Читать книгу: «Хроники 302 отдела: Эффект кукловода», страница 9

В один из таких вечеров, когда над городом висела тихая дымка и фонари начали мягко освещать влажные улицы, Курносов и Маша медленно шли по аллеям парка, шурша опавшими листьями. Он шёл рядом, словно прикрывая её от случайных порывов ветра, а она всё чаще улыбалась, не скрывая удовольствия от их спокойной и доверительной прогулки.

– Знаешь, Петь, уже и не помню, когда вот так просто гуляла с кем-то, – произнесла Маша, задумчиво подняв на него глаза. – Последнее время было совсем не до прогулок, да и настроение, честно говоря, не очень располагало.

Курносов внимательно посмотрел на неё, слегка нахмурившись, будто пытаясь разглядеть в глубине взгляда что-то важное:

– Ты уже не первый раз упоминаешь о неприятном периоде в жизни. Может, пришло время поделиться? Ты ведь знаешь – я готов выслушать и поддержать.

Она чуть замедлила шаг, словно решаясь, затем осторожно коснулась его рукава, подтверждая готовность говорить:

– Понимаешь, я пыталась справиться сама, думала, сил хватит. Но теперь всё яснее понимаю, что есть вещи, с которыми одной не справиться. Я пережила нечто ужасное, и сейчас мне действительно нужна помощь и защита. Кто-то, кому можно довериться. И кажется, я поняла, что это именно ты.

Она смотрела ему в глаза спокойно, но в голосе ещё звучала лёгкая тревога. Курносов мягко взял её за руку, слегка сжав пальцы в знак поддержки:

– Спасибо за доверие, Маш. Для меня это правда важно. Я вижу, как нелегко дались тебе эти слова, и хочу, чтобы ты знала: я сделаю всё, чтобы ты больше не чувствовала себя одинокой. Но здесь не самое подходящее место для такого разговора. Давай зайдём в кафе, сядем спокойно, и ты расскажешь обо всём, что тебя тревожит. Не против?

Маша улыбнулась, чувствуя, как внутреннее напряжение медленно отпускает её, будто зажатая пружина наконец-то ослабла:

– Конечно, Петя. Будет лучше поговорить в тепле и тишине. Сам понимаешь, улица не располагает к откровениям.

Курносов усмехнулся, чуть иронично добавив:

– Тем более осенью. Летом ещё куда ни шло, а сейчас такой холод, что все твои мысли о высоком могут запросто улететь вместе с порывом ветра.

Она негромко рассмеялась, и в её голосе впервые за вечер прозвучала настоящая лёгкость:

– Знаешь, с тобой даже серьёзные разговоры становятся проще. Как тебе это удаётся? Ты вроде и не стараешься специально разрядить атмосферу, а получается само собой.

Курносов повёл её в сторону уютного кафе неподалёку и, улыбнувшись, заметил с иронией:

– Это профессиональная привычка, Маш. В моём ведомстве главное – расслабить собеседника, чтобы он сам захотел всё рассказать.

Она прищурилась, пытаясь понять, шутит он или нет, затем кокетливо улыбнулась и легко толкнула его в плечо:

– Знаешь, Петя, после таких слов возникает подозрение, что ты снова шутишь. Хотя в каждой шутке, как известно, только доля шутки. Может, ты и правда всё это время просто пытался меня разговорить?

Курносов негромко рассмеялся, отвёл взгляд, делая вид, что задумался, затем с притворной серьёзностью ответил:

– Если бы я преследовал исключительно рабочие цели, наш разговор уже давно стал бы официальным и менее приятным. Но я просто хочу, чтобы ты наконец отпустила то, что тебя тревожит, и почувствовала себя лучше.

Маша медленно кивнула, ощущая, как ей становится легче дышать и возвращается столь необходимая в этот вечер уверенность:

– Хорошо, Петя. Я тебе верю. По крайней мере, пока у тебя неплохо получается убеждать. Но учти, если в кафе я снова начну подозревать тебя, придётся заказывать ещё кофе и сидеть до утра, пока не докажешь обратное.

