Да, стратег. Я усвоил на всю жизнь твой урок… и благодарен за проявленное ко мне благородство. – Гетайр смотрел как-то странно, широко распахнув глаза, словно нежданно увидел человека, которого хотел встретить уже много дней, и вот внезапно это произошло.

Воин отправил обоих всадников назад, чтобы зажгли сигнальный костёр, предупреждающий о приближении царского посланника, а сам поехал рядом с Птолемеем, показывая дорогу в лагерь. Сначала двигались молча – все утомились за день.

Но когда Воруш чуть отстал, Кебалин подвёл лошадь почти вплотную к военачальнику и, повернувшись к нему, шёпотом произнёс:

– Стратег, я должен тебе признаться в подлости, которую совершил против тебя, и преступлении, что готовится против царя!

Птолемей удивлённо взглянул на командира. Тот глубоко дышал и явно пытался скрыть волнение, но подпрыгивание кончика рыжей бороды выдавало дрожь, что мелким тремором била его тело.

– Говори… – спокойно ответил военачальник.

Бородач оглянулся и после уставился на собеседника. Тот посмотрел назад: в десяти шагах ехали два продрома. Один, склонив голову, дремал; второй, прищурив глаза, устало смотрел вдаль.

– Воруш! – крикнул Птолемей. – Идите прямо, а мы с гетайром поднимемся на тот холм, – он показал рукой в сторону возвышенности справа. – Хочу посмотреть на прилегающую местность, пока не село солнце.

Пара всадников рысью поскакала в сторону и, чуть удалившись, опять перешла на шаг.

– Говори, – повторно велел военачальник.

Воин осторожно кинул взгляд назад и, собравшись с мыслями, поведал:

– В ту весеннюю ночь, когда я был назначен сопровождать тебя по Персеполю, Филота приказал мне не только охранять твою персону, но и проследить за Таис, к который ты ехал. Он сказал, что гетера с повадила царя поджечь дворец, используя какой-то тайный обряд, и царь приказал немедля выслать её в Египет. Поэтому мне надлежало выяснить, что́ вы вдвоём будете обсуждать и не замешан ли ты в её колдовстве. – Кебалин замолчал.

Жеребец и кобыла всадников спокойно шли рядом, словно были давно знакомы, и, периодически пофыркивая, вероятно тоже вели свой лошадиный диалог. Птолемей отпустил поводья, задумчиво размял затёкшие кисти рук.

– Продолжай, коль начал. Не бойся; обещаю, что с моей стороны твоё откровение не вызовет для тебя ничего плохого. Только скажи сначала, почему именно Филота тебе дал такое поручение – ты же тетрарх царской конной агемы и подчиняешься Клиту. – Сердце уже начало беспокойно ускоряться, и он чувствовал, как от волнения предательски зарделись щёки.

– Филота командует всеми илами гетайров, и большая часть воинов агемы – это его протеже, в том числе и я… поэтому не смог ему отказать. – Кебалин тяжело вздохнул. – Я слышал весь ваш разговор в комнате для купаний, где ты мылся. Там была в стене отдушина, я прокрался и стоял совсем рядом. Когда вы ушли в другую комнату, расслышал только обсуждение какой-то книги некоего погибшего Валтасара, хранящейся в Бактрии, и то, что ты обещал девушке найти её, не ставя в известность царя. Вечером того же дня Филота вызвал меня и допросил о выполнении своего поручения.

– И что ты ему рассказал? – Пытаясь оставаться невозмутимым, Птолемей даже рассеянно улыбнулся, демонстрируя некое равнодушие к рассказу, как это бывает, когда занятого человека отвлекают досужими сплетнями. – Только дословно. – Последняя фраза не удержалась и сорвалась с языка, сломав образ беспечного слушателя.

Но Кебалин был жёстким воином и не отличался особой эмпатией, поэтому тонкости человеческих эмоций распознавал с трудом и, соответственно, истинного состояния собеседника не почувствовал.

– Я рассказал, что вы обсуждали пожар, в том числе роль Таис в его возникновении. Что она возложила ответственность за это на каких-то других, нежели она, людей или силы. Сообщил о вашей любовной связи, но это Филоту интересовало не очень. Больше всего он расспрашивал про волшебную книгу Валтасара в Бактрии и про то, почему ты собираешься её найти без ведома Александра. Я ответил, что ничего больше не расслышал. Тогда он дал мне золотой дукат и приказал молчать, так как это дело касается царя, которому он всё доложит.

Птолемей пребывал словно в отупении чувств; всё вокруг потеряло реалистичность, а внутренние ощущения стали какими-то чужими. Во рту пересохло. Голову наполнил гул, такой вязкий и тугой, что даже мысли перестали метаться, перебивая друг друга, застыв в этой тягучей гулкости парализованного сознания. «Александр не простит, если поймёт мои манипуляции его желаниями и амбициями, тем более направленные на тайный розыск Авесты», – первая мысль, что смогла вылезти из ментально-чувственной трясины. «Прошло полгода, но царь ни разу не обмолвился о священных пергаментах и вообще не выказал в мой адрес ни одного упрёка. Сообщил ли Филота ему? И вообще, понял ли он, о какой книге мы говорили? Да и зачем на самом деле он поручил гетайру следить за нами? Что он задумал?»

– В том, что ты услышал, нет никакого секрета, и царя такие пустяки не интересуют вовсе. А втайне от него мы решили держать нашу любовь; тебе, надеюсь, известно особое отношение Александра к этой гетере. Ты просто не понял, подслушивая беседу. Но тем не менее почему ты решил рассказать мне об этом? – невозмутимо поинтересовался военачальник, взяв себя в руки и возобладав над вспыхнувшими эмоциями.

– Я воин, и мне противно быть шпионом. Тем более что ты поступил благородно, не доложив о моём недосмотре, чем уберёг от неминуемой кары и перевода назад в гетайры, под начало Филоты. Он очень мстительный, ничего не прощает.

Кони взобрались на холм. С вершины хорошо был виден гарнизонный лагерь, курящийся десятками костров в 20 стадиях на север. Справа горизонт изламывался нечёткой линией далёких горных хребтов, напоминающих спины эпических чудовищ, а на западе солнце только поцеловало бескрайнюю пустыню и небо, словно от смущения, вспыхнуло алым румянцем. Стало ощутимо прохладней.

– В любом случае благодарю, воин, за откровенность, – нарушил молчание Птолемей, делая вид, что непринуждённо любуется закатом. – И пусть содержание нашего разговора умрёт на этом холме.

– Пусть… – согласился Кебалин.

– А теперь говори, о каком преступлении против царя тебе стало известно.

Военачальник дёрнул уздечку и направил коня вниз по склону. Кобыла тетрарха сама пристроилась сбоку, обеспечив обоим парам возможность продолжить беседу.

– Сегодня перед моим убытием в караул ко мне пришёл перепуганный брат Никомах, что служит в первой иле. Вчера он был у… своего возлюбленного Димна. Тот, будучи во хмелю, рассказал, что завтра весь корпус должен направиться на соединение с остальной армией. Через три дня мы прибудем на место, и царя убьют. Димна склонил брата присоединиться к заговорщикам, но тот дал согласие только из страха, что в случае отказа его самого ночью заколют.

Птолемей натянул уздечку и остановил коня. Пристально уставился на собеседника: «По старому приказу корпус Филоты завтра действительно должен был направиться в ставку Александра. Только обычным солдатам, даже тетрархам, пункт назначения марша не может быть известен».

– Кто ещё участвует в заговоре? Из каких они подразделений?

– Никомах и Димна из первой илы, о других не знаю, – растерянно ответил Кебалин. – Я сказал брату молчать и никому больше об этом не говорить. Ты первый, кому докладываю. Ты приближённый царя.

Теперь эффект был обратным: все чувства обострились, как обнажённый зубной нерв. Мысли завертелись наперегонки, пытаясь привлечь к себе внимание, из-за чего в голове возникло подобие базарной перепалки: множество голосов одновременно что-то говорили, кричали, визжали, бубнили. Но воля недолго терпела эту вакханалию и быстро навела порядок, выстроив желающих высказаться в строгую очередь. И первой дала слово самой главной мысли.

– С этой минуты ты свидетель подготовки преступления против царя! – строго и официально произнёс военачальник. – Я, Птолемей Лаг, личный соматофилак³⁵ Александра Третьего Великого, приказываю тебе следовать всем моим указаниям беспрекословно, несмотря на свои прежние обязательства, клятвы, присяги и обещания. Отступление от моей воли впредь и до момента суда или смерти заговорщиков приравнивается к пособничеству преступникам. Ты меня понял, тетрарх Кебалин?

Тот, похолодев от страха, ответил утвердительно и несколько раз мотнул рыжей бородой.