Курносов театрально вздохнул, подняв глаза к небу, где уже проглядывали первые звёзды:

– Что ж, придётся сидеть до утра. Такая уж судьба у людей моей профессии – доказывать свою честность в круглосуточном режиме.

Она снова засмеялась – легко и непринуждённо, словно сейчас они могли позволить себе не думать ни о чём, кроме приятного общения.

Войдя в кафе, они заняли уютный уголок у окна, где приглушённый свет и негромкая музыка создавали доверительную атмосферу, необходимую для личных разговоров. Курносов помог Маше снять пальто, аккуратно подвинул стул и сел напротив, внимательно и мягко глядя в её глаза:

– Теперь рассказывай по порядку, Маш. Я готов слушать до утра, если понадобится. Главное – не спеши и ничего не бойся. Я сейчас позову официантку и что-нибудь закажем, а то окончательно замёрзли.

Маша кивнула с лёгкой улыбкой и села за столик, покрытый простой, но безупречно чистой белой скатертью. Она невольно обвела взглядом полутёмный зал, стараясь успокоиться. Столы стояли ровными рядами, по углам висели скромные репродукции, создавая ощущение домашнего уюта.

В этот миг оба поняли, что доверие между ними окончательно установилось. Теперь ничто не могло помешать им разобраться во всех загадках, окружавших Машу и её непростую историю.

Официантка – немолодая женщина в белой блузке и строгой юбке с передником – подошла неспешно, с профессиональной вежливостью:

– Что будете заказывать?

Курносов спокойно кивнул и без колебаний ответил:

– Нам два кофе и пирожные, какие сегодня есть. Желательно посвежее.

Официантка коротко кивнула, едва скрывая улыбку, словно давая понять, что выбора здесь не так много:

– Кофе и эклеры с кремом. Всё свежее, не сомневайтесь.

Когда она отошла, Курносов вновь посмотрел на Машу и негромко сказал, стараясь говорить спокойно и доверительно:

– Маш, мы никуда не торопимся, рассказывай всё как есть. Я понимаю, тебе тяжело, но мне можно довериться. Что произошло?

Маша несколько секунд молчала, глядя вниз, словно собиралась с мыслями. Затем осторожно подняла глаза и почти шёпотом, тщательно подбирая слова, заговорила:

– Знаешь, Петь, я долго не могла решиться сказать это вслух. Но, наверное, пора. Со мной случилось нечто страшное. Меня изнасиловали, жестоко. Бросили умирать в парке. Если бы случайный прохожий не вызвал скорую, я бы там и осталась. Очнулась уже в больнице, три месяца была в коме. Но самое страшное – я почти ничего не помню. В голове чёрная дыра. Ни лица нападавшего, ни его голоса. Даже не помню, как оказалась там. Только обрывки. И от этого ещё страшнее.

Курносов внимательно слушал, не перебивая и не торопя, замечая каждое движение, выражение её лица, едва уловимую дрожь пальцев. Осторожно и мягко он взял её руку, демонстрируя поддержку:

– Я понимаю, как тяжело вспоминать подобное, и, если ты действительно не помнишь, это нормально. Но, может, всплывали какие-то мелочи или детали позже? Места, люди, имена?

Маша покачала головой, стараясь выглядеть естественно и искренне, хотя внутреннее напряжение росло от необходимости придерживаться легенды:

– Нет, Петя, ничего такого. Иногда снятся странные сны: тени, голоса, запах бензина или мокрой травы. Но всё расплывчато. Я пыталась вспомнить, правда, но это бесполезно. Врачи говорят, что это защитная реакция организма – не даёт мне вспомнить.

Курносов понимающе кивнул, чуть прищурившись и продолжая наблюдать за девушкой, словно пытался определить, до конца ли она искренна или умалчивает часть правды. В этот момент официантка принесла две чашки крепкого кофе и тарелочки с эклерами, присыпанными сахарной пудрой.

Маша механически взяла чашку, сделала осторожный глоток и едва заметно улыбнулась:

– Вкусный кофе. Впрочем, сейчас любой кофе кажется особенно вкусным и нужным.

Курносов тепло улыбнулся, поддерживая её попытку снять напряжение:

– Точно подмечено. Иногда кофе – единственное спасение от осенней тоски. Слушай, скажи честно: рядом с тобой не было какого-то человека… ну, сдержанного, тихого, но с таким взглядом, будто он знает гораздо больше, чем говорит? Может, он приходил к тебе в палату или был рядом после выписки? Вопрос странный, понимаю, но всё же.

Маша напряглась. Лицо её оставалось спокойным, но взгляд сузился, а пальцы крепче обхватили чашку. Курносов заметил этот жест и тут же перевёл взгляд на эклер, будто просто болтал. Она ответила после небольшой паузы, тщательно подбирая интонации:

– Был один человек. Плохо его помню. Он приходил, когда я ещё почти не могла говорить. У него была спокойная манера… и как будто странный акцент. Он что-то объяснял врачам, но казалось, больше наблюдал, чем помогал. Кто он – не знаю. Может, куратор какой-то или из службы поддержки. С тех пор я его не видела.

Она тщательно контролировала каждое слово и движение, внутренне похвалив себя за точность соблюдения легенды. Курносов же, отметив её реакцию, мягко продолжил, переходя к следующей теме:

– Хорошо, забудем пока об этом. Расскажи лучше, как ты попала на работу к Шокину? Ведомство серьёзное, просто так туда не устроишься, даже с твоими способностями. Кто-то помог?

Маша расслабленно откинулась на спинку стула, внешне спокойная, хотя внутренне сосредоточенная, словно боялась упустить важную деталь продуманного заранее рассказа.

– Я и до трагедии работала в министерстве, была референтом у Шокина. После больницы мне предложили вернуться, сначала на облегчённый режим, постепенно я полностью вошла в колею. Сказали, что мои навыки нужны, что дадут возможность восстановиться. Не скажу, что это было легко, но меня там ждали.

Курносов слушал молча, пытаясь уловить хоть намёк на неискренность, но девушка была уверена в каждом слове. Он слегка улыбнулся, показывая, что полностью ей верит, но осторожно продолжил:

– Понятно. А как складывались твои отношения с самим Шокиным и его окружением? Наверняка пересекалась и с другими высокопоставленными людьми, например, с помощницей министра?

Маша пожала плечами, глядя прямо в глаза, стараясь держаться естественно:

– Нормальные рабочие отношения, ничего особенного. Сам понимаешь, моя должность подразумевает постоянные контакты. Но ничего личного, если ты об этом.

Курносов мягко кивнул, показывая, что удовлетворён ответом и не намерен давить. Сейчас главным было сохранить и укрепить атмосферу доверия, установившуюся между ними.

– Хорошо, Маш. Спасибо, что рассказала. Ты сильная и смелая, и я обещаю, что теперь ты не одна. Мы вместе разберёмся со всем, что тебя тревожит.

Она тепло улыбнулась, чувствуя, как напряжение наконец-то ослабевает, позволяя ей вновь ощутить себя живой рядом с этим человеком.

Вернувшись домой, Курносов первым делом включил настольную лампу и устало опустился в кресло, потянувшись за сигаретой. Закурив, он с жадностью вдохнул терпкий дым и медленно выпустил его в полутьму комнаты. Перед глазами всё ещё стоял образ Маши: внешне хрупкой и беззащитной, но на удивление спокойной и даже слишком уверенной для человека, пережившего такое потрясение.

Курносов знал, как ведут себя жертвы подобных преступлений: нервозность, сбивчивость, попытки уйти от темы или, наоборот, бесконтрольные потоки слов. Но Маша была другой. Её ответы звучали ровно, будто она заучила их заранее. Эта аккуратность настораживала его сильнее, чем ожидаемые истерика или слёзы.

Он медленно откинулся в кресле, задумчиво наблюдая за струйками дыма, растворявшимися в воздухе. Нет, Маша явно была не той простой девочкой, какой пыталась казаться. Что-то в её словах, в интонациях, в том, как она избегала конкретики, выдавало внутреннее напряжение. Она сознательно и искусно скрывала что-то важное.