– О заговоре никому не говори. Я подумаю, что́ нужно предпринять, пока заговорщики далеко от царя.

Молча спустились с холма и, чуть ускорив шаг, стали нагонять продромов. Птолемей лихорадочно размышлял над дальнейшими действиями. Наиболее вероятным поводом для возможного заговора явились недовольство солдат и командиров продолжением войны, смысл которой для них становился всё менее и менее ясен, а также неприязненное отношение к царю, вызванное его благосклонностью к бывшим врагам – персам, кои для остальной армии таковыми так и остались. Непонятен и масштаб заговора: каков уровень должностей его главных вдохновителей? Получалось, что если заговор реален, то вести заражённое предательством подразделение в автономный поход крайне опасно. И как быть? Что сегодня сказать Филоте? «Филота. Зачем он следил за Таис… или за мной?» Угроза царю от потенциальных убийц смешалась с личной опасностью непосредственно от самого командира корпуса гетайров.

– Запомни этого человека, – неожиданно вымолвил Птолемей, кивнув в сторону всадника, что ждал их на дороге. – Его имя Воруш. В случае чего утром он передаст тебе мои указания. А сейчас скачи к своим – нас не должны видеть вместе.

Гетайр ускакал вперёд. К военачальнику подъехал улыбающийся Воруш:

– Осталось немного. У солдат уже сводит желудки от приносимого ветром запаха баранины, жаренной с чесноком.

Птолемей принюхался, но не почувствовал совершенно ничего нового, кроме еле уловимого запаха дыма. Зато услышал впереди смех, крик и какое-то оживление. Египтянин заметил это и опять улыбнулся:

– Никто не учуял, кроме Элия. Он у меня вроде собаки: имеет такой нос, что или спит отдельно от всех, или перед ночёвкой заставляет каждого помыться. – Продром засмеялся. – Уже третьи сутки воду экономим, солдаты специально, ради смеха, его подначивают, вот он и разозлился, сообщив, что чует божественные ароматы горячей трапезы.

От группы продромов отделился всадник, отъехав на несколько десятков шагов в сторону. В него полетели мелкие камни, что метнули специально для этого двое спешившихся товарищей, крикнув вдогонку:

– Замолчи, псина Элия! А то мы тебя самого сожрём, как барана, даже без чеснока с… – и дружный хохот утомлённых солдат заглушил окончание фразы.

Птолемей улыбнулся, но тоже вспомнил о еде, и навязчивая баранья нога с чесноком словно всплыла перед глазами, одурманив своим ароматом. Желудок заурчал так, что услышал и Воруш.

– Вот действительно собака! – рассмеялся военачальник. – Интересно, может, у Филоты пир, коль жарят баранину?

– Далеко не факт, – усмехнулся собеседник. – Просто Элия ничего вкуснее баранины со специями в своей жизни не ел, вот, может, и расписал то, что хорошо знает. А мы едем в лагерь гетайров Филоты? Десять дней назад, когда мы ночевали у фракийцев, мне мой бывший иларх сказал, что Филота искал египтянина знакомого с письмом. Он посоветовал меня, но тот, узнав, что я уже несколько месяцев в царской агеме, отказался.

– Ну, может, у него не получается совладать со своей наложницей-египтянкой?

Оба опять рассмеялись.

Заехав уже потемну в лагерь, военачальник сразу направился к палатке Филоты. Тот радушно встретил равного себе соратника царя, предложил ему помыться и отдохнуть с дороги, но Птолемей отказался, апеллируя к нехватке времени.

– К чему спешка? – усмехнулся Филота. – Мои воины уже готовы к выходу на соединение с армией. А тебе следовало бы хорошо отдохнуть – ты же завтра едешь дальше. Или какие-то иные планы? – И, словно что-то вспомнив, всплеснул руками: – Чуть не забыл, тебе письмо же! Три дня как прибыли курьеры из Вавилона, оставили всю почту для армии. На, держи, – он протянул тонкий кожаный футляр, запечатанный пергаментной наклейкой.

Птолемей сразу разглядел на ней личную печать Таис. Филота улыбался, явно понимая, от кого послание, но получатель спокойно сунул футляр в суму, пытаясь делать непроницаемое лицо. Командир гетайров ещё больше расплылся в улыбке, заметив, как товарищ переигрывает в равнодушие: почта приходила столь редко, что любое личное письмо было событием экстраординарным, а тут послание от возлюбленной, и не только…

– Я прибыл с новым приказом Александра, – пояснил Птолемей.