Но что именно? Что такого могло быть у девушки-референта в министерстве, чего нельзя открыть даже сотруднику КГБ? Связь с Пановым была очевидной, хотя Маша и пыталась её отрицать. Этот сдержанный человек с холодным взглядом, о котором она рассказывала, явно не был ни врачом, ни случайным посетителем больницы. Это был кто-то другой, важный и опасный. Скорее всего – именно Панов. Курносов понимал это, хотя и не имел прямых доказательств.

Особенно странной была её реакция на упоминание КГБ. Советские люди обычно напрягались и замыкались при упоминании спецслужбы. Маша же после краткого замешательства слишком быстро приняла эту информацию, будто заранее была готова к такому повороту. Что это – расчёт или тщательно продуманная тактика? Возможно, она знала, с кем имеет дело, и просто ждала, когда он сам раскроется?

Курносов поморщился, затушил сигарету и с досадой потянулся к лежащей на столе папке с делом Панова. Он снова и снова просматривал материалы, сопоставляя их с услышанным от Маши. Но в её словах не было явных противоречий. Девушка говорила аккуратно, словно актриса в театральной постановке, где каждый шаг и реплика были тщательно отработаны заранее.

Это ощущение крепло, заставляя Курносова видеть в Маше уже не просто жертву, а фигуру, сознательно вовлечённую в игру. Но кем она была в ней: сообщницей или пешкой в манипуляциях Панова – человека холодного и расчётливого, способного на любые комбинации ради достижения своих целей?

Курносов резко поднялся с кресла, решив немедленно прояснить хотя бы часть вопросов. Подошёл к телефону, набрал номер оперативной группы, и через секунду в трубке прозвучал сухой голос дежурного:

– Да, слушаю.

– Это Курносов. К утру нужны полные сведения по Марии Вертинской: её окружение, места посещений, контакты. Усильте наблюдение, не упускайте из виду ни одного её шага. Особое внимание обратите на встречи с незнакомцами – мне важно знать, кто и зачем к ней подходит.

– Будет сделано, – коротко ответил дежурный и отключился.

Вернувшись в кресло, Курносов закурил и закрыл глаза, мысленно возвращаясь к образу Маши, пытаясь разгадать, какие тайны скрывала её простая, на первый взгляд, улыбка. Он не исключал, что девушку использовали вслепую, и она не вполне осознавала серьёзность своего положения.

Однако оставалась и другая, тревожная версия: Маша могла сознательно участвовать в чём-то, чего он пока даже не предполагал. Это казалось невероятным, но его опыт говорил, что именно такие невероятности случаются гораздо чаще, чем принято думать.

Следователь чувствовал, как постепенно складывается общая картина, в которой Маше отводилась далеко не второстепенная роль. Возможно, именно её странная, почти театральная манера держаться была ключом к разгадке. Теперь нельзя было упустить ни одной детали.

Он медленно затушил сигарету и поднялся, ощущая одновременно усталость и прилив той особой, почти хищной энергии, которая всегда приходит, когда цель близка. Курносов ещё раз оглядел комнату, взял папку с материалами и начал внимательно сопоставлять даты, факты и показания.

Он уже ощущал близость разгадки: тонкая нить, связывающая Машу и Панова, скоро должна была проявиться. Тогда дело приобретёт совершенно иной смысл – возможно, более мрачный и тревожный, чем он предполагал вначале. Но иного пути не было. Только вперёд, глубже в тайну, с каждым шагом становящуюся всё запутаннее и ближе к решению.

Именно сейчас он понял, что игра началась всерьёз, и права на ошибку больше нет. Ставки были высоки, фигуры расставлены с такой хитростью, что любой неверный шаг мог привести к поражению. Но Курносов был готов идти до конца, потому что прекрасно понимал: другого выхода нет. Впереди ждали не только ответы, но и новые, возможно, ещё более опасные вопросы.

На следующее утро Курносов прибыл в кабинет раньше всех, ощущая знакомую пульсирующую боль в висках после бессонной ночи. За окном медленно светлело серое осеннее небо, равнодушное к городу, хранящему собственные тревожные тайны.

На столе уже лежали отчёты оперативников, аккуратно сложенные в стопку и чуть сдвинутые, будто кто-то проверял порядок документов. Курносов без промедления сел и внимательно начал изучать материалы, впитывая каждую строчку.

Первый отчёт о Маше Вертинской сразу привлёк его внимание. Активность девушки за последние дни заметно возросла. Телефонные разговоры следовали один за другим, и большинство из них были конфиденциальными. Она звонила с улицы, из телефонных автоматов или по внутренней линии министерства, избегая имён и конкретики. Курносов досадливо хмыкнул и тихо произнёс:

– А ты, оказывается, не такая уж тихая свидетельница, Машенька. Ты ведёшь игру похитрее многих, кто давно варится в этом котле.

Отчёт содержал подробности о её визитах в государственные учреждения, не всегда связанных с рабочими обязанностями. Список посещаемых мест впечатлял и тревожил одновременно: ведомства, комитеты, даже научные институты. Следователь слегка поморщился и задумчиво пробормотал:

– Что же ты ищешь, дорогая? Что за вопросы так срочно решаешь, что устроила целые гастроли по кабинетам?

Размышления прервал тихий стук. На пороге возник оперативник, которого Курносов ценил за чёткость и немногословность. Молодой человек вошёл, коротко кивнул и сразу перешёл к делу:

– Пётр Иванович, важная деталь по Панову. Он переключил своё внимание на другую женщину и регулярно появляется возле дома Екатерины Морозовой. Мы проверили: обычная девушка, без видимой связи с делом. Но интерес Панова не праздный. Он ведёт себя осторожно, соблюдает конспирацию, словно готовится к чему-то серьёзному.

Курносов резко выпрямился, ощутив, как по позвоночнику пробежал холодок. Если его подозрения верны, Екатерина могла оказаться следующей жертвой. Следователь напряжённо спросил:

– Вы уверены, что он следит именно за ней? Ошибки нет?

Оперативник уверенно покачал головой:

– Абсолютно. Мы фиксировали его неоднократно возле её дома и на маршрутах. Он действует профессионально, избегает контактов и наблюдает издалека. Именно эта осторожность подтвердила наши предположения.

Курносов кивнул, чувствуя, как внутри него нарастает напряжение, словно тугая пружина. Он решительно сказал:

– Немедленно усилить наблюдение за Екатериной и Пановым. Фиксировать каждый шаг. Нужно понять, когда, как и зачем он подходит к ней. Если версия подтвердится, Морозова – его потенциальная жертва. Действуйте быстро и чётко.

Оперативник коротко кивнул и вышел. Оставшись один, Курносов медленно прошёлся по кабинету, стараясь соединить факты в единую картину. Если Панов – маньяк, за которым они охотятся, Екатерина в опасности. А роль Маши Вертинской могла быть намного сложнее. Возможно, она даже не осознавала до конца, во что втянута.

Он вернулся к столу и набрал номер оперативного отдела. В трубке раздался голос дежурного:

– Слушаю, Пётр Иванович.

– Мне нужна полная информация по Екатерине Морозовой: связи, привычки, маршруты, частые места посещения. Проверьте её окружение, коллег, друзей и родственников. Особое внимание Панову: каждое его действие должно быть зафиксировано. Сейчас важна каждая мелочь. Всё ясно?

– Так точно, – чётко ответил оперативник.

Курносов медленно положил трубку, чувствуя, как его захватывает знакомое возбуждение, сопровождающее каждое сложное дело. Он понимал, что стоит на пороге открытия, способного полностью изменить его представления о происходящем и людях, вовлечённых в эту историю.

Курносов думал о Маше, пытаясь понять её роль в этой запутанной истории. Девушка, так тщательно скрывавшая свои истинные намерения, явно не была простой свидетельницей или жертвой обстоятельств. Её активность, скрытые звонки и многочисленные контакты свидетельствовали о том, что она могла быть причастна к чему-то гораздо более серьёзному, чем обычное нападение.

Однако теперь в этой головоломке появилась новая фигура – Екатерина Морозова. Следователь ощущал, как его охватывает тревога от одной мысли о возможной ошибке: тогда Екатерина станет следующей жертвой. Допустить такое было немыслимо.