– Ну тогда присаживайся. Будем ужинать и заодно обсудим приказ. – Хозяин показал гостю место за столом, на который слуги вынесли жаренного с чесноком ягнёнка.

– Приказы не обсуждают, их исполняют, – между прочим заметил Птолемей, сев на походный стул и искренне удивившись остроте обоняния продрома Элия.

Благостная улыбка медленно стёрлась с лица Филоты, но вербально он на реплику не ответил. Налил вина, строго взглянул в глаза собеседнику:

– Итак, что Великий Александр приказывает?

– Мне надлежит взять под командование четыре илы гетайров и вместе с тетрархией продромов, что прибыли со мной, немедля двинуться на восток. А тебе – вести оставшуюся половину конницы в ставку царя на соединение с основной армией. Гетайры царской агемы также должны прибыть с тобой.

Филота выпучил глаза, его лицо пошло пятнами. Он сглотнул и, откашлявшись, тихо спросил:

– А… этот план обсуждался на воинском совете? И почему не посоветовались со мной? Ты привёз письменный приказ?

– Ты же знаешь, дорога дальняя и опасная, такие приказы передают устно. Есть лишь письменное указание, уполномочивающее меня огласить эту волю царя, согласованную с воинским советом. – Гость развернул и протянул свиток с прикреплённой царской печатью.

Хозяин мельком взглянул в документ, опёрся руками на стол и чуть не закричал:

– Почему опять не посоветовались со мной?! В корпусе фуража осталось на неделю, а провианта на десять дней. Куда и зачем идти на восток? Через месяц зима, а там пустыни и горы! Александру всё неймётся выловить этого Бесса? – Он, содрогаясь от гнева, уставился на Птолемея. – Или это кому-то неймётся попасть в Бактрию, а поимка Бесса лишь морковка перед носом царя? За что и зачем мы воюем в этих проклятых землях? Ответь мне, Птолемей.

Собеседник в принципе ожидал негативной реакции, но столь экспрессивного начала разговора он не предвидел. Вместе с тем фраза про Бактрию окончательно утвердила его в принятом решении.

– Мы все воюем за царя, за нашу империю, – диссонансом крику спокойно отреагировал Птолемей. – Армия устала, поэтому и принято решение половину гетайров оставить на отдых в ставке. Со мной пойдут лишь те, кого ты посчитаешь самыми сильными, здоровыми и способными ещё воевать.

Поняв, что сказал лишнего, Филота отошёл к краю палатки и отвернулся к окну. Тяжело дыша, там он посмотрел на звёзды, что, вероятно, подействовало умиротворительно, потому что спустя полминуты он вернулся назад.

– Прости меня за резкость, Птолемей. Но наш царь больше стал похож на персидского шахиншаха. Он отгородился от македонцев и эллинов, приблизив к себе невесть кого из местной знати. А посмотри, во что он теперь одевается. Армия же смеётся над этим театром! Вместо зубчатой тиары – красная широкополая шляпа с наверченным сверху бело-голубым тюрбаном. Нет, он ещё не стал носить кафтанов и пышных мидянских шаровар, но уже выходит на люди в пурпурной тунике с изображёнными ястребами и по-женски подпоясанный золотым кушаком, на котором болтается персидский акинак, причём ножны кинжала изготовлены из цельного самоцвета. Он погряз в роскоши, разврате и пьянстве. Он отказался от своего отца Филиппа, признав таковым египетского бога. Не печально ли Птолемей, тебе, македонцу, видеть это? – Филота сел напротив и устало посмотрел товарищу в глаза. – Не отвечай, не надо… Александр – великий полководец, и, надеюсь, история простит ему все эти слабости. Просто всё чаще им принимаются решения без учёта реальной ситуации и обстановки. – Военачальник замолчал.

Птолемею, конечно, не были по душе все эти перегибы с восточным заигрыванием и переодеваниями, но именно он во многом поспособствовал такому поведению царя. Ведь это была его идея – стать Александру «своим» для всех покорённых народов. Жаль только, что царь стал «своим» лишь по форме, а поэтому не ощущал меры и границ; как результат – всё скатилось к гротескной театральщине. С другой стороны, Птолемей, как и большинство македонцев с греками, был привычен к театру и его пышности, поэтому он не обращал внимания на царские заскоки. В конечном итоге демонстрация роскоши свидетельствует об успешных войнах и полководческих талантах великого царя.