Он устало опустился за стол, одновременно чувствуя внутренний подъём, знакомый ему по моментам приближения к истине. Курносов понимал, что сейчас нужно действовать решительно. Ему необходимо сблизиться с Машей, понять её мотивы и намерения, определить её настоящую роль и предотвратить трагедию, которая могла случиться с Екатериной.

Следователь достал папку с материалами дела и снова начал тщательно перелистывать страницы, стараясь найти нить, способную связать воедино всех участников. Он чувствовал, что разгадка уже близко, стоит только правильно потянуть за нужную ниточку.

Теперь для Курносова был только один путь – вперёд. Он был готов идти до конца, преодолевая любые препятствия, пока не раскроет всю правду, скрывающуюся за этими событиями. Он не сомневался: истина близко, но она могла оказаться страшнее самых мрачных предположений.

Глава 7

Когда Дмитрий вернулся в кабинет, Варвара уже сидела за его столом, чуть подавшись вперёд, и перебирала бумаги, аккуратно разложенные так, будто перед ней были не досье, а карты судьбы, способные предсказать завтрашний день. Виталий стоял у стены, скрестив руки, лениво постукивая пальцами по деревянной панели. Складывалось ощущение, что ожидание затянулось, и пространство уже пропиталось их присутствием.

Гул вентиляции в углу едва слышно подчёркивал камерность обстановки, свойственной моментам перед важными решениями. Прохлада здесь была не температурной, а скорее эмоциональной – от напряжения, сдержанно искрящего в воздухе.

Появление Дмитрия не нарушило тишину, а лишь дополнило её. Он легко прикрыл дверь и чуть сощурился, заметив во взглядах друзей едва уловимое ожидание, похожее на сговор.

– Ну, здравствуйте, мои заговорщики. Явился, как и обещал. Неужели действительно нашёлся повод вытащить меня из уютного мрачного угла самобичевания?

– Даже не сомневайся, – Виталий оттолкнулся от стены и указал на стул. – Проходи, садись. Мы тут как раз решали: ставить тебе памятник сейчас или отложить до вечера. Мало ли, что ты ещё успеешь натворить.

– Зная твою фантазию, – усмехнулся Дмитрий, – памятник окажется гипсовым и будет стоять где-то между курилкой и туалетом.

Варвара отложила бумаги и внимательно посмотрела на него с тёплой насмешкой:

– Если продолжишь так театрально вздыхать по Лизе, мы, возможно, тебя туда и отправим. Только не к курилке, а в тысяча девятьсот семьдесят девятый. Там, наконец, заведёшь семью, напишешь пьесу об утраченной любви и забудешь о смартфонах.

– Смартфоны-то забуду, а вот кофе – вряд ли. Хотя пьеса о тоске по капсульной машине могла бы войти в школьную программу, – Дмитрий уселся удобнее, погружаясь в атмосферу разговора.

– Кстати, кофе тут играет немалую роль, – Виталий улыбнулся. – Твоё лицо вчера, когда кончились капсулы, напоминало капитана «Титаника» за минуту до столкновения с айсбергом. Именно это выражение нам и пригодится.

– Рад, что всё-таки стану полезен родине, – Дмитрий кивнул, принимая шутку. – Но почему именно я?

– Ты для этого идеален, – Варвара говорила спокойно, не допуская сомнений. – Евгений не вербует случайных людей. Ему нужны сломленные, потерянные, те, кто лишился цели. Ты можешь достоверно изобразить это состояние, даже не играя. Ты там уже был. И, главное, умеешь не терять себя.

– Он тебя проверит, – подключился Виталий. – Будет провоцировать, искать фальшь, колоть словами. А ты умеешь держать лицо даже там, где другие пасуют. И если вдруг он начнёт критиковать твою любимую марку кофе – я верю, ты выдержишь.

– Это уже перебор, – Дмитрий трагично вздохнул. – Ладно. Допустим, я подхожу. Но как появлюсь в его поле зрения? Просто подойду и скажу: здравствуйте, у меня кризис смысла?

– Нет, конечно, – Варвара вытащила один из листов и положила перед ним. – Легенда такая: бывший сотрудник ведомства, уволен, развёлся, потерял всё. Оказался в одиночестве. Никто не ждёт. Всё очень тонко и достоверно. Да, действительно, не видишь больше смысла, если единственное, что осталось – растворимый кофе.

– Варя, если после такого Евгений не расчувствуется, значит, сердца у него просто нет.

– Или вкуса, – добавил Виталий. – Но есть и запасной вариант: ты забыл пароль от Wi-Fi и больше не можешь смотреть сериалы. Это добьёт даже бесчувственного.

Дмитрий рассмеялся по-настоящему – не как агент под прикрытием, а как человек, который вдруг ощутил себя среди друзей.

– Хорошо, мне нравится этот план. Даже если напоминает репетицию шпионской комедии. Давайте по порядку: что, где, когда и почему.

– Только при одном условии, – Виталий взглянул на часы. – Если закончим до шести, памятник тебе отливают из бронзы. Если позже – из картона.

– Не пугай человека, – Варвара покачала головой. – Дмитрий и без того справится. Главное – не забыть в легенде прописать категорический запрет на растворимый кофе, иначе вся операция рухнет уже на первом же допросе.

Все трое рассмеялись.

Дмитрий занял привычное место и слегка откинулся на спинку кресла. Варвара, почувствовав момент, медленно выпрямилась и придала себе важности. Её тонкие пальцы перебирали листы бумаги, напоминая движения дирижёра, готовящегося дать сигнал к новой части симфонии. Виталий, уловив смену её настроения, отстранился от стены и приблизился, подчёркивая серьёзность ситуации.

– Дим, здесь важен каждый нюанс, – Варвара слегка сузила взгляд, словно прицеливаясь точным словом. – Евгений не просто посредник, он паук, чувствующий малейшую вибрацию своей паутины. Нельзя допустить ошибку, даже малейшая небрежность раскроет истинную цель твоего появления. Будь собой, но сдержанно. Балансируй осторожно, демонстрируя уязвимость ровно настолько, чтобы вызвать сочувствие, но не подозрения.

– Точно, – подтвердил Виталий, опираясь ладонями на край стола и глядя на Дмитрия взглядом тренера перед решающим матчем. – Помнишь, как мы готовили твою легенду для прошлой миссии? Тогда сработало именно потому, что ты смешивал правду с выдумкой. Используй этот приём и сейчас: бери реальные факты из своей жизни, ситуации, которые ты прожил. Не случайно выбрали именно тебя – твоё прошлое идеально подходит для создания убедительного образа раздавленного человека. Воспоминания помогут убрать искусственность и сделать легенду живой.

Дмитрий задумчиво посмотрел на обоих, прищурившись. Каждое слово взвешивалось им осторожно и внимательно, словно решение было уже принято, но озвучивалось впервые:

– А ты прав, Виталий. Подлинность всегда чувствуется. Но воспоминания надо выбирать аккуратно. Что-то слишком личное может подвести, если Евгений найдёт болевую точку. Он, конечно, не экстрасенс, но слишком опытен и проницателен. Нельзя недооценивать его способности к анализу. Я использую лишь те эпизоды, которые вызовут сочувствие, но не раскроют истинной цели. Например, время после ухода Лизы, когда действительно казалось, что смысла больше нет. Это будет искренне и логично даже в его глазах.

Виталий удовлетворённо улыбнулся решительности Дмитрия:

– Именно этого мы и добиваемся. Понимаешь, Дим, твоя сила не только в способности держать лицо, но и в естественной правдоподобности. Мы знаем, как ты умеешь контролировать себя, но сейчас отпусти контроль ровно настолько, чтобы выглядеть искренне подавленным. Евгений должен увидеть человека, у которого отняли последнюю надежду. И помни: всё, что ты скажешь, он проверит. Чем меньше лжи, тем прочнее твоя легенда.

Варвара коротко кивнула, плавно подхватив мысль, словно вступая в уже знакомый ей ритм беседы:

– И избегай лишнего драматизма. Евгений терпеть не может театральности. Ты должен выглядеть человеком, по-настоящему живущим своей драмой. Пусть эмоции проступают естественно, как бы сами собой. Евгений должен поверить, что ты не играешь, а действительно больше не можешь бороться с обстоятельствами. Только так завоюешь его доверие.

Дмитрий усмехнулся и пожал плечами, будто задача была ему по силам и без лишних наставлений:

– Варя, я понял. Меньше театра, больше реализма. Это как хороший кофе: если слишком горько – невкусно, слишком сладко – уже не кофе. Буду держаться ровно посередине. Умеренная естественность поможет пройти все проверки.

Виталий удовлетворённо улыбнулся и отступил назад, снова заняв своё место у стены. Его поза вновь стала небрежной и расслабленной, хотя глаза оставались напряжённо сосредоточенными.

– Дим, если бы я не знал тебя так давно, сейчас бы, возможно, волновался. Но ты профессионал, а это не пустые слова. Чутьё и опыт всегда были твоей главной силой. Используй их, и всё получится.

Варвара слегка наклонилась вперёд, и её голос приобрёл почти материнскую заботу:

– Мы полностью доверяем тебе, Дим. Задача не из лёгких, но сомнений в тебе у нас нет. Просто будь осторожен и не торопись. Лучше выдержать паузу, чем сказать лишнее.

Дмитрий благодарно улыбнулся, чувствуя за спиной надёжность товарищей:

– Спасибо, друзья. Я ощущаю вашу поддержку, и это очень важно. Не подведу. Знаю, что требуется, понимаю всю серьёзность ситуации. Но и вы будьте наготове, если вдруг что-то пойдёт не так. Я ведь не волшебник, хоть иногда сам и верю в обратное.

Виталий дружески похлопал его по плечу и широко улыбнулся:

– Ты не волшебник, Дим. Ты профессионал. Именно поэтому мы верим, что всё закончится успешно.

Дмитрий сидел перед большим зеркалом в дальнем углу кабинета, изучая своё отражение, словно видел незнакомца, у которого жизнь пошла под откос. Его глаза потемнели, губы сжались в тонкую линию, а плечи поникли, будто на них внезапно упала тяжесть всех бед мира. Он выглядел человеком, потерявшим всё, кроме последней ниточки, удерживающей его в реальности.

Варвара стояла чуть сбоку и внимательно следила за каждой деталью его мимики. Её придирчивый взгляд словно просвечивал насквозь, пытаясь уловить даже намёк на фальшь. Время от времени она легко касалась плеча Дмитрия, поправляя его позу так, чтобы отчаяние выглядело естественным и правдивым.

– Дима, расслабь брови, – тихо сказала Варвара, проводя пальцами по его лбу, словно стирая невидимые складки напряжения. – Ты должен выглядеть сломленным, а не злым. Это тонкая грань. Пусть в глазах будет безысходность, а не вызов. Для Евгения ты не соперник, а жертва, отчаянно ищущая спасения.

– Вот так лучше? – Дмитрий чуть наклонил голову набок, углубляя взгляд. – Или нужно ещё мрачнее? Я легко вспомню, как ты на прошлой неделе разбила мой любимый термос с кофе. Это точно поможет достичь нужного уровня отчаяния.

Виталий, сидевший в стороне с едва заметной улыбкой, фыркнул и покачал головой:

– Осторожнее, Варя, не переборщи с депрессивностью. Если Дима слишком войдёт в роль, Евгению придётся его не вербовать, а срочно спасать горячим чаем с вареньем.

– Очень смешно, Виталий, – Варвара сдержанно улыбнулась, закатив глаза. – Если бы Евгений мог утешать чаем, мы бы столько сил не тратили на подготовку. Дима, держи баланс. Меньше напряжения в челюсти и больше подавленности в глазах.

– Понял, меньше напряжения, – Дмитрий расслабил лицо, позволяя усталости проступить естественнее. – Тогда лучше вспомню, как Виталий выпил последний энергетик из холодильника и оставил пустую банку на память. Подавленность искренняя, гарантирую.

Виталий рассмеялся, вытягивая ноги и закинув руки за голову: